Читать книгу Я – гейша - Саша Шу - Страница 2

Моя история началась восемнадцать лет назад в крошечной затерянной в башкирских горах деревушке. Пятнадцать дворов, два раза в день электричка, ни телефонов, ни магазинов, ни интернета, ни дорог. Мы были словно затерянными во времени и пространстве, хотя я знаю, что таких потерянных и отколовшихся от цивилизации поселений даже сейчас – вся Россия.

Я смутно помню своё раннее детство, но в памяти сохранились отчётливые блики: вот я совсем маленькая, беру крошечной ручкой ещё тёплое куриное яйцо, которое я нашла в колючем и сухом сене в курятнике, и складываю его к таким же округленьким коричневым братьям, уютно уложенным в моей пластиковой корзине. Мама в платке, серой заношенной кофте и растянутых висящих бесформенным мешком на ней трениках стоит у электроплитки и жарит яичницу в огромной чугунной сковородке, а потом ставит её, ещё сердито скворчащую, прямо в центр простого деревянного струганного стола. Мои старшие братья Рафаэль и Камиль первыми зачерпывают прямо из сковороды ложками ярко-оранжевый летний желток, а мы с сестрёнкой Венерой ждём, когда они выедят из центра самое вкусное, чтобы начать выскребать каждая со своего края белый прилипший ко дну хрустящий белок. Я откусываю кусок чёрствого серого хлеба, который моя мама Катыча печёт на неделю, и запиваю ещё хранящим тепло коровы молоком. В моей жестяной кружке плавает чёрная жирная муха: я выковыриваю её пальцем и бросаю на усеянный землёй и мусором деревянный пол.

В маленькое подслеповатое окно начинает пробиваться знойное июльское утро. Рафаэль и Камиль – двое мужчин в нашей семье, Рафаэлю – четырнадцать лет, а Камилю – шестнадцать. Я не помню своего отца Гейзуллу. Но я знаю, что он много пил, и однажды к нам в избу принесли его окоченевшее и пролежавшее в соседнем болоте целое сутки тело: соседи громко сочувствовали, но никто не удивился такому концу. И вся тяжёлая мужская работа окончательно легла на плечи моих ещё маленьких тогда братьев.

Я тайно влюблена в Рафаэля. Мне всего восемь лет. И я мечтаю поскорее подрасти, чтобы он стал делать со мной то, что делают люди, когда любят друг друга. То, что делают на сеновале каждый вечер Камиль с Венерой.

Мой следующий фотоснимок памяти: я иду босиком по утоптанному двору, усеянному мелкими горошинками козьих катышков, захожу в сарай и присаживаюсь на корточки рядом с низко висящим выменем нашей козы Гальки. Ставлю под него жестяное ведёрко, и начинаю крепко сжимать длинные розовые соски, вытягивая их к низу, пока теплая белая струйка не начинает жёстко стучать о металлическое дно. Мои маленькие ручки с силой выжимают всё сладкое молоко из набухшего вымени, ведёрко наполняется наполовину, и тут Галька неосторожно переступает копытцами, и весь удой выплёскивается на пол, смешиваясь с чёрной грязью, мочой и навозом. Вся в слезах я бегу домой, где Катыча с громким криком отчаяния «ууу, блядь, курва, убью!» бьет меня прямо по виску пустым ведёрком, от чего кровь и остатки галькиного молока, смешиваясь на моём лице, просачиваются через прижатые к коже пальцы и текут кораллово-белой струйкой по моей майке… Даже сейчас чуть выше моего правого уха я могу нащупать этот тонкий шрам – впадинку из моего детства…

Горное солнце обжигает мою ставшую карей, как лесной орешек, кожу. В чаше нашей долины царит только бесконечный звон мошкары, комаров, кузнечиков и низкий гул слепней и оводов, пока мы идем с Венерой через высокую траву на наш дальний луг. Пора сенокоса: Рафаэль и Камиль должны успеть скосить всю жирную траву, высушить и сметать её в стога. Каждое утро они уходят в пять утра, а к полудню мы с сестрой относим им обед. Мы находим их в тени у кромки леса, где они курят свои папиросы, и я специально пристраиваюсь в ногах Рафаэля, чтобы закутаться в вуаль его едкого горького дыма, надёжно защищающего меня от комаров и мошек. Братья молча едят принесённый нами обед, пока мы ползаем тут же в царстве травы, клопов и душицы, собирая лесную землянику. Мы встаём на колени, чтобы разглядеть прячущиеся от нас ягоды, и жёсткие стебли колют наши ноги через спортивные штанишки.

– Венерка, айда, – съев свой обед, отрывисто командует Камиль, и моя сестра послушно идёт за ним вглубь маленькой рощицы, переливающейся мелкими серебряными монетками-листьями.

Я с завистью смотрю на их «взрослые» игры, и слышу ласковый окрик Рафаэля:

– Мадина, глядь, что дам! – я подбегаю к нему, и он протягивает мне на своей почерневшей и шершавой ладони горсть алой ароматной земляники, которую я начинаю есть, как маленький доверчивый оленёнок, подбирая каждую ягодку губами прямо из его пахнущей табаком и сладостью руки.

После обеда Венера идёт сумрачная и молчаливая, а мне обидно, что она не хочет рассказывать мне свои секреты. Я плетусь за ней, перебирая своими тонкими, в порезах от травы, ножками, пока мы не доходим до переката. Здесь река окончательно мелеет и гонит свои прозрачные ледяные воды через обкатанные миллионами лет камешки-голыши. Венера всё так же, не проронив ни слова, снимает с себя всю одежду и ложится прямо на дно, и вода с громким плеском бьётся о её худенькие мальчишеские бёдра, даже не доходя до ямки пупка. Мягкие струи обтекают её тонкое смуглое тело, смешиваясь с её волосами, она закрывает глаза, и мне начинает казаться, что она утонула, и река принесла и оставила её детский русалочий труп на мелководье. Я начина громко плакать и кричать «Венера!», пытаясь растормошить её, пока она, словно не очнувшись от зачарованного полуденного сна, не смотрит на меня не узнающими ничего глазами, а потом садится, и её чёрные волосы облепляют змеями её детские припухлые соски, будто приклеенные на просвечивающие венами рёбра.