Читать книгу Домашний рай - Савелий Новодачный - Страница 9

Похороны. Хоронят преферансиста, умершего от инфаркта после

паровоза на мизере. В первых рядах процессии – друзья в чёрном,

скорбная музыка, все молчат и смотрят под ноги. Один тихонько

трогает другого за рукав: «слушай, что я подумал, если бы мы

тогда зашли с червей, то он бы взял не четыре, а шесть взяток!»

Второй: «Да перестань ты, и так хорошо получилось…»

Анекдот про преферансистов

Ира предпочла бы, чтобы у нее муж был

знаменитым физиком, но… с моей «зарплатой»

В. Желязняков («Партизан»)

Не все физтехи, подобно Семену Веснику, видели себя в науке. С запада подули ветры, доносящие сладкий запах разрешенной травки, наркотиков потяжелее; дипломаты, артисты, моряки дальнего плавания привозили журналы с красотками и плейбоями, разряженными в красивые блузки, рубашки и, наконец, предмет вожделения многих советских юношей и девушек – фирменные джинсы.

Бывший второкурсник Виктор Мохов попался на этом. Подробности печальной истории рассказал ему всезнающий Славик Замазкин. Он же поведал, что Витю сбил с панталыка старшекурсник Батон.

«Это Брежнев во всем виноват. У него же принцип такой по жизни был «Живи сам и давай жить другим». Вот и додавался, развел спекуляцию. А корни – еще с фестиваля молодежи и студентов в 1957 году. Тогда ведь в СССР иностранцев запустили… Ну, так вот, Витька с Батоном сдружился на свою голову. Вместе ездили в «Молодежный», у иностранцев матрешки да ушанки на джинсы и футболки меняли, а потом в комиссионках и других людных местах продавали. В ГУМе мафия однажды их отловила, от наглости офигела, Витьке поджопников надавали. Но все равно, он довольный ходил, выеживался, смотрите, как жить надо. У них даже свой секс-клуб был. Но в один прекрасный, а точнее, совсем наоборот, день, опера их накрыли. Батон, гад, артистично так в обморок упал, на Скорой увезли, а Витек выкручивался один, но Батона не сдал. За связь с иностранцами Витька и выпиздели из института. Причем, они же совсем мелочами промышляли. Витек рассказывал, что в той же гостинице «Молодежная» простые официанты меняют черную икру на пальто, плащи, сапоги. И навар у них, сам представляешь, какой. У них там все прикормлены, а вот мелкая сошка за все отдувается, отчетность ведь надо показывать».

Вот в эту самую гостиницу «Молодежная», расположенную возле Останкинской телебашни и ВДНХ, где Витька Мохов, сейчас служащий в рядах Советской Армии, вступал в запрещенный контакт с иностранцами, покупая у них шмотки, сигареты и жвачку, и направлялся Нахимов. Он отлично понимал, почему Батон и Витька избрали для своих делишек именно гостиницу «Молодежная». Она располагалась недалеко от станции Окружная, куда легко можно добраться на электричке из Долгопрудного. Скорее всего, по той же причине избрал ее и Евгений Бирюков. Но он использовал гостиницу не для фарцовки, а для игры в карты.

Преферанс, он же «пулька», пользовался огромной популярностью в среде физтехов. Не зря и строчки такие появились «Все, что должен знать физтех – Метрополь, марьяж, теормех! Кто не знает, кто не понимает – пара!» Многие бессонные ночи проводили студенты, расписывая «пульку». В ней, как и в любой карточной игре, заложен элемент случайности, но тот, кто хорошо считает и обладает прекрасной зрительной памятью, имеет все шансы при любом раскладе побеждать. Евгений Бирюков был именно таким игроком. Ему везло, потому что он обладал феноменальной памятью. Что до счета, и в этом природа его не обделила. Бирюкову быстро надоела игра с собратьями-студентами, потому что игра здесь шла мелочная, по десяти копеек за взятку. Да и грешно ему казалось обдирать как липку физтехов. По этой причине со временем он начал искать денежных дяденек, любящих перекинуться в картишки.

Таким вот образом картежная судьба и закинула его в знаменитую гостиницу «Молодежная». Само здание, состоящее из трех двадцатичетырехэтажных зданий в форме трилистника, конечно, не могло соперничать по высоте с Останкинской башней, но тоже было заметно издалека. Архитектор задумал так, что с разных расстояний и сторон света оно воспринимается по-разному, и темно-синий цвет, по задумке, мягко переходил в цвета неба. Еще свежая в памяти советских людей Московская Олимпиада 1980 года нашла отражение в деревянной фигуре Мишки, улетевшего на воздушном шаре со стадиона «Лужники» в день ее закрытия. Зимой на госэкзамене по физике на физтехе в одном из вариантов фигурировала задачка именно про летающего медведя, что вызвало невольную улыбку студентов.

Нахимов раньше никогда не бывал в гостинице, знал только, что она недалеко от метро «ВДНХ», поэтому отправился туда на метро, держа пакет с аккуратно вложенными вымпелами и грамотами Семена, а оттуда уже добрался до места назначения.

На подходе к гостинице он увидел пару мальчиков, примерно, шестого класса. Они подбежали к солидному мужчине, судя по одежде и поведению, иностранцу. Вполне возможно, что это был инженер из немецкой или английской компании по изготовлению каких-нибудь кнопочных телефонов. Дети, издали показывая блестящие значки, начали знаками требовать жвачку. Бизнесмену явно стало весело. Он улыбался во весь рот, демонстрируя набор белых гладких зубов, в голубых глазах засверкали огоньки. «Бесплатный цирк, да и только, – такие мысли по всей видимости приходили ему в капиталистическую башку, – туземцы, в первый раз видящие чуингам!» Иностранец с интересом взял в руки значки и начал рассматривать. Нахимов знал, что с валютой никто не связывался, поскольку это была расстрельная статья. А вот такой бартер получил очень широкое хождение. Особенно в крупных и портовых городах, куда заезжали иностранцы. С негодованием он отверг пионерские значки стоимостью в десять копеек, все-таки, видать, был опытный бизнесмен, не в первый раз бывавший в стране победившего социализма. А вот значок «Вперед к победе коммунизма» с Лениным в анфас в центре его почему-то привлек. Вынув из кармана пару пакетиков жевательной резинки, иностранец протянул их мальчикам. Те быстро схватили жвачку и, оглядываясь по сторонам, – нет ли поблизости милиционера, – испарились.

По словам Витьки Мохова, прожженные иностранцы в свою очередь гонялись за фотоаппаратом «Зенит-Е». В советских магазинах он стоил сто рублей, а фарцовщики толкали его за пятьдесят долларов, то есть крайне дешево для зарубежных гостей. То же самое касалось и знаменитых «Командирских» часов, прямо таки вырываемых из рук фарцовщиков. Для иностранцев это были выгодные сделки, поскольку в отведенных для них валютных магазинах «Березка» все стоило гораздо дороже. В общем, торговали всем, что представляло интерес: от матрешек до водки «Столичная», от черной икры до картин художников, истинную стоимость которых могли оценить только специалисты, порой шокированные тем, что подлинниые шедевры уходят за ящик дешевого алкоголя…

Нахимов еще не знал, как он сумеет проникнуть в гостиницу. Пропускная система царила везде. Пропуск требовали в «Граните», в институте, хотя знакомые вахтеры пускали и без него, в общежитии, но и там тебя знали, как облупленного, и не заморачивались излишним формализмом. А вот для входа в гостиницу «Молодежная», в которой проживали иностранцы, проникнуть казалось очень сложным. Даже заселиться туда, имея московскую или подмосковную прописку выглядело проблематично. Конечно, фактор красной, а в худшем для посетителя случае, фиолетовой бумажки номиналом в двадцать пять рублей, срабатывал, но и в этом нужна была крайняя осторожность. Администраторы таких тепленьких местечек, как гостиница, предпочитали лишний раз не рисковать.

Он поднялся по ступенькам и нерешительно вошел в массивную дверь, невольно взглянув на веселую мордашку Олимпийского Мишки. Оглядевшись по сторонам в просторном холле, увидел стойку с администратором, сидящей под часами, показывающими время в столицах стран. Странно выглядели названия Лондон, Нью-Йорк, Париж, Берлин, – словно из неведомого, потустороннего мира.

