Читать книгу Внутри клетки - Саша Чекалов - Страница 3

…на своих собственных ногах, без какого-нибудь мифа-костыля стоять ещё не умеем. А придётся! Потому что у вас, в вашем положении, не только друзей нет. Вы до такой степени одиноки, что у вас и врага нет! Вот чего вы никак не хотите понять.

(братья Стругацкие, «За миллиард лет до конца света»)

…Варя, ты же сама говорила, что через двадцать лет пройдут по нашим улицам люди, не знающие страха.

(братья Вайнеры, «Эра милосердия»)

Самопожертвование следовало бы запретить законом. Оно развращает тех, кому приносят жертву. Они всегда сбиваются с пути.

(Оскар Уайльд, «Идеальный муж»)

Непривычно звучащее в наших краях имя досталось мне от отца. А ему от его отца, тому – от его, и так далее… Традиция.

Папа готовился держать очередной экзамен, когда началась Карельская заваруха. Явившись в штаб Оксфордского отделения Чрезвычайного международного оргкомитета (по делам защиты демократии), он – как человек образованный, без пяти минут магистр филологии – тут же получил звание унтера и был направлен на восточный фронт в составе интербригады; вскоре его, тяжело раненого в руку, вместе с прочими недееспособными переправляют в столицу, так как в полевых условиях ампутации проводить небезопасно, а тут иностранец всё-таки, большая ответственность… В госпитале он знакомится с будущей моей матерью, ординатором хирургического отделения; как говорится, это судьба…

Вероятно, и отец того же мнения: в Англию возвращаться он не спешит… Тем более что и ваш покорный слуга «на подходе», тяготы же переезда могут преждевременные роды вызвать… Да и зачем куда-то подрываться! От добра добра не ищут: отцу – как герою-фронтовику – положили пенсию, дали квартиру… Кружевные занавесочки, горшки с рассадой… Население настроено более чем дружелюбно, культура, природа, климат – всё скромное и ненавязчивое… К тому же, Россия успела капитулировать, ЧМО распущен, ибо над головою мирное небо, и ничто не предвещает новой беды…

Да уж… Видать, напрасно не добили зверя в его логове… Но кто же знал, что это выйдет столь роковым боком?!.. Так или иначе, впереди была – настоящая война, но тогда никто ещё об этом не догадывался.

Поэтому детство моё не было омрачено ничем, кроме обычных для нежного возраста неприятностей – типа падения с качелей, хронической неуспеваемости по некоторым предметам и разных долгов, не возвращённых старшим товарищам в срок…

Да! Пора вспомнить о себе, любимом. Память возвращается ко мне бессистемно, мысли путаются…

* * *

С чего всё началось для меня? Может быть, прямо с окончания её, грядущей войны этой… Вернее, уже не грядущей, конечно, а, напротив, едва окончившейся. Священной Народной, как её потом окрестили… А может, с того дня, когда Сииво Лапин, наш любимый Главнокомандующий, объявил в еженедельном своём Обращении о первом послевоенном снижении розничных цен на товары народного потребления. Ибо – возрождается страна! – остраивается потихоньку… Плотники ладят свои стропила в тех местах, где стропильный некомплект ощущается особо остро; маляры степенно проходят мимо: здесь им пока ещё делать нечего, а вот кровельщики и печники – те на подхвате… Вот и у нас скоро будет новая квартира, краше прежней – и на том же самом месте, на Рауханкату… Вернее, была бы. Если б родителей не съели в сорок втором. (В Осаду ли? Так точно. Во городе Тампере, в самую эвакуацию, да…) Или если бы, к примеру, сохранилась та злосчастная бумажка, что подтверждала права наследования.

Ну ничего. Будет зато жильё у другой семьи, у каких-нибудь вполне приличных людей… У людей, думать о которых нет ни смысла, ни желания. Пусть им повезёт больше.

…Интересно, восстановят ли полузабытые лепные потолки, и, если восстановят, будут ли они такими же бессмысленно высокими? Восхитительно высокими! – и печка чтоб…

Всё это представлялось мне, как в тумане… и выходила почти объективная картина! – поскольку туман с момента первой контузии и по сей день является неотъемлемой составляющей моего мировосприятия. Тогда, в лазарете, они меня слегка отладили, но явно недостаточно… и, скажу честно, я не жалею: без вышеупомянутого тумана я, пожалуй, не смог бы оценить диковатой прелести той паутины происшествий и событий, о которой собираюсь поведать.

Но в то время, ныне давно минувшее, а тогда – удивительно достоверное! – сверкающее уцелевшими стёклами, неделю назад отскоблёнными от бумажных крестов… гремящее звонками вновь пущенных трамваев… пихающееся маленькими кулачками моей подружки Пилле… В то невозможное, неописуемое время я сильно переживал: все звуки доходили до меня, словно сквозь вату, предметы, проплывая перед глазами, оставляли за собою радужные очереди медленно тающих фантомов, – и я часто путался, пускался по ложному следу… За это меня соседские ребятишки дразнили, а некоторые мамаши, знаю, запрещали детям ко мне приближаться: дескать, кто его знает, вдруг это заразное… Обидно, конечно, хотя их можно понять. Но дело не в этом.

…Туман? Ах, да… Часто он содержал в себе голубей, – несущихся со скоростью курьерского поезда, со свистом рассекающих сабельными ударами крыльев топлёное масло вечернего воздуха, – сгущающегося, обволакивающего… Нет? Опять не то? Ладно…

Вспомнил! Вот он откуда, туман этот: в одном из своих «радиооповещений» Главком коснулся темы потрясающих опытов профессора Талера, – да-да, Беркли Талера, того самого! Как только я въехал в существо дела, – пожалуй, как раз с того самого момента воздух вокруг меня окончательно сгустился в некий осязаемый туман: туман, который можно пощупать, на который можно опереться…

* * *

Представьте себя на месте мальчика, – этакого юнца, которому и стрелять-то не более десятка раз доводилось. То, что на каждого человека давит столб атмосферного воздуха, это он знает давно, ещё из довоенного учебника, – да и на своей шкуре успел почувствовать… Извлёк, так сказать, опыт из близких контактов с отечественными ландшафтами в минуты и часы массированных артобстрелов… Ну и ничего особенного. Каждый школьник, – я хочу сказать, каждый ребёнок школьного возраста (школы пока не возобновили занятий), – так вот, каждый пацан знает об этом феномене. И взрослые знают. При этом с практическими выводами не торопятся.

А профессор – тот поначалу вообще другим занимался… Перед самой войной его переманили к себе наши «надменные соседи» и приставили к оккультным исследованиям, – столь созвучным коллективной душе их великого в своей загадочности народа. Вот он и начал… Праны всякие, тантры, мандалы… Короче, с головой ушёл в практическую магию. Муть, конечно, редкостная, – а что делать! Трудовая дисциплина обязывает, да и сам увлёкся слегонца.

Так и натолкнулся на первую зацепку. Имя которой – «особенности экстренной активизации направленных потоков психической энергии человеческого тела». Какова формулировка-то, а!

И теперь представьте себе обыкновенного парня, – который знать не знает о проблемах прикладного применения научных открытий, заниматься ничем таким не склонен, более того – считает весь этот, если будет уместно так выразиться, подлунный мир «чемоданом без ручки»… и, смею настаивать, не без оснований считает, – если принять во внимание тот факт, что действие происходит первой послевоенной весной! Но… так же, как и большинство людей его возраста, летает во сне – и втайне мечтает о лучшей жизни… И вот этот мальчик (равно, как и все остальные!) в один прекрасный день узнаёт, что…

Что всё дело в том, куда направлена та энергия! и – далеко ли она направлена!

В результате серии экспериментов (достаточно бесчеловечных, но – как бы то ни было) следуют поистине ошеломительные выводы: энергия берёт начало в подвздошной области (а не в мозговом отделе черепа, как ранее утверждали закоснелые в невежестве профаны!) и разветвляется в виде пяти неравновеликих потоков, – самый сильный из которых приходится на голову; два более умеренных исходят из ног, – а ещё два представляют собой пучки тоненьких «струек», каждый – по числу пальцев на руках. Направление любого из потоков определяется двумя точками: точкой генерации потока и центром окружности сечения выхода потока за пределы материального тела (центры окружностей – потому что потоки представляют собой некоторое подобие труб, точнее конических поверхностей переменной протяжённости, «стенки» которых образованы особым образом заряженными флюидами); центры эти – один на макушке, ещё два, так называемые «ножные стигматы» – на подошвах ступней, ближе к пятке, а остальные – на кончиках пальцев рук…

Собственно, поначалу значение данных представлялось довольно туманным: у средней человеческой особи, пусть даже и находящейся в состоянии известного эмоционального накала, эти энергетические потоки (что неоднократно было зафиксировано приборами) высовываются из тела сантиметров на пятнадцать, не более того, – да и плотность «стенок» ничтожна: приблизив ладонь практически вплотную к ступне испытуемого, экспериментатор порой чувствует слабое пульсирующее тепло… но и только.

В отчёте Талер честно изложил своё мнение относительно сомнительной перспективы работы, но… совершенно неожиданно натолкнулся на необъяснимое недоверие своих новых хозяев, а главный Хозяин – так тот просто пришёл в бешенство… Талера обвинили в саботаже и отправили в лагерь для перемещённых лиц. Как раз накануне ультиматума…

До конца войны о бедолаге никто ничего не слышал, – ни родная разведка, ни аналогичные службы союзничков никакими данными не располагали; но ближе к развязке наш дальновидный Главком вызвал тех, кого стоит вызывать в подобных случаях, процедил, обращаясь как бы ко всем, но ни к кому в отдельности: «Немедленно разыскать!» – ну и… разыскали. Как миленькие. Хорошенько поискали и разыскали, да… Однако война к тому времени уже кончилась. Наши победили. А Талер…

Талер тоже в чём-то выиграл. Ибо… Ну… Ведь мы же всё-таки не звери, чёрт возьми! – и бываем милостивы даже к падшим. Мы размещаем их на уютных, комфортабельных виллах, обеспечиваем всем необходимым для жизни и деятельности, – в частности, надёжной охраной на случай нежелательных эксцессов… Мы даём им лаборатории, оснащённые сверхновым оборудованием; предоставляем в их распоряжение бездну человеческого материала (на то и пленные); мы сажаем их на стул, ставим на журнальный столик стакан апельсинового сока, вручаем хорошо заточенный карандаш (или автоматическое перо), пачку бумаги, скальпель, трепан, осциллограф… что там ещё? Секретутку? А что… В перерывах между открытиями, тем более имеющими столь важное значение, – почему бы и нет! На здоровье: чем бы дитя ни тешилось…

Итак, мы даём им всё! И, отечески усмехаясь в главкомовские усы, говорим: «Давай, дорогой! Продолжай жить… и продолжай трудиться». И они продолжают: на благо родины, Ваша честь… Ибо родина для гибкого человека – величина переменная.

Продолжил свой труд и Талер. Не прошло и месяца, – всплыли новые данные: потоки можно усиливать искусственно! Ну, постепенно, конечно… Небольшая порция электромагнитного воздействия на кору мозга… Кое-какие препараты… Всё это – в строго выверенных сочетаниях и последовательности! – а, по слухам, выверить было ой как непросто… Человеческий материал убывал, словно по волшебству… Тем не менее сумели всё-таки!

Так вот, в том достопамятном своём радиовыступлении наш гениальный в своей прозорливости Главнокомандующий, наш Отец Родной вскользь сообщил о выведении в лабораторных условиях первого экземпляра сверхчеловека. То есть человека, способного усилием воли активизировать свои потоки, – «стенки» которых в этот момент приближаются по плотности к легированной стали, а протяжённость самих «трубок» возрастает в тысячи раз! – ну или в сотни: по обстоятельствам…

«И что?» – скажете вы… «Слишком туманно», – скажете. «Что вообще вся эта фигня значит?» – уточните, чуть помедлив… и будете правы: чересчур, до неприличия туманно… Но туман этот вполне оправдан: вчерашние союзники смотрят волком и норовят объехать по кривой. Необходимо соблюдать предельную осторожность… Или даже беспредельную, если потребуется.

Вскоре при весьма странных обстоятельствах Беркли Талер (весьма сомнительный субъект, если разобраться: вспомните хотя бы его преступный коллаборационизм) попадает в автокатастрофу и гибнет – сгорая, будто кусок сухого кизяка, вместе с казённым «Саабом». Не сумев отстегнуть от баранки наручники. Загодя передав все материалы по проекту «Опоры Заратустры» в надёжные руки научных ассистентов, – истинных патриотов своей страны и общего дела… А дело, постепенно выясняется, того стоит – да ещё как!

…Допустим, обычный человек. Выпихиваем его из летящего самолёта. Что он делает? Он падает вниз. И разбивается.

Теперь возьмём сверхчеловека. Выпихиваем его из летящего самолёта. Что он делает? Он, безусловно, тоже падает вниз. Как камень… До тех пор, пока, вспомнив о своих изумительных способностях, не напряжёт наконец материальное своё тельце. Р-раз! – энергетические потоки активизируются, «трубки», – в каком сочетании, роли не играет, – мгновенно удлиняются, а удлинившись – упираются в землю…

Что при этом происходит? Извольте: столбы атмосферного воздуха, заключённые внутри непроницаемых для него «трубок», начинают сжиматься под тяжестью своего рода поршня, в качестве которого выступает постепенно «соскальзывающее» под действием гравитации вниз тело; длина потоков уменьшается, приводя к неизбежному возрастанию плотности «стенок», – и сжимаемый воздух, плотность которого также увеличивается, по-прежнему не в состоянии вырваться наружу…

Я, конечно, не учёный, чтобы во всех тонкостях разобраться, – но суть примерно такова: постепенно сила упругости запертого в «трубках» воздуха уравновешивает силу тяжести, действующую на тело, и сверхчеловек… «повисает» в воздухе!

* * *

Представьте теперь, какого было услышать это мне. Мне – четырнадцатилетнему акселерату запаса, давно успевшему забыть те дни, когда постоянное, неизбывное чувство голода ещё не стало привычным… Переростку с наголо обритой башкой, струившей неповторимый аромат противогнидного зелья, – понятно, почему даже самые невзрачные малолетки в упор не видели! – не говоря уж о соседке, дивной Лууле Халминен, двадцатипятилетней энергетической вампирше, преподававшей до войны историю и социологию в лицее братьев Раасакка…

По сути, ещё мальку – который не жил теперь, а плавал в облаках ускользающих образов, натыкаясь на разрозненные предметы обстановки… Которого маленькая Пилле позавчера ударила в сердцах половником и обозвала жалким недоумком. «Непонятно, зачем папе нужны такие работнички!»… На следующий день извиняться приходила, кроткая и заплаканная; поцеловав её в кровоподтёк на подбородке, я побожился, что и не думал никому доносить, – особенно её отцу, герру Энгстрёму, чей крутой нрав и мне хорошо известен. Помирились… И что!

…Скоро осень. Я должен буду возобновить посещение школы. На первый срок необходимо минимум полторы тысячи марок, – а где их взять?.. Тем более, что времени для работы почти не останется – и тогда старый Энгстрём, судя по всему, попросит меня из этой каморки…

Без образования же нет шанса попасть на хорошую работу.

Будущее в тумане…

А тут эта информация по радио!

* * *

…Гулкие коридоры суетливо восстанавливаемого здания… Офис папаши Энгстрёма, – ещё вчера тут была лишь куча строительного мусора и штабеля отделочного материала, но… доктор Энгстрём хорошо платит рабочему человеку, – оно ведь того стоит: за военное лихолетье больных накопилось порядочно, – скоро от желающих подлечить зубы не будет отбою… И все расходы быстро окупятся.

Вопрос в другом: кто будет платить МНЕ! Меня-то – кто вылечит?!

* * *

А тут как раз это сообщение… Ну, то есть объявление: о наборе добровольцев, желающих «принять участие в долгосрочных изысканиях по расширению человеческих возможностей». Полное гособеспечение! – плюс возможность получения образования, профессии, работы… Короче, мгла рассеивается, открываются новые горизонты… Так что же медлить-то?!

* * *

Да я особо и не медлил: в тот же день наведался к ним, на Мустаярвентие… Никому пока ничего сообщать не стал: вдруг комиссия не пропустит… Впрочем, оберст, который со мной беседовал, оказался вполне покладистым. Школу не окончил? – не беда, «эта проблема решаема»… Контузия? Тоже ничего страшного. «А то, что вас электрошоком лечили, может нам с вами даже на руку сыграть!»… И – в сухом остатке: «Приходите с вещами, – ждём вас с нетерпением, молодой человек!»

* * *

Старина Энгстрём, когда я ему поведал о своих планах, степенно разгладил усы… Крякнул. Вздохнул и… пожелал мне всего хорошего. Осведомился, дадут ли мне новое звание. Предложил, не стесняясь, в случае чего возвращаться, – если дело не выгорит… «Думаю, от одного лишнего рта не обеднеем, прокормим как-то, пока что-нибудь стоющее не подвернётся… Офицер в доме – к достатку!»…

Пилле – та даже всплакнула. А потом вдруг выбежала вон, хлопнув дверью, так что даже штукатурка посыпалась. Старик нахмурился, но воздержался от комментариев.

