Читать книгу До свидания, Пенни - Саша Светлая - Страница 2

Я помню, как вертела в руках билетик, сделанный из дешевой серой бумаги, то и дело сворачивая его в трубочку, затем снова распрямляя. И хотя на нем уже едва можно было различить числа, напечатанная дата четко врезалась в мою память: 15 января 1931 года. Снег шел уже пятые сутки подряд, не переставая ни на минуту: то неохотно и лениво, давая себе поблажку, то рьяно и беспощадно, собрав всю свою силу. Такого снегопада никто не припоминал уже лет двадцать. Даже и теперь мне кажется, что все было не случайно и что порой сама природа умышленно создает условия для тех или иных поворотов судьбы.

Ко мне подошла кондуктор и попросила вновь показать посадочный талон, и я густо покраснела, протягивая ей замусоленную бумажку землистого цвета.

– Извините, мэм, я не думала, что будут проверять повторно.

Кондуктор в ответ ухмыльнулась.

– Хорошо, что не скурили. – От слов кондуктора я вздрогнула. Женщина возмущенным взглядом указала мне на краснолицего джентльмена средних лет, нахохлившегося, словно голубь. Он угрюмо смотрел в окно, поджав губы. Я не знала, как реагировать на подобные высказывания: улыбнуться ли сочувствующе, пожать ли плечами, или как всегда потупить глаза, промолчав. Даже в таких незначительных ситуациях я ощущала беспомощность и смятение, обыкновенно это длилось еще с четверть часа после происшедшего, когда уже и вовсе было бессмысленно. Своим дальнейшим рассказом я не пытаюсь оправдать такую нелюдимость, и все же, считаю, что некоторые пояснения необходимы.

***

В то время я работала няней вдали от дома. Родившись и проведя детство на улице Йеллоу Хиллз, в деревне Ишлихемптон, я уехала в Бирмингем в возрасте пятнадцати лет, на вид же мне едва ли можно было дать тринадцать. По правде говоря, я не была настоящей няней. Скорее, это был симбиоз двух семей. Мой отец умер, когда мне было девять лет, завещав практически все моему брату на получение образования. Перед смертью он заручился обещанием, что впоследствии брат будет заботиться о матери, мне и нашей младшей сестре. Однако мой брат Лоуренс оказался не очень прилежным студентом, много кутил, пропускал лекции, и даже, кажется, играл. Его учеба затянулась намного дольше, чем все предполагали. Мать обожала его и всячески оправдывала отсутствием отцовского воспитания в самые уязвимые годы. Мы не теряли надежду, что когда-нибудь он повзрослеет и возьмет на себя часть обязанностей. Но наследство было не бесконечным, да и мы, младшие девочки подрастали.

Конечно, матери было нелегко. Именно поэтому, получив спустя шесть лет после смерти мужа письмо благодетельной и заботливой родственницы с его стороны, которая «вполне согласилась бы взять к себе старшую сиротинку на попечение» в память о Джоне, она скрепя сердце согласилась. Учитывая тот факт, что у тети было на тот момент четверо детей, две девочки, которые едва начали ходить и новорожденные близнецы, было не трудно догадаться, почему в ней вдруг всколыхнулись нежные чувства к покойному брату и она решила принять участие в судьбе одного из его отпрысков, и не младшей Молли, а меня. Что ж, по крайней мере мне выпала счастливая возможность уехать в большой город и негласно содержать себя самой. Несмотря на снисходительное отношение тети ко мне, я считаю, что честно зарабатывала свой хлеб, с утра до вечера нянчась с детьми, а также помогая по дому, вот уже три года подряд. К тому же, от тети Мэдлен я хоть немного переняла хорошие манеры, потому что в деревне мало кто заботился о том, чтобы я росла истиной леди.

Будущность моя была размыта. Я даже и не предполагала, что множество молоденьких девушек моего возраста стекались в большой город, в зависимости от происхождения и достатка, в надежде стать актрисой, телефонисткой, писательницей, швеей, задавались целью получить образование или выгодно выйти замуж – я была изолирована от мира и жила, не преследуя никакой цели. Не скрою, от пристрастия к чтению, романтические фантазии уносили меня на своих перламутровых крыльях, но как только я закрывала книгу, мысли мои становились довольно прозаичными. В то время как мои сверстницы активно вступали в ряды суфражисток, читали сестер Гримке1, занимались благотворительной деятельностью, я весьма отдаленно представляла, что происходит в мире, занималась воспитанием тетиных детей, а моим воспитанием заочно занималась Джейн Остин. Можно представить себе, насколько старомодным был образ моего еще неокрепшего мышления. В то время было модно, а может, и вовсе необходимо быть отчаянной и смелой девушкой-бунтаркой, но вопреки времени я была благодарной племянницей и послушной дочерью. Несомненно, такая покорность течению судьбы накладывала унылую тень на мою жизнь.

За несколько лет я ездила домой в Ишлихемптон всего четыре раза. Несмотря на то, что брат жил и учился в одном городе со мной, у него крайне редко находилось время на встречу. Я очень скучала по брату. Представьте, как я бывала счастлива, когда мой брат Лоуренс изредка навещал меня и рассказывал свои невероятные студенческие истории. Однако со стороны наши встречи мало походили на долгожданные и часто оканчивались ссорой. Еще с детства мы спорили с ним по любому пустяку. Пожалуй, для меня, как для младшей сестры, это был единственный способ заполучить его внимание: чем дольше я могла парировать, тем дольше Лорри стоял на своем, а мне только этого и надо было. В последнее же время, я чувствовала, что теряю мастерство, скоро смущаюсь и не нахожу нужных слов.

