Читать книгу Дочь пекаря - Сара Маккой - Страница 7

«Немецкая пекарня Элси»

Эль-Пасо, Техас

Трейвуд-драйв, 2032

5 ноября 2007 года

У Ребы зазвонил мобильник.

– Извини. – Прочла сообщение: «у нас фургон с нелегалами. буду поздно». Вздохнула и засунула телефон в сумочку.

– Что-то не так? – спросила Джейн.

– Да нет, «Рудис-барбекю» рекламу шлет. Я у них постоянный клиент.

– Все ясно, дорогуша. – Джейн побарабанила пальцами по столу. – Бойфренд?

– Не совсем. – Реба поворошила предметы в сумочке и застегнула молнию.

– Да ладно. – Джейн показала, как запирает рот на замок. – Между нами, девочками.

Реба замешкалась. Джейн снова приблизилась – нет, перешагнула черту, отделяющую журналиста от интервьюируемого. Это непрофессионально – говорить о своих отношениях. Расспрашиваешь людей об их жизни, все записываешь, а потом это печатают в журнале для тысяч читателей. Реба славилась своими очерками. Кого бы ни поручила ей редактор, Реба вытаскивала всю подноготную; однако ее частная жизнь – другое дело, и нет причин менять подход. Эту женщину она видит первый раз. Абсолютно незнакомый человек. Совершенно недопустимо с ней откровенничать.

Но в этой Джейн было что-то необъяснимое, какая-то спокойная сила, надежность – или Ребе так казалось. По правде говоря, у Ребы почти не было друзей в Эль-Пасо. Людям она не доверяла. Слишком многие говорили одно, а делали другое. По сути – врали. Не то чтобы она их осуждала. Она тоже каждый день врала, по мелочи и по-крупному, даже себе. Убеждала себя, что дружба ей не нужна. Она – независимая, самодостаточная и свободная. Лишь Рики она решилась открыться, да и то не до конца. А в последнее время и с ним все прокисает. Подступала знакомая пустота, которая однажды чуть не поглотила ее целиком. Реба скучала по старшей сестре Диди и по маме. По семье. По тем самым людям, от которых уехала за тысячи миль.

В тихие ночи, когда Рики задерживался на работе, ей становилось одиноко, как в детстве, и она наливала себе бокал вина и открывала кухонное окно, чтобы ветер пустыни колыхал льняные занавески. Все это напоминало ей последнее августовское воскресенье в Ричмонде. Диди взяла две бутылки шато-морисетт. Они пили на свежеподстриженной лужайке, босиком, и к ногам липли срезанные травинки. Когда открыли вторую бутылку, в ночь лилось уже не только вино. Захмелевшие от призрачных мечтаний, девочки забыли детские слезы и рисовали картины идеального будущего. Они пировали, пока даже светляки не погасили свои фонарики. Впервые сестры поняли, зачем их папа пил бурбон как лимонад. Как это здорово – притворяться, что мир прекрасен; залить вином страхи, прогнать воспоминания, расслабиться и просто получать удовольствие, хотя бы несколько часов.

Реба потерла жилку на лбу.

– Это мой жених, – сдалась она.

– Да ты что! – Джейн выпрямилась в кресле. – А где кольцо?

Реба вытащила из-под рубашки цепочку. На цепочке болталось кольцо с бриллиантом.

– Брюлик, – сказала Джейн. – А почему не на пальце?

– Печатать неудобно. По-моему, оно мне мало. – Можно же растянуть.

Реба вынула диктофон и понажимала на кнопки. – А когда свадьба? – не отступала Джейн.

– Мы пока не назначили. Ужасно заняты оба. – А помолвка когда была?

– Э-э… – Реба мысленно полистала календарь. – В августе.

Джейн кивнула:

– Подготовьтесь заранее, чтобы все прошло как надо. Могу показать меню свадебных тортов. Будет тебе пища для ума.

Реба пожалела, что проболталась. Она прибегла к излюбленной, проверенной журналистской тактике: вернуть вопрос тому, кто его задал.

– А ты замужем?

Джейн сняла с плеча тряпицу и помахала ею, как гимнастка лентой.