* * *

Первая неделя в Лаборатории прошла… ну да, как в тумане, а что! Когда твоё сознание периодически раздирают мириадами электрических крючьев, а в перерывах накачивают какими-то препаратами с мудрёными названиями, – в этих условиях особо не сосредоточишься.

Но – не заладилось что-то у нас. Быть может, из-за моей дурацкой контузии, не знаю… Я уж и ходить начал по воздуху, примерно в полуметре от пола, – и тут вдруг дело застопорилось. Намертво.

* * *

…Через месяц нашёл себя в маленькой каморке под лестницей, – по соседству с кабинетом естественных наук… Уединённый пансион вдовы Эрккиля. Ставка лаборанта. Плюс – за отдельную плату – факультативное преподавание русского, благо на фронте я изрядно поднаторел в разговорном… Не знаю, какими соображениями руководствуются чиновники минобраза; видимо, теми, что язык врагов, пусть и бывших, забывать не годится… И вот я тут.

Паёк мировой, надо отдать должное… Жалованье, униформа… Льготы: тут уж «благодарная» Лаборатория заботу проявила некоторую… И – никаких перспектив.

…Постепенно познакомился с преподавательским составом. Собственно, к предмету моего изложения это особого касательства не имеет, – а всё-таки! Не могу отказать себе в удовольствии помянуть добрым словом хороших людей. Да и вообще – люблю подробности, ничего не поделаешь…

Учителем словесности – бывший спецназовец Хунтала, румяный, довольный жизнью крепыш с чёрной, как смоль, шевелюрой. Эльза Шогберг, белокурая бестия – преподавательница математики и химии, а кроме того, как бы по совместительству, кладезь самых свежих сплетен и прочей живо- (чтоб не сказать «лживо»! ) трепещущей информации. Тармо Хаймакка, замечательный парень, умница и энтузиаст… Однако «замечательный парень» – не профессия, денег не приносит, поэтому бедняге приходится обучать школяров навыкам общения с музыкальными инструментами, а также с акварельными красками… Угрюмый Койвисто – биолог и физик; о нём сказать почти нечего, разве что… умеет шевелить ушами – и демонстрирует своё умение после пяти-шести рюмок хереса на учительских междусобойчиках (хотя выражение лица при этом и саркастическое) … Юкка Ваарма… Все сведения о нём – разрозненные. Бывший медик, пойманный за руку общественным инспектором в момент продажи пары каких-то левых ампул с чёрного хода и, естественно, тут же лишённый права практиковать. Ещё повезло, что война успела закончиться, а то бы, как говорится… «по законам военного времени»… и привет. А так занимается теперь со школьниками гимнастикой (и, говорят, не только ею) … Обожает велосипедную езду… Говорят, написал роман – и теперь бегает по издательствам в поисках чудака, который согласится напечатать никому не известного автора! В общем, разносторонний тип… Кто остался? Юхан Туомола, почасовик: философия и сравнительный анализ мировых религий в старших классах. Не гнушается моим обществом, любит забежать после уроков «буквально, на минутку» – поболтать о дхармоочистительных функциях Ваджрапани, например… в итоге неизменно приходя к выводу, что «Сансара, конечно, штука муторная, к тому же если вся карма и так огнём охвачена (уж очинно трубы горят, парень), – но… чёрт возьми, где бы познакомиться с одинокой и непритязательной бабой?!» – «А как же эта Ялканен?» – подкалываю я. Юхан вскакивает на ноги и, возбуждённо размахивая руками, повествует о том, что «на прошлой неделе наладился предложить ей дружеский пистон, а она – по морде!»… После чего мы оба вздыхаем и приходим к тому единому мнению, что «от всех этих синих чулков необходимо держаться подальше, тем более от Сигне, – которая об отношениях полов и представления-то не имеет, а туда же, берётся преподавать историю мировой литературы и искусства!» (Обычную историю у нас теперь ведёт знаменитая фройляйн Халминен, – я уже упоминал о ней, – но это неприступная, сверкающая льдом равнодушия вершина, к которой стремятся лишь избранные… без особой надежды на неё взобраться.)

Что самое забавное, и Пилле тут: ей сейчас двенадцать, герр Койвисто ведёт в их классе ботанику. Иногда, на лабораторных работах, я ему ассистирую, – и видели бы вы, как в такие моменты смотрит на меня наша Пилле! Мне нечем ей ответить на эти взгляды… Жаль – но тем не менее. Я ведь теперь, можно сказать, принадлежу к педагогическому сословию, положение обязывает… Да, положение…

Положение наше таково, что она – ребёнок (да ещё и дочка преуспевающего дантиста), я же… ну да, тоже ребёнок… Почти. Фронтовик, инвалид без квалификации, – обретающийся при школьной кормушке благодаря вялой протекции Лаборатории, таким вот образом освободившей себя от всякого морального долга по отношению ко мне.

Я неоперившийся птенец. Голубок шизокрылый, – пригретый из милости до первого замечания (не говоря уже о серьёзной провинности)…

Поэтому… Поэтому, глядя на аккуратный пробор Пилле, на её веснушчатый носик «уточкой» и остренький подбородок, я – стараюсь не думать о дантистовой дочери. Я размышляю о полётах… О полётах, которые не состоялись… О полётах, которые, если б и состоялись, всё равно не привели бы меня к вожделенным обжиманцам в коридорном аппендиксе…

Но что же было дальше?

А вот что. Меня пригласили на вечеринку. Снизошли, в общем… Но, собственно, почему это должно меня останавливать?

Было мило. Пили херес и кофе. С настоящим сахаром, вот!

И так получилось (после шестой или седьмой рюмки, не помню), что начали свои таланты демонстрировать… Ну, герр Койвисто, как обычно, по просьбе «присутствующих здесь дам» пошевелил немного ушами (в результате – бешеный восторг всех заинтересованных лиц) … Вдова Эрккиля промурлыкала романс о любви бедного рыбака и его девушки, причём аккомпанировал герр Хаймакка – на скрипке… Герр Хунтала – тот мастерски нарисовал на аспидной доске лошадь: левой рукой и с завязанными глазами; фрау Шогберг показала несколько карточных фокусов; Старина Юхан подражал голосам разных животных…

Замечтался я, расслабился… Смотрю – вот те на! – все глаза на меня уставлены, и рты у многих пооткрывались. «Чарли! Что с тобой?!»… А действительно, что?

Ничего особенного… Просто сижу в кресле возле камина, – а ноги мои, это на свету хорошо видно, словно бы упираются в невидимую подставку, уже довольно высокую, – отчего вся поза выглядит, по меньшей мере, двусмысленно, чтобы не сказать большего…

Конечно же, вскакиваю с места: машинально, не думая о последствиях… Тут же какая-то сила упруго подталкивает мои подошвы, и внезапно я оказываюсь где-то между потолком и полом – нелепо балансирующий руками, словно канатный плясун какой-нибудь… Прямо скажем, идиотское положение.

Женщины визжат, герр Койвисто со страху глаза выпучил и хрипит: «Уймите этого мальчишку, не то я за себя не ручаюсь!»… Герр Хунтала ворчит: «Я, кажется, где-то читал об этом. Ничего особенного… И выставляться вовсе не обязательно!»… Герр Туомола уговаривает, бессмысленно переминаясь с ноги на ногу: «Ну, приятель, нельзя же так… Вроде и выпили не так много!»…

Кто в полном восторге от сложившейся ситуации, так это вдова Эрккиля. «Милый мой, – приговаривает, – кто ж тебя научил-то этому?! Ещё молчал, хитрец… Да у тебя же дар! Однако скажи мне, как ты спускаться думаешь?»

Хороший вопрос… Не знаю я, как отсюда спускаться! Шаг делаю, словно в поисках ступеньки, а – нет никакой ступеньки! – да ещё и нога, как по льду, едет по воздуху, и я застываю в ещё более нелепой позе, с трудом удерживая равновесие на своих воздушных подпорках…

А Лууле Халминен-то хороша: хохочет себе, запрокинув голову… Демонстрируя крепкие здоровые дёсны и безупречные зубки (лучше бы мне было вообще не родиться!) … Вдруг остановилась, дух перевести, и, почти рыдая уже, заявляет: «Чарли! Ты успокойся… Веди себя непринуждённей, ну! Висишь – так делай это величественно!» – и снова залилась…

А ну их… Будут тут ещё всякие глумиться! Я, между прочим, воевал – пока вы в тылу по кафешантанам отирались да по ривьерам всяким… Начхать мне и на вас, и на ваши насмешки. Себя же самих унижаете, не меня…

Подумал этак вот – чувствую, воздух под ногами подаваться начал… И вот уже я ниже, ниже… Спускаюсь, одним словом.

Ну, и спустился… К столу подхожу, – колени дрожат… Тут они все с распросами полезли, – как и чего… А я ведь подписку о неразглашении давал! Пришлось выдумывать… Наплёл с три короба: что-то о йоге, о тайных практиках санньясинов… Туомола – тот, конечно, сразу возбудился. «Помилуй, – слюной брызжет, – голубчик, да что ж ты молчал-то! Ведь сенсация же! Это необходимо сделать достоянием общественности!»… Еле я его успокоил, – пообещав, что не буду зарывать талант в землю и завтра же обращусь в какое-нибудь компетентное ведомство…

А назавтра – слава обо мне уже гремела по всей школе. В том смысле, что информация просочилась в классы…

По коридору спокойно не пройдёшь, честное слово!

Старшеклассники подкатываются: «Слушай, а где этому можно научиться?»… Малышня достаёт: «Чарли, полетай, пока никто не видит!»… А тут ещё и Пилле…

Как-то раз ловит меня за рукав и заговорщически шепчет: «Это у тебя ОТТУДА, ага? Ты не думай, я никому не разболтаю… Ну признайся же, – ОТТУДА?!»

Нет, недели-то через две страсти улеглись… И вот уже опять возможно стало входить в класс без сопровождения восхищённых вздохов, презрительных хмыканий и прочих знаков внимания… Так нет же! – история с мытьём окон подоспела…

Надо сказать, пансион вдовы Эрккиля в войну чудом остался в целости и сохранности. Вот только стёкла все повылетали к чертям – во время первого же авианалёта! Как занятия в школах возобновились – поначалу сидели в классах с окнами, заколоченными фанерой: на покупку стекла денег не было. Точнее, наверняка были, – но практичная вдова терпеливо ждала дотации… Вообще, понять можно…

Так или иначе, кое-чего дождались.

И в первое же воскресенье все: и учителя, и ученики, и даже родители некоторых из них – собрались на Мааилманкату, где располагались учебные корпуса. Чтоб, как следует всё вымыть, вычистить и, вообще, придать помещениям вид, более отвечающий долгожданному мирному периоду, высокому предназначению пансиона, восстановительному порыву масс, общему подъёму общественного тонуса…

Кстати, о подъёме тонуса стоит поподробнее…

* * *

…Это верно, общий подвиг наших отважных «дятлов», приковывавших себя к деревьям, чтобы не оставить возможности для отступления, заслуживает самой высокой оценки. Благодаря их мужеству, их силе духа мы в конечном счёте и победили. Но вот какой ценой! Половина, если не больше, мужчин осталась безвольно свисать с удерживающих их высоко над землёй веток…

Поэтому наш Главком, – чья мудрость простирается так далеко, что границ её не достигают мыслью самые дальнозоркие мужи нашей эпохи, – в одном из обращений счёл возможным заявить: «Народ понёс тяжёлую утрату! Люди – вот наше главное сокровище, ибо кадры решают всё, – однако именно людей сейчас больше всего и не хватает для решения огромного количества народнохозяйственных проблем, накопившихся за военные годы. Нам необходимо оперативно увеличить прайд, по меньшей мере, в два-три раза, – тут уж народ и правительство возлагают самые серьёзные надежды на молодых!»…

С тяжёлым сердцем, надо полагать, произнёс всё это Верховный, – его смущение было вполне отчётливо транслировано всеми уцелевшими репродукторами… С тяжёлым, потому что – ведь мы все, что ни говори, воспитывались в иной традиции, – предусматривавшей несколько менее вольные отношения между полами, чем те, что приходилось теперь на скорую руку усваивать, перенимая у более раскованных в этом отношении шведов…

Ну, скорбь скорбью, сомнения сомнениями, – а жизнь продолжается, и полученное под давлением обстоятельств высочайшее руководство к действию надлежало воплощать в жизнь.

В кратчайшие сроки были во множестве открыты так называемые «дома свиданий» и «залы коллективного общения», а также подготовлены кадры инструкторов и пропагандистов (решающие если и не всё, то довольно многое). Регулярно стали проводиться массовые Праздники Народной Любви – с демонстрациями соответствующих достижений. Были учреждены беспрецедентные льготы для молодых матерей, в том числе и для несовершеннолетних (что, учитывая специфику послевоенных лет, нельзя не признать весомым для скептически настроенных родителей поводом задуматься). Начал выходить – и тут же завоевал легко объяснимую популярность! – иллюстрированный еженедельник «Техника молодёжи», призванный осуществить относительный ликбез как среди юношей и девушек, так и в прочих возрастных слоях, отдельные представители которых, хотелось верить, ещё сохраняли солидный потенциал в области интимных связей.

Впрочем, нужно признаться, довольно скоро эти связи стало затруднительно трактовать как интимные. Взаимное заигрывание, а часто и откровенное домогательство стремительно превратились в признаки хорошего тона… особенно у студентов и школьников. Учёба незаметно отошла на второй план, поскольку совместное пребывание в классах, на спортивных площадках или даже в залах музеев стало рассматриваться юными особями обоих полов исключительно как предлог для знакомства, принюхивания, токования, гона и… спаривания: чаще в первом попавшемся укромном месте, но иногда и на виду у всех присутствующих, – а что!

На растерянные увещевания педагогов теперь спокойно и с достоинством можно стало возразить: мол, а как же гражданский долг?! И недоумение выразить стало можно… даже опасение: не двинулся ли уважаемый мэтр по скользкой дорожке оппортунизма и правого уклонизма? А то ведь и «органы» проинформировать недолго… Желающих иметь дело с последними, как правило, не обнаруживалось.

Пансион вдовы Эрккиля не мог сделаться заповедником пуританских нравов тем более, – учитывая, что образование в нём получали в основном дети неимущих, сироты и прочая малолетняя голытьба: вдова, одержимая застарелой филантропией и, что существеннее, весьма состоятельная женщина, обучала всему необходимому совершенно бесплатно.

* * *

Все участники мытья окон испытывали, по понятным причинам, совершенно особенный душевный подъём, – как же иначе! Налицо явные признаки возрождения, обновления, приближения Светлого Будущего… И учёба не отвлекает: выходной ведь. Не удивительно, что брачные игры учеников достигли в этот день небывалого накала (да и некоторые взрослые не отставали).

…Отличница Кайри Такала, моя ровесница, вскочив на подоконник, сбросила юбчонку и – лицом к классу – принялась демонстрировать свои хореографические, а также и все прочие данные. Покачивая бёдрами и выпячивая загорелый животик, обмётанный по низу трогательной сыпью. (Вот до чего доводит преждевременное бритьё, – предупреждали же в позапрошлом номере «Техники…»! )

Неожиданно туман снаружи разлезся, распался на клочья, вспоротый солнечными лучами, – тоненькая приплясывающая фигурка тут же превратилась… не знаю, как бы в набросок тушью, в извивающийся силуэт, обведённый по краям нестерпимым сиянием, выбивающимся у девчонки из-за спины, словно… может быть, голубиные перья? Нет, не знаю… И вот этот силуэт – внезапно оступившись и ахнув – в мгновение ока исчез за окном, и солнце ослепило всех нас, и была в запасе одна секунда! – но вот не было уже и её. Лишь тихий свист в ушах: будто от замаха офицерской саблей…

Придя в себя, я обнаружил, что, вися на высоте пятнадцати метров, медленно опускаюсь к земле. Кайри уже не бьётся в истерике у меня на руках, затихла, – но струйка девичьей мочи ещё бежит по моей штанине, и всё никак не обретёт нормального ритма дыхание.

Поднимаю взгляд, вижу бледные лица ребят, чуть ли не наполовину высунувшихся из окон пятого этажа над моей головой…

* * *

Очередная вечеринка: специально в мою честь! Глинтвейн и какао, герр Койвисто с его ушным мастерством… Уютная пелена хмеля. И, будто сквозь туман, доносится возбуждённая речь герра Ваарма:

«…Не могу с вами согласиться: тамошняя литература зиждется на заимствованиях и прямых подлогах! К тому же все их так называемые великие писатели – чужаки по крови и по происхождению. Примеры? За ними далеко ходить не придётся. Взять набившую оскомину цитату: «Русь, куда несёшься ты, дай ответ?»… Автор – знаменитый английский авантюрист Никлас Гоу-Гоул, у них он получил известность как Гоголь Николай Васильевич… Что, скажут, «зато русский по духу»? Не-ет, уважаемые, – как раз только англоязычные читатели способны оценить этот каламбур: соль в том, что «Russian» произносится так же, как и «rushing». Знаете, что это? Прущий напролом. Тот, кто НЕСЁТСЯ, не разбирая дороги! То есть парадоксальность вопроса, обращённого к Руси, вообще несущественна – если учесть, что он, оказывается, «ради красного словца» задавался.