В тот день, с которого все началось, я ехала на похороны своей тетки, отошедшей день тому назад. Описать ее иначе как сварливую и мерзкую старуху, какой я ее себе представляла тогда, хотя ей едва ли было шестьдесят, у меня не поворачивается язык. Тетка – старшая сестра моей матери, всю жизнь «сосавшая кровь» нашего семейства, успела-таки приложить руку к моему воспитанию, в связи с чем я непременно должна была присутствовать на похоронах и вместе со всеми усердно изображать скорбь от внезапной утраты. Стоит ли говорить, какие противоречивые чувства я испытывала, желая вновь увидеть своих родных, но не желая участвовать в предстоящем спектакле.

Поезд должен был прибыть только к ночи. Надо отметить, что в поезде было удивительно мало пассажиров. За все мои четыре поездки туда и обратно я видела такое впервые. Со мной в вагоне ехала сидевшая напротив меня дама со спящим мальчиком, да еще несколько человек поодаль. В прошлые поездки я с удовольствием разглядывала попадающиеся на пути деревеньки, холмы и пасущихся на них розовых овечек за окном, иногда попадались сонные коровы, под утро в тумане по пояс стояли лошади в попонах. В этот же раз из-за сильного снегопада пейзаж за окном представлял собой однообразное бело-серое полотно, не дающее глазу ни малейшего шанса зацепиться хоть за что-либо. К тому же быстро темнело.

К своему успокоению в тайне от тети я взяла в дорогу ее книгу «Под жаркий шепот лип». Мое юное сердце будоражили страстные сцены, приукрашенные горячими лучами, ароматами трав, шелестом пышных платьев и шепотом губ. И несмотря на снегопад за окном и холод в вагоне, я ощущала жар тех самых лип всем телом. Заметив, что моя соседка пытается украдкой разглядеть обложку книги, я старалась прикрыть ее шалью, а также изредка делала вид, что ищу что-то в корзинке, чтоб она не заметила, как рдеют мои щеки.

В районе семи часов вечера проводник сообщил, что наш поезд внезапно вынужден сделать остановку на более длительное время на станции Стоунбридж. Как мне помнится, обслуживание дорожных путей было ужасным в то время, но я все равно выбирала поезд из-за дешевизны. Мы просидели в поезде без движения около часа, люди начинали выражать недовольство. Но как оказалось, дело на этот раз было не в поломке, поезд остановился вследствие заноса путей. Спустя еще полчаса, мы узнали, что движение поезда остановлено до окончания аномального снегопада. Дороги не успевали расчищать и видимость была плохая.

Всех пассажиров разместили в крохотной и обветшалой гостинице за счет железнодорожной компании. Стоит ли говорить, как я, проживающая день за днем без единого отличия, была взволнована свалившимся мне на голову настоящим приключением! Однако в противовес всеобщему негодованию мной овладело радостное волнение, а затем и надежда, что я не успею на похороны тети.

Разместившись в маленькой комнатке, я поспешила вернуться в вестибюль, чтобы попросить портье соединить меня с миссис Геллагер, нашей соседкой, дабы она передала моей матери «печальную» весть о задержке поезда на неопределенное время. Телефона в нашей семье, к сожалению, еще не было. Когда я подошла к портье, с ним разговаривал молодой мужчина, которого я не приметила ранее в поезде. «Возможно, он ехал первым классом» – отметила я про себя, стараясь незаметно оглядеть его. Мне показалось, что он очень походил на тот образ героя романа, который я читала в поезде.

Я почувствовала непреодолимое желание рассмотреть лицо незнакомца, хотя и никак не могла уловить, что так привлекло мое внимание к нему. Присев на диванчик недалеко от стойки и ненавязчиво ожидая своей очереди, я украдкой пыталась разглядеть незнакомца.

На первый взгляд мужчине было около тридцати, невысокого роста, но крепкого телосложения. Он был одет в хорошо пошитый костюм-тройку из твидовой ткани. Видимо, костюм был дорогой, поскольку хорошо сидел по фигуре, хоть и нестандартной. Однако он держался очень просто для джентльмена с достатком, которые по большей части заносчивы и ходят, вытянувшись в струну.

«Ах, ну конечно же! Борода! Вот что так отличает его от всех» – осенило меня, и я даже удивилась собственной несообразительности. Борода в те годы была совсем не в моде, с ней можно было встретить разве что пожилого, далеко не богатого фермера, или же священнослужителя, коим этот джентльмен очевидно не являлся.

«Может быть, иностранец? Но в этом Богом забытом месте?» Но его прекрасный английский без сомнения был родным языком. К этому времени мне удалось разглядеть лицо. Коротко стриженная ухоженная борода, легкость, с которой он держался – это было еще не все. Джентльмен разговаривал с дежурным о поезде, вынужденной остановке, изредка негромко и добродушно посмеиваясь. Это было очень живое лицо, его выражение ежесекундно менялось. Все в его голосе, телодвижениях, глазах, немного грустной улыбке, говорило о мягкости его характера. Черты лица же, напротив, о решительности. Если бы это был портрет, то он был написан художником с твердой рукой и смелыми мазками – брови, нос, скулы, все было очерчено словно двумя-тремя уверенными движениями руки. Я помню, что удивилась не только этому открытию, но и тому, что я обратила на это внимание – я любила рассматривать лица, но вряд ли когда-либо настолько безапелляционно разглядывала кого-либо, совсем забывшись.

– О, мисс. Вы, вероятно, ждете? Прошу прощения за свою невнимательность. Все-все, я ухожу.

Его обращение ко мне оказалось столь неожиданным, что я невольно встрепенулась, поняв, что снова забыла о всех правилах приличия.

– О нет, я вовсе не тороплюсь, спасибо, – вдруг неожиданно для себя сказала я тоном упрекающим и намекающим на совсем обратное. Мой голос прозвучал совсем чужим, довольно вульгарно и неестественно, к моему стыду. Это получилось совсем случайно, оттого, наверное, что я плохо управляла им от волнения. Внезапно я придала себе недовольный вид. Все это получилось совершенно глупо и, конечно же, ненароком.

– Тем не менее, я удаляюсь. Еще раз прошу прощения.

