Читать книгу Тропа ночи - Сара Риз Бреннан - Страница 5

В преисподней было полным-полно книг, которые Ник уже прочитал и так и не заинтересовался. Даже те, которые когда-то понравились, здесь, в аду, казались совсем другими: умные фразы стали неуклюжими, красивая поза героя потеряла лоск, смысловая глубина исчезла. Он не сразу понял, почему это происходит. Дело было в том, что на самом деле то, чем он сейчас занимался, не было чтением. Он просто вспоминал, как читал их раньше, и разум заполнял пробелы деталями, которые плохо вставали в общую картину.

Ник вздохнул, запустил руку в волосы, отшвырнул еще одну книгу. Он нарочно обращался с книгами без уважения и не видел в этом ничего плохого, потому что они все равно были потусторонней иллюзией. Эта пещера издевательски напоминала библиотеку в Академии невиданных наук, где книги учили его жизни. Из каждой стопки щерились насмешливые тени. Уголком глаза он видел, как черные строчки на белых страницах становились серыми и горькими, как пепел.

Заполучить бы хоть одну настоящую книгу. Хоть одну.

Будь возможность, он бы выбрал Шекспира. Похоже, тот писал об очень многих важных вещах. Тот человек говорил о Шекспире, как будто всем известно, кто это такой. Нику не без труда удалось раздобыть книгу, но отец Блэквуд уничтожил ее, и прочитать удалось немного. Потом Сабрина упоминала о Гамлете – очевидно, не самое распространенное среди людей имя, – и из ее слов Ник заподозрил, что этот Гамлет плохо кончил. Ник давно искал книгу о Гамлете.

Ну, уж Ромео и Джульетта наверняка должны быть счастливы.

Ник выбрал бы Шекспира, но согласился бы и на любую другую книгу.

Для Ника воплощением ада была библиотека, в которой нельзя было найти покоя. Он искал и искал, хоть и понимал, что это бесполезно. Наконец его взгляд вместо очередной книги упал на дверь. В аду повсюду были двери.

От некоторых дверей он старался держаться подальше. Когда он валился с ног от изнеможения, эти двери возникали перед ним, суля избавление. Они были из стальных прутьев, сквозь которые призывно маячили тени. Эти двери вели в клетки. Нику отчаянно хотелось распахнуть дверь клетки, но он не доверял собственным порывам. Слишком уж сильно хотелось.

А эта дверь была из резного дерева. Обыкновенная библиотечная. Ник подергал за ручку.

Порыв холодного зимнего ветра распахнул дверь и вышвырнул Ника наружу. Ноги увязли в снегу.

«Неужели опять?» – в отчаянии подумал Ник.

Ветер завывал, как стая волков.

Черная ночь была пронизана острыми стрелами падающего снега. Казалось, Ник смотрит сквозь прорехи темного занавеса в холодную белую пустоту. За спиной осталась хижина, в которой лежали родители.

Родители умерли давным-давно. Даже его воспаленному взору стало заметно, что лица у них уже совсем не такие. Он пытался обманывать себя, считая, что им просто холодно, но, когда тела начали медленно распухать, отрицать очевидное стало уже невозможно.

В горах он чувствовал себя совсем-совсем маленьким. Беспомощным ребенком. Он присел, дрожа, на камень среди снегов и стал ждать неизбежного.

А пришла она. Его фамильяр, единственный, какой был у Ника за всю его жизнь.

Он был последним из древнего, могущественного колдовского семейства. Наследник вековой силы династии Скрэтч, рожденный под кровавой луной в дремучем лесу, он нашел приют под кровом давно оскверненной церкви. Она пришла той же ночью. Наутро родители увидели, что рядом с их сыном, свернувшись калачиком в колыбельке, выдолбленной из дерева, спит волчица.

Родители часто рассказывали сыну о том, как появилась Амалия. Они гордились своим сыном, который от рождения был наделен такой сильной магией, что с первым своим вздохом призвал фамильяра. Но другие ведьмы предостерегали: волк-оборотень – очень опасный фамильяр. Гоблины, становившиеся фамильярами, обычно принимали облик, лучше всего подходящий для своих подопечных, но вервольф одновременно и слишком похож, и слишком непохож на человека. Их переменчивая форма отражала разлад в сердце. А сердце с внутренним разладом может впасть в жестокость.

Но родители были в то время столь же высокомерны, как сейчас он сам. Они лишь посмеялись над опасностями. Если Амалия чудовище, тем больше славы получит их сын, приручив ее. Предостережения низших ведьм не вселили в них страха.