В самом деле: это она-то несётся, Русь? Да у этих дикарей со дня их приснопамятного купания в Днепре история плелась нога за ногу! А уж после избиения староверов никонианцами и, как следствие, уничтожения очередного пласта культуры – вообще как вкопанная встала… Не «Русь несётся» – её несёт: селевой поток иностранного влияния. Единственное, до чего сами додумались, – юдофобия… Хотя нет, пожалуй, и её у англичан позаимствовали. Или у поляков…»

Туман повсюду. Куда же я несусь сквозь него? Или это он несётся сквозь меня, вымывая всё лишнее? Все ненужные воспоминания, как, например, свист сабли ротного… Глухой стук лопоухой головёнки того денщика… Орден голубиного помёта на не вычищенном к назначенному сроку кителе.

…Туман несётся, и время не отстаёт.

* * *

«Здорóво, Микка! – вот уже говорю я знакомому оберсту, нетерпеливо встающему мне навстречу в приёмной Лаборатории. – Зачем вызывали?» – «Ты знаешь, зачем,» – без улыбки отвечает он.

* * *

Да, я знаю, зачем. И, прямо скажем, не в восторге… Тем более, что вполне очевидно: продолжение опытов – лишь повод меня изолировать.

Оно и понятно: после поднятой в местной прессе шумихи («Удивительное рядом», «Юный лаборант спасает прекрасную пансионерку» и ещё много подобного) они не могут позволить мне разгуливать на свободе. Вчерашние побеждённые сегодня вновь вынашивают агрессивные планы, да и недавние союзники, будь они неладны, тоже подозрительно притихли: наверняка какую-нибудь пакость замыслили… Короче, необходимо исчезнуть.

* * *

И я исчез. Потонул в заволокшей всё дымке, прорезаемой вспышками разрядов и призрачными взмахами крыльев… Да. Голуби ещё долго снились, после одного случая…

* * *

Испытывали на мне вакцину одну: способность к пирокинезу вырабатывали… вот и не рассчитали дозы.

А дело было в помещении питомника, где они птичек выращивают для изучения динамики полёта, – инкубаторы, насесты, ну вы себе представляете… В наше крыло как раз дератизаторы нагрянули, – вот мы и тово… были вынуждены временно использовать те полезные площади, что имелись… Потому что эксперимент не ждёт! Перерывы в работе режимом не предусмотрены.

…Очнулся я от боли, тело покрыто ожогами… Дым уже почти рассеялся, – но смрад стоит такой, что любо-дорого. Кругом обугленные ассистенты валяются, живых не видно; если кто и уцелел – побежали, судя по всему, ремонтную команду вызывать, а тела – что ж… «Пусть трупы хоронят своих мертвецов». Меня тоже небось мёртвым сочли, – ещё бы: эпицентр же!

И вот сажусь кое-как, со стонами, охами-ахами… Гляжу, что такое? Всё вокруг чёрно-серое: зола, уголь, пепел… А в клетках рядками голуби сидят – красные и блестящие, словно статуэтки какие-то: к насестам пришкварились… Между ними останки приборов дымящихся мерцают, – калориферов или чего там, не разбираюсь я в них… Ну вылитая лаборантская в пансионе вдовы – с теми стеллажами, полными муляжей, чучел…

И тут почувствовал я себя таким беспомощным! – словно провинился в чём-то и какой-нибудь здешний герр Койвисто меня, как маленького мальчика, запер в наказание на целую ночь; ушёл домой, и я сижу, всеми покинутый… А тушки поджаренных голубей (их здесь столько, что вовек не съесть, даже если б и не подташнивало) переливаются в поганом свете единственной уцелевшей лампочки – и, кажется, силятся оторвать от жёрдочек свои намертво приставшие лапки. Ворча укоризненно: «Это всё из-за тебя, негодный мальчишка. Это благодаря твоим фокусам мы больше никогда не сможем летать… А ну, поди-ка сюда, поди-ка, – мы тебя сейчас за это пощекочем, пёрышками-то!»

…Испугался, вскочил на ноги… Стал в коммуникационное окошечко биться… Долго, ой как долго не приходили за мной…

Вам-то что! А ко мне птички почти каждую ночь прилетали ещё год приблизительно. И топтались склизкими от крови ножками на лбу, норовя побольнее клюнуть…

* * *

Сейчас-то всё в прошлом, – но тогда мне было не до смеха. Ещё и спецподготовка…

Мне-то уже шестнадцать исполнилось: самый возраст для исполнения демографической воли Главкома (к тому моменту уже покойного). А всё как-то недосуг: то тренировки, то медосмотры… то пробные выходы на орбиту.

Правда, начальство, опасаясь, как бы я и мне подобные не упали духом, ввело было специальную штатную единицу… Работала там у нас одна такая… лейтенантка, одним словом. Несколько раз воспользовался услугами… Жаль, лишь несколько: не успел распробовать…

* * *

Вы вспомните-ка! – ведь именно тогда и прикрыли лавочку… стоило только Отцу покинуть нас, вона как.

Во главе государства встал герр Мялкияйнен, клерикал-демократ, известный своими ханжескими призывами к воздержанию во всём, что не касается любви к Богу; встал – и сразу же вверг многострадальный народ в пучину социального разобщения… А перед тем как ввергнуть, успел лишить нас тех немногих радостей жизни, которые каждый патриот привык уже считать неотъемлемыми и – само собой разумеющимися, ну! Однако… «возникло мнение» (как говорят в случаях, когда мнение планируется навязать, будто камень на шею), что якобы нависшее над нами скорое перенаселение может привести страну к жуткому дефициту материальных благ и, как следствие, к анархии и самоуничтожению.

Деторождение начало спешно лимитироваться, а половые сношения граждан были подвергнуты ревизии, после чего жёстко регламентированы даже для тех из них, чьё право на подобную роскошь было с неохотой признано…

Пансион вдовы Эрккиля был разгромлен полицией как особо выделяющееся в числе прочих гнездо порока, голуби разлетелись в неизвестных направлениях… Юхана же Туомола застрелили. Выражаясь газетным языком, «при попытке оказать сопротивление стражам правопорядка и общественной нравственности».

…В своё время на потребу благоговеющему плебсу сообразили новую марку пива: «Культ Лапина». Да, возможно, переборщили малёк: действительно, слишком уж прямолинейно выщло… но, с другой стороны, все ему стольким обязаны, Отцу нашему… Мы с ним ведь не майку с логотипом – войну выиграли! От такого не отмахнуться, а? Ну так вот, при Мялкияйнене этого пива в магазинах днём с огнём не сыскать стало…

* * *

В Тибет я попросился сам: служить возрождаемой на новый лад родине хотелось на расстоянии. Между тем в Лхасе назревал политический кризис, при известной расторопности это могло сыграть нам на руку…

* * *

Как известно, ламаизм, госрелигия Освобождённого Тибета, – не что иное, как оригинально переосмысленная традиция Ваджраяны, одного из трёх основных течений буддизма… Но все люди братья? Разумеется. Буддисты тоже, само собой. Не удивительно, что и оба других направления в стране исповедуется невозбранно… но это в теории. На самом же деле приверженцы Махаяны и Хинаяны подвергаются неприкрытой дискриминации везде, где возможно!

Их дела были бы совсем плохи, если бы не сложившееся с древности статус-кво. Дело в том, что железнодорожный транспорт Тибета находится в руках двух независимых профсоюзов: Союз Махаяны обеспечивает внутреннее сообщение, Союз Хинаяны – контролирует перевозки тибетских граждан и грузов за пределами государства, так уж вышло…

Обходиться без железной дороги представители титульного вероисповедания пока не научились. Хотя они крайне неохотно пользуются этим видом транспорта (например, по официальным данным, железных дорог в Тибете вообще нет), тем не менее составы к перронам благополучно подаются (причём строго по расписанию), пассажиры скрепя сердце занимают места согласно купленным билетам, а, скажем, при пересечении границы, хина-бригада машинистов, кочегаров, проводников и прочего персонала деловито заступает на смену маха-бригаде (или наоборот, смотря по тому, в каком направлении граница пересекается) – и даже предварительно помогши смежникам заменить колёса, чтобы превратить «широкую колесницу» в «узкую» – или наоборот: в Тибете железнодорожные пути имеют несколько бóльшую ширину, чем за его пределами… В общем, равновесие политических сил обеспечивается. (Пусть хоть шаткое, но и на том спасибо: худой мир лучше доброй войны, не правда ли?)

Вернее, до недавнего времени обеспечивалось… Однако месяц назад (на момент описываемой ситуации) всё полетело под откос.

Союзы Махаяны и Хинаяны, посчитав, видимо, что они уже набрали в обществе некоторый вес, достаточный для того, чтобы диктовать условия, обратились к правительству с совместным посланием, в котором содержалось требование признать их конфессии традиционными и наделить каждую из них статусом государственной. Предложение это тибетским правительством было единогласно отвергнуто… и тогда смутьяны объявили бессрочную забастовку, полностью парализовав этим самым экономику страны. А кроме того, приступили к формированию вооружённых отрядов: дескать, «мы мирные люди, но наш пронепоезд…» – и так далее.

Теперь глядите, каков наш интерес в этом деле: «надменный сосед» быстро оправляется после нанесённого ему урона, так? – между тем мы ведь для русских постоянная головная боль, да и кость в горле; в случае чего – нам же первым и достанется, а значит… правильно, необходим союзник, способный отвлечь их внимание! оттянуть часть их сил и заставить воевать на два фронта!

…Что у нас с Тибетом? Пока ничего утешительного: ламаизм, между прочим, одна из основных религий России, – калмыки, буряты, эвенки, тувинцы, монголы… даже китайцы его теперь исповедуют, после российской-то экспансии! Выходит, Тибет – в том виде, в каком он есть: Освобождённый – это естественный стратегический партнёр России?

Уточненьице: в том виде, в каком он был до сих пор! А вот если мы подсуетимся…

Короче, основные цели мне назначили такие: проникнуть на территорию, установить контакты с лидерами обоих мятежных тред-юнионов и определить характер, а также размер дружеской помощи, которую необходимо оказать для свержения ламакратического правительства и установления прогрессивной диктатуры освобождённого народа (в том, что народ захочет установить свою диктатуру, мы тогда, как ни странно, даже и не сомневались). Кроме того, в мои задачи входил и сбор всей необходимой информации – в дополнение к тем скудным сведениям о настроениях в тибетском обществе, которыми мы располагали благодаря героическим, хотя и малоэффективным, усилиям моих предшественников.

* * *

Сказано – сделано. Поздним вечером стартую из расположения нашей части. За каких-нибудь пять часов преодолеваю российское воздушное пространство (исключительно на своих двоих, прошу заметить! – при моих теперешних возможностях это пара пустяков: шаги-то на высоте нескольких миль получаются немереные), наконец оставляю позади Монголо-Китайскую нейтраль и под утро пересекаю российско-тибетскую границу… естественно, оставаясь при этом незамеченным. Что, впрочем, несложно: охрана рубежей осуществляется аборигенами спустя рукава.

Их можно понять. В самом деле, ну какому чудаку взбредёт в голову пробираться в страну нелегально, если для этого придётся, рискуя жизнью, штурмовать неприступные кручи! (И, главное, зачем?!) Ну а если кто вздумает попытаться – что ж, попутного ветра в потную спину: в этих местах и профессиональные альпинисты частенько шеи ломают.

На отметке примерно в шесть тысяч метров над уровнем моря устраиваю привал в заброшенной пещере (вероятно, когда-то она принадлежала местному отшельнику). Ем. Переодеваюсь.

* * *

Видали бы вы, какой потрясающий вид открылся моим глазам, когда рассвело! Над горизонтом сочится клюквенным соком резаная рана восхода; вокруг дикие склоны, отвесно уходящие во мрак; неподалёку – узкое лезвие водопада… И никаких следов разумной жизни… если не считать самым естественным образом переброшенного от вершины к вершине ажурного плетения железнодорожного мостика.

«Мостик»! Ни фига ж себе… Прикинул на глаз его длину и оторопел: километров двадцать получается, если не больше. А высота несущих конструкций какова! Ну и ну… Если местные обладают такими техническими возможностями, если они такие «мостики» строить умеют, то нам и впрямь не повредит их благосклонность.

А вот и поезд показался, на мост въезжает… Не дай бог навернуться с такой верхотуры… Кажется, сейчас состав запутается в этом шедевре инженерной мысли, как гусеница в паутине! Подёргается, судорожно извиваясь, пообрывает одну ниточку за другой – да и шлёпнется на дно ущелья, поминай как звали… Нет, похоже, обошлось: пыхтит себе, ползёт своей дорогой – и даже вроде бы не очень-то спешит поезд…

Поезд!.. Позвольте, как же так? А забастовка?!

…Дым лежит неподвижно в сияющем воздухе, как сосновое полено в раскалённой добела топке. Розовое от выступившей смолы, м-да… Что это со мной? Не ностальгия же, в самом деле?.. Пора, пора приступать к выполнению чёртовой миссии.

Сухим листом соскальзываю с обрыва. Секунду моё тело безвольно падает, но – только секунду, миг. А потом страховка рефлекса срабатывает, и я с привычным удовлетворением ощущаю, как расправляются мои внутренние крылья…

Догнать поезд – дело ещё четырёх секунд.

Я приземляюсь на буфер последнего вагона и хватаюсь за поручень, неизвестно зачем привинченный тут безвестным доброжелателем. Разумеется, здесь никого нет. Да и быть не может: местные «зайцем» не ездят, – вера не позволяет… Вот и отлично, мне же лучше!

Длинный, специально для этих целей отращенный ноготь левого мизинца вставляю в замочную скважину… Да-да, здесь и дверь имеется – едва заметная под толстым слоем светло-серой эмали.

Красили, по всему видать, неоднократно, однако всякий раз забывали соскабливать предыдущий слой: все зазоры между дверью и проёмом полностью забиты окаменевшей от времени неприглядной субстанцией… Напрочь забиты! Даже заколотив дверь досками, эти деятели не могли бы надёжнее оградить пассажиров от посягательств извне.

Ничего, мне не привыкать, вот уже щёлкнул замок… Лёгким движением плеча заставляю «сезам» податься (при этом несколько длинных щепок с оглушительным треском отслаиваются вместе с лоскутами засохшей краски и, вальсируя в воздухе, начинают свой завораживающий спуск на самое дно пропасти, хищно скалящейся у меня под ногами) … Дверь открывается, я попадаю в тамбур. Не спеша оглядываю вагон, благо дверями он от «предбанника» не отделяется (за отсутствием таковых), всё как на ладони.

Ничего особенного, обычный пенал, перегороженный лавками из серого же пластика. В каждом закутке понапихано народу – с какими-то мешками, тюками, торбами и курами… В том смысле, что куры по вагону бегают. И собаки в проходе лежат, штуки три-четыре (жёлтой какой-то масти, преимущественно) … И вот все эти собаки, и куры, и, главное, люди меня увидали – и привет.

* * *

Нужно сказать, после применения сверхспособностей часто наблюдаются так называемые «остаточные явления»: в суставах лёгкая ломота, радужные круги перед глазами – это ладно, но, помимо всего прочего, окружающие могут наблюдать довольно-таки убедительное свечение, исходящее от головы, стоп и кистей рук нашего брата.

И теперь – прикиньте, картина: дверь (ведущая из тамбура практически никуда!) распахивается, и возникает такой вот пришелец…

Те, что снаряжали меня в дорогу, позаботились о максимально полном соответствии обмундирования и экипировки здешним представлениям о том, как должен выглядеть зажиточный гражданин нежного возраста, пользующийся к тому же и духовным авторитетом, в результате – вот, моё облачение, сверху донизу: красная кожаная шапка с опущенными ушами, заворачивающимися к подбородку; шуба из шкуры яка, шерстью внутрь; шитая золотом и бисером жёлтая замшевая безрукавка – поверх шубы; белые войлочные штаны и белые же сапоги с острыми, слегка загнутыми кверху носами, тоже войлочные, но по низу обшитые синей кожей; шуба перетянута толстым витым шнуром красного цвета с серебряными кистями; в руке – палка в человеческий рост, выкрашенная оранжевой и чёрной красками и увенчанная бронзовой завитушкой с подвешенным на ней нефритовым шариком.

Лет мне, как вы помните, шестнадцать с гаком. Выгляжу для своего возраста очень юно. Глаза, кстати, слегка раскосые (это от мамы: саамская кровь) … Стою себе, в ус не дую (усы у меня не растут пока) и – сияние по тамбуру распространяю.