Он откланялся и отошел, задержав на мне взгляд. Я попросила сделать телефонный звонок.

– Миссис Геллагер, это Дороти. Дороти Питерс… Дороти Питерс, – отчетливее произнесла я.

– Дорогая миссис Геллагер, не могли бы Вы передать моей матери, что поезд не может ехать дальше из-за снегопада… Мы застряли в городе Таунбридж… или, нет, Стоунбридж, кажется. Стоун-бридж, говорю… Да. Это очень маленький городок, она, пожалуй, не знает. Передайте ей, пожалуйста, что сообщение здесь ужасное, мне очень жаль, но я не смогу прибыть вовремя. То есть, наверное, не успею. Нам сообщили, что поезд двинется не раньше утра, пока не расчистят пути и видимость не улучшится… Спасибо. Будьте здоровы.

Было уже почти девять часов. Я сидела несколько минут на кровати в своем номере, не находя себе места. Я вся трепетала от волнения и непривычности: никогда прежде я еще не оставалась ночевать вне дома. За дверью в коридоре все еще слышались шаги и голоса. Приметив на подоконнике красную бумажную салфетку, я начала крутить ее в руках и машинально сложила ее в розетку. Я часто делала фигурки из бумаги, чтобы развлечь близнецов. Это привычное действие успокоило меня. И хотя время уже было позднее и следовало готовиться ко сну, мне решительно захотелось выйти из тесной и пустой комнаты всего четырех квадратных ярдов, тем более, что я внезапно поняла, что уже давно голодна.

У меня имелся с собой скромный ужин, которым я рассчитывала перекусить в поезде, но в такой волнительной обстановке я совсем забыла о нем в поезде. Теперь же я предпочла спуститься на первый этаж, где находилась закусочная и каминная. Я оглядела себя в зеркало, нашла себя даже недурной, но больно простоватой, и к тому же слишком бледной от усталости. Я вспомнила, что в романе героиня пощипывала щеки и покусывала губы перед встречей со своим возлюбленным, чтобы они казались ярче. Мысленно поблагодарив тетю за столь полезную литературу, я добросовестно применила полученные знания. Мой взгляд упал на кровать – в два счета яркая розетка из салфетки оказалась приколотой к высокой девичьей груди. Все, что происходило дальше, было как в тумане – я словно подчинялась каким-то внутренним силам, а не собственному разуму.

***

В каминной сидело несколько человек. Вероятно, все – пассажиры злополучного поезда. Хорошенькая белокурая официантка «летала», разводя руками:

– Будний день… так поздно… мы не были готовы к такому количеству посетителей… мне жаль. Я могу предложить Вам горячий шоколад.

Горячий шоколад был для меня роскошью, свободных средств у меня было совсем немного – на крайний случай. Но я так редко была в публичных заведениях, что мне было трудно отказаться от предложенного в присутствии других людей в таком, как мне казалось приличном месте, не на рынке и не в лавке тканей, куда я изредка заглядывала с тетей. Я кивнула. Когда официантка назвала цену, я почувствовала, что у меня загорелось лицо. Не желая выдать смущение, вальяжным движением руки я расстегнула свою сумочку-конверт и, дабы не упасть лицом в грязь, протянула два шиллинга и сказала небрежно:

– Сдачи не надо. Спасибо.

Мое воображение разгорелось. Я тут же представила себя состоятельной леди, которая предпочитает проводить вечера в собственной каминной зале, потягивать горячий шоколад, и поглаживать своего золотистого ретривера, или сидеть в богато обставленном ресторане, слушая играющего пианиста. Получив, наконец, в руки чашку ароматного шоколада, я очнулась от своих грез и оглянулась по сторонам, куда бы сесть, но к моему смятению обнаружила все столики занятыми. Вдруг я увидела того же молодого мужчину за столиком у камина. Он сидел с трубкой и читал газету. Заметив мое колебание, он уже было приподнялся, чтобы пригласить меня присесть за его столик, но тут я услышала с другой стороны:

– Ах, дорогуша, не стесняйтесь! Присоединяйтесь к нам!

То была моя соседка по вагону. Вот досада! Делать было нечего, я поблагодарила мужчину взглядом и улыбкой и присоединилась к даме с ребенком. Хотя мы и перекинулись с ней парой фраз в вагоне после того, как узнали о невозможности ехать дальше, мы все еще не были знакомы. Мы представились друг другу.

– Мисс Пенелопа Салливан, – не моргнув сказала я. Спросите меня, почему я выбрала себе такое имя. Бог его знает. Наверное, оттого, что Дороти Питерс по вечерам не пьет горячий шоколад.

А фамилию соседки я не вспомню теперь, спустя 50 лет, да и спустя всего год не вспомнила бы. Я не горела желанием познакомиться, потому как если сама она еще была терпима со своим бессметным количеством жалоб (а я заметила, иные жалуются, чтобы уж хоть как-то разговор поддержать), то ее сын, несносный и невоспитанный мальчишка лет восьми, выводил меня из себя. После того как Дэнни, а так звали мальчика, проснулся в поезде, он возомнил, что я хочу быть участником всех его забав, а это было совсем несложно, поскольку в свои 18 лет я выглядела все еще угловатым, нескладным подростком. Будь проклята минута, когда мы первый раз встретились глазами, и я по обыкновению одарила его дружелюбно-вежливой улыбкой, как это делают все взрослые дяди и тети, глядя на малышей в присутствие их родителей. Но мальчик то и дело приносил мне показать свои игрушки в поезде, стучал своей ногой об мою ногу, корчил рожицы и вытворял прочие глупости, отвлекая меня от чтения романа. Его мать, к моему удивлению, лишь умильно смотрела на свое чадо и весело переглядывалась со мной. А я так хотела отдохнуть от детей в поездке!

