Читать книгу Распад. Новое солнце - Сандро Давидович Мамагулашвили - Страница 3

***

«Ты знал, что человеческое ухо способно распознать звуки в диапазоне от шестнадцати герц до двадцати килогерц»?

Что? Кто это говорит?

«Для обычных обывателей данные цифры ничего не значат… а должны, причем очень многое».

Голос был тихим, шепчущим, печальным. Он доносился откуда-то издалека… из воспоминаний чужака, из его позабытых снов.

«Я пытаюсь сказать… что мы ограничены. Рамками, названными «слуховым диапазоном». Треск костра, шум реки, завывание ветра – все это звуки, которые мы распознать способны, но они не единственные, что существуют на свете. К примеру, есть ультразвук, он выше, или инфразвук, который гораздо ниже. Данные сигналы и волны находятся за гранью акустического восприятия человека. И так везде, в любой мере или плоскости существуют места, целые реальности, что не созданы для людей, нам недоступны, но манящие нас до одури. Почему мы позволяем себе в них вторгаться? Почему нарушаем установленные природой границы, продолжая оправдывать свой эгоизм наличием субъективной возможности»?

На веки давила темнота (а может и что-то другое), мешала глазам открыться и увидеть свет, а также и лицо говорящего.

«Делать все, на что способен. Отвечать на вопросы, что не имеют ответа. Раньше я считал это «силой», а смирение – слабостью… но не сейчас, по крайней мере, уже не так оглушен уверенностью. Мог бы я вовремя остановиться? Забыть о своих амбициях и желаниях, в угоду лучшего будущего? Скорее всего, нет, ведь тогда я не мог предсказать последствия. Дорога в ад вымощена благими намерениями, а все мысли о том, «как было бы» опять уведут нас не туда, в чужие миры и параллельные реальности. Мои грехи – только мои, и именно я должен их исправить, по крайней мере, пока еще жив, иначе их тяжесть ляжет на плечи потомков, а этого я допустить не могу. Не хочу, чтобы подлость стала моим единственным наследием, понимаешь»?

Загадочный человек подошел ближе, наклонился к самому уху и произнес:

«Ты же меня слышишь, правда? Мой голос звучит в диапазоне между шестнадцатью герцами и двадцатью килогерцами, поэтому ты должен, нет, обязан. Меня зовут Лукас Алсет, и ни за что не дам тебе умереть. Обещаю, в следующий раз мы поговорим с тобой как должно, за чашкой чая, например… может, даже с молоком. И ты поведаешь мне свою историю, а я тебе свою, но самое главное, я наконец-то узнаю, как тебе зовут».

***

Дождевые капли разбивались о металлические детали, что были старательно рассортированы по отсекам. В одном из них, в отделении с самыми мелкими компонентами, находившемся в южной части контейнера, лежал человек.

Все живые звуки для него пропали, оказались потеряны в оглушающих вибрациях, что шли от дороги и усиливались железом, а после волнами распространялись по костям и черепу. Гайки и болты нехотя распределялись под весом его тела, впиваясь в плоть иглами при каждом движении. Несмотря на все это, человеку удавалось спать, но сном беспокойным. Он словно находился на грани, где реальность и грезы решили посоревноваться в перетягивании, а его сознание выступило в роли каната.

Эта чехарда длилась уже несколько лет, после травмы головы сон приходил исключительно с помощью лекарств. Ему говорили, что скоро это пройдет, но «скоро» пришлось ждать удивительно долго. Со временем ему даже увеличили дозу с одной таблетки до двух, а потом и до трех.

Именно со снотворным были связаны его последние «четкие» воспоминания. Он присел на край кровати, отправил синие пилюли в рот, разгрыз и сразу же запил их водой. Мерзкий привкус оставался с ним еще некоторое время. Он оказался немного другим, непривычным, но таким же несносным, а потом… потом все погрузилось в туман.

Единственным, что осталось в памяти чужака, прежде чем он проснулся в тени поверженных машин, на ничейной земле, далеко за пределами ближайшего блокпоста Кунэша, оказался голос Лукаса Алсета. Его речь словно отпечаталась в мозгу, зияя, как открытая рана или ожог: «Я спас тебя, защитил, сделал сильнее. Теперь твоя очередь отплатить мне. Спаси ее! Мою дочь, ее зовут Фруд. Прямо сейчас к ней подступают шпионы, перебежчики, предатели. Если она окажется в их руках, то они получат не только ее жизнь, но и мои знания. Я выдам им все, каждый секрет, что так яро хранил эти годы. Войне придет конец. Мы проиграем, поэтому спаси Фруд, защити материк, только ты на это способен. Только тебе я могу это доверить».