В общем, увидели они меня… Куры – те сразу под лавки забились (должно быть, про пернатых почуяли что-то нехорошее), собаки заскулили… А пассажиры на колени попадали.

– Ну вы даёте! – говорю (на языке Шанг Шунг, как в разведшколе учили). – Ребята, я ведь вам не Амитабха. И не Майтрейя. А всего лишь я. «Me, myself and I», как говорится…

Что тут началось, при моих-то словах! Шум, гам… Поклоны принялись бить, орут: «Сиддха! Сиддха!»… Какая-то баба кричит: «Аватара Гуру Ринпоче! Неужели сансаре конец?!» – а рядом старикан в рыжей такой хламиде вторит, надрывается: «Истинная правда, сам Падмасамбхава! Вспомните: те же самые слова он говорил при освящении статуи в Самье! Вечная слава тебе, Лотосорождённый!»…

– Что значит «вечная»! – отвечаю. – Я тебе, дедушка, не павший герой… да и одежд на мне не девять, если честно. Не за того вы меня принимаете, господа хорошие.

Дедок испугался, лицо в ладони спрятал и шепчет: «Ом мани пеме хунг, что я наделал! Осквернил себя уподоблением Непревзойдённого кому-то низшему! Не видать мне просветления в этой жизни!»

– Успокойся, любезный, – вхожу я в роль. – Будем считать, что я у тебя ассоциируюсь с Муне, достойным сыном и продолжателем дела своего отца, – а ведь великий Трисонг, как известно, являлся воплощением Манджушри Мудрого… В общем, я не в претензии. Пожалуй, даже лестно: всё-таки Муне Благочестивый… Это ведь не какой-нибудь презренный Лангдарма, верно? Короче, благослови тебя Татхагата, всё будет пучком. Насчёт ниббаны некоторая неясность, что да, то да, – а вот цзянь син в ближайшем будущем я тебе гарантирую… Если регулярной випашьяной принебрегать не будешь. И побольше шраддхи!

Старик тогда пал на четвереньки, подполз к моим ногам и принялся целовать обувь! – а за ним и остальные, все как один…

А, нет, не все: в дальнем углу вагона стоит мальчуган лет десяти, – руки на груди скрестил, смотрит насмешливо… И вот говорит (а голосок-то звонкий, по вагону хорошо разносится): «Собак! Собак спускайте на этого ряженого! Не мир, но меч принёс он в наш край!»

Тут ближайший сосед мальчика вскакивает с колен и даёт тому охрененного леща по затылку… а паренёк-то даже и внимания не обратил, знай своё лепит: «Собаками травите его! Всех собак спускайте на самозванца безблагодатного!»…

«Ну, – думаю, – дела. Начинаются эксцессы… Пора бы под контроль брать ситуацию! Да и шкет этот может пригодиться…»

– Внемлите же, несчастные! – возвышаю голос (иначе говоря, ору на них). – Разве вы глухи и слепы? Или вам всё разжёвывать нужно и на яшмовом блюдечке подносить?.. Учитесь у отрока: он, по крайней мере, чань практикует: соображает уже, что на пути к просветлению любой авторитет оборачивается помехой, – ну а вы-то! вы куда смотрите!..

«Куда смотрите?! – тут же подхватили энтузиасты. – Заткните щенку его грязный рот! Как смеет он хулить Учителя!» – и немедленно сразу несколько рук схватили мальчишку. Смотрю, испугался: нáчало, видимо, доходить, что сейчас за базар ответить придётся… Кто-то уже окошко открывает, а другие мрази вшестером ребёнка подняли и – нацеливаются, значит, наружу его выпихивать.

– Да, блин, будете вы меня слушать?! – кричу. – Поставьте парня на место, бестолочи! То есть не на место, нет, – просто на пол!

Тут они снова перепугались да пацана из рук и выпустили, – он и грохнулся на пол. И лежит: без сознания.

– Ну что вы наделали! – говорю. – Зачем же вы так бездарно кармы-то свои сжигаете, миряне?!

Стоят, головы опустили. Некоторые носом захлюпали…

Взял я этого горе-пророка на руки: «Ладно, сволочи, медпункт здесь имеется – или хоть аптечка?»

Проводил меня один арат в головной вагон. (По дороге всё благословение выклянчивал и отстал, лишь получив оное.) Вношу, значит, парня в помещение, – какие-то скины с пола подымаются. На всех шафрановые балахоны, как у того старика, в вагоне который… Вижу, опять заминка: с одной стороны, вроде бы всем ясно, мальчику помощь нужна, а с другой – подойти, вижу, опасаются… Ну правильно: светиться-то я всё ещё продолжаю! Наконец один из них – наверно, самый старший – почтительно пришепётывая, спрашивает: «Кто ты, о незнакомец: человек или дух? И почему дитя сопровождает тебя?»

– Ни фига себе «сопровождает»! – это я, ему в ответ. – Даже не знаю, жив ли паренёк: там ему сейчас разные несознательные граждане так вломили… От души. Чтобы к мирным путникам не цеплялся, понимаете ли… Не успел я остановить их, не успел… а жаль. Парнишка-то, очевидно, обознался, перепутал с кем-нибудь… Правильный, в общем, парнишка: бдительный, искренний… Такой далеко пойдёт. В смысле – продвинется на пути просветления… Малость горяч, конечно, ну так эта проблема с возрастом сама собой решается… Короче, помощь ему нужна.

– Это мы поняли, – говорит «старший проводник», – сейчас окажем… Приятно слышать добрые слова о моём Тилопе, весьма и весьма… Дома-то мальчика оставить не с кем, жена моя безвременно достигла освобождения, – вот и катаю его с собой теперь… А эти добрые люди – там, в вагоне… одним словом, несовершенны, – но разве это их вина? Ведь нет же… И всё-таки, почтенный человек, как нам называть тебя? из каких ты краёв? и зачем прибыл в древнюю страну Бо? – прости, если мои вопросы показались тебе бесцеремонными… Но вид твой странен и внушает трепет, – притом лицо молодо, но осанка столь величава, что… Быть может, ты сам Авалокитешвара или кто иной из числа Вечно Юных?!

– Не, – говорю, – всё проще. Я не бодхисаттва сострадания, – хотя некоторые и принимают меня за тулку Гендуна Друпа… Имени своего никому не открываю, ибо дал обет сохранять инкогнито до тех пор, пока не наступит день, возвещающий избавление Тибета от оков замутнённого учения. Сегодня я вынужден скрываться под псевдонимом Безымянного Кармапы, однако тебе и твоим друзьям, возможно, будет приятнее называть меня Посохом Дэшаня или просто Посохом, – если, конечно, мироощущение чань в достаточной мере созвучно вашему…

– О, вполне созвучно! – восклицает дядя. – Особенно, если учесть…

– Ну вот и прекрасно, – перебиваю. (Не хватает мне только попасть под очередной брандспойт красноречия!) – Тогда, если позволите, сразу же и возьмём зебу за рога…

Минут через десять у меня на руках уже некоторые данные. Забастовка благополучно продолжается. В стране кризис. Начались первые погромы… Поезд, в котором мы едем, перевозит на юг страны, где погода стоит ещё более или менее штилевая, очередную партию членов семей железнодорожников, а также тех немногочисленных «ваджра», которые встали на защиту хина- и маха-соседей от разъярённых единоверцев – и, следовательно, жизни и здоровью которых отныне также угрожает опасность. Сопровождают беженцев представители обоих профсоюзов (оно и понятно: общая беда кого хочешь заставит забыть теоретические разногласия). А мужика, чьего сына я спас, зовут Бодхитхупа, – и он является предводителем тхеравадинов! – вот повезло-то… (Всё-таки сослужил мальчишка службу-то, сослужил: сам того не ведая… Заработал мне заслугу, не зря я его отмазывал!)

А главного махаянского босса (имя которому Нагарджуна) тут нет, он будет встречать нас в пункте назначения вместе со всеми остальными фигурами: сейчас они там хлопочут о размещении и благоустройстве переселенцев…

В это время Тилопа очнулся. Меня увидел и вновь шарманку завёл: мол, гоните чужака в шею, – ну да папаша сразу объяснил мальцу, что к чему, популярно так, доходчиво…

В общем, остаток пути прошёл без приключений, в тёрках за жизнь и за победу «правого дела».

* * *

У-упс! – приехали… Поезд, громыхнув всеми своими плохо смазанными суставами и коленными чашечками, резко сбавил ход и с шипением остановился. Выгружаемся.

Я как истинный сосуд дхармы лезу наружу первым и гордо шествую навстречу группе товарищей, – слыша за своей спиной суету и толкотню, но оставаясь невозмутимым: мне нет дела до всего мирского, – все должны это чётко осознать… Особенно, Бодхитхупа (ну, его-то я уже успел очаровать своей непосредственностью, факт) и, главное, Нагарджуна… Вот, кажется, и он сам: стоит посреди просторного круга, образованного почтительными… учениками? коллегами? Кто их разберёт… Одет примерно так же, как я, но ушанка на нём белая – и в дополнение ко всему великолепию, аналогичному моему, ещё и мохеровый шарф на шею наверчен. Но постой-ка: лицо-то мне знакомое вроде бы… Быть не может! Юхан, старина, ты ли это?!

…Обнялись, расцеловались. Сопровождаемые прихлебателями, прошли в помещение. Снаружи – длинный, нелепый барак, сложенный из саманного кирпича и крытый бамбуком, а внутри… надо же! – анфилады… или как это называется? Низкие своды кажутся величественными благодаря хитроумно устроенному освещению… Череда арок, каждая из которых образована бронзовыми фигурами тигра и дракона, изготовившихся для смертельной схватки. Что ж… Символично, как никогда.

* * *

Еле заметным движением левой брови герр Туомола отсылает массовку, и мы остаёмся одни в его скромной, но уютной келье. Я весь дрожу от нетерпения: жажду распросить его обо всём, – узнать, каков расклад и что за дела… Получить, так сказать, объективное диттхи происходящего, чтобы уже скоординировать, наконец, наши санкаппы и камманты.

Заметив мою нервозность и, без сомнения, правильно истолковав её, бывший коллега (а может быть, и нынешний, кто его разберёт: у нас левая рука по жизни не знает, ни что делает правая, ни, на худой конец, где именно происходит это действие!) усмехается в усы, свисающие до пояса, и предлагает слегка отдохнуть после дороги, расслабиться, – дескать, очень многое предстоит обсудить и, чтобы нам обоим сподручнее было достигнуть необходимого самадхи, сперва стоит наведаться… в сауну! Ишь ты… Неплохо. Ну, в сауну так в сауну.

Нагарджуна (бедный Туомола: на какую нелепую погремушку приходится ему отзываться!) дважды хлопает в ладоши. Тут же из тёмных простенков являются пред наши светлы очи две гурии в рубахах до пят, несущие, по всей видимости, смены белья для нас, и склоняются в почтительном поклоне. Бросились в глаза их длинные, тщательно расчёсанные волосы: льняные! – парики, конечно же… Видимо, Юхан так всё устроил и всех вымуштровал, чтобы чувствовать себя как дома (и, соответственно, тоской по родине не заморачиваться).

Лиц за волосами я разглядеть не успел: синхронно стянув одеяния через голову, девицы остались в чём мать родила, – и тут уж глаза против воли на совсем иное нацелились. (Ну а что вы хотите: мне шестнадцать лет! – самый возраст, чтоб на такое засматриваться…) Мы с Туомолой ждать себя тоже не заставили, – и вскоре наша компания в полном составе двинулась в баньку (в неё, будучи вынуждены согнуться в три погибели, мы протиснулись через маленькую, неприметную дверь в углу Нагарджунова кабинета, скрытую от посторонних незатейливо расписанной ширмой: Ци Байши в подлиннике, если не врёт чутьё, выработанное на культпросветовских лекциях).

Расселись по полкáм, сидим… У ног кувшинчик, из которого по очереди отхлёбываем какое-то забористое пойло: изо всех сил расслабляемся, как планировалось… ну, и юморим опять-таки, обмениваемся шутками… А девушки – те, похоже, скованны… Или просто задумались о чём-то? Трудно понять: и не слышно их, и… как бы не видно (хотя, любой поймёт, в данной ситуации сложновато себя невидимкой-то чувствовать) … Вдруг Туомола-Нагарджуна непосредствено к ним обращается: «А не развлечься ли нам?»

Ближняя коза этак непринуждённо волосы со лба откидывает, – что за наваждение! – Такала… ну, помните? – которую я в последний момент поймал у самой земли, ага, та самая – собственной персоной… Вроде бы и смотрит куда-то в сторону, однако… готов поклясться, давно меня узнала: не разжимая губ, улыбается, вот-вот прыснет… Ну точно… «Кайри! Какими судьбами?!»

Поворачивается ко мне, в глазах озорные чёртики: «Лёгкого тебе пара, высокочтимый мой спаситель! Ну как, не жалеешь, что на огонёк заглянул?» – у меня аж язык отнялся… Смотрю и не верю.

Туомола с хитрым видом замечает: «Чарли, любезный друг, ты ведь ещё у меня спросить не успел: какими судьбами я-то здесь очутился… Так уж по старшинству давай: должна же быть субординация, хе-хе!» – «Ну хорошо, – говорю. – А ты какими?» – «Позже, позже… О делах потом: нельзя пренебрегать часом потехи и осквернять его разговорами о суетном!»…

В этот момент вторая девушка подняла голову, и наши взгляды встретились: «Пилле…» Что всё это значит?!

– Ну, – ухмыляется радушный хозяин, – кого выбираешь себе? Решай поскорее, а то скоро ещё желающие подвалят…

– Извини, Кайри, – вздыхаю притворно, из вежливости. – С Пилле мы ближе знакомы, так что…

– А я не Пилле! – заявляет моя бывшая воздыхательница. – Меня теперь Сарой зовут.

– Сарой?

– Вообще-то, Сарасвати, Сара – уменьшительное… Сам понимаешь, здесь настоящие имена не слишком уместны: чересчур много внимания привлекают. А в нашем положении разумнее всего оставаться в тени, не так ли?.. Да ведь и ты, слышала я, теперь не вполне Чарли…

– А я Лаки, – влезает Кайри. – Ласкательное от Лакшми.

– И впрямь Lucky! – если вспомнить, что тогда тебя чудо спасло: меня ведь рядом могло и не оказаться… Хм… Ну и назвали вас, девочки. Теперь своих Брахму и Вишну отыскать бы – и вовсе круто будет… Что ж, Лаки… Не обижайся, но я с Сарой предпочёл бы… Если, конечно, она не против.

– О чём разговор, паря! – всплёскивает руками экс-Туомола. – Как она может быть против, если в этом и состоит их служение общему делу: облегчать невыносимое бремя героев! Мы же с тобой… ну хорошо, не герои, но – важные шишки, чувак: от нас многое зависит. Мы добровольно навьючили на себя груз ответственности за судьбы многих людей и… спрашивается, разве не заслужили полноценного отдыха по часику в день?! Считаю, заслужили. К тому же девчонкам и не в тягость, мне кажется. Правильно я говорю, девочки?

– Истинная правда, Благословеннейший, – отвечает Лаки.

– Так оно и есть, – вторит ей Сара. – Тем более что я-то с Чарли давно хотела поиграть, ещё с тех времён, когда камадхату была моим обиталищем, да обстоятельства как-то не так складывались постоянно.

Не прошло и минуты – оп! – откуда-то колоду достали, распечатали и вручили Саре сдавать, раз так: ну да, в дурачка, пара на пару, – а вы что подумали?.. Не в парилке, само собой: у них снаружи устоено что-то наподобие алькова… Идиллия!

– Слышь, Сара, – решаю я пошалить, – ты мне вот что объясни: я, грешным делом, всегда был уверен, что достижение просветления неразрывно связано с отрешением от любых проявлений материального мира, правильно? – а мы тут это самое… практически чувственным наслаждениям предаёмся… и, получается, увязаешь ты со мной в сансаре по уши… Не смущает?

– Хорош подкалывать-то! – У Пилле отбой, и, отвлёкшись от карт, она принимается вычищать грязь, скопившуюся между пальцами ног. – Лично я нахожусь сейчас на восьмой ступени, моё «не я» устремлено к найвасанджняне-санджнянаятане, то есть (тебе же это не хуже моего должно быть известно) к сфере, в которой нет ни восприятия, ни невосприятия, чёрт возьми! – Она с досадой морщится и тихой скороговоркой произносит мантру, которую мне не удаётся расслышать. – Отринь шад-аятану: ты ведь, как я поняла, тоже считаешь себя практикующим джхану – и сугатагарбху небось также, как и я, в себе нащупываешь? Так зачем же, скажи на милость, с такой жадностью насыщаться этим коктейлем из вины, недоумения и стыда?! Ведь нельзя привязать себя к субъективной иллюзии надёжнее, чем это делаешь ты – размышляя о недопустимости такой привязанности и парясь по этому поводу! Ты, может, уже вообразил, что твоё субъективно-иллюзорное «я» пребывает с моим субъективно-иллюзорным «я» в подобии некоей связи? Ха! Моё «не я» просто ничего не заметило (надеюсь, ты понимаешь, что это не поза и, уж конечно, не авидья). Дело в том, что… если быть совсем точной, никакой связи не было бы даже в случае… ну, чего-то более чувственного, не хочу называть вслух… Поскольку происходящее в принципе находится вне всякой связи с несуществующим в действительности!