Вестибюль смотрелся празднично, имел высокий потолок, а на стене располагалось огромное панно. Широкой толпой шли молодые люди разных национальностей, держась за руки, демонстрируя единение, интернационализм и солидарность трудящихся. Фасад любого здания или общества всегда такой вот, праздничный, а копнешь глубже, и найдешь мелкого фарцовщика, меняющего значки на жвачку, или еще того хуже. Такие мысли роились в мозгу Нахимова, потому что и сам он шел не на симпозиум молодых ученых, обсуждающих проблемы ускорения заряженных частиц в синхрофазотроне, а на картежную игру, не продвигающую, словно молодежь на панно, мир к идеалам добра, а, наоборот, подстегивающую самые низменные инстинкты, пришедшие из глубины веков, может быть, из первобытных пещер, когда люди, деля самый лакомый кусок добычи, бросали жребий. Есть грабители с большой дороги, отнимающие деньги и драгоценности у прохожих с помощью револьвера, дубинки или кулака. Но это самый низший пилотаж. Истинные виртуозы своего дела используют для отъема маленькие разрисованные лощенные кусочки бумаги, нарезанные типографскими станками. Разновидностей игр на этих бумажках сотни и сотни, это может быть покер, преферанс, «тысяча», бура или всем известный «дурак», только одним названием производящий впечатление простейшей игры, но таковой абсолютно не являющийся.

На входе гостиницы, как у каждого уважающего себя заведения, стоял высокий помпезный швейцар в красивом мундире с галунами. В глазах его читалось презрение, потому что перед ним предстал обыкновенный советский человек в непрезентабельной одежде, простейшее насекомое – студент. Александр вспомнил, как в этих случаях действовал третьекурсник Вася Тищенко. Когда они с товарищами решили погулять после получения стипендии, то избрали местом отдохновения «Метрополь». Вход им преградил такой же цербер. Вася вытащил из кармана деньги, вытянул из пачки банкнот мятый рубль, плюнул на него и прилепил ошеломленному швейцару на лоб. Цербер решил не связываться с таким наглецом, тем более что Вася обладал огромными габаритами и внушал опасение. Между тем сам сообразительный и быстро думающий Вася по части учебы числился на самом хорошем счету. Он единственный, кто зажигал на скучных комсомольских собраниях, своим баском подающий язвительные и остроумные реплики, от которых все валялись на полу.

К счастью, это был не ресторан, а гостиница, поэтому швейцар лишь просто посторонился и, повернувшись, проследил маршрут необычного гостя.

Администратором «Молодежной» являлась миловидная приветливая женщина лет тридцати пяти-сорока Людмила Ивановна Григорьева, с короткой прической и не бросающимся в глаза макияжем. Приветливость приятно поразила Нахимова, готового к резким словам типа: «Молодой человек, что вы здесь делаете, с какой целью пожаловали?!» Видимо, общение с иностранцами накладывало свой отпечаток даже на суровые лица важных администраторов.

Александр в пиджаке и брюках фабрики «Большевичка» и с пакетом из киоска явно не походил на сына богатенького иностранца, а тем паче на командировочного. Во-первых, не каждый командировочный сунется в такую гостиницу, тем более без соответствующей брони, а во-вторых, у него в руках не было никакого заветного чемоданчика с парой белья и зубной щеткой. Сколько бы раз судьба не заводила Нахимова в гостиницы, его всегда встречала надпись «Мест нет». Ну что ты будешь делать! Только опытные командировочные волки находили потайные лазейки во взяточно-бюрократическом частоколе.

Поэтому симпатичная женщина задала единственно правильный в данной ситуации вопрос:

– Молодой человек, вы к кому?

Нахимов улыбнулся во весь рот, пытаясь обаянием покорить строгую блюстительницу нравов и порядков «Молодежной».

– Я в триста пятнадцатую комнату.

При этих словах выражение лица женщины изменилось, словно из радио в одиннадцать часов вместо производственной гимнастики вдруг заиграли гимн Соединенных Штатов Америки. Она еще раз смерила взглядом студента, недоверчиво покачала головой, но сказала:

– В триста пятнадцатый номер? Давайте паспорт.

Хорошо, что он у него имелся. Вообще-то Нахимов никак не ожидал, что красный молоткастый и серпастый понадобится где-то еще, кроме отдела кадров или бухгалтерии, поэтому страшно довольный приятному совпадению, протянул его ей.

Людмила Ивановна тщательно изучила паспорт, несколько раз глядя на Нахимова и на фото, затем заглянула на последние страницы, отыскала место прописки.

– Значит, в настоящее время проживаете в Долгопрудном?

– Точно так.

– Ну что ж, Александр, проходите, – администратор записала в журнал время его прихода, одновременно показывая посетителю направление, по которому он должен двигаться.

«Не за фарцовщика ли она меня приняла случайно», – помнилось Нахимову, но сейчас было не до размышлений. Сердце его забилось чаще, потому что о нравах картежного мира, близкого к бандитскому, он был хорошо наслышан.

Александр вошел в новенький лифт, сверкающий чистотой, в выгодную сторону отличающийся от собратьев из московских многоэтажек, где шальные от безнаказанности школьники поджигают зажигалкой круглые кнопки с номерами этажей.

Нахимов отразился в зеркале лифта и машинально поправил воротничок рубашки, вылезшей за воротник пиджака. «Что ж, можно было выглядеть и импозантней». Не случись беда с Семеном, он так бы и ходил на лекции да семинары, где его облачение выглядело и благопристойно, и соответственно обстановке. Выйдя с лифтовой площадки, он прошел к длинному коридору, взглянул на прямоугольную надпись с указателем и двинулся к нужному номеру.

Чем ближе подходил, тем сильнее стучало сердце. «Надо успокоиться», – велел себе Нахимов. Тем более там знакомый, товарищ Семена, хотя странный и непредсказуемый. Он постучался. Никто не открыл. Нахимов постучал еще громче.

Наконец дверь приоткрылась, и в его ноздри ударил смешанный и незнакомый запах вина, табака и еще какой-то сладкий, возможно, «травки».

– Ты кто такой? – с мягким акцентом спросил хозяин, одетый по-домашнему, в цветастом халате и тапочках. Он улыбался, но черные глаза его смотрели пристально и оценивающе, и во всем облике читались основательность и степенность уважаемого людьми человека.

– Я к Евгению, – ответил Нахимов.

– А у нас здесь что, комната для свиданий или встреч, да? – нарочито удивился тот. Но затем засмеялся, хлопнул Александра по плечу и велел заходить.

Номер гостиницы сверкал непривычной роскошью и соответствовал всему антуражу гостиницы: новенькие шкафы, сверкающая люстра, в приоткрытой двери ванны блистали никелем краны рукомойника, на полу лежал коврик с простенькими цветочками, зато на стене висели картины в духе модного сюрреализма, – с зигзагами молний на фоне изломанных фигур. Но Нахимову некогда было изучать интерьер комнаты, его внимание привлекли обитатели. На Евгения Бирюкова он бросил мимолетный взгляд, хотя его удивило то, что тот вместо обычных джинсов и рубашки, одет в дорогой, блистающий новизной импортный костюм, который, впрочем, в пылу игры уже давно висел на спинке стула. Кроме того, Женя обзавелся щетиной, шедшей ему и делавшей похожей на бывалого шкипера, метающего карты в кубрике корабля.

Большее внимание Нахимова привлекли двое других. Один из них, тот, кто открыл дверь, явно претендовал на роль лидера компании, и по праву, по всей видимости, хозяина номера, и по властным поводкам уверенного в себе человека. Второй был совсем молодой человек лет тридцати с мощным торсом, мускулистыми руками, но неожиданно тоненькими усиками на красивом горбоносом лице.

Бирюков едва поздоровался с Нахимовым, нисколько не удивленный его появлением, но разговор начинать не торопился, полностью углубленный в карты, которые держал компактным веером, где одна карта практически накрывала другую, чтоб не дай Бог, не подсмотрели соперники. Сощурив глаза, он впился в свой драгоценный веер, просчитывая комбинации и ожидая очередного хода.

Затем, как будто вспомнив о приличиях, пробормотал:

– Дато, Гия, это… мой друг Александр.

Дато, хозяин номера, в начале с подозрением относившийся к новому человеку, успокоился и тут же налил в стакан вино из пузатой бутылки, оплетенной лозой.

– Сандро, попробуй домашнее вино. В Москве такого не найдешь, отвечаю! Слушай, что за пластырь у тебя на голове? Ударился, да? Ничего, ничего, шрамы украшают мужчину! Ты знаешь, у нас, грузин, друг моего друга мой друг, чувствуй себя как дома, бери, что хочешь, виноград есть, персики, чурчхела. Хочешь, в ресторан позвоню, шашлык-машлык принесут?

Нахимов испуганно замахал руками.

– Нет, что вы, Дато, ничего не надо.

Он опять взглянул на Бирюкова, но тот даже на миг боялся выпустить из рук карты и отвлечься.

Дато с виноватым видом сказал:

– У нас тут игра крупная идет, так что ты подожди, мы сейчас доиграем, потом разговаривать будем.