То же шаловливое поведение продолжилось и в каминной. Все, чем ограничивалась моя новая знакомая – надувала щечки и выпячивала нижнюю губку со словами: «Ну Дэнни, я обиделась. Зачем ты обидел маму?» Мальчик прищуривался и хитрым голоском выдавал: «Прости, прости меня, мамочка, я больше так не буду», обнимал ее за шею и счастливая «мамочка», победоносно глядя на меня, отпускала ему грехи. Я описала эту маленькую компанию лишь для того, чтоб вы представили, каково было мое разочарование, когда вместо прекрасного таинственного незнакомца я вынуждена была выбрать эту премилую пару. Я придумывала предлог, чтобы отлучиться пораньше. Я все еще хотела перекусить, но сэндвичи в моей сумочке вдруг показались мне недостойными мисс Салливан, потягивающей горячий шоколад за два шиллинга. Я все еще представляла себя богатой леди и несмотря ни на что, наслаждалась необыкновенным вечером. К слову сказать, я совершенно не чувствовала вкус шоколада, хотя пила его всего лишь второй раз в жизни. Я чувствовала на себе взгляд незнакомца.

***

Делая вид, что смотрю на огонь, я мельком глянула на незнакомца. И попалась. Я не ошиблась, он смотрел на меня. Я приметила в его взгляде дружелюбие и сочувствие. Наверное, приличная леди смутилась бы и попыталась едва заметно (но достаточно заметно) состроить возмущенную гримаску. Я же, по отсутствию опыта общения, а уж тем более флирта, улыбнулась в ответ, едва заметно пожав плечами, после чего потупила взгляд и почувствовала жжение на щеках.

– Вы знаете этого джентльмена? – понизив голос, недоуменно спросила соседка.

– Нет, вовсе нет, – смутилась я, стараясь больше не смотреть в его сторону.

Конечно, никто из остальных пассажиров, не казался мне столь интересной компанией для коротания вечера: две пожилые пары, худосочный студент с чрезмерным количеством помады на волосах, чопорная дама в пенсне, и наконец, мои соседи. Дело было даже не в коротании вечера, а в том, что я словно воспринимала всех нас участниками одного приключения. Среди всех пребывающих в комнате именно джентльмен с бородой мог бы стать главным героем. Меня грела мысль о том, что и я выгляжу наиболее выгодно среди всех остальных пассажиров. Молодая, худенькая девушка, с тонкими кистями рук и аккуратно убранными волосами, я не выглядела девушкой из рабочего класса, хотя мое платье и говорило о моем тощем кошельке. Начитавшись романов сестер Бронте, я была уверена, что в бедном наряде, девушка выглядит еще более целомудренно и благородно. Я надеялась, что и незнакомец выделяет меня из всего этого общества. Поверьте, я не думала ни о чем большем, чем просто еще один взгляд, еще один жест, еще один малейший знак внимания в мою сторону, ведь этого было так мало в моей жизни, и уже одно это могло взбудоражить мое воображение.

В обычной жизни, в городе, торговой лавке, где угодно, я и не сочла бы возможным ловить взгляды такого мужчины, но здесь, мы были негласно объединены общим невезением, молодостью, одиночеством и неприкаянностью, отчего мне казалось, что мы чуть ближе, чем просто незнакомцы.

Постепенно люди стали расходиться по комнатам. Заметив это, я решила отказаться от мысли отлучиться поскорее. Намекнув своей соседке на то, что ребенка уже пора укладывать и под предлогом того, что я продрогла, я распрощалась со своими собеседниками и пошла к освободившемуся месту у камина, где неподалеку сидел молодой человек.

***

Довольно скоро в каминной не осталось никого, кроме нас двоих, официантки, да старика, задремавшего в углу. По правилам этикета, мне следовало уже давно уйти, но я мешкала.

– Мисс Салливан, могу ли я угостить Вас чем-нибудь?

Сначала я и вовсе не поняла, что это обращение ко мне, но потом вспыхнула. Эту фамилию он услышал, когда я представлялась своей соседке. Но все-таки, меня ему никто не представлял, такая бесцеремонность граничила с нахальством.

– Простите, не имею чести Вас знать, – вопросительно и с легким укором промолвила я, удивляясь тому, что сказала это без дрожи в голосе.

– Прошу прощения за то, что я подслушал Ваше имя. Мистер Стоккер. Можно Джордж, если Вы не против. Разрешите составить Вам компанию?

Он приподнялся из-за своего столика.

Заметив, вероятно, что такая фамильярность покоробила меня, он поторопился оправдаться и одарил меня очаровательной улыбкой. На фоне рыжеватой бороды ряд жемчужных зубов выглядел особенно выгодно. «И все-таки борода – это какая-то старомодная дикость, – подумалось мне, – однако же манеры слишком прогрессивные. От кого-то я уже слышала, что нынешние молодые люди не знают ни норм, ни приличий, не чтут традиций и не признают никаких рамок».

– Здесь такая простая и домашняя обстановка, да и мы, кажется, друзья по несчастью, не так ли? Поэтому не хотел бы утруждать Вас чрезмерными любезностями.

– Да, возможно, – уступила я.– Полагаю, мое имя вы тоже ненароком услышали.

– О да, верная жена, – с улыбкой протянул он, присаживаясь за мой столик.

Мои глаза округлились. Я вопросительно подняла брови, не поняв, к чему он сказал эту фразу, и ждала продолжения, но потом вдруг меня осенило, что вместе с вымышленной фамилией он услышал имя Пенелопа2. И я внезапно резко закивала. «Ну что за глупости, зачем я назвалась этой даме чужим именем, какие-то детские игры», – мысленно проклинала я себя.

Мой собеседник смешался на миг от такой странной реакции, хотя и быстро продолжил беседу.

– Мне уже на секунду показалось, что Вы, нося такое имя, ни разу не слышали об этой греческой истории любви.

Наверное, я немного покраснела.

– Я… не совсем расслышала, что Вы сказали, но потом догадалась, – глупо и по-детски оправдывалась я.