– Ну и ну, – роняю я, глубокомысленно помолчав для приличия. – Здорово они вас тут подковали, насчёт шуньи и всего такого…

– Это ещё что! – оживляется. – Есть тут у нас одна девочка, для особых поручений, так она умудряется не замечать того, что периодически её «я»… э-э… НЕ вступает в связь одновременно с несколькими субъективными иллюзиями. Представляешь, её спарша полностью нейтрализована! Бывает, пятнадцать, а то и двадцать иллюзий, одна за другой… и хоть бы что! Мне-то, конечно, пока далеко до такого.

– Ну… может, у тебя ещё всё впереди. – Кажется, бодрость, с которой я произнёс это оптимистическое пророчество, произвела на Пилле впечатление напускной; во всяком случае, она немедленно уточнила:

– Ты про что?

– Ну как же! Думаю, есть основания полагать, что настанет день, когда вывести из состояния саматха-яны тебя вообще никто не сможет.

Посмотрела она на меня… с сомнением.

– Знаешь, – говорит, – возможно, я чересчур мнительна, но только кажется мне, что в твоих словах скрыт какой-то нелестный для меня подтекст… И, потом, саматха – это пройденный этап вообще-то. А также и випассана, и всё прочее. Объясняла ведь: я на восьмой ступени нахожусь…

В этот момент, впуская бодрящий холодок, открывается дверь и в предбанник входят Бодхитхупа с Тилопой. Последний явно оправился от пережитых потрясений. Первое, что он делает, это с откровенным недоброжелательством пялится на меня. Потом подваливает к Пилле и… без предисловий начинает её мацать! Не, я реально прусь от здешних порядочков…

– Ты что, малыш, заболел? – говорю.

Молчит. Хотя и прервал-таки домогательства. Я продолжаю:

– Разве Сарасвати дала повод думать, что нуждается в твоём обществе?

Плечами пожимает… и вдруг, нагло ухмыляясь, выдаёт:

– А кто тебе… досточтимый Посох, сказал, что я нуждаюсь в её приглашении?

– Дорогой мой, – стараюсь я сохранять видимость спокойствия, – по-моему, навязывая кому-то знаки внимания, не мешает удостовериться, что эта кто-то, по крайней мере, не имеет ничего против.

– Как она может быть против, – отвечает, – если я для неё не существую! – как, впрочем, и любой из тех, кто, как ты выразился, навязывает ей… забыл уже что именно.

– Допустим, – делаю обманный уход перед новым выпадом. – Но ведь мы-то с Ту… с тучноликим Нагарджуной для неё не существуем первыми! Понимай так, что в данный момент и она не существует именно для нас, в наших виджнянах… А если ещё и в чьих-то других, так это, блин, их проблемы! Во всяком случае, до тех пор, пока не…

– Разве ты обладаешь эксклюзивным правом не существовать для неё? – перебивает мальчонка.

– Но ведь и ты не обладаешь, а?

– А я и не претендую.

Всё, всё могло бы кончиться иначе… если б не вмешательство отца Тилопы, который решил перехватить инициативу:

– При всём уважении к лучащемуся светом разума махасиддхе позволю себе прервать ваш диспут и осведомиться, не дозволено ли будет смиренному Бодхитхупе воспользоваться паузой и заполнить её удовлетворением скромных потребностей его рупа-каи?

Не дожидаясь ответа, он приблизился к нам, положил Пилле-Саре руку на плечо и…

* * *

Утро выдалось ясное.

Пробудившись, я сел на лежанке и минуты две рассматривал Сару, безмятежно посапывающую рядом. Эх, раковинка ты моя жемчужная!

Внезапно в памяти всплыло… кое-что.

Свет, проникающий в зал сквозь узкие бойницы окон, скупо освещал безжизненные тела вождя тхеравадинов и его отпрыска (невольно подумалось о том, что, несмотря на возлияния, профессиональные глазомер и смекалка мне не изменили).

Без стука вошёл Нагарджуна. По-хозяйски оглядел помещение. Заметив трупы, удовлетворённо хмыкнул и резюмировал: «Давно пора было. А то, вишь, распоясались! Ты не удивляйся: это я приказал их сюда закинуть скоренько, чтобы ночью горячку не пороть,» – щелчком пальцев вызвал из небытия двух бхикшу в оранжевых шинелях: «Приберитесь!» – так эти мордовороты без лишних слов взяли укокошенных за щиколотки и поволокли к дверям. «Через полчаса жду тебя в западном конференц-зале,» – с этими словами патрон удалился.

Я растолкал мою ненаглядную, чмокнул её в лобик и начал облачаться…

* * *

То, что Нагар сообщил накануне, было поистине удивительно.

Дело в том, что они с Юккой Ваарма и девочками тоже в своё время завербовались в сверхназ. Так что гибель Юхана и психическая болезнь нашего уважаемого писаки (был такой слушок) – это всё чистой воды деза, часть легенды; на самом-то деле они уже года полтора зависают в Освотибе: осуществляют планомерную координационную деятельность. Юхан вот выслужился, Широкую Колесницу разруливает, герр Ваарма (Анируддха по-тутошнему) – этот тоже не пропал, первым замом у Бодхитхупы трудится. (Вернее, трудился: до вчерашнего вечера. А теперь… уж и не знаю. Наверно, займёт вакансию, – если всё гладко пройдёт…) Девчата, как я имел возможность заметить, специализируются по связям с общественностью, ну, то есть по их отсутствию… Вообще, пансион, как оказалось, кузницей кадров для нашей конторы был… Ну да дело прошлое.

Важно то, что оба они, и Юкка, и Юхан, постепенно, так сказать, превратились в заложников системы, – положение-то обязывает: раз ты высокий пост занимаешь, будь любезен заниматься и соответствующими делишками… Церемониями всякими, наставлениями, дипломатией… судом праведным – если что вдруг случится. Ну и по хозяйству, разумеется… Дебет-кредит там… Не говоря уж о том, что и отдыхать иногда хорошо бы, так или нет? Так. Вот и получается, что главное делать некогда…

И что? А то, что накрылась разведывательная деятельность у них, самоликвидировалась – за неимением возможности физически успеть везде и всюду! Слишком, видать, глубоко в роли свои вжились, актёры-любители… А делом-то, делом кто заниматься будет? Выходит, некому?

Да. Вот потому я здесь и оказался. Именно в таком качестве.

…Действительно, любой ординарный внедренец всегда имитирует представителя строго определённой социальной группы: крестьянина, ремесленника, монаха, железнодорожника, опять-таки ламу… или, к примеру, патриарха – как Юхан… Чем натуральнее агент играет, тем больше ему веры! А то ведь… сами понимаете. В случае чего – и на вилы поднять могут. Легко. Приходится полностью отдаваться заботе о правдоподобии: шаг влево, шаг вправо – считается фуфло. (И, кстати, вполне справедливо считается!)

Другое дело я: ни под кого не кошу, ни на что не претендую, никаких самостоятельных шагов не делаю… Лишь появляюсь в один прекрасный день ниоткуда и… произвожу на людей – что? Впечатление! Дальше не моя забота: обыватели, домысливая всё сами, наделяют меня теми качествами и свойствами, которые логически следуют из вопреки любой логике созданного виртуального образа! из имиджа, выдуманного для меня ими самими – и практически без моего участия!

После этого уже можно делать всё, что душенька пожелает…

Яркий пример – то, как я накануне разделался с фирмой «Бодхитхупа и сын»: нашарив в куче одежды свой посох и выдернув из полой сердцевины потайной клинок – сначала папашу проткнул (сынку перегрызла горло сама Пилле), а затем – спьяну стал тележить, что, дескать, согласно моим полномочиям обязан был пособить достойным в деле их пробуждения, и… ничего, сошло.

Повязать должны были, по идее… однако скушали ведь! – за милую душу проглотили… Ещё и ниц пали все. Включая того же Юхана.

Ну он-то, ясен пень, за компанию: для пущей убедительности. Хотя… Точно помню, на миг проскользнуло в его взгляде нечто такое… Как будто и он уверовал… Да ну, не может быть! Это у меня головокружение от успехов, не иначе…

Самое забавное: Юкка ведь БЫЛ среди этих, в поезде, – я его, конспиратора, не заметил просто (он-то меня сразу признал)…

И как же мы потом втроём душевно посидели! Прошлое вспомнили, о бывших сослуживцах посудачили… Эх и горазд же герр Ваарма, то бишь Анируддха, на словечки острые! Ну всем косточки перемыл…

Помню, коснулась беседа нашей примы, фройляйн Халминен: «Ты-то, – рассказывает он, – уже не застал, а мы-то малька задержались на педагогической работе… Пивасиком дюже злоупотреблять начала – и разнесло же её! Запаниковала, когда фюзеляж за кафедрой перестал помещаться, шейпингом занялась, тоже мне… Что ж заниматься, когда дело сделано! – поезд ушёл… Когда мы с Юханом пансион покидали, она в дверь уже только боком протискивалась. Здоровенная, гладкая… словно литая. Короче, вылитый аэробус, – вот тебе и вся аэробика!»

Да… Незаметно летит время за дружеской беседой, и приятно ощущать себя равным среди равных не где-нибудь, а в компании старших товарищей, – безусловно, превосходящих меня и опытом, и дарованиями… Просто крылья вырастают в таких случаях! Голубиные крылья, – готовые во всех направлениях рассекать вязкую атмосферу вечера… В капусту её изрубить – чтобы доказать: я тоже кой-чего стою…

Юкка с Юханом говорят, типа, что ни делается, всё к лучшему: Бодхитхупа вроде бы подозревать что-то начал. Взял манеру с соратниками шептаться по углам, клевретов наплодил, – теперь-то их, само собой, к ногтю придётся… Тем не менее жаль, что «всё так вышло».

* * *

Сантименты сантиментами, а и о деле забывать зачем же?! Отпустил я Сару, кинул в рот пару крекеров, кумысом на скорую руку запил, бородёнку накладную пригладил и – отправился на стрелку. То бишь, в конференц-зал.

Там уже все собрались, одного меня ждут… Анируддха кричит: «Ну наконец-то!» – Нагарджуна стучит по столу церемониальной ваджрой, добиваясь подобия тишины, – и отчётно-перевыборное собрание, о необходимости которого… в общем, начинается.

Слово берёт Нагар. На ходу состраивая благостную мину, он выдаёт импровизированный гунъань о том, как «высокочтимый член Объединённого Альянса железнодорожников, счастливо избегнув джарамараны, вместе со своим ребёнком чудесным образом достиг цзю цзин цзюэ с благой помощью нашего славного гостя», – это меня то есть. Далее благословенный маха-босс ставит на повестку дня вопрос об избрании нового благословенного хина-босса. Большинством голосов проходит кандидатура Анируддхи (отлично, с этим порядок!) … после чего слово предоставляется мне.

Ничего не поделаешь, сообщаю собрашимся, с какой целью я тут нарисовался, – а также предельно доступно объясняю, кто виноват и что делать. Полное одобрение аудитории. Вызываю на президиумный ковёр ответственных за организацию, доставку, распределение… а также за профилактику и своевременный ремонт подвижного состава. Требую у всех вышеперечисленных ответа, доколе будут продолжаться неразбериха, головотяпство, двурушничество, наушничество и кумовство. Почему до сих пор не выполнен план отгрузки пожитков вынужденных апатридов – и это на исходе кальпы, когда все сроки поджимают… За каким, извиняюсь, хреном во дворе, возле пагоды, ступа бесхозная валяется. На пару с пестиком. Неприбранные, понимаешь… Виная должна быть какая-то или нет?! И, кстати, как в сангхе обстоят дела с панчашилой?

В общем, много вопросов задаю… И ни на один не получаю вразумительного ответа.

Вместо этого – слёзы-сопли, битьё себя в грудь, вопли «Святой! Как есть святой в назидание гонителям нашим!» – ну и прочие признаки коллективного помешательства: дозрел народ.

С безусловного одобрения Нагарджуны и Анируддхи учреждаю Чрезвычайную комиссию по выявлению кратчайшего Пути (борьбы). Председателем её президиума – меня, единогласно. Генеральным секретарём – Нагарджунчика… Ну, и заведующим хозяйственной частью… кого? Анируддху, ясное дело: самое занятие для него… Общее собрание объявляется закрытым, и мы – сразу же, без перерыва – начинаем первое, внеочередное сангити свежесозванной ЧК ВКП (б). Всё идёт по плану…

* * *

Закончили поздно. Честно, еле ноги держали к тому моменту, когда все набалаболились… Сначала-то о деле, да потом разговор сам собой съехал на лирику. Я, например, в какой-то момент увлёкся и оседлал любимого конька: стал тереть присутствующим за единство и борьбу противоположностей, как я их понимаю, – то есть…

Нет, тут надо поподробнее! Уж простите, всё-таки отвлекусь, пожалуй: попытаюсь втолковать вам, что к чему, – пусть картина будет ясной.

Оно ведь как… Допустим, опираясь на терминологию Дао… Ян, да?.. Ну так вот, Ян – это у нас как бы Космос. Структура. В смысле – Структура с большой буквы. Начало структурирующее, объединяющее… в некую систему, вот. А Инь, Хаос значит, – это у нас, условно говоря, Изначально присутствующая компонента Космоса… Неотъемлемая составляющая, во как! То есть как бы Стремление-Каждого-Элемента-Структуры-Перестать-Быть-Элементом-Структуры. Стремление зажить собственной… как бы это поточнее выразиться… жизнью. То есть буквально каждая, блин, шмокодявка хочет покинуть свою, предназначенную ей одной, ячейку, разорвать все связи и силовые потоки, на неё, шмокодявку, замкнутые, – чтобы… А чтобы никакой впредь ответственности, никаких заморочек! Поселиться в белом домике на южном склоне горы, – и чтоб виноградник свой неподалёку… Козы… или овцы. И голубятня в придачу… Воробушек прыгает по дворику, щебечет своё «чжи чжи»… И плевать на общее дело. Рушься нафиг, с таким трудом возведённое здание социума, стройное и величественное: никому до тебя никакого дела… Да, рушься, – а вы как хотели бы?! Закон жизни… А дальше что, ну? Зеро, пустота…

Забавно: что меня в этом не устраивает-то? Мы же к этому и стремимся, так или не так? Вроде бы… Ну хорошо, давайте разберёмся. Если исходить из того, что мы все, с одной стороны, бéлки внутри бхавачакры, а с другой – атланты, совместными усилиями удерживающие её на своих хилых плечиках, то… Клянусь всеми ниданами, тут на сухую не разобраться; имеет место быть конкретная тришна: разбавить это дело… Ага, во-от, совсем другой коленкор! Преклоняюсь перед твоей дальновидностью, Анируддха, – надо же, и это предусмотрел… Ну-ка, что у нас тут?.. Ого! Как слеза… Спасибо, мне достаточно. Ну… Как говорится, кратчайшим Путём, да?.. Тогда вперёд, поехали! Ох… Ведана знатная, лишь бы без упаданы, в натуре…

Итак, что мы имеем? Все дхармы по своей природе пустотны, логично? Идём далее: разве это пустота в текущий момент устраивает в данном зале прения, говорит от моего имени, планирует организацию коллективных действий, направленных на окончательную победу истинного учения… а? Да не похоже. Скорее это я сам, не кто другой… Причём, судя по всему, делаю всё ЭТО, максимально заморочившись: ну, раз это моё «я»… или «не я» столь сильно занято решением соответствующих проблем, – к слову сказать, донельзя преходящих… А ведь шестой патриарх (да и не он один) прямо указывает на необходимость освобождения от уз всего мирского: вспомните его концепцию пяти ароматов… Следовательно, непонятно, за каким чёртом я тут с вами из пустого в порожнее переливаю… да? А вот за каким: та же самая концепция наряду с отрешением предусматривает и чисто мирские вещи: почитание предков, заботу об учениках, сочувствие к страждущим и помощь бедным, – то есть, по сути, требует от нас… как раз того, чем мы сейчас занимаемся! А если ещё вспомнить, что великий Байчжан, авторитет заведомо не меньший, чем вышеупомянутый Хуэйнэн, утверждал, что ищущий просветления не имеет права бить баклуши, то… хм. Получается, наши суетные, если оценивать их с позиции Высшей Пустотности, усилия не только извинительны, но и необходимы – как особая форма активной медитации, приучающая сознание… ох… О чём это я? Не важно… Или вот, к примеру: основатель школы цаодун, говорил: «Займись делами… ибо любое время для этого – самое подходящее!»… А, нет, кажется, это всё-таки был не Лян Цзя, а Паньшань… Что-то в голове бардак полный… Не дерябнуть ли нам ещё по маленькой – памятуя лакшан и всё такое? Последуем совету Вэньяня: не будем забивать себе голову! – отдадимся моменту… Остановись, мгновенье: ты… э-э… ну, в общем, удовлетворяешь всем требованиям…

«Слышь, Посох, – слышу, шепчет мне Юкка, – хватит уже, запарил. Айда лучше по койкам!»… Ну, «айда» так «айда». Не возражаю, так и запишите в резолюции… И – вперёд! В смысле, на выход…

* * *

У дверей нас Лаки с Сарой встречают. «О! – расплываемся в улыбке. – А вот и наши милые нирмана-каи!»… Как оказалось, рано радовались: девчонки-то явно не в духе. Бровки нахмурены, губки сжаты сурово, руки в бока упёрты.