Нахимов отошел и сел на диванчик, симметрично окруженный двумя одинаковыми высокими торшерами с бежевыми абажурами. Через открытый проем он видел другую комнату, где имелась широкая кровать, аккуратно заправленная увесистым покрывалом, на котором возвышалась куча подушек в белоснежных наволочках.

Вино, фрукты, чурчхела стояли на низеньком круглом столике, а троица располагалась за другим, большим, полностью освобожденным от всего лишнего. На выглаженной чистой скатерти уже виднелись следы пепла от сигарет, окурки от которых покоились в пепельнице из мельхиора. В середине стола лежал лист бумаги, где игроки вели подсчет очков. Бирюков пробурчал что-то невразумительное, но Нахимов понял его слова, потому что тот воспроизвел старую фольклорную шутку «Если гора не идет к Дато, надо обложить его вистами».

Правила игры в преферанс Нахимов знал. Их показал ему еще в первом семестре сосед по комнате Кирилл Зорин, только вступающий на скользкую дорожку азарта и потрясений. Обучал он своих сожителей из корыстных целей, – ему требовалась практика для серьезной игры на деньги. Зорин любил анекдот про канделябры, и всегда, когда игра достигала апогея, подкручивал маленькие усики и весело кричал: «Я несу пичку, и покойничек несет пичку. Я несу пичку, и покойничек несет пичку… Да канделябром его за это!»

Причину необщительности Бирюкова Александр быстро понял. У него в горе оказалось записано больше всех, и вистов он набрал очень мало. Преферанс хоть и поддается теории вероятности, но иногда именно на тебе кривая распределения отыгрывается очень жестоко. Без фарта, как оказалось, и тут не обойтись.

Дато же благодушествовал, не торопил с ходом Евгения, обмениваясь незначительными репликами с Гией. По условиям кодекса игры по-грузински не говорили, во избежание обвинений в сговоре.

Гия тоже повеселел. Бирюков раздумывал, пасовать или сыграть «шесть пик». Александр слышал, как двое игроков спасовали, но Евгений все никак не мог определиться. Беда могла произойти от расклада, и у одного из вистующих могло оказаться сразу четыре козыря. Оттого и присказка возникла «Нет повести печальней в целом мире, чем козыри – четыре на четыре».

Наконец, Евгений решился и, по всей вероятности, бросив мысленно монету в качестве жребия, глухо промолвил: «Шесть пик!»

Дато с той же веселой ухмылкой спросил Нахимова:

– Слышал анекдот про Сталинград?

Александр вопросительно поднял брови.

– Приезжает турист на машине в Тбилиси. Правила нарушил. Ну, гаишник его останавливает, беседу заводит, уже подружились, считай. «А ты откуда приехал, дорогой?» «Из Волгограда». Гаишник достает дырокол «Сталинград! Сталинград! Сталинград!»

Гия, несколько красуясь, поправил элегантно уложенную прическу и удовлетворенно покивал головой: ему тоже явно нравился анекдот. Бирюков счел нужным пояснить младшему товарищу:

– «Сталинград» – такой термин. Когда обязательно вистуешь при шести пик.

Нахимов знал об этом правиле, только не слышал, чтоб Кирилл Зорин так его называл. Видимо, в этой игре имеется еще куча неизвестных для него терминов и ситуаций. Ну и ладно, подождем, вроде пока никто не выгоняет, посмотрим на происходящее.

Вскрыли две карты прикупа. Бирюков сидел спиной к Александру, и он увидел, как слегка дернулись и опустились его плечи. Похоже, Евгений чересчур понадеялся на эти две дополнительные карты, с помощью которых коварный бог карт играет со своими адептами. Там лежали семерка и восьмерка, и Александр увидел, что именно эти карты Бирюков и сбросил.

По всей видимости, пики легли у вистующих согласно печальной повести, где козыри четыре на четыре. То есть из восьми пик: туза, короля, дамы, валета, десятки, девятки, восьмерки и семерки Гие выпали четыре, и из них одна – не самая мелкая. Поэтому Гия, мелодично напевая, забрал инициативу в свои руки, и они на пару с Дато взяли не положенных четыре взятки, а все шесть. Таким образом, Евгений остался «без двух».

Ему еще добавили в гору, а Дато и Гия вписали на несчастного Бирюкова в «пулю» по три виста каждый. Евгений походил на таракана, раздавленного тапком безжалостной домохозяйки.

Они еще скинули по несколько раз, где Дато с Гией по очереди выиграли свои заказы, первый – семерную на крестях, а Гия – восьмерную на бубях.

Здесь Дато не забыл ввернуть извечную шутку: «Нет бубей, нет бубей… Нет бубей, хоть хером бей».

Игра неожиданно закончилась, все дошли до верха, и Гия начал подсчет. Дато разливал вино, а Бирюков меланхолично наблюдал за тем, как подводится плачевный итог его сегодняшней игры. Он проиграл двести вистов. Учитывая, что играли по два рубля за вист, то ему придется раскошелиться еще на четыреста рублей.

Евгений нехотя запустил руку во внутренний карман светло-коричневого костюма, так поразившего Нахимова, и вытащил пачку двадцатипятирублевых банкнот.

Если бы вождь мирового пролетариата, изображенный на них, вдруг узрел, что марксова формула «деньги-товар-деньги» небрежно заменена на «деньги-преферанс-деньги», то наверняка содрогнулся бы в своем гранитном Мавзолее.

Небрежным жестом Евгений засунул руку в другой карман, и выражение его лица переменилось, чуть быстрее рука нырнула в боковой карман. Пусто. Его счастье, что хватило денег, чтобы расплатиться за проигрыш. Нахимов не решался спросить, сколько же в итоге проиграл несчастный парень. Судя по количеству окурков и пустых бутылок вина, они расписали не одну пульку.

С одной стороны, Нахимов почувствовал некое облегчение. Наконец-то все закончилось, и теперь они с Бирюковым выйдут и смогут поговорить о Семене и его последнем дне.

– Вах, Женя, не повезло тебе, – поцокал языком Дато и, увидев, что вино закончилось, поднял трубку телефона и, дождавшись ответа, сказал:

– Слушай, дорогой, в триста пятнадцатый прошу штук пять бутылок вина «Киндзмараули», корзинку фруктов-мруктов и восемь шашлыков из баранины. Хорошо, жду!

Бирюков обреченно сидел.

– Дато, дай отыграться, а? По-человечески прошу.

Тот с жалостью взглянул на проигравшего.

– Мы же в долг не играем. Слушай, не уходи, сейчас вино будем пить, шашлык кушать, песни петь.

Вскоре в дверь постучали. Дато удивился:

– Быстро принесли!

Он открыл дверь вышколенному официанту в бабочке и белой рубашке, привезшему на тележке штук пять бутылок темно-красного вина и огромную корзину, наполненную спелыми яблоками, грушами, персиками, абрикосами. Венчала витаминный натюрморт увесистая кисть розового винограда, капельки воды на которой сверкали в свете лампы.

– Ай, молодец, – воскликнул Дато, и Нахимов увидел, как он извлек толстенную пачку банкнот, и, вытянув двух фиолетовых вождей, сунул притихшему официанту. – Саша, Гия, помогите мне.

Молодые люди дружно бросились на помощь гостеприимному Дато. Тот, подобно подгулявшему купцу из дореволюционного времени, бросил официанту:

– Сдачи не надо!

Александр понял, что большая часть тугой пачки, сплошь состоящей из четвертных, еще несколько часов назад оттягивала карман Бирюкову, согревая тому душу, и только вздохнул. «Тысяч пять рублей, а может, и того больше», – попробовал прикинуть он толщину пачки, которую Дато небрежно засунул в просторный карман цветастого халата.

Проходя мимо открытой двери ванны, тот посмотрел в зеркало, запустил пятерню и откинул роскошную шевелюру назад, старательно приглаживая непослушные волосы.

Неожиданно для самого себя Нахимов произнес:

– Позвольте и мне сыграть разок!

Все трое переглянулись. Бирюков с удивлением, поскольку знал, что Александр никогда не увлекался картежными делами, двое других – со скрытой радостью.

– Конечно, сыграем, дорогой! – радостно воскликнул Дато. – Денежки у тебя есть? Покажи на всякий случай.

Нахимов извлек деньги, полученные в «Граните», и показал их.

Хищный прицельный взгляд Дато сразу оценил количество и разом потускнел.

– Всего-то сто двадцать пять рублей? Ну, не серьезно.

Зато воспрянул духом уже совсем угасший Бирюков, никак не ожидавший, что первокурсник может иметь в кармане такие сумасшедшие для студента деньги, превышающую сумму двух стипендий.

Его глаза загорелись, он почувствовал, что сама судьба дает ему шанс.

– Послушай, Сашок, займи мне эти деньги, я тебе с лихвой верну, только отыграюсь!

