Читать книгу Химия любви - Саша Тагул - Страница 8

…И вот я получила его первое письмо. Он его потом много раз вспоминал. А я не хочу. Потому что тогда он был (видимо, как всегда, или почти всегда) прав. А я его не послушалась, не захотела даже вчитываться в те строки.

В том письме он писал очевидное, а потом – вывод, что-то вроде такого: «Мы не должны поддерживать отношения, потому что:

– разница в возрасте;

– иногда забываю застегивать «молнию» на брюках;

– во сне я храплю, Или даже, наверное, пукаю;

– у меня была серьезная операция (хотя за последние 10 лет у меня был один больничный).

Поначалу я подумала: какая чушь. Собачья!

Потом призадумалась. У меня же есть Коля – мой верный, любимый, любящий прораб. Вахтовик. Мой ровесник. Сто лет обивает пороги. Партия выгодная. Но скучная. Я помню покойного отца – работа на работе, работа вечером дома, несколько часов сна. И все. И что? Я не хочу жить так. Не хочу.

Не хочу.

Мне понравился Он. И все на этом.

…Но все же я призадумалась. Тем более, что у меня мама, которой я… не то чтобы боялась, а… А если по правде – то боялась. Пятнадцать лет назад умер папа. Мама закаменела – до сих пор. Сосредоточилась на демонстративной памяти об отце и на демонстративной заботе обо мне. Узурпатор. Не хочет меня терять… Я ее люблю и ненавижу одновременно. Ну, как ей могу сказать, что мой возлюбленный, мой мужчина, которого я хочу видеть в качестве мужа (а в тот момент оттенки этого простого и естественного желания уже проявились) – этот человек ее ровесник?..

…Ну, а дальше все слилось в один сплошной поток, фейерверк встреч, поездок, расставаний.

Мы писали письма друг другу.

Звонили.

Он прилетал ко мне в Горный один на своей машине.

Потом по служебной с сослуживцами в командировку.

Потом – опять один.

Я купалась в ситуации, надувала щеки от гордости: у меня двое мужчин. Одного люблю сильно-сильно. А второй тоже неплох. К тому же, один из них женат. Значит, я победила ее. Может, это и не совсем хорошо в этом признаваться, но в этой ситуации я чувствовала себя уютно.

Да что там говорить: со своей совестью я жила в ладах.

После того как он перешагнул для себя какой-то барьер (наверное, с моей помощью), он стал вести себя по-другому. Он сказал мне:

– Поверь, знаю: чувства должны постоянно чем-то поддерживаться. Подпитываться. Иначе им – смерть. Я – далеко от тебя. Поэтому буду цеплять тебя всем, чему смогу, чем сумею.

Он сумел.

Он стал писать. Письма – откровенные, серьезные, доверительные. Я с такой глубиной не сталкивалась, и мне было лестно. А значит – интересно.

Но мне было важно слышать его голос – искренний, взволнованный, будоражащий… Но он звонил редко – и это тоже меня заводило.

Однажды у нас состоялся такой разговор:

– Звоню из гаража. С чужого телефона – мой просматривают домашние. Что делаешь?

– Домой иду.

– Одна?

– Да.

– А как одета?

– В плаще.

– А в какой руке трубку держишь?

– В левой.

– А правая рука свободна?

– Да.

– А ты в юбке или брюках?

– В брюках.

– А ты можешь правую руку запустить в трусики и…

– …Ты что! Я – на остановке.

– А ты можешь отойти в сторону?

– Да.

– Так отойди!

– Отошла.

– Где рука?

– Там…

– А где моя рука?

– Не знаю…

– И все же?

– Там…

– А что она держит?

– Не знаю…

– А все же?

– Ну…

– А все же?..

– Ну, пенис.

– Не говори так. Говори: он. Или – член.

…Потом мы стали свои вещи называть своими именами. Употребляли те слова, которые поллюционирующие подростки на заборах пишут. Это нас не коробило. Это нас волновало. И сближало. Но об этом – позже.