Чужак очнулся этим утром совершенно другим человеком. Теперь у него имелась цель, задача, миссия. За годы, проведенные в плену, он наконец-то вдохнул воздух с наслаждением, – его жизнь снова обрела значение, а существование смысл. Он ринулся вперед без раздумий, о чем успел пожалеть, ведь подумать надо было. Если бы не эта девушка с тележкой и не слепая удача, он бы точно оказался в руках у Архелона. Насколько прогнила верхушка Республики? Как много людей уже успели переметнуться к Кунэшу? Этого он не знал, поэтому и не мог позволить себе оказаться в их лапах.

Дождь барабанил по лицу, понемногу возвращая в сознание. Чужак постарался перевернуться, уперся руками и оттолкнулся. Его голова оторвалась от холодных металлических деталей, а глаза с трудом открылись.

Он просидел так полчаса, смотря по сторонам и пытаясь определить, где сейчас находится. Ничего из увиденного даже близко не напоминало рассказы Алсета о его Родине, а значит, он еще не добрался до нужного места. Это хорошо. Там бы наверняка стоял пост охраны, который сразу бы заметил безбилетника.

Пока что удача ему благоволила, но он уже слишком часто пользовался ее милостью.

Вдруг грузовик затрясся. Чужак резко подлетел в воздух и сразу же рухнул обратно, слегка ушибив копчик. Перевалившись через бок контейнера, он посмотрел под колеса в поисках причины и невольно зажмурился, ослепнув от света фонарей, отразившихся в поверхности луж, скрывающих в своей глубине огромные дыры. Плохой участок дороги заставил машину снизить скорость. Она упала практически до черепашьей, но зато ни одна кропотливо собранная деталь больше не рисковала оказаться за бортом… по крайней мере по вине тряски.

Слева от обочины мелькнула вспышка, исходящая от чего-то небольшого, по типу карманного фонарика, но потом сразу же пропала. Само собой, чужак мог придумать множество причин неожиданного появления и последующего исчезновения загадочного света, но ни одна ему не понравилась. Он резко опустился на живот и постарался скрыться за выпирающей стенкой, надеясь, что его еще не заметили, но тщетно, вскоре до него донеслись приглушенные голоса и шаги, а потом кто-то начал взбираться по внешней стороне контейнера.

Его нашли, обнаружили! Черт! Теперь ничего не оставалось, придется как-то отбиваться. Он позволил ногам найти опору, наклонил корпус вперед, готовясь рвануть с места в любое мгновение. Первая секунда все решит, первое движение определит победителя.

Он полностью подготовился, пусть и чувствовал что-то неладное. Оперативники Археона, пришедшие за ним, оказались через-чур уж шумными и неуклюжими, а дальнейшие события только прибавили странностей и заставили его замереть на мгновение.

Три головы вдруг выглянули поверх контейнера. Дети! Как они здесь оказались? В их глазах он увидел удивление, та же эмоция читалась в его собственном взгляде.

– Ты кто? – наконец-то прозвучал вопрос, который давно уже пора было задать. Чужак его не ожидал, поэтому и дал на него абсолютно честный ответ:

– Я… меня зовут Ягли Орш.

6:40. Лофокос.

– Меня зовут Экка Вель. Я лейтенант.

Комната состояла из четырех тонированных стеклянных стен без единого окна и одной закрытой двери.

– Ждите.

Музыка, что тихо играла на заднем плане, наверняка задумывалась как ненавязчивая, а пространства давалось ровно столько, чтобы не начать паниковать, поймав легкий приступ клаустрофобии.

– В базе не зарегистрирована никакая Экка Вэл.

Девушка вздохнула и снова нажала на кнопку микрофона.

– Я новенькая, вчера переведена из Академии Архелона. И не Вэл, а Вель. В-Е-Л-Ь.

– Секунду, – раздался из динамика искаженный женский голос. – Нашла! Простите за ожидание. Можете проходить, лейтенант Вель.

Двери КПП главного здания «Рассвета» наконец-то открылись, и Экка быстро проскочила внутрь: в большой и просторный холл с массивными прямоугольными колоннами, тянувшимися вверх метров на семь. Серые стены украшали пестрые объемные мозаики с витиеватым сюжетом, а с потолка свисала длинная грузная люстра, напоминающая хрустальную боеголовку.

От переизбытка архитектурных деталей девушка застыла как вкопанная. Зрелище было одновременно внушительным и давящим, словно это место являлось последним столпом, удерживающим небо от падения на землю.

Отсюда вело четыре выхода на лестницу, работало сразу пять лифтов, но Экка так и продолжала стоять, не решившись сделать и шагу. Глупо, но она понятия не имела, куда ей дальше идти. Полученные вчера инструкции заканчивались на данном моменте.

– Лейтенант Вель?

К ней обратился молодой офицер, до этого скучающе подпиравший стенку, а теперь быстро приближающийся к ней и всем видом источающий дружелюбие. Девушке показалось, что он младше, хотя на самом деле он был на пару лет старше. Его сильно молодили длинные кучерявые волосы, торчавшие в разные стороны, и редкие, даже «подростковые» усы.

– Да, – растерянно ответила Экка.