Дато и Гия равнодушно слушали эскапады неудачника и не встревали в разговор. Им было любопытно, как развернутся дальше события.

– Не твой сегодня день, Евгений, – сказал он Бирюкову, и тот ссутулился, не стал настаивать, а просто сел на пузатый диван с ярко-красным покрывалом, где только что сидел сам Нахимов.

Тот же, вытащив деньги Семена, не чувствовал, что совершает нечто постыдное. «Если проиграю, то возьму из сберкассы лежащую там сотню, остальное займу у Егора, у ребят, обязательно верну», – думал он, даже не подозревая, сколько раз подобную фразу произносили канувшие в Лету растратчики казенных денег перед входом в игорные заведения, казино и прочие увеселительные заведения, уловляющие в жадные сети азартных и безрассудных людей.

– Играем по рублю за вист, – произнес Дато, даже не скрывая в интонации голоса, что рассчитывает быстро разделаться с юным студентом, элегантно вытянув из него жалкую сотню. Почему он решил играть? Что для него сто, даже сто двадцать пять рублей? Да видно такой же азарт, игра затягивает. Так думал Нахимов, глядя, как меланхоличный Гия начал сдавать карты, предварительно попросив сдвинуть колоду.

Нахимов так небрежно держал карты, еще не свыкнувшись с мыслью, что идет серьезная игра, а не простой картежный перепихон в общежитии на щелбаны, что отвел от груди на секунду карты. Это выглядело настолько непрофессионально, что Гия в сердцах воскликнул:

– Карты к орденам!

– Зачем подсказываешь? – попенял тому Дато. – Посмотри карты соседа, свои всегда успеешь. Шучу, шучу, студент. Ты не думай, раз против двух земляков играешь, то мы будем против тебя, хе-хе, коалицию строить. У нас все по-честному. Если люди скажут, что Дато как-то химичил, нечестно играл, я просто от позора сгорю. Играй, не бойся.

Гия усмехнулся. Он чем-то понравился Нахимову, своей неразговорчивостью, что ли, чувствовалось, что игра для него просто отвлечение от суеты жизни. В красивых глазах читалась грусть. Да, не одно девичье сердце разбил, видно, жгучий брюнет, а счастья все не нашел.

А вот Дато, тот посложнее мужик. Лет сорока, властный, с уверенным лицом победителя. Раньше, возможно, занимался борьбой или штангой, этакий крепыш. Сейчас, правда, отъел небольшое брюшко, но оно лишь придавало ему большую солидность. Видно было, что он любит жить, а еще лучше – жить красиво. А для того чтобы жить красиво, надо иметь деньги. Будут деньги, тогда к твоим услугам любой номер в самой лучшей гостинице Москвы, красивые женщины, почет и уважение. А нет денег? Нет денег, дорогой, ты даже в метро не проедешь! Везде они нужны. Везде! Время такое! Люди сейчас хорошо жить хотят. Не копить двадцать лет на квартиру, а раз – и купил, не ждать, пока твой лотерейный билет «Волгу» выиграет, а пошел в магазин, выбрал себе какую-нибудь черную ласточку и вперед по шоссе! Да даже джинсы! Это же с ума можно сойти, что штаны простые купить в магазине не можем. В ГУМе – и то нет! Как так можно… Такой монолог, неведомо для самого себя, произносил в голове Нахимова ничего не подозревающий любитель красивой жизни. Впрочем, Александр был уверен в том, что тот подписался бы с удовольствием под каждым словом. С точки зрения Дато, человек, закончивший лучший вуз страны и получающий сто двадцать пять рублей после окончания, да еще грязными, без учета подоходного и холостяцкого налога, это простое недоразумение. Конечно, ты умный, да, синус-минус знаешь, лемму-шлемму, но не зря, слушай, американцы говорят, если ты такой умный, почему такой бедный? Молчишь?

– Студент, что задумался? Вистуешь или нет?

Нахимов очнулся от мыслей. Гия зашел на семь червей.

– Вист.

– Пас.

– Ложимся.

Гия, по своему же выражению, прижал карты к орденам, а Нахимов и Дато положили на стол карты рубашками вниз.

Бирюков встал с дивана и пересел на стул за спиной Нахимова, потому что Гия нервничал, имея кого-то за спиной. Евгений бросил взгляд на карты, но ничего не сказал. Таковы неписаные и даже писаные правила игры в преферанс.

Гия бросил на стол червового туза.

– Берет он свои семь, законно берет! – уверенно произнес Дато. – Не будем терять время.

Нахимова захватила шальная волна азарта, и он рассмеялся:

– Дато, ты, конечно, слышал такой анекдот. Папа-джигит спрашивает сына: «Скажи мне, Гиви, дорогой, если ты пойдешь в горы, и там в лесу на тебя нападет медведь – что сделаешь?» «Достану кинжал и зарежу его», – отвечает сын. «А если у тебя нет кинжала?» «Тогда возьму камень и брошу в него!» «А если нет камня?» «Залезу на дерево, чтобы он меня не достал!» «А если нету дерева? Такой, понимаешь, лес – нету дерева…» Гиви медленно поднимает на отца глаза и говорит: «Папа, скажи мне, ты за кого – за меня или за медведя?»

Дато расхохотался, и даже Гия скривил губы наподобие улыбки. Бирюков просто хмыкнул.

– Садим мы его, дорогой Дато. И очень просто садим.

Пару взяток Гия забрал, но потом Нахимов, распоряжаясь и своими картами, и картами Дато, заставил отдать четыре взятки.

Дато восхищенно цокнул языком:

– Я думал, ты играть не умеешь, а ты вон какой орел! Обставил старого дурака.

Нахимов знал, что прожженный Дато видел и просчитал все варианты и хотел поскорей расправиться с ним и заняться своими делами. Что ж, впредь будет осторожней.

Через пару раздач Дато уже тихо говорил:

– Да, новичкам, говорят, везет, правду люди говорят, ох, правду.

Та же спешка опять подвела его и на мизере, когда Дато пошел на него, рассчитывая на прикуп. Нахимов с молчаливым участием Гии всучил ему две взятки.

Не успели оглянуться, как игра закончилась, и Дато с Гией оказались в проигрыше. С учетом имеющейся сотни с лишним рублей у Нахимова теперь было около двухсот пятидесяти.

Принесли дымящийся, покрытый белыми кружочками лука шашлык с зеленью. Гия разлил вино по бокалам. Бирюков молча присоединился.

Дато воскликнул:

– Вот ты говоришь, – и указал пальцем на Евгения, – знал бы прикуп, жил бы в Сочи, а у меня там уже и так домик есть!

Он захохотал:

– А мне что говорить, а? Может быть, знал бы прикуп, в Москве бы жил, да? Надо немного побегать, – закрытый город, документы, прописка. Но ничего. Как, студент, шашлык? Вкусный? Приезжай ко мне в гости, я тебе настоящий шашлык приготовлю. Из барашка, который горным воздухом дышал и чистую травку кушал. А этот шашлык разве шашлык? Это вино разве вино?

Впрочем, все с удовольствием пили вино и ели мясо. Нахимов слегка отпил из бокала чуть саднящий язык напиток, и оно, к его удивлению, понравилось. Вкус оказался терпкий, но приятный на вкус. Дато проглотил последний кусочек и, потирая руки, сказал:

– Я не из тех, кто проигрывает. Александр, давай еще одну пулю, но, – он хитро подмигнул ему, – по два рубля за вист? Мы же серьезные люди, а не гуляй-трамвай.

– Хорошо, – быстро согласился Нахимов.

Бирюков, не ожидавший этого от Саши, вздрогнул и даже поперхнулся вином.

Однако во всем его виде ощущалась подавленность и какая-то безнадежность. Он как будто на все махнул рукой.

Через пару раздач ошеломленный Дато, видно, посчитавший свой и Гии проигрыш чисто случайным невезением, в сердцах воскликнул:

– Да у тебя что, в башке счетчик, что ли?

Подозрительно огляделся, не подает ли заскучавший Бирюков тайных знаков, подсматривая расклад, но это выглядело лишь жестом отчаяния.

Преферанс – игра, где есть воля случая, теория вероятностей, но та же самая теория благоволит именно тем, кто умеет считать комбинации. Повезти может раз, другой, но не все время. Кирилл Зорин сетовал, что Нахимов не хочет играть профессионально. «С твоими способностями мы бы всех обули, даже Катина. Ты, знаешь, как он, собака играет?! По своим картам, прикупу и ходам соперника сразу в голове рассчитывает всевозможные комбинации и понимает, у кого какие карты. Как с таким играть? Его хоть через месяц спроси, какие расклады игрались на «пульке» у Коляна, он, не задумываясь, все воспроизведет, скажет, кто мизер играл, со сколькими взятками ушел и каким способом ловили. А ты еще пятизначные числа в уме перемножаешь, да и в степень возводить умеешь». Нахимов только усмехался в ответ, а Семен предупредил его строго, чтобы он даже не лез туда. Пример Бирюкова у всех был перед глазами. Парень катился по наклонной плоскости, сам того не сознавая.