А в те дни меня не отпускала – и до самого расставания навсегда – песня:

А потом я решила, что, пожалуй, он был прав, когда в первом письме (а потом их были десятки, сотни с обеих сторон!) говорил о бесперспективности наших отношений. Тем более что приехал на межвахтовый отдых Коля.

Я его не оттолкнула. Даже обнадежила. Мы были вместе несколько дней. Коля больше молчал, хотя я знала, что он хочет узнать. Мы ходили подолгу по вечернему городу. Наши шаги звучали синхронно, синхронно ночью двигались наши тела. И смотрелись вместе, рядом мы неплохо.

Я видела, что Коля уважает меня, доверяет, пытается оказывать нестандартные (по его взглядам) знаки внимания – делая подарки; выбрать для меня что-то, представляю, было для него мученьем. Я мало думала о его внутреннем мире (чаще всего он молчал или говорил о ригелях и фундаментах), хотя то, что человек он хороший, положительный, было вне всякого сомнения. Вне всякого сомнения он будет хорошим хозяином, мужем, отцом. Наверное, он любил меня, хотя про его сердце и чувства я ничего не знала. Но по-своему мне было с ним комфортно. Иногда. А про завтра, которое неминуемо наступает завтра, я и не думала.

Следом пришел он. Мы встретились в абсолютно пустой квартире, которой предстояли долгие месяцы ремонта.

Я вымыла часть комнаты, нашла какую-то посуду для выпивки и еды – все это поместила на пол, на газету. И мы сидели на полу.

Я сказала:

– Ничего не надо, ничего не будет…

Он ничего не понял, но что-то почувствовал.

В результате вышел дурацкий компромисс: он разделся до пояса, меня раздел до пояса… И так мы ели, пили, разговаривали, прижимались друг к другу, целомудренно целовались, он трогал мои груди, соски…Но крепость не сдалась. Моя совесть осталась чистой. Хотя про Колю ему ничего не сказала: смалодушничала, потому что сама для себя окончательно ничего не решила.

В три ночи он отвез меня домой, к маме – я ему сказала, что у нас не принято не ночевать дома. И улетел в Бийск на своей «Вольво» – там у него были дела.

И нет бы нам том и остановиться – недоговоренность, двусмысленность, взаимное притяжение позволили, заставили нас звонить друг другу, писать письма – на тот момент еще осторожные.

Потом он уехал в Париж в командировку. Каждый день отправлял по письму. Иногда я получала по три-четыре в день – накапливались. А я думала. Взвешивала.

По возвращении – позвонил сразу. И в разговоре мы оба поняли – нам не быть вместе. (Ведь он, думаю, тоже многое думал. Наверное, он что-то почувствовал двойственное во мне.) Таков был не текст, а подтекст.

И он приехал сразу же:

– Надо поговорить, – сказал Он сразу же после первого объятия и поцелуя.

– Да, конечно, – сказал я. – Но сейчас я на работе. Чуть позже, ладно?

– Ладно, – сказал Он охотно и улыбнулся. Так, что у меня сердце упало в живот.

Вечером этого дня мы поехали компанией в Аю выпить вина, кофе, потанцевать.

Жаркую ночь мы провели с Ним в частной гостинице.

А наутро, проснувшись, сходив вместе в душ, потом – в постель, потом позавтракав, я спросила:

– Надо поговорить.

– Да, – сказал он. – Мы должны расстаться. Ты знаешь.

– Да, – сказала я. – Но скажи, почему распадаются семьи? Какие ошибки совершают муж и жена? Чего надо бояться?.. (Тогда я думала о Коля.)

…Было тепло, окно открыто, солнце через цветные шторы причудливо сплело орнамент на нашей постели, на наших телах. Я лежала у него на груди, гладила волосы, а он с серьезным видом долго, умно и подробно отвечал на мой вопрос. До того долго, умно и подробно, что я заснула.

Когда проснулась – встретила его вопросительный взгляд.

– Да, – сказал я. – Пора.

Он был честен и не предложил мне связь без будущего.

И он уехал.

Навсегда.

Так он думал.

И я так думала.