– Я так и подумал, – произнес юноша и поспешил разъясниться, увидев смятение на лице девушки: – Вы слишком пристально смотрели по сторонам, а так ведут себя только новички. Ну и еще вы выглядите в точности как на фотографии, которая приложена к вашему личному делу, – он позволил себе легкий смешок. – Я лейтенант Лейв Доррик. Полковник Паэнула приказал вас встретить и проводить в контрольный зал.

– Спасибо, – ответила Экка, надеясь, что ее облегчение не так сильно бросается в глаза. – Рада с вами познакомиться, лейтенант.

– И я. Прошу, следуйте за мной.

Доррик и Экка направились к лифтам сквозь просторный и подозрительно немноголюдный холл.

– Что-то не так? – спросил Лейв чуть погодя, поймав на себе изучающий взгляд девушки.

– Да нет, ничего. Простите, – засмущалась Экка. – Дурная привычка… еще с детства.

– А, ясно, – ответил военный с видом полного недоумения на лице. – Хотя нет, подождите, вы что, сейчас разглядывали мою тень?

Глаза у Экки округлились.

– Откуда…

– Все оттуда же, – заулыбался Лейв. – В вашем деле синестезии посвящено целых три страницы.

Огонек над створками лифта медленно плыл слева направо, зажигая все новую и новую цифру. Со стороны казалось, что начался обратный отсчет.

– Так что, скажете, какой у меня цвет?

Экка постаралась удержаться от тяжелого вздоха.

– Светло-зеленый.

– Здорово! Это ведь здорово, да?

– Да, это хороший оттенок, – ответила Экка, но, поняв, что таким ответом не отделается, продолжила тоном лучшей курсантки на курсе: – Его обладатели – ярко выраженные эмпаты – заботливые, сопереживающие, ранимые. Повышенная эмоциональная вовлеченность обусловлена хорошей работой обоих полушарий: левого, отвечающего за воображение, и правого, ответственного за логику и анализ. Если говорить конкретно о вас, то я вижу, что вы внимательны и трудолюбивы. Работаете с документами? Нет, обрабатываете информацию! Вы ищейка или что-то вроде. Еще я подозреваю у вас легкую форму гиперответственности. Любите много брать на себя, зависите от мнения окружающих, поэтому вам сложно сказать кому-то «нет», верно?

Пока Вель это говорила, рот Доррика открывался все шире и шире.

– Невероятно! Просто удивительно!

– На самом деле нет, – покачала головой Экка. – На это способен каждый, необходима лишь небольшая школа и наблюдательность. Что до меня, – она помедлила, – то я заслуженно могу считаться «читершей».

– «Читершей»? – удивленно повторил Лейв. – Почему?

Экка подумала, что даже если Доррик и прочитал все эти три страницы о синестезии, то мало что из них подчерпнул. Иначе бы обошёлся сейчас без лишних вопросов.

– Дело в том, что наш разум постоянно фильтрует информацию. Микровыражения лица, жесты, мельчайшие детали, характерные маркеры поведенческой модели, – часто все это просто остается за бортом из-за непонимания, а, следовательно, из-за отсутствия практического применения. Умелые менталисты специально натаскивают себя замечать такие вещи, но мне это не нужно. Мой мозг подсознательно обрабатывает информацию и выдает ее в виде зрительных образов. Все, что необходимо, это расшифровать ассоциативный ряд. Но не стоит заблуждаться, я не экстрасенс или волшебник, все зависит от моего собственного восприятия. Иногда я даже не могу характеризовать значение некоторых видений, или тень может изменить окрас, стоит мне узнать человека получше. И единственное, что отличает меня от сумасшедшей, это количество правильно сделанных выводов. Только и всего.

Лифт наконец-то дополз до первого этажа и открыл свои двери для ожидающих его пассажиров.

– Не слишком ли вы строги к себе, лейтенант? – поинтересовался Доррик, заходя внутрь металлической коробки и нажимая кнопку двадцать пятого этажа. – По-моему, вы счастливица. Видеть мир в красках – это же просто невероятно!

Позже Лейв гадал, что именно тогда он сказал не так и что заставило Экку столь резко поникнуть.

– Сегодня все на ушах стоят, – попытался сменить тему военный. – Вы этого, конечно, не заметили… точнее заметили. Я про пустынную обстановку в холле. Обычно там много народу, но откуда вам знать, сегодня же ваш первый день, вот я и сказал, что вы не заметили…

– Много работы из-за нарушителя границы, – прервала его Экка.

– О, так вы в курсе?

– Более-менее. Вчера присутствовала на допросе свидетеля.

– На допросе? Уже? Хотя с вашими способностями это неудивительно, – Доррик сделал паузу. – Я сам знаю только детали. Большая охота началась вчера и продлилась всю ночь.

– Правда? Ну что же, теперь мое волнение действительно достигло апогея, – одновременно призналась и пошутила Экка.

– Да, я тоже переживаю, – согласился Лейв, – никогда не участвовал в чем-то настолько масштабном. Но ведь нам надо всего лишь следовать приказам и делать правильные выводы.