Дато откровенно начал нервничать. Казалось бы, совершенно легкая добыча ускользала из рук, как нежная сладкомясая газель из лап прыгнувшего хищника. Нет, Нахимов вовсе не являлся ягненком для заклания. Дато попытался быстро отыграться и рисковал больше, чем следует опытному игроку, и раз за разом проигрывал. Гия, несмотря на молодость, хладнокровный и спокойный, совсем не суетился, но дела его тоже не шли в гору, хотя сама «гора» и увеличивалась.

Пухлая пачка, откуда Дато вытягивал деньги официанту, таяла на глазах. А в кармане Нахимова постепенно вырастало целое состояние. Теперь он в какой-то мере понимал и Бирюкова, подсевшего на азартную игру, и свое государство в лице института и коменданта общежития, пресекавшего картежные посиделки студентов. Человек, а в особенности студент, богатым быть не должен. Ну, если только ты не золотодобытчик или шахтер, выдающий стране угля сверх плана. Деньги, приходящие простым путем, государство воспринимало как преступление, а людей, увлекающихся постыдным занятием, отлавливало и водружало на законное место.

Когда Нахимов в очередной раз не дал сыграть мизер Дато, с легкостью загнав бедолагу в угол, лицо того посерело. Он подливал себе вина в бокал, но пил без всякого удовольствия. Гия с удивлением разглядывал Александра, не понимая, как так вышло, что простой студентик порвал их, как тузик грелку.

– Давай еще раз! – хмуро процедил Дато, и тогда Бирюков, неподвижно сидевший на диване и медленно пьющий из бокала вино, встал и, дернув Александра за рукав, сказал:

– Друзья, извините, мне тут надо с ним перетереть.

Дато недовольно ощерился, но ничего не сказал, жестом указав, что «тереть» следует не в коридоре, куда поначалу двинулся Нахимов, а на балконе.

Они вышли на балкон. Хотя дверь и стояла открытой, но свежий дурманящий воздух опьянил Нахимова больше вина. В домах зажглись огоньки, москвичи, вернувшись с работы, переодевались, готовили ужин, ели, читали, занимались уроками с детьми, смотрели «Международную панораму», где Генрих Боровик или Валентин Зорин, как могли, боролись с тлетворным западным влиянием. Телевизор в номере Дато, только сейчас понял Нахимов, был включен, но на нулевой громкости, поэтому вся пропаганда шла мимо ушей.

Бирюков помолчал, потом сказал Александру:

– Кончай выигрывать, Сашок, это тебе не игрушки. Они тебе не дадут уйти с такими деньгами. Выиграть не смогут, тогда начнут думать про другие варианты.

На верхнем этаже кто-то начал бурно отдыхать и развлекаться. Игорь Скляр зажигательно пел «На недельку до второго я уеду в Комарово». И какие-то подвыпившие девушки вразнобой подпевали и танцевали под песню.

Нахимов опешил.

– Подожди, Жека. Ты же сам сел с ними играть. Значит, не боялся?

– Сначала не боялся, потом понял, из какого они теста. А потом думаю, выиграю у них пару тысяч. Дадут уйти – уйду, нет – пусть делают, что хотят.

– Их же двое всего, Женя. Что они вдвоем могут сделать?

Бирюков усмехнулся.

– Это гастролеры, «налапники», ездят большой группой. Он сейчас поднимет трубку, скажет пару слов на своем языке, и конец. Здесь все прикормлены: и администраторы, и официанты, и милиционеры, которые детей с жвачками шугают. Я одного не пойму, как у тебя получается, а?

Нахимов рассмеялся:

– Да я пока у тебя за спиной сидел, их маяки успел запомнить. Дело нехитрое. Хочешь расскажу?

Евгений недоверчиво посмотрел на прыткого первокура.

– Надо же, какой, недооценивал я тебя, Сашка.

– А если бы ты выиграл? – спросил Нахимов.

– Я сейчас в таком состоянии, Сашка, что, поверишь, по фигу мне стало, – выдохнул Евгений. – Херовато мне очень.

– Почему? Из-за Семена?

Тот взглянул на Нахимова резко, в упор, так, как будто не вопрос задан ему, а крупной солью сыпанули на свежую рану.

– Потом расскажу, ладно?

Нахимов помолчал.

– Я ведь тебя выручить хотел, думал, ты из-за денег переживаешь.

Евгений безнадежно махнул рукой.

– Знаешь, есть такие моменты, когда упираешься в тупик. Некуда жить, понимаешь? Ни цели, ни смысла, ничего. Как будто все остановилось. И все кругом предают, и ты тоже – предатель.

Нахимов отшатнулся.

– Ты сейчас про что говорил, Женя, а?

В комнате, перекрывая пьяные рулады девушек, вразнобой затянувших «Симона, девушка моей мечты, Симона, королева красоты!», зазвучали голоса Дато и Гии. Те о чем-то громко спорили на грузинском.

Бирюков прислушался к их разговору и мотнул головой.

– Давай покинем эту обитель песен и криков. Потом скажу.

Высказался темно и высокопарно, хотя пьян не был, просто, действительно, пребывал в каком-то странном состоянии.

– Я ведь тебе хотел помочь, Женя.

– Да я понял, понял, – Бирюков безнадежно махнул рукой. – Только давай все взад, как ты умеешь, артистично, весело и без фальшивых нот. А я тебе за это обещаю кое-что рассказать. Меня это так замучило, что выговориться кому-то надо.

Страшно заинтригованный этими словами и почувствовавший, что они имеют самое непосредственное отношение к смерти Семена, Нахимов вернулся в комнату. Бирюков остался на балконе и закурил.

Дато и Гия замолчали, как только Александр зашел в комнату. Дато еще туже затянул поясок шелкового халата, а Гия не поднимал глаз, сделал вид, что сосредоточенно пьет из бокала темно-красное вино.

Нахимов успел обдумать слова Бирюкова, но еще не выбрал стратегию и тактику своего поведения. Надо сесть за стол, получить карты и отключить мозг. Но это оказалось трудно, он уже настроился на выигрыш и ничего с собой не мог поделать.

– Эх, как девушки веселятся, – недовольно буркнул Дато.

Если бы не этот худой «ботаник», наверняка бы он сунул Гие пару бутылок красного сладкого, корзину оставшихся фруктов и отправил бы на разведку, посмотреть, насколько солидны кавалеры этих бездумных бездельниц или стоит попытать шанс, а если они и вовсе в одиночестве коротают вечер, то это же однозначное приключение! А судя по голосам, девушки зажигали одни. Что для гостиницы «Молодежная» хоть и необычно, но объяснимо. Мало ли что произошло. Может, это члены сборной Украины по волейболу? Или ватерполистки Ленинграда прибыли на очередную встречу с москвичками. У Дато аж засвербило в чреслах, вспомнил про одну красивую волейболистку. Он давно знал, что все спортсменки, возможно, кроме непонятных и загадочных женщин, метающих молот или толкающих гири, очаровательны в силу одной своей стройности, гибкости и элегантности. А если еще добавить прелестную мордашку в виде нежных земляничных губ, длинных ресничек и носика с россыпью маленьких солнечных веснушек, то пиши пропало, Дато. Где твои двадцать пять лет?

Нахимов решил последовать совету Бирюкова и потихоньку начал ошибаться. Сначала он не добрал одного виста на шестерной Гии, и поймал на себе его удивленный взгляд. Затем он пошел на восьмерную, зная, что останется без двух, но мозг по инерции вывернулся из сложного положения и одну лишнюю взятку умудрился добрать без участия безвольного хозяина. В первой игре решил на этом остановиться. Здесь нельзя было переборщить. Не хотел показывать «налапникам», что испугался. Однако столько денег в руках Нахимов раньше никогда не держал и в принципе не знал, что с ними он сделал бы. И страшно интересовало загадочное обещание Бирюкова рассказать о своем предательстве. Эти мысли так овладели им, что и без всякой игры в поддавки, он начал делать неверные ходы. Проигрыш следовал за проигрышем. Но Нахимов продолжал считать варианты, чтобы игра вовсе не превратилась в клоунаду.

Дато повеселел. Он радостно налил в бокал вина и заел холодным кусочком шашлыка.

– Не всегда, студент, везет, не всегда! Ставку за вист не хочешь увеличить, а? Чтоб разом отыграться? В моей шкуре себя почувствуешь!