– Ха. Я уже старушка. Моя весна давно отцвела. – Она облокотилась на стол. – Не говоря уж о том, что для мамы главное в мужике – погоны. Ну, она так прямо не высказывается, но я четко поняла: если замуж, то только за военного. Как мой отец. Армия США, люфтваффе и так далее. Но я по натуре не солдатка. Все эти ленты и мундиры – чокнуться можно. Пойми меня правильно: они делают нужное дело, служат родине, жертвуют собой, я их уважаю и ценю. Это классная профессия, и каждый раз, когда войска возвращаются в Форт-Блисс, я им привожу всю нашу выпечку, и, заметь, даром. Но я не хочу военных в постели и замуж за них не собираюсь.

Седая прядь упала ей на глаза, и она резко заложила ее за ухо.

– Я даже ни разу не приводила парней домой. Не видела смысла. – Джейн выпрямилась в кресле и склонила голову, глядя на Ребу в упор. – Но кое-кто у меня есть. Мы вместе много лет. Я была еще тощей веснушчатой девчонкой, когда мы познакомились. Никогда не предлагал пожениться. Пусть это прозвучит нехорошо, но, знаешь, очень трудно быть верным, когда не можешь навесить на человека табличку: «Мое». Ужасно трудно.

Джейн глянула на Ребину цепочку с кольцом.

Реба поерзала, пытаясь стряхнуть ее взгляд. Откашлялась.

– Кажется, мы с тобой из одной колоды. Я тоже не скачу галопом под венец.

– Славное колечко, – сказала Джейн.

Колокольчик на двери звякнул, и вошел мужчина в серой армейской фуфайке.

– Подсказать что-то? – спросила Джейн. Она встала, взяла лавандовый очиститель и вернулась за кассу.

– Да. – Он отчаянным взглядом рыскал по прилавку. – Жена хочет торт. У сына день рождения. Она попыталась испечь, а тесто не поднялось. Праздник после обеда, ну и я к вам. – Он сжал кулаки, потер костяшки. На запястье виднелся коготь наколотого орла. – Если поможете, было бы здорово. Она у меня из Германии. Приехали в Блисс месяц назад, она тут никого не знает, все друзья и родные в Штутгарте. Говорит, в Албертсоне нет ингредиентов, а замороженный торт, который я с утра купил, она выкинула. Хочет, чтобы торт вышел как домашний. – Голубые глаза с мольбою глянули на Джейн. – Ради счастья моей жены. Может, у вас завалялся где-нибудь лишний немецкий торт…

Джейн кивнула:

– Сейчас поговорю с мамой. Она умеет делать торты буквально из воздуха.

Она ушла за занавеску. Реба ждала воплей и лязга, но все было тихо. Через минуту Джейн вернулась.

– Два часа у вас есть?

Мужчина выдохнул и разжал кулаки.

– Праздник в три.

– Торт будет готов.

– Отлично! Спасибо вам огромнейшее! – И он двинулся к дверям, но Джейн окликнула:

– Как зовут вашего сына?

– Габриэль, Гейб.

– Напишем на торте.

– Ага, жене понравится, и ему тоже. Спасибо вам огромное еще раз, вы даже себе не представляете, до какой степени меня выручаете… – Ветер захлопнул за посетителем дверь.

– Вот она, любовь, – рассмеялась Джейн. – Человек выпрыгивает из штанов, чтобы помочь женушке устроить праздник для малыша. – Она записала имя на листке бумаги. – Никогда не покупалась на грандиозные романтические жесты. Любовь – это по чуть-чуть каждый день, это когда каждый день заботятся, греют и прощают.

Реба всегда считала, что любовь – это дикое, необузданное чувство. Настоящая любовь, полагала она, ярко горит и сгорает дотла. Пламя страсти не может мерцать кое-как, распыляясь в буднях и банальностях. Реба вспомнила, как сейчас у них с Рики: этот осторожный выбор слов, эта невыносимая вежливость – будто актеры с расписанными ролями. Реба засунула цепочку с кольцом за пазуху.

– Теперь с этим заказом я уже и не уверена, что мама сегодня даст интервью. Сможешь прийти еще раз?

Вообще-то Реба хотела покончить с интервью в один присест. Но теперь, просидев здесь час, она была уже не против вернуться. Как ни странно, ей даже нравилась эта мысль.

– Конечно. Заодно принесу фотоаппарат. Журнал пришлет фотографа, но мне хотелось бы самой поснимать, если вы не возражаете.