Двое молодых людей переглянулись и искренне улыбнулись друг другу. Оставшуюся часть пути они проехали молча, мысленно готовясь к тому, что последует дальше.

Лифт замер на двадцать пятом этаже, пока сердце продолжало двигаться вверх по инерции. Раздался звон, и двери распахнулись. Экка мимолетом помнила, как идет по коридору, как человек в форме просит предъявить ее удостоверение, сверяя ее имя со списком, а потом они оказались там – в большом прямоугольном зале, наполовину заполненном людьми. Ряды кресел тянулись вдоль каждой из стен, окружая пустое пространство в середине. Вель и Доррик быстро проскочили внутрь и заняли свободные места в глубине комнаты. Спустя несколько бесконечных минут двери контрольного зала захлопнулись, свет померк, а на центральной площадке появился Кален Паэнула.

– Коллеги, доброе утро, – начал свою речь полковник. Круги под его глазами за прошедшее время стали только отчетливее. – С сегодняшнего дня пограничные службы каждого поселения Особой зоны для беженцев и «Рассвет» переведены в режим повышенной боевой готовности. Причина: потенциальный шпион Кунэша, которому вчера удалось миновать минный кордон. На данный момент его личность не установлена, цели и мотивы неизвестны, и наша задача – исправить это в кратчайшие сроки. Все присутствующие были отобраны для участия в специальной оперативной группе. Вы дневная смена. Сейчас для вас будет организован брифинг. Вас введут в курс дела, сообщат актуальную информацию, познакомят с обязанностями. В следующие четырнадцать часов ваша работа определит судьбу Архелона.

После этого Паэнула удалился, и его место занял другой военный. Включился дымовой проектор. Начали с происшествия в Поселении Н-4 и сведений, полученных в результате допроса одной из мусорщиц: приметы нарушителя, в частности его искусственные конечности и неизвестные способности. Пока отчет механиков о вышедшем из строя Големе находился в разработке, было решено не использовать ботов в проведении операций.

Дальше последовали подробности минувшей ночи: грузовик, церковь и штурм.

21:35. Особая зона для беженцев.

Рим Патер занимался своими обычными ежедневными делами: в промежутках между сменой тары смотрел на небо через большую дыру в крыше.

Четыре овальных оцинкованных таза, каждый на тридцать семь литров, к вечеру доверху заполнились дождевой водой. Поднять их в одиночку было невозможно, но старик и не пытался, просто тащил их по мелкой квадратной плитке мимо алтаря к боковой двери, что выходила на улицу. Каждый раз, преодолевая порог, он старался не облиться, и каждый раз у него это не получалось. Благо мокрые пятна всегда оставались незамеченными на его черной церковной рясе. Дальнейший отрезок пути проходил по мощеной тропинке, ведущей прямиком к жилым помещениям. Тут Рим всегда снижал темп, стараясь поберечь скорее уши, чем спину, – лязг от контакта железа с камнем был просто оглушающе невыносим. Зайдя в дом, он сразу же повернул в котельную, где стояли баки для хранения воды. Вооружившись ведром, он с завидной для своего возраста прытью перелил содержимое таза в цистерну, а затем повторил всю процедуру еще раз.

Когда дело было сделано, он вернул тазы обратно в храм, насухо вытер там пол, после чего присел на одну из деревянных скамеек, чтобы перевести дух. Пульсирующие виски и скачущее сердце через несколько минут успокоились, даже заботы оставили его ненадолго, отступив в слепые зоны его сознания.

Рим оказался наедине с Ним и со всем, что Он создал.

Со своего места священник мог отлично видеть, как бурлило небо, переливающееся разними оттенками черного и фиолетового.

Его губы начали двигаться в полумраке. Шепот был неразличим для человека, но и не к нему был обращен. Его слова уходили вверх, сквозь тучи, к звездам, и гораздо дальше, к Господу.

В первые годы войны, когда «Грозовое небо» еще не защищало Особую зону от обстрелов Кунэша, в церковь попала авиационная бомба. В итоге она так и не взорвалась, но лопнувшие в тот день окна пришлось потом заколачивать фанерой, а рваную двухметровую траншею, оставшуюся после приземления, забрасывать камнями и песком.

Этот ремонт не был ни косметическим, ни капитальным, но так они хотя бы могли уберечься от ветра и вновь открыть свои двери для прихожан. Нетронутым осталось только вечно протекающее отверстие в крыше, проделанное снарядом. Обошлись лишь подпорными балками и укреплением стропил, чтобы удержать свод от возможного обрушения. На этом настоял сам Рим, комментируя свой поступок неуловимым понятием высшего блага.

Священник уже почти закончил молитву, когда двери церкви распахнулись и на пороге появилось девять человек… на одного больше, чем Рим рассчитывал.

– Сегодня вы рано, – сказал Патер. Он уже давно оставил попытки выяснить, куда его воспитанники отлучались по ночам (все равно в ответ получит лишь полуправду). – Кто ваш новый друг?