– Давайте увеличим, – согласился Нахимов.

– Не переживай, студент, ты еще молодой, у тебя все впереди. А мне позориться нельзя, что люди скажут? Дато проиграл какому-то юнцу?! Сам Бог на моей стороне!

Нахимов видел прекрасно все маяки, которыми сигнализировали друг другу два приятеля, не сложнее азбуки Морзе или числа Пи, которое «студент» знал до тысячного знака, по примеру Семена. Тот его сам заставил запомнить, объяснив, что это развивает память и вообще, может, не пригодится, но в знак уважения к этому космическому символу, следует знать. «Представь, Саша, – говорил Семен, – ты сделал гиперпрыжок на космическом корабле, прилетел в какое-нибудь созвездие Дельфина, и что ты думаешь, отношение окружности к диаметру у них будет не 3.1415, а другое? Ничего подобного!» Помнится, Нахимов только посмеялся: где они и где созвездие Дельфина, но число Пи выучил, и понадобилось ему оно во всем его тысячезнаковом величии только один раз, когда в перерыве лекции по математическому анализу в первом семестре хвастун Никита Кашин начал писать его и дописал до пятисотого знака. Если бы в лекционном зале не сидела Виктория, он бы проигнорировал это бахвальство. Но тогда он встал, взял другой кусочек мела и быстро исписал свободную часть доски, мелко-мелко… Вика, улыбнулась. Она за что-то не любила Кашина, хотя тот парень нормальный был, только задавался много. Тогда Нахимов подошел к ней и сказал: «Главное, никто ведь и не проверит! Может, я от балды все написал. И он заговорщически подмигнул ей». Она кивнула головой по направлению к доске. Там Никита в тетрадь списывал цифры, намалеванные Нахимовым. Домой придет, будет проверять. Кажется, тогда они и сблизились. А, может, на лабораторной по физике, когда им выпало одно задание на двоих, и они сидели вместе? Он делал опыт и диктовал ей замеры, а она заносила их в тетрадь. А, может, и наоборот. Виктория любила все делать сама. Тогда он почувствовал к ней влечение. Или на английском языке, когда они тоже оказались в одной группе? Почему-то они всегда оказывались рядом, словно кто-то невидимый собирал их вместе для какой-то своей цели. И была ли эта цель?

– Вист, – сказал Дато.

– Пас, – отозвался Гия.

Он заказал девятерную, и двое соперников, разложив карты, начали разрабатывать стратегию ходов. Они все ждали подвоха от Нахимова, до сих пор ждали, и он старался делать вид, что страшно переживает за свои промахи, и это мстительный бог карт отводит на нем душу за излишнее высокомерие и гордость.

– Все, студент, проиграл ты, – выдохнул Дато и с облегчением перевел дух. Пухлая пачка банкнот снова вернулась к нему, как будто вождь мирового пролетариата на фиолетовых бумажках выбрал именно Дато, предпочитая обретаться в его карманах. Словно это для него, Дато, в 1917 году, прибыв из Германии, крикнул «Рабочая и крестьянская революция, о которой все время говорили большевики, совершилась!» Получается, она совершилась ради таких людей, как Дато, раз вождь с банкнот любит именно их.

Гия тоже улыбнулся в первый раз за все время. Встал во весь рост, сладко потянулся и произнес:

– Я себя, как боксер после нокаута чувствую. Еле-еле в себя прихожу. Ты виноват, – он дружески пихнул кулаком в плечо Нахимова. – Не обижайся, давай выпьем, гулять будем.

Бирюков, время от времени приходивший смотреть на игру и снова уходивший на балкон, сказал:

– Хорошего понемногу. Домой, в общагу поедем. Загулялись.

Дато спорить не стал, видно, подвыпившие голоса девушек, – нет, вряд ли спортсменки, те нарушать режим не стали бы, – не давали покоя.

– Деньги будут, приходите. Дато, как пионер, всегда готов! – напутствовал он их, и Нахимов с Бирюковым собирались уже покинуть «налапников».

Внезапно Дато остановил первокурсника, с заговорщицким видом вытащил пухлую пачку банкнот, снял сверху с дюжину фиолетовых четвертных и молча сунул в нагрудный карман пиджака Нахимову. Александр остолбенел, настолько неожиданным явился для него этот жест. Он взглянул на Бирюкова, тот молча кивнул, как бы разрешая принять столь щедрый подарок.

Дато рассмеялся, хлопнул по плечу Нахимова и даже приобнял. Гия тоже обнажил белоснежные зубы в радостной улыбке.

Молча спустились на лифте. Движение в гостинице стало оживленнее. Пара иностранцев, импозантный мужчина и элегантная женщина в вечернем платье, двигалась в сторону ресторана, группа развязных туристов, говорящих на рэкающем английском, вернулась с экскурсии. Швейцар подобострастно открывал им двери, и некоторые совали ему в руку чаевые.

Вместо дневной администраторши сидела другая, такая же красивая, но строгая женщина. Впрочем, и она мило улыбалась всем входящим, что до сих пор было не привычно Нахимову. Он попросил свой паспорт, и та, взглянув на золотые часики, уютной змейкой обвивавшие тонкое запястье, записала точное время отбытия.

Бирюков зашел без всяких документов. Нахимов живо представил сцену их вхождения в гостиницу. Впереди жестикулирующий Дато, чуть сзади Гия и Бирюков.

Администратор упирается взглядом в неизвестного для нее Евгения и замирает, как охотничья собака перед дичью.

– Паспорт оставьте, пожалуйста, товарищ!

– Послушай, Люсенька, какой паспорт? Он почти брат мне! Сейчас войдет, сейчас выйдет! Поговорим немножко и по своим делам разойдемся, зачем формальности, дорогая моя?

Люсенька, по-видимому, давно уже знает Дато, поэтому мило улыбается, демонстрируя приятные взору ямочки и закрывает глаза на нарушение порядка.

А, может, все было по-другому. Да и какая разница. Александр ничего не говорил Бирюкову, ожидая, когда тот сам вспомнит о своем обещании рассказать о предательстве.

Покидали гостиницу с некоторым облегчением. Какой-то иностранец в длинном плаще, тросточкой и фетровой шляпе, увидев их, не стал торопиться, а придержал им дверь, дождавшись, когда те выйдут. Да еще и улыбнулся широко, чем чуть не вывел Бирюкова из себя.

– Пойдем такси поймаем, – велел он, оглядываясь по сторонам.

Уже совсем стемнело, все больше окон загорались желтыми прямоугольными картами на многоэтажных домах. Высоко в небе, если очень хорошо приглядеться, можно было разглядеть звезды, обычно совсем невидимые горожанам, в особенности москвичам, утопающим в море искусственных огней.

Их фигуры на фоне огромного комплекса гостиницы казались микроскопически маленькими. Два муравья в многомиллионном городе, чуть не раздавленные другими, более ушлыми, муравьями. Евгений усмехался, ему все еще казалось странным и даже смешным, что сопливому юнцу, каковым он всегда считал Александра, удалось обштопать двух «налапников». Но не эти мысли, видел Нахимов, занимали искателя приключений и терпеливо ждал, когда тот заговорит.

На стоянке они увидели несколько белых «Волг» с черными шашечками на бампере и на дверях. Таксисты толпились возле одной из машин, курили и трепались, покуда не появились клиенты. Элитная точка возле гостиницы принадлежала избранному кругу. Иностранцы считались выгодными клиентами, которых можно запросто отвезти по двойному, а то и по тройному тарифу, смотря по тому, кто сидит на пассажирском сиденье. Бирюков выглядел солидно в двубортном новеньком костюме, белой рубашке, итальянских туфлях. К ним навстречу выдвинулся рослый таксист лет тридцати, в синих джинсах и легкой курточке нараспашку, из-под которой выглядывала белая футболка с надписью «Masters of tennis», несомненно, полученная от какого-нибудь заморского гостя.

– Добрый вечер, ребята, куда поедем? – вежливо поинтересовался он у них, обращаясь большей частью к Бирюкову.

– Онастакиздел этот край, и заепало все до жопы, пора домой, в домашний рай, пора уепывать в Долгопу. Знаешь такой город?  – неожиданно съерничал тот.

– Долгопрудный, что ли? Как не знать, уже лет семь, как баранку в Москве кручу. Садитесь, доедем с ветерком.

Они уселись на заднее сиденье. Таксист лихо развернулся, посигналил товарищам и двинулся в сторону Дмитровского шоссе. В салоне было чисто, уютно, пахло незнакомым Нахимову, но очень приятным, каким-то иностранным, запахом.

– Чувствуете, как лавандой пахнет? – несомненно прочитав его мысли, поскольку все таксисты с течением времени приобретают способности к телепатии, спросил водитель.