* * *

«… Если б ты знала хотя бы десятую часть того, что я преодолеваю на пути к тебе, нам, ты бы зауважала меня сильно-сильно. Мои силы на исходе, но, надеюсь, и испытания вот-вот закончатся. Хотя… Вот анекдот-притча: мужик падает в колодец, боится погибнуть. Упал. Не разбился. Вздохнул: слава Богу, на твердом стою. И тут снизу постучали…

До сих пор мы не сделали крупных ошибок и дальше не седлаем, потому что нам небеса помогают – потому что у нас есть то, что делает нас сильными: любовь.

Я старше тебя, опытнее, знаю, что любовный угар со временем уменьшается. Но у нас есть другие преимущества: твоя искренность, моя искренность, мой опыт жизни. И это – залог нашего счастья.

…Я мог бы написать тебе сто и больше хулиганских писем, но что-то меня тормозит. Хотя то, что у нас происходило, и то, как и что ты пишешь про Нее и Его, – это все то, о чем я мечтал всю жизнь и чего у меня не было никогда.

…А залог нашего семейного благополучия в том, что я буду тебе мужем, любовником, братом, отцом… Буду тебе всегда ноги мыть и эту воду пить…»

* * *

«Сегодня отправил письмо, потом пытался с тобой поговорить по телефону (помехи были), потом ты позвонила – я не мог говорить, полный кабинет народу, Елена здесь же… Я, наверное, скоро сдохну от всего этого. А если серьезно: сколько веревочке не виться – конец скоро будет. Только каким он будет?.. Но в любом случае: двойная жизнь не для меня. И не для тебя. То есть не для нас.

…Вчера получил от тебя два письма. Сегодня пойду их перечитывать. А сейчас наберусь духу и напишу хулиганское письмо – ты ж мне вчера разрешила (кстати, лишний раз это докажет, что я – неправильный, ненормальный человек). С такими молодыми, юными женщинами (как ты, например) водиться совсем не стоит. Тем более – любить. И тем более писать нежные любовные письма.

And so (итак): во-первых, моя ладонь, моя рука до сих пор помнит твою растаявшую от удовольствия грудь, когда мы в такси ехали с Аи (Лариса тогда сидела впереди) – это было неописуемое блаженство.

Во-вторых, (или во-первых – по хронологии) я не могу забыть последних минут прощания на вокзале во время нашего первого свидания в Бийске, когда ты в машине на заднем сиденье сделала то, что сделала.

В-третьих, когда захожу в ванную, смотрю на Него и говорю: «Поди соскучился по миленькой наезднице, по Ней?» Он тут же делает стойку и ведет себя как дубина-дубиной, то есть торчит тупо и несгибаемо, как бы говоря: «Не то слово, как я по Ней соскучился! И по рукам миленькой наездницы. И по ее губам. Как же мне хочется, чтобы и меня, и все остальное мое хозяйство приласкала миленькая наездница. Чтобы потом, в разлуке, помнить ее так, как ее ладонь, помнить ее грудь…» Я сжимаю Его крепко ладонью, обнажаю (до боли) головку и строго так спрашиваю: «И что же Ты предлагаешь?» А он мне: «А помнишь последние минуты в гостинице, когда ты вместе с милой наездницей сглупили, решив расстаться навсегда – в Горном дело было: вы с ней лежали рядом, и ты терзал меня, а она – ее?.. И тогда я вместе с ней – в смысле одновременно – испытал блаженство».

«И что? – продолжаю я допрос. – Ведь миленькой наездницы и ее клитора нет рядом. Что ты предлагаешь?» А Он: «А ты ж помнишь все-все. Если это так, – а я знаю, что точно так, – то закрой глаза, вспомни, представь наездницу, Ее и все остальное. И сделай мне хорошо. Понеслись?..»

…Как бы я хотел, чтобы ты, моя дорогая Карина, вела бы такой же диалог с Ней.

Полагаю, что ты меня не осудишь за эти строчки, так как за ними ничего, кроме любви, нежности и уважения (трепетного), ничего не кроется.

Про домашние и рабочие дела не буду писать, все – при встрече, так как все сложно и отвратительно. Честно сказать, не знаю, как и чем это все закончится…»