– Запросто! Знаешь что, – Джейн залезла в витрину, – ты столько прождала, возьми что-нибудь. Мама говорит, если с тобой есть штрудель, ты уже не одинока. – Она достала ломоть сочного штруделя с глазурью из творожного сыра.

– Спасибо, но мне нельзя, – мягко ответила Реба. – Я не ем молочных продуктов.

Джейн поставила штрудель на место.

– Бедняжка! Это не лечится?

Реба покачала головой:

– У меня нет непереносимости лактозы. Я могу есть молочное. Просто не хочу. В колледже я была в Обществе защиты прав животных. «Молоко – отстой» и тому подобное.

Джейн подняла брови:

– Молоко – отстой?

– Была у них такая кампания, – пояснила Реба.

– Ох. – Джейн сжала губы. – Ну ладно, тогда, может, лебкухен? Мамино коронное блюдо. Это просто пряник на миндальном масле. Без сливочного. Семейный секрет, обещай не разглашать.

Джейн явно не отпустит ее с пустыми руками, и Реба согласилась.

– Обещаю.

Вечером Реба сидела одна за кухонным столом, отщипывая кусочки от пряника. Миндальные лепестки на нем складывались в цветы. Такой красивый пряник даже есть жалко, но день был долгий, и у Ребы не осталось никакой воли. Патока и сухая корица застревали в горле, и она налила себе стакан обезжиренного молока. На поверхности плавали пузырьки. Стакан стал жемчужно-белым.

Не буду есть, сказала себе Реба, когда пришла домой, но пряник, конечно, не выкинула, а положила на кухонную стойку. Сладкий запах просочился из кухни на верхний этаж, где Реба расшифровывала свои записи в спальне. Наконец, когда солнце истаяло в пустыне и взошла осенняя луна, оранжевая, как ванильное печенье, Реба уступила своему одиночеству, спустилась и нашла утешение в сладком.

Надо бы оставить для Рики, но тогда он спросит, как прошел день, а у нее нет сил объяснять, почему она проболтала с Джейн целый час и ни слова не записала на диктофон. И он неизбежно поинтересуется, о чем они говорили, а открывать этот ящик Пандоры совсем не хочется. Но никак не выкинуть Джейн и пекарню из головы – и изо рта.

Реба обмакнула последний квадратик в молоко, сунула в рот, прожевала. С глаз долой – из сердца вон, хорошая поговорка? Она допила молоко и вымыла стакан, не оставляя следов.

Сначала это была просто маленькая ложь: притворяться, будто она не ест молочного. Теперь она врала уже так давно, что не могла остановиться.

Началось в колледже. Соседка Ребы, миниатюрная девочка Саша Роуз, дочь сингапурских экспатов, страстно обожала две вещи: веганство и искусство Италии. Саша не участвовала в ночных пирах с пиццей пепперони и куриными крылышками, где каждый лопал сколько влезет. Вместо этого Саша вкушала гладкие, как камешки, бобы эдамаме из изящной миски, грызла темно-красный натуральный инжир и изучала Тициана с Боттичелли.

На первом курсе в день посещений из-за океана прилетели Сашины родители. Мама, с проседью и британским произношением, была просто вылитая Саша.

– Как я по тебе скучала, моя лапушка, – проворковала она и так искренне и тепло прижала Сашу к себе, что у Ребы кольнуло в груди. Пришлось отвернуться.

Сашин папа, родом из Флориды, из Таллахасси, высокий и загорелый, веселый, заразительно улыбался. Его обаяние грело, как флоридское солнце. Саша и его бросилась обнимать, и Реба заметила, что миссис Роуз не обиделась и не заревновала, а, наоборот, просияла.

– Реба, пойдем с нами обедать! – предложил мистер Роуз и легонько приобнял ее за плечи. Ребу при этом так передернуло, что он добавил: – Если занята, мы не обидимся.

Нет, она не была занята, но ей стало неуютно, и она боялась, что за обедом это не пройдет.

– У меня в понедельник тест, – соврала она, и он догадался, что это ложь, – улыбка его смягчилась.

Мама Ребы и сестра Диди не приехали – были заняты. У мамы собрание Лиги[13], Диди готовилась к выпускным экзаменам. Приглашение было приятно Ребе, но при виде замечательных Сашиных родителей ее охватила тоска по родным – по маме, Диди, даже папе. Безнадежная тоска.