Другой жизни Ник не ведал. Амалия была для него привычна и любима, как лунный свет в лесу. Он сделал первые шаги, держась за ее темную жесткую шерсть. Родители были вечно чем-то заняты, далекие, важные. Вместо сказок на ночь он слушал ее охотничьи истории – она рассказывала их таинственным шепотом, понятным только ему. Для других детей она была огромная и страшная, но Ник ее не боялся.

– Моя Амалия, какие у тебя большие зубы, – говорил он. Она ласково покусывала его, играла с ним, лязгая могучими челюстями в сантиметре от тела мальчика, и Ник смеялся.

Они заменяли друг другу целый мир. Но со временем Нику захотелось увидеть мир пошире. Он научился быть обаятельным, привлекать к себе других, хотя они и побаивались волчицу.

Может быть, Ник с самого начала был сам в этом виноват. Амалия сердилась и стала обижать его товарищей по играм. Даже родители Ника мало-помалу засомневались, правильно ли поступили, допустив к детской колыбельке большого злого волка.

У родителей возникла мысль посадить ее в клетку. Амалия мысленно рисовала ему, как это будет. Не бегать им больше по лесам тихими ночами, когда ее шкура серебрится в лунном свете. Не видать простора и свободы, только тьма, клетка да безнадежный рык. Между ними навеки вырастет стена из мрака и железа.

И Ник встал на ее сторону. Сделал, как она просила. Уговорил родителей отвести их в горы, где Амалия будет свободно бегать с волчьей стаей, давая выход агрессии. Пообещал, что, когда они вернутся домой, он позволит запереть ее в клетку. Ник солгал, и в этой одинокой хижине, где никто не мог прийти на помощь, родители заболели. Он тоже заболел, но поправился, а родители не смогли.

И тогда, и потом он говорил себе: им просто не повезло заболеть в горах. Амалия тут ни при чем. А если виновата она, то, получается, он тоже виноват в их смерти.

Родителей не стало. Ник долго лежал в хижине рядом с их мертвыми телами, потел в лихорадке, жалобно скулил, зовя на помощь. И наконец стал готов на все, лишь бы остыть. Вышел, шатаясь, на снег, рухнул на колени. Хотел было лечь, растянуться на этом холодном одеяле, уснуть вечным сном под темной, прохладной ладонью ночи.

И вдруг услышал вой. Леденящий душу сильней, чем завывание ветра. И увидел, что по снегу мчится волчья стая, направляется к нему, а ведет их Амалия. И на миг он поверил, что она пришла его спасти, что она отведет его домой.

Но потом Ник увидел ее глаза и все понял. Возвращения домой не будет. Она завела его туда, куда с самого начала и хотела.

«Никто за тобой не придет, – сказала Амалия. – Никому нет дела, что ты лежишь здесь. Так и умрешь один. И ничего от тебя не останется, ни единый знак ни в одном из миров не расскажет, что ты был на свете. Ни капельки крови на снегу, ни детского крика на ветру, ни шепота, ни слезинки. Так и исчезнешь».

Амалия оскалила зубы. То ли в улыбке, то ли в рыке. Какие они длинные.

«А можешь пойти со мной».

У него не было сил встать, но он собрал в кулак всю волю Скрэтчей. «Вставай, – приказал он себе. – Если не встанешь, дело плохо». Ник, шатаясь, поднялся на ноги и побрел вслед за волками.

Это был чистейший эгоизм. Не хотелось превращаться в ничто. Ему бы проявить силу, сохранить верность родителям. Остаться, не идти вслед за ней. Но он ушел.

Вот и теперь Ник снова стоял на том месте, где когда-то отпраздновал труса, под падающими хлопьями холоднее любого снега. Напряг все силы, дожидаясь Амалию.

Но раздался другой голос.

– Ник, мальчик мой, – звала из хижины мать. Она научила его читать, научила первым заклинаниям. Он не мог вспомнить голос отца, но ее голос хорошо сохранился в памяти. – Бедняжка мой. Тебе же очень холодно. Иди скорей ко мне.

– Разве ты не… – Ник с трудом шевелил пересохшими в лихорадке губами. – Разве ты не умерла?