– Ну вы и прохиндеи, оказывается! – с места в карьер начинает Лаки. – Кто бы мог подумать…

– Именно, – вторит ей Сара.

– Эй, полегче, – опешил Нагарчик. – Что вас, собственно, не устраивает?

– А послушали бы вы себя со стороны! Ужас… «В целях скорейшего усиления и консолидации», «досрочное решение проблемы обеспечения бесперебойного поступления», «объединённый фронт бескомпромиссной борьбы за истинные ценности»… О, вялотекущий мир! На чью мельницу воду льёте, господа хорошие?

– Да в чём дело-то?

– В чём дело? В том-то и дело, что ни в чём… точнее в «ни чём» – на которое вы болт забили, маяки наши пресветлые! Прелестно, нечего сказать… Значит, об окончательной победе «истинного Учения» печётесь, да?.. Нет. Вы, паразиты, усиливаете привязанности – социум на субъективных ценностях цикля! Джати провоцируете! Вы… Вы же извращаете весь Путь, ачарьи этакие!

– Опомнитесь, девушки! – не вытерпел Юкка, он же Анируддха. – Вы что, белены объелись? Забыли, зачем мы здесь?

– Забыли! – с готовностью подтверждает Сара. – Именно. И нечего зенки пучить: сколько раз вы призывали нас отринуть морок реальности, – вы же сами! – тоже не помните? А я, например, по вашей милости на восьмой ступени нахожусь, Лаки на шестой, – и что теперь? Теперь вы желаете, чтобы мы, типа, «вспомнили», что в далёкой… о нет, не в далёкой даже, а в несуществующей, если вдуматься, стране – какая-то фантомная хмарь, являющаяся не чем иным, как суммой наших коллективных представлений о ней как о «начальстве», вроде как отдала нам приказ, суть которого сводится к неусыпной заботе о непрерывности поступательного движения «не я» всех и каждого из наших сограждан к осознанию себя как процветающих «я» – причём ценой низведения целого сонма других «не я» (якобы «враждебных» нашим) к субъективным переживаниям себя как «я» побеждённых, обездоленных и морально раздавленных?! Ну уж дудки.

– Понятно, – говорю. – Праджня подсказывает мне, что вы подслушивали. Ай-яй-яй, девчонки, как не стыдно!

– Подслушивали? Да вас вся община «подслушивала», лопухи: вы трансляцию выключить забыли! Теперь все знают, каково оно, ваше истинное лицо-то.

– Ах, как страшно… Ну, допустим, люди слышали, так и что? Не все ведь такие шизоидные солипсисты, как вы… Уверен, что большинство на нашей стороне: авторитет и рассудочность – вот на что клюют простые граждане. А вам, мои милые, лечиться надо. А ну, чешите отсюда!

Тут наши девки развернулись и, вибрируя от негодования… почесали, – лучше не скажешь. Рассыпая по коридору дробное эхо каблучков. Мы с чуваками переглянулись, пожали плечами… И направили стопы в мои апартаменты: посидеть за кружечкой, покумекать.

* * *

Сидим. Ни к какому определённому выводу прийти не можем.

– Понимаешь, Чарльз, – бубнит Нагарджуна. – Положение сложнее, чем кажется. Ламаисты имеют весьма существенное преимущество: знают, чего хотят. При этом всё, чего они хотят, находится в непосредственной связи с реальностью (уж не знаю, насколько она объективна: не проверял). Им нужно только одного: вот есть в наличии некоторый порядок, складывавшийся веками, – так пусть этот порядок любой ценой сохраняет свою незыблемость. Есть миряне – и есть ламы; последние испокон веков берут на себя тяжкую обязанность выступать в качестве посредников: помогают всем остальным докричаться до Амитабхи и прочих доброхотов с той стороны (а уж как будда потом рядовому лоху будет просветление обеспечивать – это проблема того лоха и того будды). Миряне, в свою очередь, на большее и не претендуют. Живут себе, занимаются своими делами… Например, лам подкармливают. А ламы за это – денно и нощно крутят свои мельницы, призывая имя Амитабхи: и за себя, и за «того парня». Все довольны, все счастливы… и – твёрдо уверены, что рано или поздно у Амитабхи руки дойдут до самого последнего раздолбая. Выходит, и тревожиться по поводу просветления незачем: несколько перерождений можно и потерпеть.

Теперь смотри, что происходит в Желдоре… Ну, тхеравадины, – эти ни на что особо не влияют: их в несколько раз меньше, чем представителей Широкой Колесницы. Вот махаянисты – эти да, сила. Поскольку… Ну что такое Махаяна в действии? Это, прежде всего, чань. Что же такое чань? А чань – это, в частности, установка на внезапное, мгновенное просветление, доступное каждому ещё в этой жизни. Подчёркиваю, КАЖДОМУ! и в ЭТОЙ! Причём уже давно практически никто из адептов не сомневается, что истинного просветления достигают при посредстве методов и приёмов, рационально не объяснимых, – вот в чём самый цимес… Что самое привлекательное для среднестатистического обывателя в Учении того или иного толка? Парадоксальность! И немудрено… Учитывая, что от всего остального уже немного подташнивает.

– Фишка вот в чём, – подхватывает Анируддха. – Допустим, человек слышал о прославленной школе Линьцзи, дескать, стоит учителю заорать в подходящий момент – ученик, вздрогнув от неожиданности, сразу же обретает Нерождённое… Или взять Дэшаня, в честь посоха которого ты теперь зовёшься: «будил» людей, лупя их этим самым посохом (тоже юмор)…

Или вот ещё как бывает: жил в России такой писатель, Долматов, – хороший писатель, ничего не скажешь, хотя к делу это отношения не имеет, – и однажды ему посчастливилось достичь просветления (главное, он даже буддистом не был, вот что любопытно). Достиг, значит, и думает: надо теперь и другим помочь! Но как? Неизвестно. Ну, сам понимаешь, Россия: попробуй там покричи над ухом или палкой замахнись на кого – сразу по стенке размажут. (Само собой, просветлённому на такие мнимые неудобства наплевать, но – как же ты другим поможешь просветлиться, ежели тебя невзначай пришибёт кто-нибудь?!) И вот этот Долматов долго ничего не мог придумать, что реально могло бы сгодиться как средство пробуждать окружающих и вместе с тем было бы адекватно местной специфике…

Помог случай. Раз пошли они с другом в баню, а там, в парилке две аспиранточки какие-то: ребята по рассеянности в женское отделение забрели; чуть не дошло до скандала, – однако в итоге дам удалось мотивировать в плане продолжения знакомства. Разговорились, слово за слово… В общем, как часто случается в русской сауне, зашёл у них разговор о буддизме.

Вот одна девчоночка и разоткровенничалась: мол, никак не могу в толк взять, что оно такое, просветление это самое, и с чем его едят вообще, – и писателя будто пронзило: теперь или никогда! Без лишних слов он валит любопытную на полок и показывает ей такой чань, от которого бедняжку чуть инфаркт не хватил (а друг его, соответственно, с другой уединился). Кончили, отдышались, Долматов у своей спрашивает: «Поняла теперь?» – «Поняла!» – говорит. Да ка-ак двинет… Утёр он юшку: «Вижу, поняла», – бормочет. Она – снова в рыло! А потом – бросилась на шею…

С тех самых пор ему от учеников отбоя не было. Ну, вернее сказать, от учениц… Бывало, подкатится какая-нибудь ищущая с вопросом, как наполнить сосуд, предназначенный для дхармы, правильным содержимым, – а этот: «Иди в баню, сестра!» (Именно тогда выражение «иди в баню» было кардинальным образом переосмыслено.) Даже школу основал, – «Сто одна долматинка», слыхал?

Я к чему веду: если даже русские проникаются – можно себе представить, насколько эффективной может оказаться подобная методика здесь, на исконно буддийской земле, где сама атмосфера располагает… Да и представлять ничего не надо: ты сам видел… Вот они, результатики-то!

– То есть ты хочешь сказать… – от волнения даже привстаю с циновки.

– Я ничего не хочу сказать, – обрывает меня Анируддха. – Ничего. Кроме того, что наши многомудрые ассистентки, судя по всему, не шутили… Нет, я всё-таки надеюсь, что они просто… перетрудились… И тем не менее – предположим, всё серьёзно… В таком случае приходится признать: теперь Сара с Лаки… хм… являются, так сказать, выразительницами точки зрения весьма значительной части общины.

Знаешь, какие у них тут настроения преобладают? А такие: зачем весь этот балаган с борьбой за права на самоопределение и так называемую свободу совести, если на выходе мы получим всего лишь некоторый дополнительный комфорт в материальном мире – самое большее! Не о земном существовании надо заботиться, а о том, как поскорее вырваться из круговорота перерождений! – ну а для этого и вправду все средства хороши… Вот какие есть мнения, и что тут скажешь?!

– А я думал, здешние жители в основном дубины стоеросовые, что вы их мысли и чувства полностью держите под контролем…

– Ну, во-первых, железнодорожники-то – как раз наиболее продвинутая часть местного населения, – подал голос Нагар. – Во-вторых, насчёт контроля и всего прочего ты в общем-то прав: так оно и было, контролировали. До недавнего времени… Что ж, видимо, перестарались. Должно быть, некоторые орлы принимают всё, что мы им впариваем, за слишком уж чистую монету…

– Вот это номер! – говорю. – Какие же перспективы могут быть у моей миссии в данных условиях?!

– Погоди, ты главного не знаешь, – «успокаивает» Рудик. – Тут у нас случаи массовых самоубийств участились; ну, мы, естественно, провели расследование, так выяснилось… даже не знаю, как и сказать-то… Короче, некоторые идиоты теперь убеждены, что суицид – кратчайший путь к просветлению. М-да… Хуже всего то, что некое горчичное зерно смысла здесь присутствует: если «окрик Линьцзи что посох Дэшаня», то почему не «посох Дэшаня – что скалы на дне ущелья»?

Однако даже это ещё не всё… Некоторые ведь, как легко догадаться, испытывают чувство сострадания ко всем живым существам… то есть не хотят ограничиваться собственным пробуждением, – им лавры бодхисаттв подавай… Улавливаешь?

– Но это же нелогично! – ору я. – Бред какой-то… Где гарантия, что в момент физической смерти существо пробудится?! Нет такой гарантии и быть не может… Родится снова, в другом теле, и будет тут кантоваться в течение ещё одной жизни!

– Нелогично, не спорю. И всё же они проповедуют… такое вот «пробуждение», да. Причём насильственное: как высшую форму сострадания. Насильственное, понимаешь?! Как на вулкане живём…

Нет, если разобраться, то… пожалуй, определённая логика есть и в этом. Они исходят из того, что, хотя вероятность достижения живым существом пробуждения в текущей жизни формально существует, фактически она исчезающе мала, ей, по сути, можно пренебречь… а раз так, то – зачем ждать?! К тому же, с их точки зрения, болевой шок, возникающий за миг до принудительной смерти, многократно повышает такую вероятность: действует, видите ли, тот же механизм, что и при окрике или ударе посохом, но ещё эффективнее! Типа, внутренние ресурсы неимоверно активизируются, и уж тогда…

А если не вышло на этот раз, значит, выйдет в следующий! Главное, по их мнению, не дожидаться паринирваны: либо самому вниз головой с обрыва сигать при первой возможности, либо – что предпочтительнее! – сначала перебить столько народу, сколько сможешь. Из сострадания, разумеется, исключительно из сострадания… Ну, и животными, понятно, брезговать не правильно: каждое из них в прошлом перерождении могло являться кем-то из твоих друзей или, скажем, родителей, так что – как говорится, «не проходите мимо»…

– Но вы-то… Вы же, надеюсь, понимаете, что это чушь собачья и профанация?!

– Мы-то понимаем, – Гарик тяжело вздыхает. – А что толку… Собственно говоря, выявив главных баламутов, мы изгнали их из общины, с позором изгнали. И что в итоге? Теперь они укрываются в горах. Регулярно совершая набеги на окрестные поселения. Практически каждый день не досчитываемся двух-трёх наших: бегут… Есть подозрение, примыкают к отступникам, – да и куда им ещё податься, в этих-то дебрях! Видал, какая у нас тут охрана? Так вот, раньше её не было, – но после пары случаев…

– Ладно, мужики, – вмешивается Рудик. – Что это вы на ночь глядя такие разговоры затеяли! Кошмары сниться будут… Пора на боковую, серьёзно: завтра необходимо встать пораньше – с тем чтобы вплотную заняться этими красавицами. Чует моё сердце, история будет иметь продолжение… Жёстко будет иметь, помяните слово.

* * *

Глубокой ночью здание потряс мощный удар, а над восточным крылом взметнулось облако искр и раскалённого пара. Лично я имел возможность наблюдать это безобразие во всех подробностях – потому что незадолго до этого проснулся от непонятной тревоги… Поворочался немного, попытался вызвать в памяти прерванный сон, понял, что в ближайшие полчаса у меня ничего не выйдет, а раз так, то лучше самому выйти во двор и покурить на свежем воздухе, под навесом… что и сделал. Посидел, посмотрел на звёзды… потом на штабеля шпал возле забора… Собрался вернуться к себе – и тут началось…

Кстати, никаких кошмаров, вопреки мрачным прогнозам Анируддхи, не снилось. Наоборот, снилась Пилле, – та, прежняя… Будто сидим мы с ней в лаборантской, запертые в наказание за… Не помню, за что, какая-то совершенно невинная проделка… Что самое интересное, я, не в пример ей, сильно изменился: сделался тучным таким, дородным, живот – тот вообще раздулся, как опухоль…

И я обнимаю мою ненаглядную за плечи – одной рукой, а ладонью другой закрываю ей глаза: чтоб не увидела ненароком… А вот чего ей там не стоило видеть, не запомнил… Все стеллажи пусты и чисто вымыты, словно вылизаны. Странное сияние разливается по стенам. Какие-то отблески… При этом – ощущение безграничного счастья! Или нет, скорее чувство глубокого удовлетворения, этакой метафизической сытости. (И лишь небольшая ложка дёгтя засела в моей замечательной бочке: Пилле – плачет. Безудержно.)

Ну так вот, собрался к себе вернуться – а тут вдруг такое…

Вскочил как ошпаренный: куда бежать, к кому обратиться?! Не знаю… Да и, если хорошенько подумать, подобает ли столь важной шишке – и вдруг на помощь звать?.. Это ведь, пожалуй, ко мне люди должны спешить за помощью в экстремальной ситуации, а не наоборот, иначе – грош цена мне и всем моим выступлениям… Ничего не поделаешь, харизму надо отрабатывать. Натурой отдавать кредит доверия, угу.

Ладно… Вон колокол, – так пойду-ка я, что ли, сигнал тревоги подам, пока кто-нибудь более прыткий не сориентировался… Нет, ну это ж надо! – опередили: прибежал какой-то мальчонка и ну трезвонить… Чем бы мне всё-таки заняться в этом хаосе? А, вот… Вот и первые пострадавшие высыпали кашляя наружу… Ну да, пострадавшие! Так не оказать ли мне им первую помощь?.. Нет, не по чину вроде бы… Лучше поспешу к Нагарджуне: создадим вместе с ним и Анируддхой штаб спасения… или нет, комитет помощи… Тьфу! Не важно, – по пути название поизящнее выдумаю. Что ж это стряслось там, ну?.. И, кстати, не наших ли девочек работа?! Нет, к чёрту. Вон, кажись, Юкка выскочил, пускай он и…

* * *

Где я? Почему темно? И почему всё болит?.. Почему, наконец, ни рукой, ни ногой двинуть не получается? Уйма вопросов, требующих немедленного ответа, – однако, чую, придётся мне потерпеть, ой придётся…

Единственное, чего терпеть уже мочи нет, это: хочется «по-маленькому». Ирония, да? – мóчи нет, но мочи… Видимо, потому я и очнулся. И вот – не в силах пошевелиться даже слегка.

Если продолжать сдерживаться, пузырь лопнет… Всё, больше не могу! Вот так… Уф… Что тут скажешь… Ко всему нужно относиться философски… И – спать, спать… Будем надеяться…

* * *

Что это?.. Уберите свет!.. Не надо меня трогать, я сам встану… А-ааааааааааааааааааааа!!