– Так как насчет угощения? – вспомнил мистер Стоккер

– Нет, благодарю, я уже скоро пойду в свою комнату, я только присела погреться.

– Как жаль, здесь совершенно нечем себя занять, кроме беседы в очаровательной компании. А я, пожалуй, выпью виски. – Он сделал пальцами знак официантке, и та понимающе кивнула.

– Бывали ли Вы в Стоунбридж до этого? – выпуская дым, спросил он.

– Отнюдь. Я ровным счетом ничего не знаю об этом городке, хотя и проезжала несколько раз мимо. А Вы?

– О да, приходилось. Верите или нет, но те шесть тысяч человек, которые составляют население Стоунбриджа – это очень много. Пол века назад, когда здесь не было еще этой линии пути, здесь было всего 5—6 домов, а теперь? Удивительно, но железная дорога – это словно река, вместе с ней люди, жизнь, города, вы не находите?

Я восхищенно улыбнулась. Мне импонировала его манера говорить так воодушевленно. Однако гораздо более удивительными, чем железная дорога, мне показались его губы – ярко малинового цвета, с четким контуром, совершенно правильной формы. Мистер Стоккер время от времени подносил ко рту мундштук, так что я бессовестно и заворожено смотрела на губы. Заметив легкую усмешку на этих чувственных, хотя и не очень полных губах, я перевела взгляд и тут же покраснела, выдав себя окончательно и бесповоротно. Надежда была лишь на отблески огня в камине.

– Вы так увлечены железной дорогой. Наверное, Вашей любимой игрушкой в детстве был игрушечный паровоз? – попыталась съязвить я, чтобы нарушить неловкое молчание.

– О-о, тут Вы попали в самую точку! Мы с друзьями строили железную дорогу из спичек и клея, с каждым разом делая все более витиеватые пути и пускали по ним коробок на катушках из-под ниток, – пустился в воспоминания Стоккер. – Мы придумывали такие механизмы, что наши машины и впрямь катились несколько футов сами. Или же нам казалось, что сами, – он хитро поднял брови. – Теперь понимаю, что матери выменивали наше хорошее поведение на катушки.

Я никак не могла представить этого бородатого мужчину мальчиком. «Интересно, сколько все-таки ему лет? Из-за бороды сложно сказать. Его детство тоже выпало на войну? Мне в каком-то смысле повезло, я была совсем кроха, и почти ничего не помню, а он, наверное, был в это время в самом впечатлительном возрасте, хотя, кажется, это на нем не отразилось».

– Как интересно, мы тоже охотились за катушками, только приделывали их к обуви, как каблуки, – вспомнила я, очнувшись от мыслей.

– Дайте угадаю, еще Вы играли в куклы, целыми днями одевали и раздевали их и усаживали за чайный сервиз? Наша соседка, представьте, делала это вплоть до 14 лет, когда к ней уже женихи выстраивались у забора и подглядывали за раздеваниями кукол. Ну что, я угадал? – лукаво улыбнулся мой собеседник.

Я посмеялась немного громче, чем следовало бы реагировать на такую сальность. На самом деле втихаря я играла в куклы до такого же возраста. Но не могла же я теперь признаться в этом.

– А вот и нет!

И я быстренько сочинила целую историю о том, как мы с сестрой любили «женить» собак в нашем розовом дворике. У нас была белая гончая в качестве невесты и черный терьер в качестве жениха. Довольно комичная пара. Мы повязывали им ленточки, выводили на ведущую к дому дорожку, осыпали их розовыми лепестками, всё это под напевы марша Мендельсона, и всё бы ничего, но как сильно нам попадало потом за оборванные розы! Я потупила глаза, словно предавшись ностальгии. Похожая история действительно имела место быть, но только не со мной, а с моими племянницами, с которыми я нянчилась вот уже три года, и, конечно, за розы попало сначала им, а потом уже и мне.

Мы посмеялись, задержав взгляд друг на друге. «Какие у него теплые серые глаза!»

– Свадьба – это хорошо, – задумчиво протянул мистер Стоккер, отпивая виски.

– Я все-таки закажу Вам горячего пунша, а будете Вы его пить или нет, это уже Ваше дело. В конце концов, это неприлично, выпивать одному за столом и ничем не угостить даму. – Он подозвал официантку.

«Ах вот в чем теперь соблюдают правила приличия», – мысленно усмехнулась я.

Во время рассказа о собачьей свадьбе я почувствовала, что мы приблизились настолько, что его брюки дотронулись моих чулок. Меня словно обдало паром. Это было новое и странное ощущение, мне вдруг захотелось, чтобы он снова «случайно» выставил ногу, но сама я спрятала ноги дальше. Но раз уж мы заговорили о приличиях, я попыталась восстановить дистанцию. Мы просидели несколько минут в молчании.

– Как Вы думаете, мистер Стоккер, во сколько мы завтра двинемся? Ведь нам даже не сказали ориентировочное время.

– Думаю, никак не раньше девяти утра. Мисс Салливан, я вижу, что Вы не очень-то расстроились тому, что Ваш поезд встал в пути, не так ли? Мне показалось, что Вы ехали по какому-то важному делу?

– Да, – замешкалась я, почувствовав себя девочкой, которую застукали за воровством кусочков сахара из буфета.

Я все-таки сделала глоток принесенного пунша, чтобы оттянуть время ответа. К тому же я была очень голодна. «Спиртной!» – чуть не подавилась я. До сих пор я пила лишь фруктовый безалкогольный пунш и даже не подумала о том, что сейчас он может быть другим.

– Слишком горячий, – откашлялась я.

Мне пришла в голову забавная мысль.

– Я ехала к сестре на свадьбу, она будет через неделю, я должна буду помочь ей с окончательными приготовлениями к свадьбе, но теперь я рада, что буду избавлена хоть от части этих хлопот, – я сделала натянутую улыбку.