– Это Ягли Орш, – выступил вперед Катрапс, хорошо сложенный четырнадцатилетний юноша, что вечно угрюмился и гнусавил. Он был самым старшим из восьми сирот, о которых Рим здесь заботился, а еще самым сложным, упрямым и невыносимым подростком на всем белом свете. В общем, да, он был его любимчиком.

За годы, прожитые в осаде, многое успело поменяться: люди приходили и уходили, теряли веру, а потом снова ее обретали. В итоге с ним остались только те, кому некуда было больше идти. Рано или поздно (стоит ребятам подрасти и окрепнуть) они тоже оставят его. Так будет правильно, пусть чувства и говорили ему об обратном.

Рим поднялся и, воспользовавшись паузой, получше рассмотрел неожиданного гостя.

– Здравствуйте, я… – скомканно произнес длинноволосый блондин, которого звали Ягли.

– Придержи эту мысль, сынок, – улыбнулся священник. – Давай сначала ты примешь горячий душ и поешь. А еще переоденешься. – Капли, стекающие с одежды незнакомца, уже успели образовать под ним целую лужу. – И только после этого мы с тобой поговорим. Причем обязательно! Я уже изголодался по хорошей беседе.

Рим приблизился к полуночной компании.

– Дети, проводите нашего гостя в жилое помещение и покажите, где ванная.

Воспитанники церкви с радостью выполнили просьбу священника: окружили Ягли со всех сторон и потянули его за собой.

– Кат, ты идешь?

– Оставьте его, – ответил за юношу Рим, – Катрапс нужен мне, чтобы накрыть на стол.

Вместе они вышли из храма и направились к дому, а уже там разделились: Ягли и дети поднялись вверх по лестнице, а Рим и Кат свернули направо, в трапезную.

– Катрапс, принеси еду из кладовки.

– Не называй меня полным именем, – огрызнулся юноша. Рим пропустил это мимо ушей, как обычно и делал.

– Не забудь, что надо захватить на одну порцию больше.

– Да знаю я, старик.

Кат шмыгнул носом и удалился в подсобку, а священник принялся нарезать хлеб и овощи, выращенные на собственном огороде.

– Ты так и не спросишь, где мы его нашли? – донесся до Рима голос юноши.

– Нет, – коротко ответил священник.

В последнее время все так и происходило, они могли нормально общаться, только когда не смотрели друг другу в глаза. В остальных случаях Кат сразу же огрызался, убегал или отвечал короткими простыми фразами. К сожалению, Рим догадывался, в чем могла заключаться причина столь странного поведения: парню было за что-то стыдно.

– Ненавижу, когда ты так делаешь.

Священник вздохнул.

– Зачем спрашивать очевидное? Он определенно нуждался в помощи. Мокрый, голодный, усталый. Ты просто не мог пройти мимо. Я понимаю. Ты всегда был такой. Всегда стремился помочь. Стать героем.

– Героем, – хохотнул Кат. – А ведь и правда, когда-то я был настолько глуп, что считал это достойной целью.

Рим услышал, как его приемный сын вернулся на кухню, но в его сторону не посмотрел, продолжая делать вид, что еще занят овощами.

– Что ты имеешь в виду? – спросил священник.

– У всего есть изнанка, – отрешенно ответил Кат. – Герои мечтают спасать и защищать, а значит, пусть и неосознанно, желают, чтобы люди продолжали попадать в неприятности. Страдали, мучились и плакали в ожидании своего спасителя. Во времена мира героев нет. Они порождение войны, как голод, разруха и смерть.

Рим охнул. Он никогда не учил Ката подобным вещам.

– Конечно, в твоих словах есть смысл, – признал Патер, – все мы эгоистичны. Таков наш грех, неотделимый от человеческой природы. Но если порок способен одновременно и приносить пользу ближнему, разве это плохо?

– Да? Тогда скажи мне, священник, может ли убийство быть благородным поступком?

– Никогда!

Рим почувствовал, как Кат улыбнулся за его спиной.

– А если это совершено ради спасения жизни? Разве это не высшее проявление жертвенности? Убийца-поневоле обрекает свою душу на вечные муки, но наказывает преступника, а главное, спасает невинного.

– И сам становится преступником, – возмутился Рим. – Обменять жизнь на жизнь – нет в этом ничего благородного.

– Считаешь? Разве не лучше, чтобы жил праведник, нежели чем грешник, который продолжит творить зло?

– Нет, Катрапс, – Патер вспылил и развернулся. – Зло есть зло, как бы ты ни пытался его оправдать. Существуют границы, которые никогда нельзя пересекать. Даже ради благой цели!

На секунду их глаза встретились.

– Не называй меня полным именем, старик.

На этом их разговор закончился, а тишину прерывало лишь шмыганье носа Ката. Молча они накрыли на стол, наполнили три графина водой, и стали ждать.