– Успехов в учебе, – сказал мистер Роуз. И удалился со своими женщинами под руку.

Закрывая за ними дверь, Реба глянула в зеркало и столь беспощадно сопоставила свое отражение с симпатичными Роузами, что тут же натянула на голову капюшон толстовки, бросилась на кровать и зарылась в одеяло, как мышь в нору.

Реба вечно депрессовала и комплексовала. Толстая там, где надо быть худой, плоскогрудая и слишком высокая, она не дружила с девчонками в классе – те были все как на подбор тусовщицы и чирлидеры, младшие сестрички друзей Диди. В шестнадцать, когда умер папа, Реба окончательно порвала с обществом и после школы торчала в кабинете журналистики над мирными газетными разворотами и безмолвными фотографиями.

В первом семестре Диди посоветовала ей чем-нибудь заняться: йогой, танцами, плаванием, рисованием. Начать новую жизнь. Вместо танцев Реба отправилась на бокс: пара перчаток и спарринги с тренером. В кампусе все знали ее по фотографиям в «Дейли кавальер»: выпяченные губы (под ними капа), всклокоченные волосы под банданой; в перчатках, наготове. Как будто и не из тех Адамсов. Вот Диди была выдающейся дебютанткой: дочь ветерана Вьетнама, правнучка владельца одного из крупнейших сталелитейных заводов Ричмонда, розовощекая, улыбчивая, живая и остроумная. Диди уже училась на юрфаке. А Реба… Все кропала в блокнот и одевалась как парень. Мама и сестра, наверное, разочарованы.

И вот, по странному выверту ума, она решила подражать Саше, учиться у нее и, может, перенять ее изысканность. Первый шаг: стать веганом. Она узнала все о стиле жизни и диете. Оказалось, что правила суровы: веган не должен есть животных, точка. Реба решила, что дело защиты животных того стоит, но совсем уж никого не есть – это слишком. И она выбрала коров. Никакого йогурта и сыра, масла и говядины. Каждым несъеденным мороженым она спасет корову. Так она и поступала недели три.

Потом пришел День святого Валентина, и Саша напомнила ей, что ради производства шоколада у телят отнимают молоко матери. Саша с бойфрендом пошла в Общество защиты прав животных на веганский банкет «Вегги Виагра», а Реба осталась дома.

Тоска в тот вечер стала почти невыносимой. Она просто глодала Ребу изнутри. Голодный волк, как выражался папа. Днем, говорил он, этот волк крадется за ним, прячась в тени, а ночью ка-ак выскочит – и все в клочки раздерет. Так он рассказывал девочкам, а глаза были мутные-мутные. Потом нальет себе еще стаканчик, отхлебнет, улыбнется и скажет шутливо: только маме ни словечка. Они обещали не говорить, а сами скрещивали пальцы за спиной: тогда обещание не действует. Впрочем, мама все равно отмахивалась:

– Сказки про злого буку. Он много чего болтает, когда на него находит. Идите спать, девочки, доброй ночи.

После смерти отца, разбирая его бумаги, Реба нашла медицинскую карту. Оказывается, он годами лечился от тяжелой депрессии электросудорожной терапией и каждый четверг посещал психиатра в медицинском колледже Вирджинии. Доктор Генри Фридель отмечал, что еще «в преморбидном периоде» ее отец страдал от хронической тоски, тревоги, безнадежности; часто объедался, а затем надолго терял аппетит; его мучили бессонница, неспособность принимать решения, чувство вины, сильные перепады настроения и измененное чувство реальности. Читая этот список, Реба напряглась: полный список ее симптомов. Далее доктор Фридель замечал, что все эти давние симптомы были скрыты от армейской медкомиссии и в боевых условиях обострились.