Уж врать так врать, ну в самом деле, не начинать же сейчас про похороны.

– Вот как? Вы, вероятно, не очень рады выбору сестры, в вашем голосе совсем нет радостных ноток по поводу такого важного события.

Это уже было сложнее. Знал бы он, что моей сестре всего тринадцать! И что моя фантазия начинает иссякать.

– Отчего же, жених Молли порядочный молодой человек и очень любит ее, она находит его совершенно положительным во всех отношениях, к тому же, наши родители давно знакомы, и тут уже не может быть никаких неприятных сюрпризов, – рассудительным тоном заключила я.

И в этот момент я поняла, что вру отменно, и что мне ужасно понравилось это делать. В сущности, в этом нет ничего плохого, от этого никто не страдает, и никому до этого не должно быть никакого дела. Я вижу Джорджа первый и последний раз, и просто играю роль, как актриса. И стоит только подивиться тому, как ловко и моментально мне приходит все это в голову, и это без отсутствия какой-либо практики!

– Вот Вы и выдали себя.

Я похолодела, замерев, как птичка.

– Вам не нравится, что она выходит замуж не по любви. Вы, наверняка, приверженка романтических настроений и красивых сказок о любви со счастливым концом, не так ли? – Ехидно спросил он.

Я выдохнула.

– Повторюсь, Вы напрасно думаете, что я имею что-то против брака моей сестры. Я очень ее люблю, и если она находит, что этот брак сделает ее счастливой, то так оно и будет, – я продолжила рисковать.

– То есть Вы тоже убеждены, как и многие женщины в наше время, что женщина не то что имеет право быть счастливой, а прямо-таки непременно должна. А Вы не подумали о бедном женихе, которого не любит Ваша сестра, будет ли он счастлив в таком браке? Мне кажется, что скоро пора будет начинать бороться за мужские права.

Я уставилась на него во все глаза, пытаясь распутать клубок слов, которым он только что кинул в меня.

– Мистер Стоккер, я не понимаю, Вы против того, чтобы люди женились по любви и одновременно против того, чтобы они женились по расчету. К чему Вы клоните? Мне кажется, Вы просто пытаетесь сбить меня с толку, придираясь к словам.

– Умоляю Вас, не будьте мнительны, – он закатил глаза. – И потом, я не против ни того, ни другого, когда между молодыми людьми все согласовано. В Вашем же случае, что-то подсказывает мне, что жених женится по любви, а невеста выходит замуж по расчету, а вот это уже нечестно.

– Так чего Вы хотите от меня? Чтобы завтра я, заявившись домой, с порога сказала: «Не бывать этому никогда, только через мой труп!» Или похитить кольца с алтаря? – горячо выпалила я, вопрошающе и с вызовом уставившись на него.

Практика споров с Лоуренсом все-таки не пропала бесследно.

– Боже упаси, зачем такие радикальные меры. Но ведь Вы же можете повлиять на свою сестру, секретничая перед сном, сидя на кровати в папильотках. Или как это у вас обычно происходит.

– Что Вы! Папильотки остались в прошлом веке. Это говорит о том, что Вы не так уж хорошо разбираетесь в женских делах, тем более сердечных, и я не понимаю, к чему этот разговор. К свадьбе все уже готово, и она состоится.

– Это то же самое, что сказать, будучи свидетелем на допросе: «К убийству было все готово, нельзя же было его отменить».

Повисло молчание. Воздух сгустился, и стало тяжело дышать. Я почувствовала, что от нескольких глотков пунша захмелела, и что не в силах продолжать этот странный спор, о бессмысленности которого я даже успела позабыть.

– Вы знаете, мистер Стоккер, пожалуй, я пойду к себе в номер, я утомилась за сегодняшний день.

Его взгляд вдруг сделался очень растерянным и ласковым, от прошлого болезненного возбуждения в голосе не осталось и следа.

– Боже мой, я такой глупец! Ведь Вы, пожалуй, голодны! О чем я только думаю, выматывая Вас глупыми разговорами. И ведь здесь, кроме тараканов, у них ничего нет. Я знаю здесь небольшое заведеньице. Конечно, как порядочный джентльмен я должен был бы пригласить Вас в хорошее место, но, увы, здесь таких не имеется. Я могу Вам посоветовать таверну. Знаете, такую, которая, как и в любом маленьком городке, днем – столовая, вечером – ресторан, а уж после полуночи – кабак, но тем не менее…

Это было уже слишком.

Я перебила его, глупо и наигранно рассмеявшись:

– Простите, Вы приглашаете меня в кабак?! – округлила я глаза. – Вы знаете, мне действительно пора. – Едва знакомы и уже такое нахальство. Нет, земля будет пухом моей вечно недовольной тетке, по чьей вине я оказалась здесь, но в одном она была права: романтика в Англии погибла от пуль немецких солдат во время последней войны.

– До свидания, Пенни. Не принимайте все так близко к сердцу. Это всего лишь виски и… хорошее настроение. Доброй ночи.

Я вышла молча, деланно сдвинув брови.

Так мы расстались в эту ночь.

***

Пенни? Как он посмел? Что за вульгарный тип! Хорошее настроение! Меня разрывало от возмущения и… удовольствия. Да-да, мне было стыдно признаться себе в этом. Но чем ближе я подходила к своей комнате, тем выше поднимались уголки моих губ.

Смех нахлынул на меня, как только я переступила порог своей комнаты. Отчего мне так весело и легко! Мне хотелось смеяться, кружиться, петь. Мне стало смешно от моей новой биографии, я даже подумала о своей милой маленькой Молли: «Не бойся, девочка, уж мы не выдадим тебя за кого попало». И я снова захихикала. Словно тысяча цикад щекотали меня изнутри своими лапками, громко стрекоча.

Мужчина. Джордж Стоккер.