Через двадцать минут священник услышал топот по лестнице. Дети ворвались в столовую со смехом, согрев сердце старика.

– Ягли, садись сюда.

– Нет, он сядет рядом со мной.

– Так нечестно!

Маленькие сорванцы не давали гостю покоя, и Рим решил прийти ему на выручку.

– Прекратите немедленно, – вмешался он, но выбрал слишком добродушный тон, поэтому его проигнорировали.

– Делайте, что вам говорят, – крикнул Кат, и только после этого дети начали нехотя рассаживаться по местам.

– Садись, не стесняйся, – Рим кивнул Ягли, который явно чувствовал себя не в своей тарелке. Новая одежда подошла ему идеально, но его заметно тревожило отсутствие длинных рукавов, – металлическая рука притягивала слишком много любопытных глаз.

«Значит, бывший солдат», – подумал Рим и решил, что позже отдаст ему один из своих темных плащей.

Наконец-то все расположились за столом, и наступила очередь для молитвы.

– Отче, – произнес священник, – мы благодарим тебя за эту еду, за неожиданного, но желанного гостя, за наше благополучие в суровое время. – Он не мог не заметить, как искривилось лицо Ката. – Молим, чтобы сия пища дала нам сил помочь нашим ближним и нести твое благословение дальше. Да будет так!

– Да будет так, – хором ответили собравшиеся и прильнули к тарелкам.

– Не деликатес, но хотя бы питательно, – обратился к Ягли Рим.

– Да нет, не волнуйтесь, – задумчиво ответил гость. – Просто эта еда навевает воспоминания.

Раздался громкий хруст. Присутствующие накинулись на армейские питательные брикеты (благо в свое время Рим добился, чтобы церковь включили в реестр распространения гуманитарной помощи) и жадно запивали их водой.

Сегодня разговоры велись более охотно: звучали любимые истории, что могли быть поведаны только новому лицу. Дети перебивали друг друга, каждому хотелось получить свою минуту славы. Лишь трое продолжали молчать: Ягли, Рим и Кат.

Ужин медленно подходил к концу. Рим поставил кипятиться чайник, а сам выскользнул из трапезной и поднялся на второй этаж.

Его комната находилось в самом конце коридора. Это была небольшая коморка с одноместной деревянной кроватью, столом, заваленным книгами, и высоким шкафом для одежды. Приблизившись к последнему, он достал оттуда свой темный плащ с капюшоном, набросил его на руку и спустился вниз. Решил пока не заходить на кухню и не мешать, дав своим воспитанникам вволю пообщаться с гостем.

Вспомнив, что так и не затушил свечи подле алтаря, он вышел на улицу и вновь направился в церковь.

Архитектура любого храма была символична, но и практична одновременно. Акустика, блуждающее эхо, все строилось так, чтобы голос проповедника достиг даже самых дальних рядов в церкви. Может, поэтому Рим и оказался невольным слушателем беседы двух молодых людей, или же, виной стала простая случайность, любопытство и неплотно захлопнутая дверь.

– Мне нужно идти.

– Хорошо, я тебя провожу. Выйдем через два часа, когда все лягут спать.

– Нет. Я и так достаточно пользовался вашей добротой. Я пойду один.

– И куда же? – огрызнулся Кат. – В Архелон так просто не попасть. Повсюду стены, ограждения, охрана.

– Как-нибудь справлюсь.

Кат протяжно шмыгнул. Хронический насморк еще не самое страшное, чем рисковали обернуться его ежедневные ночные прогулки.

– Я знаю людей, они помогут. Проведут. Есть тайные пути, которые только им известны.

Гость покачал головой.

– Просто скажи, где мне их найти.

– Нет, так не пойдет. Они не подпустят к себе какого-то незнакомца. Без меня у тебя нет шансов.

– Эти люди… не для них ли, случайно, предназначались запчасти, которые вы пытались сегодня украсть?

– Может, и для них. Я тебя о лишнем не спрашиваю, и рассчитываю на ответную любезность.

Некоторое время они оба молчали.

– Хорошо, сделаем по-твоему. Только ждать не будем, отправляемся прямо сейчас.

Раздался громкий протяжный скрип. Ягли и Кат напряглись и инстинктивно развернулись ко входу. Фигура священника едва читалась в полумраке храма, поэтому зависло молчание, пока Патер медленно не подошел, а его лицо не осветили свечи.

– Рим? – удивился Кат.

Было ли это несвойственное для тихого священника мимика или яростный огонек в его глазах, но юноша сразу же все понял – священник слышал их разговор от начала до конца.

– Ты подслушивал.

– Сядьте.

– Да как ты посмел…

– Я сказал, сядьте!

Непреклонность в голосе священника оказалась для Ката сюрпризом. Может, поэтому он даже не заметил, как подчинился, опустившись на жесткую деревянную скамью. Гостю осталось лишь последовать его примеру.