Не дожидаясь ответа, продолжил:

– Голландец подарил, нефтяник, сюда за невестой приехал. Говорит, по переписке познакомился. Повезло дуре, поедет в Амстердам, или еще куда. У них там просто. Я вот до тридцати дожил, а за границей ни разу не побывал. А мечтаю, поэтому с иностранцами общаться стараюсь побольше.

Бирюков неодобрительно слушал, презрительно скривив губы. Боясь, чтоб тот не нагрубил ни в чем не повинному водиле, Нахимов поддержал вялую, одностороннюю беседу:

– А что с ними общаться? Разве не такие же они люди, как и мы?

– Вот и не такие. На себя вон посмотрите, не улыбнуться, ни слова вежливого сказать. А у них всегда улыбочки, вечно «пужалуйста», «булшое спасыбо». Язык сломают, но пытаются хоть что-нибудь по-нашему сказать.

Таксист замолчал, видно, перебирая в голове, какими еще словами о Западе и иностранцах поразить этих зеленых юнцов.

– Василий, тезка мой, да вы его видели, он с нами стоял, когда подошли. Он – Вася большой, я, стало быть, Вася маленький. Так вот в феврале Вася большой в ФРГ съездил. Как попал, отдельная история. Жена у него из поволжских немок, а ей двоюродный брат из Франкфурта-на-Майне вызов в гости прислал, еще и денег на дорогу выделил. Мороки с документами, конечно, много на его башку выпало. Но – сумел! На неделю съездил туда, и как будто подменили человека. Вылитый немец приехал. И нам, представляете, что запел? Не могу здесь жить. Богатство ихнее его мировоззрение поколебало. В каждом магазине, даже самом маленьком, выбор такой, что бери не хочу. Колбасы, сыры, окорочка, трюфеля разные. А пиво как попробовал, так сразу себя в бюргеры и записал. Теперь мечтает и вовсе туда на место жительства перебраться. Сами посудите, какая таксисту разница? Здесь баранку крутишь или там. Только там цивилизация, а у нас… Он говорит: то, что Гитлер танками не сумел завоевать, они без всякой пальбы и выстрелов своими «Мерседесами» сделали. Что ни говори, а машины у них классные.

Вася маленький восхищенно цокнул языком и провел рукой по чуть взъерошенным русым волосам. Другой рукой уверенно держал руль и внимательно следил за дорогой.

Затем вдруг сказал:

– Ну что, алкоголем затарились?

В ответ была недоуменная тишина.

Вася расхохотался.

– Это только министры да таксисты знают. Указ Горбачев готовит о запрете вина и водки. Заботится о таксистах. Теперь мы такие деньги будем делать, что ого-го! Я уже багажник освободил. Поставлю ящики и буду тихонько продавать, а по ночам еще и по тройной таксе, и ездить на вызовы не надо. Бабка моя говорит, плохие приметы все чаще и чаще появляются.

– Какие еще приметы? – неожиданно вступил в разговор Бирюков. Видимо, сообщение о сухом законе потрясло его до глубины души. – Ты про сухой закон серьезно, что ли, или треплешь, что на язык попало?

Вася обиделся, но старался не показать вида. Таксист должен быть совершенно ангельским, с точки зрения выдержки, существом, иначе нервов не напасешься и долго не продержишься.

– Зря ты так, парень. У того же Васи большого знакомый кума в органах работает. А кум ему баньку в Лобне топит, там у него домик свой и баня классная, своими руками все построил. Под пивко и веничек березовый да дубовый и запах пихты, – умеет зверюга париться, – тот и рассказал. Так что информация верная.

– Когда?

– В середине мая, точно не знаю.

Водитель помолчал, подумав, не выдал ли он ненароком первым встречным-поперечным государственную тайну, и, решив, что нет, продолжил:

– Бабка моя Мария Васильевна, меня, кстати, в честь отца ее назвали, говорит, последние времена приходят. Самолично мне место из Библии показала, где говорится, что царство Вила семьдесят лет только продлится. Клянусь, своими глазами видел. А теперь, если такие умные, скажите, кто такой Вил?

Бирюков пожевал губами, но промолчал.

В полной тишине Вася торжественно провозгласил:

– Владимир Ильич Ленин. Первые буквы составьте, что выйдет?

Вздохнул:

– Вил и выйдет. Мария Васильевна говорит, что Михаил меченый по Библии самый настоящий Антихрист. А что, я извиняюсь, у нашего Горбачева на лбу? Он-то и есть меченый Михаил.

– Твоя Марья Васильевна прямо дом Советов какой-то, – заметил Бирюков, которому начинал наскучивать бессвязный доклад таксиста на политические и религиозные темы. – Ты тут клерикализмом не занимайся, парню еще научный коммунизм на пятом курсе сдавать.

– Ничем я не занимаюсь, я женатый человек, у меня двое детей, – все-таки обиделся таксист и замолчал.

Между тем за разговорами доехали незаметно до Долгопрудного. На счетчике натикало три рубля с копейками. На улице Первомайской они попросили остановить возле восьмого корпуса. Нахимов протянул Васе маленькому пятерку, уцелевшую в битве с «налапниками» (Дато деньги ниже четвертной не признавал) и сказал:

– Сдачи не надо.

Вася не ожидал такой щедрости от простых, как оказалось, студентов, просиял лицом и ответил:

– Спасибо, ребята, извините, если что лишнего сболтнул.

– А ты все-таки за языком следи, Вася, – назидательно посоветовал Бирюков, – мало на кого напороться можешь. За Михаила меченого и принять могут.

– Да бросьте вы, не те уже времена, – неуверенно сказал таксист. – Волков бояться, в Долгопрудный не ездить.

Он рассмеялся и, дав по газам, развернулся на узкой дороге, демонстрируя мастерство московского таксиста.

– Я с этими «налапниками» в ресторане вчера встретился, – начал Бирюков, когда они медленно прогуливались по Первомайской.

Шел одиннадцатый час вечера или, скорее, ночи. Но для физтехов – самый разгар студенческой жизни. Кто-то возвращался из читалки, где, обложившись толстыми учебниками, усиленно готовился к зачетам и контрольным, кто-то совершал вечернюю пробежку. Кроме того, в КЗ, концертном зале, закончилось мероприятие, и со стороны учебных корпусов повалила куча народа. Нахимов услышал голоса студентов. Так и есть. В Долгопрудный приехала очередная знаменитость. Кто только не бывал в знаменитом Концертном зале. У Семена сохранилась пленка с записью концерта Высоцкого, и он давал ее послушать Нахимову. И сам любил иногда спеть под гитару «Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее, не указчики вам кнут и плеть…» Да, и для него песня тоже оказалась пророческой.

Видно, он напел вслух пару строк, потому что Бирюков услышал и добавил «Но что-то кони мне достались привередливые, и дожить не успел, мне допеть не успеть».

Опять пошли молча. Теплая апрельская ночь брала под крыло жителей славного города Долгопрудного, о котором мало бы кто и знал, если бы не росчерк пера высокого начальства об образовании нового вуза.

– Я ее с первого курса полюбил, – неожиданно начал Бирюков, и Александр внутренне собрался, насторожился. «Вот оно, признание, только в чем?»

Евгений продолжил:

– Красивая, умная, стройная, чувство юмора, даже одевается хорошо. Как не влюбиться? Мы же тут, на физтехе, девушек мало видим, хоть и приезжают к нам на дискотеки студентки из разных институтов, культуры, медицинского, педагогического, не то это все. А она все время рядом, на лекции, на семинаре, на дне рождения у одногруппника, даже на картошке. Вот и втюрился неожиданно для самого себя, а вот день вспомнить не могу. Так ведь не бывает, вчера не любил, а сегодня уже любишь, понемногу в процесс вплываешь. Словно кто-то на крючок тебя мягко, исподволь насаживает, пока не заглотишь весь. А потом можно голыми руками, без сачка брать, не сорвешься. На третьем курсе пошел в читалку, урматы подучить, в библиотеке книг набрал, уселся в первом ряду, справа, на крайнее место у окна, в оазисе из декоративных деревьев, читаю, задачки решаю. Потом вдруг посмотрел налево, и она там сидит, в том же первом ряду, только с другой стороны, через проход, тоже возле окна. На улице весна, листочки распустились, птицы поют. А мы сидим, как дураки, к зачету готовимся.

Бирюков замолчал. Они стояли возле корпуса номер три, где жили студенты ФАКИ. Во всех окнах горел свет. Кто-то решал задачи, кто-то играл на гитаре, а в некоторых комнатах, подобно заговорщикам, запирали двери и расписывали «пульку».

– А дальше? Ты подошел к ней? – все-таки не выдержал Нахимов.