Там же лежала стопка записей с отцовских психотерапевтических сессий. Когда Реба складывала их в коробку, один листочек скользнул на пол. Любопытство победило, и Реба прочла:

28 февраля 1985 года

В дополнение к предыдущим жалобам пациента и вышеупомянутому лечению, мистер Адамс продолжает страдать бессонницей из-за ночных видений и флэшбэков, связанных с его участием во Вьетнамской войне. В разговоре он по-прежнему вспоминает женщину и ее несовершеннолетнюю дочь из Сон-Тинха, которых он, по его утверждению, изнасиловал под влиянием психотропных веществ, нелегально приобретенных у местных жителей. Мистер Адамс сообщает, что впоследствии наткнулся на черного волка, пожиравшего мертвые тела женщин. (Мне не удалось установить, существовал ли этот волк в реальности или, что вероятнее, олицетворяет подсознательную вину пациента.) Особенное внимание пациент обращает на эмблему своего батальона, вырезанную на обнаженных грудях жертв. Мистер Адамс не помнит, сам ли он так изуродовал трупы или это сделали его товарищи, а также сам ли он их убил. Так или иначе, этот эпизод остается главной темой наших бесед и подпитывает его тревогу, вину, резкие перепады настроения и, как следствие, страх одиночества. Пациент колеблется между рационализацией и самообвинением.

Сегодня мистер Адамс вновь подробно описал, как выполнял приказ атаковать деревушку и «зачистить» всех вьетконговцев. На вопрос о том, как он себя чувствовал, убивая гражданское население, женщин, детей и стариков, мистер Адамс ответил: «Нам говорили, что мы должны их прикончить. Мы выполняли приказ. Я старался быть хорошим солдатом. Я не хотел там быть. Я хотел быть дома со своей семьей». На вопрос о том, было ли ему приказано насиловать женщин, мистер Адамс отреагировал бурей эмоций и неуравновешенным поведением, затем попросил ввести ему анксиолитик внутримышечно. Сессия закончилась раньше времени. Я назначил ему лоразепам и запланировал дополнительную консультацию на вторник, 5 марта.

Реба вставила страничку обратно. Хотелось повернуть время вспять, поднять листок с пола не читая. Реба не желала знать секретов отца. Ей хватало и собственных грустных воспоминаний. Она упрятала папки подальше в коробку и заклеила крест-накрест липкой лентой, понадеявшись, что запечатала прошлое и похоронила папиного волка навсегда.

Но в тот Валентинов день, одна в комнате, Реба услышала одинокий, унылый волчий вой, от которого ее пробрала дрожь, и кинулась в магазинчик кампуса, где все было залито светом, купила пинту молока и самую большую коробку вишен в шоколаде.

– Вот ему повезло, – заметил студент-кассир.

Реба кивнула и улыбнулась:

– Ага.

Кассир вообразил, будто ей есть с кем поделиться, думала она дома, поедая вишни ряд за рядом. Молоко выпила прямо из упаковки. Сладкое, как всякий запретный плод.

Потом, когда остатки молока на упаковке начали киснуть в мусорном ведре, Саша спросила, что это за запах.

– Соевое молоко, – ответила Реба. – Наверное, бобы некачественные.

Саша взглянула на нее и пожала плечами:

– Я тоже однажды купила плохие. В следующий раз бери органические. Они всегда хорошего качества.

Вот так все и началось. Поначалу незаметно. Но прошло десять с лишним лет, а Реба продолжала врать. Ложь уже не помещалась в упаковку молока. Вранье прорастало, как плесень, там и сям и портило весь урожай.

Выдумать себе новую жизнь – простой способ стать другой, казалось Ребе. Забыть семью и детство: отца, то истерически взбалмошного, то унылого; запах виски у него изо рта во время вечерних молитв; и как она пряталась в чулане, уткнувшись в кружева на подолах воскресных платьев; и как папа лежал распростертый на полу с веревкой на побагровевшей шее; и вопль сирены, и мамины слезы, и злость над его могилой, потому что он выбрал легкий путь, оставил их одних; и угрызения за эту злость.

Она не хотела быть той Ребой. Стоит только выдумать другую историю, и ее семья станет идеальной, такой, какую мама всем показывала. Отец – герой Вьетнама, а не измученный страхом человек, что надевал улыбку, как цветной галстук, пока его не удушила петля.

Реба не понимала смысла маминых уверток. Если б мама честно призналась дочерям, что папа болен, может быть, они вместе смогли бы помочь ему, спасти от самоубийства. Может, втроем своей любовью удержали бы его. Но, ища виноватых, Реба всегда вспоминала рычание отца за стеной, вскрики матери, разбитые стаканы и запах оладушков с орехами пекан, которые мама обязательно пекла наутро после скандалов. Их аромат перебивал дух пролитого на пол виски. Стараясь порадовать маму, Реба и Диди съедали такую гору оладий, словно это был их последний завтрак. Мама притворялась по тем же причинам, что и Реба, – приятно верить лжи. Реба знала одно: мама любила папу, а от любви закрываешь глаза на что угодно. Мамина беспомощность Ребу ужасала.