– Кто ты? – вопрос Патера был адресован Ягли. – Зачем тебе нужно в Архелон и во что ты пытаешься втянуть Катрапса?

– Я… не думаю, что мне стоит отвечать на эти вопросы, – произнес Орш.

– Ясно. Почему-то я ожидал, что ты так скажешь. – Рим, почувствовал, как начинает терять над собой контроль. Он злился и на проблемного сына и на уже не столь желанного гостя, но в первую очередь на себя. Сострадательность, чуткость, гостеприимность – эти качества делали из него выдающегося священника, но совсем не лучшего главу и защитника семейства.

– Вот! – Патер бросил Ягли плащ. – Забирай его и проваливай.

– Стой, – вмешался Кат.

– Замолчи, – рявкнул священник. – С тобой я поговорю позже.

– Нет, старик. Если он уходит, то уйду и я!

– Не думаю. Я тебе не позволю.

Кат фыркнул, после чего начал хохотать, мерзко и громко.

– Сдалось мне твое позволение, священник. Ты все равно не сможешь меня остановить. Ты способен только на разговоры и молитвы.

Раздался хлопок, который эхом разнесся по храму. Это была пощечина, что обожгла щеку зазнавшегося юноши.

– Достаточно… ты уже достаточно сделал: воровство, странные знакомства и вылазки, что ведутся исключительно под покровом ночи. Столько грязи, но даже этого тебе оказалось мало. Ты же вовлек во все это детей, так ведь?

– Они сами согласились! – сорвался на крик Кат. – Я никого не принуждал. Каждый из них отчаянно жаждал свободы!

– Глупый мальчишка, – не уступал Рим. – О какой свободе ты говоришь? Кто втемяшил тебе это в голову?

– Простите, – Ягли поднялся, надеясь хоть на секунду прервать перепалку родственников. – Простите, это я во всем виноват.

Гость посмотрел на подаренный плащ и натянул его на себя.

– Спасибо и прощайте.

– Подожди, я же сказал, что пойду с тобой.

Кат все еще держался за щеку, испепеляя взглядом Рима.

– Пока, старик, – после этого он развернулся, быстро, чтобы не передумать, и направился к выходу из церкви.

Священник смотрел, как его названный сын удаляется от него все дальше, а чутье подсказывало, что в этот раз он исчезнет навсегда.

– Пошли, Ягли. Мы и так потратили слишком много времени.

– Остановись…

– Пойдем пешком. Путь не близкий, но до рассвета должны успеть.

– Не уходи…

– Идем же, Ягли.

Кат его не слушал, даже не обернулся, но Рим не мог так все оставить, не мог его отпустить, поэтому бросился вдогонку. Пробегая под отверстием в крыше, он услышал странный звук, словно от роя пчел, что гнездился где-то поблизости, а потом раздался удар и все вокруг заполнил яркий, ослепляющий свет.

***

Этот оглушающий звон, от которого так больно ушам… Откуда он? Неужели, колокола… колокола Центрального Собора в Лофокосе. Как же долго я их не слышал, но не настолько, чтобы окончательно позабыть.

Получается, сейчас конец 35-го года. Церковь Архелона пережила времена неверия и уныния, навеянных технологическим прогрессом, смогла оправиться и даже превозмочь былое величие. Наряду со страной, епархия задумалась о расширении, не забывая о своей первостепенной обязанности – помощи всем нуждающимся.

Сегодня начался отбор добровольцев, которые отправятся в Особую зону для беженцев. Я записался одним из первых. Наконец-то мне выпал шанс сделать что-то поистине стоящее. Епископ поручает восстановить храм… тот, что находился неподалеку от строившегося поселения. И вот я уже здесь, своими глазами вижу погром, разруху и причину всего этого – небольшую боеголовку, торчащую из ямы. Как же я сильно пугаюсь, за мгновение тысячу раз представляю, как все пропадает в огне, воображаю взрыв и то, что за ним последует. Потом узнаю, что она лежит тут с самого начала войны. Чувствую стыд.

Заручаюсь помощью нескольких работяг и приступаю к восстановлению храма. Дело идет медленно. Основной приоритет отдается постройке поселения, поэтому частенько нам недостает необходимых стройматериалом и инструментов. Приходится халтурить: закапывать яму песком и заколачивать все досками. Я сомневаюсь, но мне хочется поскорее закончить, поскорее приступить к выполнению своей миссии, но все мои планы рушит один сердитый мальчуган.

В храм врывается подросток лет десяти. Он только узнал, что в город приехал священник и потихоньку восстанавливает храм. Собирается ему (то есть мне) помешать. Он кричит и ругается, запрещает мне продолжать, а когда я спрашиваю «почему», то сразу убегает, продолжая сыпать оскорблениями и угрозами.

Я разозлен! Я возмущен! Не желаю так просто с этим мириться. Наведываюсь в поселение, планирую серьезно поговорить с его родителями, навожу справки. Узнаю имя – Катрапс. Вижу его и еще семерых сирот в окружении голых бетонных стен. Я в замешательстве.