Самый красивый мужчина в мире. Ладно, в этой богом забытой гостинице. И да, будем честны, конкуренция была не жесткой: длинный очкарик, два старика, да еще женатые джентльмены, но это так неважно. Такой красивый мужчина говорил со мной, и пусть у меня было так же не много конкуренток в этом зале, он смотрел на меня, улыбался мне и говорил со мной, спорил со мной! Как чудно и как прекрасно. Никогда еще ни один мужчина не разговаривал со мной, как с молодой женщиной и не смотрел на меня, как на женщину.

Пенелопа Салливан. Пенни. Какая же она все-таки смелая, находчивая. Как ловко она отвечала на все его каверзные и провокационные вопросы!

Я подошла к зеркалу и почувствовала, что, хотя еще не полночь, но волшебная карета Золушки начала превращаться в тыкву. Перед собой я обнаружила длинную, высокую, нескладную, с узкими плечами Дороти. Я прекрасно помню этот момент, когда я, приблизившись к зеркалу почти вплотную, думала: «Ну почему у меня нет хотя бы какой-нибудь милой ямочки на щеке? Ведь это так несправедливо. Все мы стоим до рождения в одной очереди, но я как будто была последней на раздаче и мне из всех достоинств внешности выпали лишь доверчивые глаза и приветливая улыбка – негусто». Более того, судя по моим нескольким фотографиям того времени, насчет приветливой улыбки я тоже погорячилась. Теперь представьте к этому набору еще и то, что я поняла спустя немного времени позже – потертое платье устаревшего фасона, необразованность которую можно было различить с первых же слов и, наконец, отсутствие воспитания, манеры держаться с достоинством и не краснеть при каждом слове и движении. И если бы не мои редкие, но очень душевные встречи с Лоуренсом, я, пожалуй, в довесок ко всему была бы дикаркой и страшно заикалась.

Подавленная, я упала на кровать и зарылась лицом в подушку. Отчего я родилась какой-то неуклюжей и несчастной Дороти? Как было бы здорово быть слегка пухловатой светловолосой хохотушкой Пенни, такой как та официантка, например. Со свежим личиком, нежным румянцем и маленьким аккуратным вздернутым носиком. С такими козырями можно играть и будучи дураком.

Я заметила на стене трещины, прихлопнутого с лета комара, уже насосавшегося крови, мне стало мерзко от представления количества людей, дотрагивавшихся до этих стен, которые вероятно никогда не мыли. Вспомнились два шиллинга, на которые я могла купить к весне фетровую шляпку и, может быть, даже перчатки в тон. А главное, причина по которой я ехала в родительский дом. Меня начала грызть совесть о том, что я не побываю на похоронах, что матери скорее всего нужна сейчас помощь. Я даже попыталась наскрести в детской памяти хоть пару светлых воспоминаний, связанных с покойной родственницей, но тщетно – ее образ ассоциировался у меня лишь со страхом, наказаниями и брезгливостью. Тогда я начала винить себя в том, что позволила какому-то незнакомому мужчине разговаривать с собой настолько бесцеремонно. Даже мое неодобрение было слишком мягким для такого поведения! В расстроенных чувствах я с кислой миной съела свой сэндвич с салатом и ветчиной, в котором было по иронии слишком много уксуса, и легла спать.

***

Но ночью мне не спалось. За окном завывала сильная метель, стекло дребезжало. Я находилась в каком-то полубреду. Как только я закрывала глаза, мне мерещился новый знакомый, его яркие губы. Во мраке его лицо надвигалось на меня, и я чувствовала незнакомый запах мужского одеколона. Я чувствовала, что жесткая накрахмаленная постель раздражает нежную кожу, но вместе с тем прикосновения к этому грубому белью успокаивали меня. Я неосознанно проводила по простыне тыльной стороной ладони и терлась щекой о шершавую наволочку.

Силясь заснуть, я снова закрывала глаза, и оказывалась уже на жарком поле, полном трав, рядом с моим лицом находилось лицо дремлющего Джорджа, и я ясно видела, как солнце высвечивает рыжину в его мягкой бороде и мне хотелось дотронуться до нее. Я протягивала руку, он открывал глаза. Я просыпалась в испуге, что я не знаю этого мужчину, но не сразу понимала, что это лишь сон. А когда понимала, то чувствовала досаду от того, что проснулась. Так повторялось несколько раз. Меня бросало в жар. Воды в комнате не было, меня мучила жажда, губы пересохли и потрескались. Облизывая губы, я всеми силами старалась отогнать появляющиеся перед глазами губы Джорджа и даже в темноте чувствовала, как краснею от всех этих непристойных мыслей и образов.

Спустя некоторое время я услышала стук в дверь. Замерев, я перестала дышать. Сквозь дверь я услышала тихий низкий голос: «Пенни». После длительной остановки сердце заколотилось. Я села на кровати, но не двигалась с места. Стук продолжался. «Как смеет он приходить ко мне посреди ночи», – мелькало в моей голове. Я тихо подошла к двери, прислушиваясь. «Пенни, позволь мне один поцелуй», услышала я тихий шепот, мои ноги подкосились, стук становился невыносимо громким.

Вдруг я открыла глаза и поняла, что ко мне действительно стучат, а я все еще сплю, на часах было уже почти пять утра. «Неужели, наш поезд уже готов? Но в такую рань…»

– Одну минуту! – крикнула я.

Накинув платье, я приоткрыла дверь и увидела на пороге совсем не того, кого ожидала. Сама не знаю, кого я ожидала увидеть, но образ Джорджа за дверью, естественно, не выходил у меня из головы. Передо мной стояла испуганная, с заплаканными глазами моя соседка.

– Что с Вами? Что случилось?

– Мой Дэнни, мой мальчик, он задыхается, весь горит, уже два часа, я не знаю, что делать, помогите мне! Никого из дежурных нет, я не знаю, к кому обратиться, ему нужен доктор… – отрывисто шептала женщина.

Я не могла собраться с мыслями.

