Читать книгу Последствие - Саша Дэа - Страница 11

Механизм больницы работает как швейцарские часы. Каждому действию предписано своё время. Изо дня в день эти действия повторяются, делая дни неотличимыми друг от друга. Вечером ровно в полдевятого открывается дверь моей комнаты и на пороге появляется женщина в белом халате. И тут возникает некое разнообразие: халат либо обнимает плечи светловолосой и грубоватой девушки, чуть младше меня, которая явно занимается не своим делом, либо отчаянно пытается удержаться на плечах крупногабаритной дамы, от которой постоянно воняет кошками. Запах такой сильный, что спирт на вате является единственным спасением, правда, ненадолго, и после ухода этой медсестры ещё какое-то время сохраняется ощущение пребывания в моей палате кошачьих из разряда невоспитанных и неотёсанных особей. А иногда халат приносит праздник в облике хрупкой, миниатюрной женщины с добрыми глазами и тихим, успокаивающим голосом, с которой мне всегда хочется чем-то поделиться. Но в данных условиях нам не до болтовни – она не имеет права сбиться со швейцарского графика, и через пару минут ей необходимо открыть дверь следующей палаты и порадовать собой уже кого-то другого. В любом случае, мне нравится эта чёткость во времени: всегда знаешь, к какому моменту нужно быть нормальным.

Но сегодня моя дверь открылась значительно раньше установленного времени. Вместо медсестры с очередной партией уколов ко мне зашла Ника.

Портрет № 2.

С Никой мы прожили два года. Несколько лет назад мы расстались. Расставание было стремительным и неожиданным. Странно, но иногда случаются расставания, к которым ты совсем не успеваешь подготовиться. Ты возвращаешься из магазина с тяжёлым пакетом продуктов, думаешь приготовить особенный ужин, ведь так давно у вас не было вечеров с домашней едой – всё какие-то перекусы да фаст-фуд. Ты хочешь порадовать, рассказать, как прошёл день, и, может быть, сказать что-то важное. Ты заходишь домой, закрываешь дверь, бросаешь кулёк, включаешь свет – и вот именно в этот момент, ты чувствуешь, что что-то изменилось. Как будто атмосфера или воздух стали другими. И тишина. Поразительная тишина. Ты прямо в ботинках проходишь в глубь квартиры и ничего пока ещё не понимаешь, только ощущаешь, что чего-то не хватает. Чего же? Вроде бы всё на своих местах. Мебель, вещи, сувениры, всё тот же бардак… Требуется несколько минут, прежде чем становится ясно, что не хватает любви. Да, конечно, вы говорили о том, что стоит пожить отдельно, изменить привычный ход будней, немного отдохнуть друг от друга, невероятно соскучиться и благополучно продолжить совместное бытие, но тут ваши отношения словно сбивает машина, и ты по большому счёту ничего не успеваешь сказать или сделать. Пакет так и остаётся в коридоре, точно так же как в тебе остаётся отпечаток неожиданности и неизбежности.

Я часто прокручивала в голове варианты того, как мы могли бы встретиться, что на мне будет надето, что я ей скажу. Хотелось быть положительным героем с умудрённым взглядом и гордо поднятой головой. Женщиной-мечтой в вечернем платье, с аккуратно забранными волосами, утончёнными руками и изысканной шеей. И вот она стоит передо мной, я потерянная сижу на кровати, и это совсем не похоже на то, что я представляла.

– Я узнала, что ты здесь. Прохожу практику, случайно увидела тебя в документах, – она смотрит на меня с неописуемой грустью.

– Кто вы?

– Ты не хочешь меня видеть?

Я очень хочу её видеть. Тут, в этой палате, спрятанная от людей, от города, мне так хотелось рассказать ей о сумасшествии и одиночестве, о безысходности, о страхе и гневе. Я так давно не чувствовала её рядом. Она – такая далёкая, но невероятно родная. И если бы мой организм не был заполнен до предела лекарствами, я не смогла бы быть столь отстранённой, я бы кинулась ей на шею, заплакала и попросила никогда меня не оставлять.

– Послушайте… – говорю я.

– Да?

– …осенью Питер покрыт тайной и печалью. Жёлтый и серый цвета сливаются в интересную палитру красок, и от этого он становится ещё прекрасней. Время, когда хочется думать о вечном, бродить по улицам одному, но с условием, что кто-то обязательно ждёт дома, пусть даже кошка. Важно, чтобы дома осень превращалась в уютный плед и в родной взгляд. Вы понимаете, о чём я?

– Да.