Теперь Реба, уже взрослая, еще сильнее хотела сбежать из своей жизни. Иногда в аэропорту или на вокзале, среди людей, которых больше не встретишь, Реба делала вид, что она – не она, и, что больше всего пугало, сама верила своим фантазиям.

Однажды в поезде из Ричмонда в Вашингтон она разговорилась с неким предпринимателем. Наврала, что занимается конькобежным спортом, участвует в Олимпийских играх и едет на встречу с товарищами по команде. Бизнесмен заплатил за обед – приятно же пообедать со спортсменкой такого калибра. Когда они расстались, Ребу так замучила совесть, что даже живот заболел. Она выблевала стейк в унитаз и помолилась Богу о вменяемости, душевном здоровье, без раздвоения личности, психозов и маниакальных состояний, как у отца.

Решила переехать на запад, начать с чистого листа. Стать кем захочет. Стать собой. Но штука в том, что Реба не знала точно, кто она есть. Ее первый секс с Рики был не в ее характере, скорее, очередной попыткой сыграть роль – нахальной журналистки, которая прыгнула в постель после пары свиданий и заявила, что верит в любовь с первого взгляда. На деле она лишь хотела поверить. Надеялась, что если скажет о любви вслух, то это исцелит сердечную боль. Когда исцеления не произошло, она заподозрила, что любви маловато.

Вот почему она не носила кольцо. Если выйти замуж за Рики, придется сделать выбор: или вечно лгать – или предъявить настоящую себя и рискнуть потерять его. Жаль, что о прошлом нельзя умолчать. Прежде чем выходить замуж, ей нужно отделить правду от лжи.

Фары обшарили кухню, и через минуту входная дверь открылась.

– Реба? – позвал Рики.

– Я здесь.

Он вошел и включил свет.

– Что в темноте сидишь?

Свет обжег ей глаза.

– Я не в темноте. В плите свет горит.

– Ну почти в темноте. – Он выскреб из кармана мелочь и бумажки от жвачек и бросил в пустую вазу для фруктов на столе. – Смотри вампиром не стань. – Он поцеловал ее в макушку, снял форменную куртку и сел.

– Трудный день был? – Она заметила тени под глазами.

– Нашли семейку, жили в машине, на парковке у «Уолмарта». Печальная история. Завтра отправим обратно в Мексику. Младший совсем малыш. Сидел в грязных подгузниках бог знает сколько. – Он поскреб щеку. – Берет за живое. Отец просто искал место, где можно жить нормально.

Ребу ставили в тупик эти ежедневные истории о нелегальных иммигрантах. Она не понимала, кому тут сочувствовать. Рики раньше был на стороне США, но с недавних пор все больше симпатизировал мексиканцам. Реба не знала, чего он ждет от нее, и взгромоздилась на позиции защитника закона:

– Не надо себя винить. Сам же говоришь: есть правила, им надо подчиняться. А иначе будут последствия. – Она проглотила пропитанную молоком крошку теста, застрявшую в зубе, и сменила тему: – Есть будешь? Я заехала в «Рудис-барбекю» после интервью. Если ты голодный, там кое-что осталось.

– И как оно?

– В «Рудис»? – Об интервью говорить не хотелось. – Очень вкусная копченая индейка. – Она встала и подошла к холодильнику.

– Да нет, интервью твое, мисс Сан-сити.

– Прекрасно. Но придется еще раз зайти. Так что насчет индейки? – Она достала с полки бумажный пакет.

– Я ел. А зачем еще раз? Она что, и при личной встрече трубку не снимает?

Реба пожала плечами:

– Надо выяснить все, что нужно для статьи. Но сейчас я хочу… – Она взяла его руку, положила себе на талию. – Перестать болтать. Я бол-бол-болтала целый день.

Реба умела сменить тему. Рики встал и прижал ее к себе:

– Как скажешь, босс.

Она вздохнула с облегчением и повела его наверх. Что-что, а секс у них был искренний, и Реба надеялась, что Рики в нем чувствует всю правду целиком.