Меня уверяют, что о детях заботятся. Для них построили дом, их снабжают едой, но на душе неспокойно. Вижу по лицам – они несчастны, забыты, одиноки. Рассматриваю улицу и замечаю однотипные дома, в каждом горит свет, а на улице никого, словно все уже спрятались, а быть «водой» придется мне. Я делаю шаг, стучу в дверь. Дети не рады моему вторжению. Приглашаю их жить вместе со мной. Получаю отказ… в грубой форме. Возвращаюсь домой зализывать раны, но завтра собираюсь попробовать вновь.

Сижу в помещении и любуюсь небом через дыру в потолке, которую должны заделать через пару дней. Оно (небо) оказалось красивым, не то что я этого не знал, просто в очередной раз себе напомнил. Размышляю, а позже отчетливо вижу: все границы и препятствия, которые бы не смог заметить, если бы не круг с рваными краями, что позволил совместить кое-что несовместимое. Вспоминаю детей, сидящих в комнате… нет, детей, которых в эту комнату посадили, чтобы не маячили перед глазами, не давили на совесть. Кажется, кое-что осознаю, стараюсь докопаться до сути.

Терплю поражение, точнее на мгновение засыпаю, но с новыми силами бросаюсь в бой. Начинаю лучше понимать сердитого мальчика, что мешал мне отремонтировать храм. На самом деле, он хотел совсем не этого… Он хотел, чтобы больше не было стен, от которых он так устал, которые принесли ему и его друзьям много боли. Дома – это убежища, но не только для наших тел, но и для наших душ. Люди и так достаточно прятались от ответственности, молясь о безопасности лишь своих маленьких территорий. Испортили землю, воздух и отношения друг с другом, поэтому решили поменьше на это смотреть, отгородившись и прикрыв макушки руками. Каждый храм необходимо почитать, но когда мы забыли, когда перестали помнить, что истинный храм Божий – это весь окружающий нас мир, Его нам подарок?

Потеряно много, но далеко не все, а значит, что-то еще можно исправить. И я снова делаю шаг, решаю оставить дыру в потолке… чтобы помнить, чтобы наблюдать, как сквозь нее однажды прольется солнечный свет, исцеливший небо, вернувший нам мир и будущее.

Точно! Свет… его-то я как раз и видел, вот только он был совсем не солнечным. Да и звон в ушах совсем не из-за колоколов. А потом я вспомнил, следом испугался и попытался очнуться.

7:20. Лофокос.

Неважно, что стало причиной: собственные решения или непреодолимые обстоятельства. Жертвы – это всегда трагедия.

Экка могла бы уже и привыкнуть к потерям, но радовалась нахлынувшей печали и поселившейся в груди тяжести. Правда, время выбрала совсем не подходящее.

Чуть ранее офицер, ответственный за инструктаж дневной смены, бегло рассказал о поисках грузовика, которые ничего путного не принесли. Благо нарушитель, сидевший верхом на контейнере, засветился на нескольких камерах наружного наблюдения, установленных вдоль дороги в Квадрате U. Отталкиваясь от последнего сделанного с ним видео, штаб определил границу поисков и направил розыскные группы.

В число объектов интереса вошла и та самая церковь, находившаяся недалеко от Поселения U-2.

Дальше пересказ событий начал походить на краткий конспект: группа захвата, возможность и приказ. Дрон, светошумовая граната и сопротивление. Священник, ошибка и смерть.

22:08. Особая зона для беженцев.

Кат почувствовал, как его резко потянули за одежду. Он начал падать, успев произнести лишь часть запланированного вопроса, а оставшаяся половина навсегда потерялась где-то между ослепляющим светом и оглушающим звуком.

Они с Ягли находились на достаточном расстоянии от эпицентра взрыва, но практичная архитектура храма и царивший здесь полумрак сделали свое дело – на несколько секунд, которые показались минутами, юноша полностью утратил способность двигаться и хоть как-нибудь соображать.

Главная и боковая дверь распахнулись, и в комнату ворвалось шестеро человек. Порыв ветра от гранаты опрокинул и затушил канделябры, поэтому единственными источниками света в помещении стали плывущие в воздухе зеленые точки от приборов ночного видения.

Оперативники, не произнося ни слова, приступили к захвату целей: «Дельта-5» зашел сбоку, свернул налево и пробежал вдоль алтаря, приблизившись к распластавшемуся в одном из проходов священнику. Рим потерял сознание, поэтому военному пришлось перекинуть его через плечо и уже в таком виде вынести наружу.

Кат ощутил, как и его кто-то приподнял и потащил за собой, грубо и быстро. Не успел он опомниться, как оказался на улице.

– Заложники успешно освобождены. Повторяю, заложники успешно освобождены.

Кат споткнулся и не удержал равновесия, опустившись прямо на мягкую землю. Холодок, появившийся от прикосновения к мокрой почве, стал тем «триггером», что заставил органы чувств заработать вновь.