– Ладно, это всё лирика. На самом же деле мне хотелось сдохнуть. Пустота. Вакуум. Одиночество. Отрешённость. Дикость. Никаких кошек, пледов, никакого родного взгляда. Спать одной на этой большой кровати, кутаться в жалкий кусок одеяла, который совершенно не греет. Разговаривать вслух или про себя, представляя, как тебя слышат и непременно (непременно!) думают о тебе. Я повторяла:

Родная, мне больше не спится. Мне бывает страшно, и я включаю ночник. Лежу с открытыми глазами, лежу с закрытыми глазами, вовсе не лежу. Мне невыносимо ночью, потому что я не знаю, куда спрятаться от мыслей, от образов, преследующих меня. Приходи.

Пожалуйста.

Я буду лучше для тебя, как ты хотела.

В этом одиночестве не было ничего, кроме боли. Это не та свобода, в которой происходят чудеса. Это разрушающее чувство незавершённости, недосказанности, когда разрывает от невозможности услышать любимый голос. Дни становятся бесконечными. Одинаковыми. Постепенно дни начинают плесневеть.

Я возвращалась домой. В этот дом, полный наших запахов, наших историй, наших вечеров, наших недосмотренных фильмов. В этом, наверное, есть неотъемлемая прелесть съёмного жилья, в котором можно оставить часть памяти и освободиться, но у меня не получилось, и я оказалась заложником своих ассоциаций, своих представлений.

Любовь должна терпеть. Иначе это уже не любовь. Так, одно название.

Позвонить. Что может быть проще? Набрать номер, который пальцы помнят наизусть.

Но нет.

Мы не в том времени. И не в том месте.

Нам не двадцать лет, когда можно бегать кругами, устраивать скандалы с чётким намерением уйти, хлопать дверью и возвращаться через несколько дней, после первой же тоски. Нам столько лет, когда «не люблю» – это «не люблю», и это не что иное, как путь в разные жизни.

Никто не виноват в том, что при прощании одному всегда тяжелее, чем другому. Он неосознанно взваливает на свои плечи грусть за двоих и, горбясь, начинает тащить. Кто-то выпрямляется за неделю, смахнув пыль с пиджака, кто-то за месяц, зализав рану, кто-то вовсе не сгибается – то ли от бесчувствия, то ли от равнодушия. А я где-то ошиблась. Где-то я потеряла время и благополучно начала тонуть в отчаянии. Вы скажете, что я слабая?[1]

Ника медленно подходит ко мне, садится напротив, берёт мои руки и целует их. Лёгкое прикосновение губ привело меня в смятение, и тело покрылось мурашками.

– Тебе холодно?

Раньше этот вопрос показался бы мне смешным. Она же прекрасно знает, что дело не в этом. К тому же батарея шпарит, как ненормальная. Но сейчас её вопрос звучит приятно и трогательно. Ей осталось только снять со своих плеч халат и укрыть меня, как в банальной слезливой мелодраме.

– Нет, не холодно. Просто неожиданно.

Неожиданным было всё: её появление, её нахождение рядом, её прикосновение. Неожиданным было и то, что помню наше прощание так отчётливо. Слова, накопленные, отшлифованные временем, сами выстроились в нужном порядке, словно выученный наизусть монолог из спектакля, который проигрывался сотню раз. Чувства всегда найдут выход. И мы ждём. Звёздного часа нашего монолога.

– Прости меня, – не отпуская моих рук, произносит она. – Хорошая моя, прости меня. Я не хотела, чтобы было так.

И тут очень важно понять нужно ли человеку прощение или это просто формальность, которая слегка подчищает совесть? Насколько в действительности человек сожалеет и чувствует ли причастным себя к подобному повороту судьбы, произнося словосочетание «прости меня»?

– …

– Прости меня.

Ну вот, опять. Легче ли ей от этого? Легче ли мне от этого?

– За что вы просите прощения? Я пережила это достаточно давно.

– Прости меня.

Здесь, сидя передо мной на коленях, она видит, как я теряю себя.

– Не смотрите на меня так печально.

Она пробует улыбнуться в ответ, что получается у неё весьма неубедительно. Это невозможное чувство отчаяния – видеть родного человека, который неудержимо приближается к сумасшествию.

– Я могу что-то для тебя сделать? – спрашивает она, хотя прекрасно понимает, что консультировать меня не может – нас связывает слишком многое. Она, разбирая сложные ситуации людей, слушая их исключительные, но так похожие друг на друга драмы, не знает, как помочь мне.

– Принесите мне мандарины, – прошу я.