* * *

Мы стоим посреди залитого солнцем помоста (жаль, сутра подходящая на ум не приходит), «мы» – это я, Анируддха и Сарасвати. И люди кругом. Толпа покрывает весь пятачок голой земли, неряшливо отгороженный от затихшего леса стволами поваленных криптомерий. Голые по пояс тела как попало разрисованы чёрными полосами.

Рослый оборванец с автоматом Дегтярёва через плечо, одной рукой рассеянно поигрывая брелоками на поясе, в другой держит какую-то маляву. Запинаясь, с трудом разбирая написанное, он зачитывает некоторый текст, – смысл которого доходит до меня не сразу:

«…была переполнена. Доведённые до крайности, мы встали на путь вооружённой борьбы – дабы не допустить дальнейшего раскола общества, а также защитить наш Путь от хитроумных посягательств агентов чужеродного влияния. Но и теперь, когда нами обретёно убежище в этих диких местах, мы не можем чувствовать себя в безопасности! – до тех пор, пока нога последнего из драконов в человеческом обличьи попирает древнюю страну Бо.

Взгляните на этих несчастных. Первый из них, именуемый Анируддха (сомневаюсь, что имя подлинно), в течение долгого периода принимал самое непосредственное участие в организации объединённого сопротивления железнодорожников давлению со стороны официального Тибета, хм… Вы знаете, конфронтация была спровоцирована не нами! – мы-то искренне желаем нормализовать ситуацию… Тем непростительнее деяния этого человека, который, прикрываясь личиной борца и при этом добиваясь своих собственных, сугубо практических, целей, внёс немалую лепту в идейное разложение членов нашего священного союза (судя по тому, что нам с вами пришлось разбудить наших бывших братьев насильно, данный процесс приходится признать практически завершённым). Пришёл срок… покарать его? Отомстить? Ни в коем случае: не наказывать падщих, но пробуждать их надлежит праведникам…

Второй, прозывающийся Посохом Дэшаня… Опираясь на донесения наших бесстрашных разведчиков, можно утверждать, что его роль в управлении преступной децентрализацией Сопротивления не является существенной… или, оговоримся сразу, не успела стать таковой, – так как пребывание вышеупомянутого Посоха на территории общины было слишком кратковременным. Тем не менее ловкий проныра уже успел охмурить бóльшую часть ранее обманутых его подельщиками, – которые, в свою очередь, почли за лучшее принять новичка в их грязную игру и даже назначили юношу зицпредседателем некоего мифического президиума. Но, как бы то ни было, теперь игра окончена… Значит ли это, что в новых условиях мы можем позволить себе быть снисходительными? Тысячу тысяч раз нет. Не снисходительность является истинным благом для ущербных, а сострадание. Высшее сострадание…

И наконец – она. Все мы её знаем… И, вероятно, каждый из братьев испытывает к ней некоторую, не побоюсь этого слова, признательность за… за услуги, которые периодически… э-э… Впрочем, если и уместно вспомнить, что Сарасвати изредка снисходила до общения с рядовыми борцами – не стоит забывать, что уж кучке заправил, погрязших в рукарукумытии, она отдавала себя всю без остатка! Что наводит на размышления… И вот эта девушка – моральный облик которой, мягко говоря, небезупречен – будучи захваченной в ходе проведения вчерашней операции, демонстрирует неподдельную на первый взгляд солидарность с нами, уверяет, что уже и сама собиралась примкнуть, – просто не успела: как раз вещмешок собирала, когда мы к ней ворвались (вещмешок был предъявлен без промедления, что правда, то правда) … Всё выглядит достаточно убедительно, не правда ли? Да, это так. В таком случае мы, вероятно, можем доверять нашей новоявленной стороннице? Нет. «Доверяй, но проверяй!» – учит нас мудрость предков.

Несравненная Сарасвати! Мы, Белые тигры Искоренения реальности, устремляем на тебя пытливые взоры. Без сомнения, тебе известны особенности толкования Пути теми, на чью сторону ты собираешься перейти, – я о Правиле, сформулированном нашим старшим товарищем, бескомпромиссным соратником, пламенным борцом за очистку Учения от примесей рассудочности, несравненным Бодхитхупой, – самоотверженно трудившимся в расположении лагеря противника ради победы нашего общего дела и, как выяснилось, на днях пробудившимся при весьма странных обстоятельствах, хоть это сейчас и не важно… Итак, Правило Принудительной Провокации Пробуждения – или «четыре П», как ещё его называют…

Рядом с тобой пара заблудших… баранов, скажем так… И – чувство сострадания ко всем живущим тебе, полагаю, не чуждо? Так выполни же свой долг! Поднимись над мирскими представлениями о милосердии, возвысься над своей иллюзорной человеческой природой и прими дхарму: окажи милость… ну, допустим, суемудрому Посоху! – дай ему шанс обрести сознание Будды в нынешнем перерождении, ибо без постороннего вмешательства у него и подобных ему молодчиков, судя по всему, ни малейшего шанса на это нет и не будет…»

С этими словами оратор нагибается и подбирает некий предмет, на который я до сих пор не обращал внимания: длинный, еле заметно изогнутый меч с узким лезвием. (Собственно, правильнее назвать это саблей.) Ловко перехватив оружие – гардой вперёд протягивает его Саре. Тотчас кто-то подскакивает ко мне сзади и, схватив за руки, заламывает их с такой силой, что я вынужден упасть на колени, низко подавшись вперёд всем корпусом. Над самой головой вновь звучит голос, а я… а я теперь могу рассмотреть ботинки его владельца: армейские… Грубые, но надёжные, шик…

«Истинно говорю тебе, человеческое тело – не более чем один из вариантов коллективных представлений о мире как о реалистическом феномене. Лишь развеяв их туман в своём сознании, презрев законы якобы материального мира, не существующего, да и никогда не существовавшего в действительности, ты сможешь вернуть Изначальную Буддовость, слиться с Нерождённым, чтобы… пробудиться! пробудиться сверхчеловеком! – которому никакая помощь уже не требуется…»

Голос умолкает, и я слышу, как ветер шумит в кронах деревьев. Слышу, как позвякивают брелоки в задумчивых пальцах глашатая истинного Учения… Слышу, как высоко-высоко – будто в необъятной заоблачной дали – часто дышит моя Пилле. Клинок в её руке, направленный книзу, плавает перед моими глазами.

– Ну что ж… – чтец-декламатор с явным сожалением комкает робко расправляющую крылышки тишину. – С глубоким прискорбием должен констатировать, что в данном случае мы не можем признать это молчание – вкупе с бездействием – знаком согласия. Боюсь, милая, ты сама нуждаешься в экстренном участии…

Сабля исчезает из моего поля зрения. Я слышу звуки возни, сдавленный девичий крик, короткий залихватский посвист, словно голубь пролетел у самого уха… но это не голубь.

Голова Пилле вываливается из-за границы невидимого и видимого и катится, катится… словно собираясь улизнуть… но яркая волна догоняет её и захлёстывает. И солнечные зайчики

* * *

…пляшут по векам. Открываю глаза. Тут же сознание моё спазматически сжимается от ужаса… который, как ни странно, немедленно уступает место более привычному ощущению: чувству голода.

Спускаю ноги на пол и – вот, сижу на постели, тупо оглядывая незнакомое купе… пока до меня не доходит, что напротив сидит Анируддха… или, вернее, судя по европейскому покрою его теперешнего костюма, снова Юкка, не кто иной.

Моя спецодежда, мой маскарадный костюм, за исключением шубы, – вот он: аккуратно сложенный, покоится на постели. Ах да! Кроме шубы не хватает моих потрясающих сапожек (к которым, кстати, я успел привыкнуть). Вместо них обнаруживаю ботинки. Пару отличных ботинок армейского типа.

Перехватывая мой вопросительный взгляд, герр Ваарма, поясняет:

– Главное в нашем деле – вовремя смыться. А для этого жизненно необходима практичная обувь. Вот я и подобрал… наиболее подходящее из имевшегося в наличии. А прохоря твои выбросил: уж очень от них разило. Наповал просто…

* * *

Вот так. Мы сидим друг напротив друга и задумчиво улыбаемся. Жизнерадостные голоса, доносящиеся из радиоточки, обсуждают сравнительные достоинства «Гордона» и «Бифитера» – «которые вы можете заказать в нашем вагоне-ресторане».

Быстро одеваюсь, ёжась от смущения… Напяливая левый ботинок, чувствую, как что-то острое впивается в лодыжку. С удивлением извлекаю чужеродный предмет. Им оказывается кусочек дерева, застрявший в отвороте штанины. Небольшой такой, со следами светло-серой краски, – плотный, толстый и почти гладкий с одного конца, тонкий и зазубренный – с другого… Надо же! С момента взлома той вагонной двери прошло всего четверо суток, – а мне уже и не верится, что всё это случилось со мной.

Машинально засовываю щепку в карман. Солнце облизывает глянцевитый пластик. Стучат на стыках колёса.

* * *

Поздний вечер. На столике разложена снедь, которую где-то надыбал мой спутник. «Сколько я тебе должен, старина?» – «Расслабься и получай удовольствие. Я не платил.» Так-так, допустим.

…Когда прогремело в первый раз, Нагарджуна был у себя. Вместе с Лакшми, их и придавило одной балкой… Но умерли они не от этого: задохнулись в дыму возникшего на месте взрыва пожара. Будем надеяться, у них было достаточно времени, чтобы мобилизовать внутренние резервы и обрести сознание Будды. Будем надеяться…

Каким образом обо всём стало известно Юкке? А очень просто: Тигры водили его к трупам – с целью опознания… «Я же по образованию врач, Чарли, если помнишь. Определить причину смерти могу с расстояния двух метров!» Да… Такие дела. Он-то, оказывается, в процессе суматохи спал без задних ног (мы все, что ни говори, накануне отменно нагрузились). И первый взрыв проспал, и второй – ну, когда меня обломком стены оглушило… Так и дрых до победного, пока его пинками с кровати не согнали.

…Когда Тигр «разбудил» Пилле, Юкка понял, что нам с ним тоже ничего хорошего не светит, вскочил, отшвырнул охранника, схватил меня в охапку и стартовал – с места в зенит, фьюить! – мы ведь подготовку с ним вместе проходили… А любой рядовой сверхназовец, по ныне рассекреченным сведениям, может транспортировать по воздуху груз весьма значительного веса. Хотя и не большего, разумеется, чем свой собственный: «Надо же, как оно вышло! Пилле-то – она, если подумать, легко упорхнуть могла… А вот не бросила. Ничем помочь не могла, ни нам, ни себе, более того, знала об этом, но всё же, всё же!» – резюмирует мой старший товарищ, и тут…

– Тут ты ошибаешься, – не выдерживаю я. – Мне-то она как раз помогла, и весьма существенно.

– Это чем же?

– Чем? Да тем, что башку сохранила, хряк ты бесчувственный!

– Ну, между прочим, далеко не факт, что это что-либо для тебя изменило бы, если б не я… И, потом, братишка, ты всё-таки не забывайся. Мы с тобой, конечно, старые друзья-приятели, но я и обидеться могу. Ты возьми в расчёт следующее: завтра пересекаем границу, далее самолёт: пересадка в Бахытовске… К вечеру будем дома, ещё через час – в штабе… А, чтоб ты знал, от моего рапорта твоя судьба зависит: миссия-то провалена, если начистоту… Во всяком случае, выглядеть это будет именно так. Разве что я решу словечко замолвить… А ты мне тут вместо благодарности сцены устраиваешь. Кто тебя оттуда вынес, забыл уже?!

– Ладно, извини, – говорю.

Выпили, закусили… Постепенно потекла беседа. Неторопливая такая, степенная, как бы равного с равным… За окошком ни огонька. Даже хребтов на фоне неба не различишь, – темень кромешная… Оно и понятно: откуда в горах фонарям взяться! А если б даже и были, всё равно – зачем зажигать? Все порядочные люди спят давно… Потому и тишина такая царит в вагоне. Радио-то Ваарма ещё днём вырубил: достало… Вот и тихо теперь… Сами не заметили, как перешли на шепот. Чтоб никого не разбудить, видимо.

– Сам-то я деревенский, – делится Юкка, – из местечка Кохтла. Места там глухие. А тоска такая, что хоть волком вой… От тоски-то этой зелёной я в город и сбежал в конце концов, – мне тогда двадцать пять было, как раз к мобилизации подоспел… Не важно.

Да, жизнь в глуши… Единственное развлечение – посиделки, мы их ежевечерне устраивали: на площади, перед управой, – там кругом скамеечки были расставлены…

Придёшь, бывало (само собой, уже под мухой) … Крали рядком сидят, нарядные, как пирожные… Ну-ка, давай ещё по чуть-чуть, вот так… Твоё здоровье!.. О чём это я? А, ну вот… Одна из девушек моей считалась: кто ей улыбнётся – тому сейчас от меня в табло, во как.

…Скрипки поют, гармоника… Бывало, заиграют польку, так ноги сами в пляс пускаются! Хорошо было… Парни байки травят, барышни шушукаются… Шутки, прибаутки… Хотя, конечно, если разобраться, скука смертная: ни тебе боулинга, ни тренажёрного зала, о секс-шопах никто и слыхом не слыхивал… И зазнобы все наперечёт. Оглянешься на чужую ненароком – обратно, в пачку кастетом зарядят, а то и месырем кто махнёт, и нет тебя… Обидно. Ну, и надерёшься с горя: как же без этого! Такой уж обычай… А потом домой: на противоположный край деревни, за милую душу, – только в путь…

– Слушай, старина, а скажи-ка… Вот, к примеру, гулянье заканчивается, расходиться пора, и ты со своей девушкой, значит, тово… провожать её идёшь? Ну, шуры-муры, туда-сюда, сначала забредёте не в ту степь, потом, глядишь, лёжа в стогу, на звёзды засмотрелись… И так каждый вечер? Я к чему клоню-то: папа с мамой её – как к этому относились, лояльно? А ежели, скажем… накладка какая произойдёт, по пьяни… тогда как?

– Ты что! – Юкка в притворном испуге машет руками. – Мы об этих делах и не помышляли даже… Знаешь, какие у неё родители были строгие?! Отец – председатель управы, мать – учительница… Не-а, никаких провожаний. Каждый сам по себе домой возвращался… Если ещё с каким товарищем по пути было, тогда да, вместе шли: до развилки… А так – всегда поодиночке!

– И что, почти каждый день тебе вот так, одному, домой возвращаться приходилось, – без компании?

– Ну да… А что особенного?

– Боязно, должно быть…

– Чего-о? С какой стати?! – меня там каждая собака знала… Давай ещё по одной… Оп-па!.. А если б и не знали… у меня разговор короткий: чуть что – сразу в торец. И тому, и другому, и крайнему слева… Могли, конечно, и впятером навалиться… Да только, если разобраться, зачем?.. Кому я там был нужен-то?!

– Ну, не знаю… Вот, например, в городе человек вроде бы тоже никому не нужен, – а ведь многих именно так и тормозят: во время возвращения домой из кабака какого-нибудь, с другого конца города…

– Сравнил! В городе у каждого карман полон, вот и грабят их… Вообще, невелика разница: будто я и в городе таким же манером не развлекался! Бывает, хряпнешь с ребятами, а потом пешкодралом до хаты, – чтобы проветриться…

В деревне – оно ведь как: идёшь себе, вокруг ни души, всё как вымерло… Ну, конечно, порой о корень запнёшься, на куст налетишь, поцарапаешься или нос расквасишь, – так ведь оно и понятно: пьяный, границы восприятия сужаются… Не видишь вокруг ни хрена, вот и валишься в первую же канаву. Бывает, и память потеряешь… А потом отлежишься, выберешься, и давай дальше… Каждый вечер – как приключение! То шавки бродячие потреплют, то в болото забредёшь… Однажды от лося еле унёс ноги… Или, был случай, хорёк за ногу укусил! – хорошо, не бешеный…

В городе то же самое: никто на пути не помеха… Разве что по собственной дурости наткнёшься на кого-нибудь, а так не-ет… Люди же всё равно что элементы пейзажа! Ты идёшь, а они навстречу попадаются…

Этот – столб фонарный: ты его не трогаешь, и он тебя не тронет… Этот как забор: нельзя обойти – зато повалить можно… Эта – типичная мокрая курица… и больная к тому же. Сочувствие вызывает, но чем ты ей, дуре, поможешь?! Ничем… Этот – типичный хорёк, вот-вот, лучше не трогать: если в палец вцепится, тут уж не вдруг стряхнёшь его… Вот лиса. Может хороший воротник получиться, а может и тяпнуть… Это – свинья. Умнее, чем думают, – в этом преимущество данного вида. И запачкаться не боится, что тоже плюс… Лось? Гордый тип… Красивый, сильный… и глупый. По рассеянности налетит на тебя – с испугу затопчет! – ну его… Гусь. Бесстрашный – до безрассудства, вроде тебя. Такому шею свернуть – плёвое дело! Хоть и жалко… Медведь, хитрая мразь… Никогда не знаешь, чего от него ждать. Разозлишь – пожалеешь…

Ты не подумай, что в деревне каждый вечер такой зоопарк по дорогам разгуливает, – просто к слову пришлось… В городе-то выбор животных побогаче будет… Налей-ка!