– Хорошо, подождите одну минуту, я выйду. – Я попыталась привести себя в порядок, на ходу соображая, чем я могу быть полезной этой женщине.

Минуту спустя мы уже сидели вдвоем около постели больного. Мальчик действительно был очень плох. Видимо, у него было воспаление лёгких. Я силилась придумать, чем я могу помочь измученной женщине и ребенку, но мысли мои были рассеяны. Наконец мы решили, что ей разумнее оставаться с сыном, а я направилась на поиск дежурного. У стойки, как и говорила соседка, никого не было. Я вспомнила, что на столе у портье есть телефон, но я не знала, как им воспользоваться. Я побродила по коридору в надежде разглядеть в темноте на одной из дверей табличку «Служебное помещение» или что-то вроде того, но безуспешно. Я села на стоящий рядом диванчик и стала ждать. Глаза слипались от бессонной ночи.

***

Я почувствовала, что кто-то легонько трогает меня за плечо. Джордж.

«Опять эти сны».

– Пенни? Почему Вы здесь сидите? Еще только половина шестого. Вы больны? У вас очень измученный вид. Что с Вами?

Сон был слишком реальным.

– Нет, я не больна… мальчик… Дэнни. Он болен там, наверху. – Бессвязно мямлила я.

– Но почему Вы здесь сидите? Здесь холодно, Вы вся застыли.

– Нам нужно позвонить и вызвать доктора. – Наконец очнулась я ото сна.

Это действительно был мистер Стоккер. Он сказал, что сейчас придет. Через несколько минут он действительно пришел с заспанным дежурным. Они разговаривали, поднимались к больному, звонили по телефону, все это было как в тумане. Они часто упоминали в разговоре мистера Уилсона. Я догадалась, что это имя доктора. Я не знала, могу ли я уже пойти к себе в номер или нет. Словно прочтя мои мысли мистер Стоккер подошел к мне:

– Мисс Салливан, Вам нельзя здесь более оставаться, Вы рискуете заболеть сами, немедленно ступайте к себе. Через пару минут я принесу вам горячий напиток, чтобы Вы согрелись.

Помню, что в силу усталости меня нисколько не поразила та манера, с которой он разговаривал с портье и мной, меня даже не удивило и то, что в шесть утра мне волшебным образом принесут напиток, хотя на самом деле должно было бы вызвать недоумение или хотя бы любопытство.

Только с трудом поднявшись на свой этаж и сев на кровать, я почувствовала, что действительно очень замерзла и никак не могла справиться с дрожью. По коридору прошлись тяжелыми шагами. Сначала шаги стихли, затем вернулись. Я выглянула в коридор – это был Стоккер.

– Простите, я не знал, какой Ваш номер. Держите, я принес Вам чай с молоком.

– Благодарю Вас. Скажите, как мальчик? Доктор сможет приехать?

– Вы знаете, мы так всех разбудим, если Вы не против, давайте зайдем к Вам.

Я смешалась, неуверенно посмотрев на него.

– Я не знаю, удобно ли это, – промолвила я.

В его глазах я увидела лишь усталое раздражение от моих слов. Конечно, как это ни было грустно признавать для меня, мы были только два товарища по несчастью и лишь это нас объединяло на тот момент. Было довольно глупо с моей стороны считать, что ко мне относятся как к добыче и строить из себя кокетку. Только теперь я заметила, что на его лицо тоже легла тень усталости, недосыпа и озабоченности.

– Да, разумеется, – уступила я, впуская его в комнату. У кровати стоял единственный стул.

– Присаживайтесь.

– Нет-нет, я не могу. Что касается мальчика, то доктор сделает все возможное, чтобы добраться до него как можно скорее. Однако он находится в десяти милях отсюда и вследствие снегопада может задержаться на непредвиденный срок.

– Но как Вы думаете, это очень опасно для Дэнни?

– К сожалению, я не врач. Ему дали жаропонижающее из гостиничной аптечки. Скажите, как Вы себя чувствуете. Вы не больны? У Вас очень бледный вид.

– Нет, кажется, нет. Я плохо спала из-за метели и заснула только под утро.

Мы оба посмотрели в окно. Снегопад уже закончился.

– Как вы думаете, рабочие уже вышли расчищать пути?

– Да, но поезд отправится не раньше девяти. Пенни, Вам лучше поспать еще часа два.

– Откуда Вы знаете, что не раньше девяти?

Он что-то уклончиво пробормотал о портье.

– Ах, боже мой! Но как же Дэнни? Ведь он не может ехать в таком состоянии теперь! – спохватилась я.

Мистер Стоккер задумчиво кивнул.

Мы говорили очень тихо и узкие стены комнаты словно подталкивали нас друг к другу. Однако я чувствовала, что это совсем иной разговор, далеко не такой интимный, нежели разговор в каминной, вопреки обстановке. Уверяю вас, в той близости не было и толики пошлости. Теперь он говорил со мной не как с женщиной, а как с большим ребенком.

– Что ж, мне пора, попробуйте заснуть. До свидания, Пенни.

– Да-да, конечно. Спасибо за Вашу любезность, мистер Стоккер. Всего доброго.

За ним закрылась дверь, и я моментально провалилась в сон, повалившись на кровать прямо в платье.

***

В девять утра ко мне постучался коридорный и сообщил через дверь, что поезд через час отходит.

В зеркале я обнаружила отвратительные синяки под глазами и распухшие губы. Не помогло даже умывание ледяной водой. «Неудивительно, что мой милый незнакомец так старался как можно скорее отделаться от меня», – удрученно думала я.

Свое единственное приличное шерстяное платье я измяла ночью, заснув прямо в нем. Второе платье, которое я взяла с собой, было сшито из хлопчатобумажной шотландки и, конечно же не подходило к выдавшимся погодным условиям. Ну и наконец, траурное черное платье. В задумчивости я разглядывала себя в траурном платье в зеркале. Конечно же, пить кофе я не пошла, мне было жаль денег.