Дома мать часто сидела в библиотеке, читала книги по колдовству. Он помнил, как красиво падали на страницу ее длинные локоны, а лицо всегда было обращено не к нему, а в другую сторону. Волосы у нее были гладкими, как полночный водопад, не то что у Ника, чьи буйные кудряшки так и норовили встать торчком. Ник страстно мечтал, чтобы она обратила на него внимание, поэтому взбирался на соседний стул и тоже заглядывал в книги. Когда подруги матери узнали, как рано он научился читать, все говорили: какой он у вас талантливый. «Естественно», – улыбалась мама.

Ему хотелось снова почитать книги вместе с ней.

– Глупыш, я не умерла, – заверила мама. – Это был сон, навеянный лихорадкой. Ты болел, вот тебе и мерещились всякие ужасы. А я жива и здорова. Я отведу тебя домой. Ничего этого на самом деле не было, честное слово. Открой дверь. Входи, здесь тепло.

Ник обернулся и сквозь прутья решетчатой двери посмотрел на мать. Ее лицо было исполосовано тенями, но все, что надо, он разглядел. Глаза глубоко ввалились, кожа казалась желтее пергамента. Из обмякшего рта торчали зубы, как у черепа.

Ведьмы постарше, помнившие ее, говорили, что красотой Ник пошел в мать. Обычно Ник лишь улыбался. Внешность приносила ему много пользы. Главное, она нравилась Сабрине. Но иногда, поймав в темных зеркалах мимолетное отражение, Ник совсем не радовался замеченному сходству.

– Ты мертва, – сказал он матери. – Я не помню, какой ты была. Не могу воскресить в памяти даже твое лицо.

Он отошел от клетки, в которой сидела мать. Не оглянулся, когда покинул родителей в первый раз, не оглянулся и сейчас.

– Мог бы придумать что-нибудь получше, – бросил Ник Сатане и зимнему ветру.

Вкладывать ласковые прозвища и мягкие слова в уста матери – значило оскорбить ее память. Ник помнил не так уж много, однако знал, что всегда гордился ею. Мать была настоящей ведьмой, всем сердцем преданной Темному повелителю. Родители никогда не говорили Нику, что любят его. Говорила только Амалия. «Я тебя люблю, – повторяла она всегда – от колыбели до гор. – Только я одна и люблю тебя, поэтому ты мой».

Когда он болел или сердился, Амалия была терпелива, давала ему столько внимания, сколько он просил. Ему не хотелось терять ее. Может, именно это и притягивало к нему Амалию – невысказанная слабость, скрытый глубоко в сердце страшный изъян. Больше всего на свете Нику хотелось того, о чем ни одна ведьма и ни один чародей не может и мечтать.

Быть любимым. Может быть, это болезненное желание и приводило Ника сюда. Снова и снова.

И что бы ни случалось в преисподней, Ник опять оказывался здесь. В холодных заснеженных горах. Ждал Амалию, ждал того момента, когда отдастся на ее милость.

Он снова стоял на коленях. Хотя не помнил, как упал.

«Вставай, – устало приказал себе Ник. – Если не встанешь, дело плохо».

Он встанет. Подождет еще минуточку – и встанет. До чего же он устал.

Ведьмы не должны плакать, а в горах это вообще бесполезно. Слезы на лице замерзают. Волки не ведают жалости. Плакать он не мог.

Он, как и все ребята из Инфернального хора, привык молиться Сатане. А теперь, когда он восстал против Великого мятежника и держал его взаперти в собственном теле, возносить молитвы стало вообще бессмысленно. Однако Нику все равно захотелось помолиться – сцепить руки, воззвать к некоему высшему разуму, у которого сил побольше, чем у него. Помолиться не за себя, а за ту ведьму, которая была ему дороже его самого.

«Пусть она будет свободна и счастлива. Пусть не натворит ничего опасного, пока я не могу ее защитить. Пусть этот глупый человек не втянет ее ни в какие свои идиотские планы».

У всех отношений бывают взлеты и падения, читал когда-то Ник. И обнаружил, что это чистая правда. Ник, например, состоял в отношениях с Сабриной, самой восхитительной девушкой на свете, но был вынужден иметь дело с тем парнем – самым невыносимым среди людей. И нет сомнений, что в эту самую минуту этот болван впутывал Сабрину в какие-нибудь новые беды, хотя, казалось бы, то, что произошло с Ником, должно было научить его осторожности. Пусть сидят по домам и не придумывают никаких авантюр с жестокими двойниками или динамитом.

Хотелось думать, что Сабрина сидит дома, в кругу своей семьи.

Ник склонил голову под леденящим ветром и стал ждать волков.

«Только бы с Сабриной ничего не случилось. А уж я как-нибудь выдержу».