…Явная змея, самое лучшее, что можно сделать, – держаться подальше… Типичная лошадь: взнуздал, оседлал, поскакал… Но куда? Не имею ни малейшего представления… Тут у нас корова, о ней и сказать нечего… А вот эта мадам… это сложнее: она – как коровий хлев! Понимаешь?.. Ну, вот добрался ты до дома. Калитки не нашёл, через плетень перелез, – тут силы и кончились. Лишь на то и хватило их, чтобы до хлева доползти… В принципе, перекантоваться можно: до утра… но в доме-то, на печке, не в пример лучше! Понял? Во-от… Этот парень – он как та самая калитка: увидишь такого, и сердце радуется… а не увидишь – ищешь, ищешь… пока не увидишь! – да поздно уже: плетень разорён вдрызг… А э-этот… вот это как раз волк (что большая редкость) … Нет, не волк, пёс одичалый: эти-то гораздо чаще попадаются… и они – опаснее волков. Потому как всем скопом нападают… И волки, конечно, тоже, да… в голодные годы… Смотри-ка! Должно быть, от своих отбился… Придушить его надо бы, да возни много… Потом, собак почему-то всем жалко! – ещё лось какой-нибудь вступится или матушка-гусыня… Плесни-ка! Киитос… А вот голубь…

Смолкла речь: Юкку прибило. Прямо так, сидя, и заснул – голову запрокинув. Ещё и храпеть начал, почти сразу же…

* * *

Смотрю на него, спящего… Стоп, а ну-ка… Словно искорка какая-то в голове проскочила: какое-то понимание… Так… О чём я там себе думал-то? Ага, вот! Кого сам герр Ваарма мне напоминает, по его же собственной классификации? Вероятно, медведя. Хитрый ведь, а?.. Да ты посмотри на него, посмотри! Даже во сне ухмыляется так, что мурашки по коже… Бесспорно, хитрый! Чего от него ждать? Не знаю, не знаю. В штабе-то про меня наговорит, пожалуй… и одному Амитабхе известно, чем это всё кончится. Вот недавно я его разозлил, так или нет? Так… А что он наплёл про себя? «Чуть что, сразу в хлебало»… Почему же я-то в «хлебало» не получил, спрашивается! – ведь вон же как обозвал его, тут кто угодно разозлился бы… Непонятно, загадочно? Скажу больше: подозрительно… и страшно. Что ни говори.

А вот Пилле… Пилле – это голубь. Символ мира, блин… Худой мир лучше доброй войны, вот ведь как некстати пословицы вспоминаются. Эх, Пилле. Могла ведь, а не улетела… А в медведе этом – ну никакой чуткости! Зверь настоящий.

…По повадкам, это во-первых. А во вторых – комплекция сама за себя говорит: здоровый, как слон! Ганеша, блин… Странно, я раньше не замечал, какой он огромный. Интересно, на сколько может потянуть такая туша? Килограмм на сто десять? Если не на все сто двадцать… А во мне каких-то жалких пятьдесят пять, и это при росте метр семьдесят! Типичный астеник. Если вздумается, он меня сможет одним пальцем…

Минуточку! Во мне – пятьдесят пять, так. А сколько было в Пилле? Сколько может быть весу в такой голубке? Уж наверно, не больше, чем во мне, – тем более что и Пилле особой упитанностью не отличалась… Пятьдесят пять мои плюс Пиллины… где-то сорок восемь – это по максимуму получается… получается… Что же получается? Юкка, ты мог… Мог! Мог схватить нас обоих и… Фу, чёрт! – ещё одна несообразность: когда нас выводили из подвала, ноги освободили, но руки-то – остались наручниками за спиной сцеплены, их сняли только с Пилле… Каким же образом герр Ваарма меня спас: кто его освободил от браслетов?.. А меня?! Ничего не понимаю… Хотя… Постойте-ка…

Почему тот парень, что читал по бумажке, сказал… Как он там выразился?.. «…Наш товарищ… пробудившийся при странных обстоятельствах, хоть это сейчас и…» – не важно? Как же это? «Несравненный» сыграл в ящик при странных обстоятельствах, и это не важно? Но почему?! И почему эти Тигры не устроили нам дознание? допрос с пристрастием, а? Мол, колитесь, мерзавцы, кто нашего светоча прикончил, а то хуже будет… Что, Бодхитхупа утратил актуальность? Но это возможно в одном единственном случае: если появился кто-то более ценный, чем Бодхитхупа. И этот кто-то…

Пристально оглядев лицо Юкки и удостоверившись: спит он не до такой степени чутко, чтобы случайный шорох мог его разбудить, – я заглянул под его лавку… Ничего. Никаких вещей, никакой ручной клади. Странно… Самым логичным было бы предположить, что мужика купили: ведь не из идейных же соображений он там шустрил! Я снял с крючка его пиджак и ознакомился с содержимым внутреннего кармана. Обнаружились: вроде бы стальной брегет на цепочке со множеством брелоков – которые я узнал сразу же… прядь белокурых волос в полиэтиленовом пакетике, принадлежность которых в полутьме поначалу определить не удалось… пока я наконец не разглядел, в чём это таком тёмном они выпачканы… два паспорта – на его и МОЁ имя, с туристическими визами…

И, главное, наручники: одна пара. Неужели мои?! Хм… Ну а его где, в таком случае?

* * *

Чёрт знает… Гонорара при Юкке нет, кажется… Может быть, в карманах брюк? Да нет, вон же видно: нет у него ничего в карманах-то. Спрятал в другом месте? Но где?.. Да и зачем ему такие сложности – коль скоро я ни о чём не догадываюсь? Допустим, заподозрил, что мне может прийти в голову проверить его наличность… и что?! Если даже и придёт – ему ведь меня даже бить не понадобится, просто навалится и раздавит: я всего лишь юный, неопытный салага. Школу сверхназа закончивший? Ха! Так ведь и Пилле её закончила, – не помогло.

…Каким образом у него оказались эти побрякушки? Трофей? Подарок соратника?.. А локон Пилле зачем? На добрую память?.. Но когда ж успел срéзать-то? И – каким образом смог это проделать: с руками, сцепленными за спиной?! Или что, Тигры освободили его? В таком случае…

Ладно, допустим, они его купили. А на кой? Чем он мог оказаться полезным им? Сдать меня? Но – вот же я, вот: не там, а здесь, в одном купе с этим проходимцем… именно им из плена и вызволенный! Так что вряд ли… Убить Пилле? Тогда вопрос – почему не убил? Давно мог бы исполнить, в любое время… и в любом месте: там укромных уголков хватает… Взрывы организовать? Зачем?! Достаточно было бы обойти периметр и по очереди снять одного за другим всех караульных, – уверен, справился бы, с его-то силой и опытом… Или, скажем, проникнуть на кухню и подсыпать в котлы с готовящимся ужином снотворное! – после чего оставалось бы только рассредоточиться по помещениям и перерезать наших ротозеев СПЯЩИМИ, такой метод несравненно надёжнее… Какие там взрывы, что вы! Чтобы перебудить всех, кого можно?!

Но… собственно, так оно и вышло. И, между прочим, это большое везение, что Тигры победили: численный перевес на нашей стороне был…

Как ни крути, если и был резон для переполоха, то лишь один: отвлечь внимание часовых… то есть предполагалось, что они в момент первого взрыва находились на своих постах в добром здравии. Их – не устранили. Следовательно… их и нельзя было устранить. Отсюда вывод: на момент штурма Тигры не имели в общине пособников. Ни единого.

А раз так – то и предательство герра Анируддхи (если оно вообще имело место!) относится к более позднему периоду.

Возвращаемся к основному вопросу: что им от него нужно – если сейчас мы на всех парах несёмся в направлении границы?! Ответ… очевиден: им нужно, чтобы он сделал для них нечто такое, чего нельзя провернуть, оставаясь в Тибете.

* * *

…Предположим, его как-то раскололи и он сообщил им всё, что знал о моём задании…

Цель железнодорожников – добиться реального равноправия с ламаистами, не более того. (В самом деле, ну зачем им переворот устраивать – рискуя привлечь к себе внимание русаков, редко упускающих шанс поживиться плодами соседских неурядиц?!) И вдруг такая инициатива… причём исходящая не из какой-нибудь солидной Японии, а от далёких варваров с крайнего севера, никому здесь неизвестных.

«Спасибо, нет!» Эти Белые Тигры – да, отморожены на всю голову, однако, чую, кое-что человеческое и им не чуждо: родину-то они, судя по всему, любят – хоть и очень по-своему…

И, кажется, я начинаю догадываться, какой рапорт собирается представить штабу Юкка: содержащий в себе исчерпывающие доказательства бесперспективности наших усилий.

Не медведь, а свинья. Грязная, хитрая, безжалостная. «Всегда поодиночке», видите ли… Вот и сейчас так же возвращается: гусь свинье не товарищ, не спутник и даже не попутчик. Свидетель вот разве что… или балласт. От которого в случае нужды избавляются немедленно, без колебаний.

И всё-таки, всё-таки… Если я такой умный, то… где же, спрашивается, его деньги?!

* * *

Туман… Открываю глаза, вспоминаю… Герр Ваарма – вот он: по-утреннему свежий, сидит напротив и рассматривает наши паспорта. Те самые.

Заметив, что я проснулся, протягивает один мне.

– Вот, полюбуйся. Чисто сработано, не правда ли?

Беру ксиву в руки, стараясь изобразить удивление.

– Местные умельцы постарались, – комментирует… этот.

Насмотревшись, возвращаю глянцевую книжицу ему и – не удерживаюсь-таки от порции яда:

– Надеюсь, ты и о билетах позаботился? А то, наверно, скоро контроль…

Юкка убирает документы. Потом – с нарочитой ласковостью в голосе – говорит:

– Чарли, родной мой! Что ты слышишь?

Я прислушиваюсь.

– Да, вроде бы, ничего.

– «Ничего» – значит, ничего особенного? или совсем ничего?

Я вновь напрягаю слух. И тут до меня доходит…

– Совсем ничего!

– В самую точку.

…Мы выходим в коридор. Двери большинства купе открыты. В проходах валяются различные предметы (с преобладанием деталей одежды). Рамы всех окон опущены, – теперь понятно, из-за чего по вагону гуляет ветер…

– Всё нормально, паря: насколько я понимаю, опасаться нам совершенно некого. Единственная проблема: машинисты тоже… отлучились. Надо поторапливаться.

– В каком смысле «отлучились»?

– В переносном, разумеется. Обрати внимание: окна открыты. Ни на какие прозрения не наталкивает?.. Ну ладно, не буду тебя мучить. Дело в том, что… В общем, мы имеем делом с результатом пропагандистской деятельности. С феноменом общей «провокации Пробуждения», если конкретно. Общей – и сугубо добровольной, насколько мне кажется… Хотя не исключено, что некоторых «несознательных» всё же выкинули из поезда насильно.

Беру себя в руки, пытаюсь сосредоточиться.

– Ну хорошо, допустим… И, говоришь, нам необходимо… спешить, да?

– Так точно. Вчера, пока ты пребывал в беспамятстве, я сверился с картой и сориентировался на местности… До сих пор мы следовали по относительно прямому участку магистрали; к сожалению, эта халява быстро заканчивается. Примерно через полчаса, за мостом Арья-аштанга-марги, рельсы выходят на довольно узкий карниз, пролегающий на высоте полутора миль, и почти сразу же делают крутой поворот. Дорога в этом месте идёт под уклон, состав, если не притормозить, скорость набирает весьма высокую… Сам понимаешь, чем это для нас чревато.

Насколько мне известно, все тибетские поезда оснащены специальными реле, предназначенными для включения сирены, которая заранее предупреждает об опасных участках дороги (эти сирены ещё зовутся «будильниками»: монотонный стук колёс убаюкивает, а пронзительные звуки дают возможность надеяться, что машинист проснётся на этом, а не на том свете); соответственно, сейчас нам остаётся только привести себя в порядок и – ждать сигнала: когда мы будем подъезжать к мосту, он прозвучит, и… надеюсь, друг мой, очередная контузия не сказалась на твоих сверхназовских навыках? Я к тому, что наше временное убежище скоро придётся покинуть. Потому что… ну, ты когда-нибудь локомотивом рулить пробовал? Нет? И я нет… Так утешайся же, по крайней мере, тем, что мы отправить естественные надобности ещё успеваем!

* * *

Гальюн оказывается чище, чем можно было предположить.

Делаю, что дóлжно… Помедлив, умываюсь. Выхожу.

* * *

Юкка. Он курит, облокотившись о поручень напротив нашей двери, и смотрит в окно, за которым несётся мимо хаотическая мозаика отвесного склона. Увидев меня, оживляется.

– Знаешь, мне тут припомнилась наша вчерашняя беседа, о человеческих типах, – помнишь? Так вот… кажется, я всё-таки многое упрощаю… Потому что, с одной стороны – нет, это, пожалуй, неправда, что люди делятся на каких-то там лис, хорьков и прочих бестий: на самом деле все мы одинаковы… Но с другой – каждый человек в течение жизни проявляется самыми разными способами, успевая побыть и тем, и другим, и третьим… да всем, чем возможно! Проблема не в этом…

– Слушай, – говорю, – а мы не опоздаем?

– Нет-нет, – выудив из кармана знакомые часы, смотрит на циферблат; луковица – та самая, но БЕЗ ЦЕПОЧКИ; всё предусмотрел, умник: не уличишь… – Минут двадцать у нас есть. Да и, в любом случае, когда будет пора, мы услышим, поэтому… о чём я?

А вот о чём: в свете сказанного, как мне кажется, следует признать логичным, что проблема не в том, что, допустим, ты принадлежишь к какому-то определённому виду и поэтому напрягаешься при каждом контакте с представителем любого другого вида, враждебного твоему собственному, – о, в этом-то не было бы ничего страшного: при подобном раскладе ты просто рано или поздно ограничил бы свой круг общения теми видами, которые являются совместимыми с ним или вообще полностью совпадают!

Но ведь дело-то обстоит иначе… Гусь беспечно допускает в собственную жизнь дружелюбных коров и лошадей, не имея при этом ни малейшей гарантии, что завтра они не превратятся в лис или в хорьков, – вот что страшно! С рождения и до последнего вздоха человек обречён постоянно обновлять своё окружение, добиваясь желанного комфорта в отношениях, да – но лишь ненадолго!

Вот я: некоторым образом имею отношение к творчеству… А у него свои законы, как известно. Одним из которых является закон условного деления человеческого стада на характерные типы… То есть будто бы в каждой личности одно из качеств берёт верх над всеми остальными, – звучит убедительно, ага?

А ведь это чушь несусветная: все – бывают всеми! при этом ни о ком нельзя сказать, что он является кем-то конкретно и больше никем!

– Юкка, – прерываю я его. – Это очень интересно, но, честно говоря, у меня сейчас котелок в ином режиме варит: мысли скорым полётом заняты. Если к чему-то конкретному клонишь, то…

– Ну потерпи ещё чуток! – он молитвенно складывает руки. – Уже немного осталось. Хочу, чтобы… э-э… Вот ты меня вчера упрекнул в бесчувствии, по поводу моего отношения к тому, что с нами случилось… Но я ведь, брат, такой же человек, как и ты: ничто человеческое не чуждо… Вернее, как и любому из нас, мне присуще и лосиное, и волчье, и куриное, и… знаешь ли, воловье.

Мы ведь с тобой люди подневольные, покорность судьбе свойственна нам не менее, чем приговорённым к пожизненному заключению… Потому что – мы ведь тоже заключены в тюрьму: в клетку долга перед обществом… Только наше узилище гораздо надёжнее, чем материальные стены – потому что нет никого, кто мог бы устроить нам побег или амнистию! Правда, мы всегда можем освободить себя сами… однако не делаем этого. Может быть, потому что понимаем: избавление от уз долга означает потерю ориентиров и, как следствие, утрату себя самих. Хотя… Возможно, утратить себя – не такая уж плохая штука, а? Тем более что никаких «нас самих» не существует.

Так вот, о воловьих качествах: обратная сторона покорности – душевная чёрствость… И, увы, вчера я позволил моей воловьей составляющей, скажем так, ненадолго подавить всё остальное… Но, я надеюсь, понятно, что Пилле… да и прочие наши коллеги… Трудно выразить, какая невосполнимая это для меня потеря… Не хватало мне ещё и тебя лишиться!.. Ты уж извини за прямоту, в моих глазах даже потеря одного лишь твоего ко мне расположения мало чем отличается от твоей смерти! Вот, собственно, и всё, что хотел сказать… А сейчас – на пару минут вынужден тебя покинуть.