– Нет, не подошел. Видел же, что она смотрит на меня, а не подошел. Встал, собрал книги, молча кивнул ей и пошел на выход. Книги сдал и сел на первом этаже напротив стенда с членами Политбюро, на один из стульев. А в Концертном зале хор репетирует, и так красиво поют. И вдруг смотрю, она со второго этажа тоже спускается и ко мне подходит. А я сижу. «Позанимался?» – спрашивает. «Да», – говорю. Она еще постояла немного, и ушла, грустная.

– А ты?

– Так и остался сидеть.

– Женя, мне кажется, она тебя любила тогда.

Бирюков зло махнул рукой.

– В том-то и дело, что нет! Кто я такой, чтоб меня любить?! На мне уже тогда клеймо разгвоздяя висело. А я ведь олимпиады выигрывал, такие задачки решал, что только одному Семену под силу были. Будь проклят тот день, когда меня в преферанс научили играть. Моя б воля, я б выкинул его из жизни. Как там у Хайяма «Если б я властелином судьбы своей стал, я бы всю ее заново перелистал, и безжалостно вычеркнув скорбные строки, головою от радости небо достал!» Сашка, будешь Хайяма читать, бери перевод только Германа Плисецкого. Остальные не вштыривают. А в читалку я пошел не учиться даже, как я теперь понимаю, а на нее лишний раз взглянуть, подсознательно влекло. Каждый день так случайно встречались, но заговорить с ней о своих чувствах не мог. Потому что уже тогда погибал. Нет, Сашка, Семена она всегда любила и хотела. А вот здесь облом и произошел.

– В чем же облом?

– Да ты и сам знаешь. Самая любимая женщина Семена – наука, и он ей никогда не изменял, даже с красивыми девушками, наподобие Наташки.

Нахимов слушал и никак не мог понять, о каком предательстве говорил Бирюков. Сейчас он производил впечатление несчастного, запутавшегося человека. Такой человек не мог причинить зла другу и товарищу, такому же физтеху, как он. Тем более Бирюков лучше многих понимал, что не простой физтех Семен Весник, такие люди рождаются редко, может, раз в столетие. Нет, не мог он предать Семена… Тогда что?

Из открытого окна четвертого этажа вылетела тарелка и со звоном разбилась на черном тротуаре. За ней последовала и другая. Товарищи отошли в сторону. От подгулявших студентов ожидать можно чего угодно. Нахимов знал, что все тот же общий любимец Вася Тищенко порой напивался до такой степени, что друзья несли его вчетвером в общежитие, если пьянка происходила не в общежитской комнате, а где-нибудь в ресторане, а на следующий день тот абсолютно ничего не помнил о вчерашнем загуле, о том, как приставал к незнакомым девушкам или пытался разбить зеркало в гардеробе, приняв свое отражение за корчащего рожи алкаша и о других постыдных вещах. А трезвый – просто паинька-мальчик с доски отличников в средней школе…

Снова раздался бой посуды, на этот раз уже в комнате, затем все затихло. Видно, соседи утихомирили буяна.

– Да, не зря французы говорят, шерше ля фам, – все никак не мог подступиться к заветному Бирюков, – где преступление, всегда ищи женщину.

Он опять замолк, поднял голову и посмотрел на четвертый этаж. Окно захлопнули, оборвав фразу «Уймись, Колян, заи…!» на самой задушевной ноте.

– А Семен словно не замечал ее любви. И вот он всегдашний парадокс, про который еще классик писал. Чем меньше женщину мы больше, тем меньше больше она нам. Нет, не то, – несмотря на подавленное состояние духа, Бирюков не мог обойтись без извечных шуточек. – Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей.

– Легче, вроде, – ввернул Нахимов, смутно припоминая далекий урок литературы, на котором учительница читала отрывки из «Онегина».

– Не легче, а труднее, – вроде как не понял его замечания Бирюков.

Нахимов промолчал, и Евгений рассмеялся:

– Да это я сам тебя, Сашка, проверял, знаешь ты Александра Сергеевича или нет. Молодец, знаешь, – потом добавил тихо, – И тем ее вернее губим средь обольстительных сетей. Да нет, такую не погубишь. Такая сама, кого хочешь, в могилу сведет.

В студгородке постепенно становилось тише. Как ни удивительно, в некоторых окнах гас свет. Это значит, что в комнате собрались студенты, собирающиеся дружно пойти утром на первую лекцию. Более-менее хаотически комнаты составлялись только на первом курсе, а затем каждый подыскивал соседей, биоритм которых совпадает с твоим собственным.

По совершенно пустой Первомайской с горящими желтым фонарями проехала одинокая машина.

– Отцы-основатели знали, где физтеху располагаться. Ни машин, ни горожан, тишь да благодать. Люди стоят, а мозги работают. Ничего не отвлекает. В том же МГУ – уже не то. В гуще города заботы земные отвлекают. Как-то был в общаге у физиков. Там у них комнаты – как монашеские кельи. И названия чудные: зона А, зона Б. Потом мне кто-то сказал, что зэки строили. От них и осталось.

Бирюков постоял, достал пачку «Мальборо», закурил было сигарету, выкинул спичку на асфальт. Но потом резким движением вытащил сигарету изо рта и отправил ее щелчком в бреющий полет.

– Ладно, хватит тянуть кота за хвост.

Он оглянулся по сторонам и, понизив голос, произнес:

«В тот день мы все трое случайно или не случайно встретились. Семен, Наташка и я. Наташка шла с репетиции театральной студии. Семен в Лабораторном корпусе программу отладил и в общагу направлялся. А я без всяких дел в Долгопе оказался. Нет, вру, на нее просто хотел посмотреть. Подстроил так, будто случайно встретились. Как первокурсник какой-нибудь прыщавый. Она же на первом курсе в «шестерке» жила, на втором этаже. Так я вечером стоял и смотрел издалека на нее. Можешь себе такое представить? Значит, встретились мы втроем как бы случайно. Любовный треугольник произвольной формы строим, где моя сторона – самая безнадежная. Я люблю Наташку, она Семена, а Семен – науку. Но при этом все друзья, хорошо общаемся, подкалываем друг друга. И, самое главное, все друг про друга знаем, но только вслух не озвучиваем.

Бирюков заволновался, вытащил снова сигарету из помятой пачки, но теперь сигарету выбрасывать не стал.

– Сигареты «Мальборо», американские! Видел рекламу с участием красавчика ковбоя? Нет? Я видел в журналах разных иностранных. Дато пачку подарил. А мне все равно что курить, я хоть «Шипку» могу. Разницы нет, лишь бы дымом вдохнуть. Дато прознал, что у меня с собой пять тысяч и всячески обихаживал. Потом я только понял, что «налапники» они. Когда пять кусков поднял, можно пару-другую сотен отсегнуть, не жалко… Мне то что, а ты бы ни за понюх табака пропал… Отвлекся я… Извини…Так вот, все голодные были, с утра не жрали. Семен вообще есть всегда забывал, одним святым духом питался. Так поклюет что-нибудь и сыт весь белый день. Я в физтеховской столовой давно не обедал, все дома или по кабакам. Наташка тоже предпочитает сама готовить. А тут решили вспомнить молодость, младшие курсы. Поднялись на третий этаж. Ну там обычный галдеж, кастрюли громыхают, студенты между собой обсуждают мировые проблемы. И мы втроем в очередь встали.

У каждого поднос. Наташка впереди, за ней Семен, я замыкаю троицу. Как всегда, без очереди студенты лезут. Один из группы займет, и все потом перед ним подстраиваются. Один мужик, видно, аспирант, усатый бровастый мужик, орать даже начал. «Сколько вас там? Двести? Ах, всего лишь пять? У меня каждая минута дорога». А он с девушкой был. Та поспокойней. «Что ты такой агрессивный? Компот будешь или чай?» Аспирант понемногу остыл, вот счастье для мужика, когда спокойная женщина рядом есть. «Чай, но потом налью. А то будет, как ослиная моча». Успокоился, значит, даже метафорами заговорил. А один студент пересказывал перлы со вчерашнего концерта с Тяжловым и Кондратьевым. «Буржуазная наука все правеет. А наша как стояла здесь, так и стоит и будет стоять! Ну и что, что у них приборов в десять раз больше, зато у нас они в десять раз больше! Задача Капицы: в Японии не слышно голос Лондона. Найти длину руки Москвы». И еще что-то в этом духе. Мы тоже послушали и посмеялись…Наконец очередь рассосалась, и до кассы мы доковыляли. Наташка сама хотела заплатить, но Сема, конечно, не позволил. А я, как всегда, хотел «Плачу, мол, за всех». Для меня сущая мелочь. Там ведь на всех около трешника выходило. Но ты знаешь Семена, – принципиальный, как тибетский монах. Не поощрял моих картежных заработков и не хотел лично участвовать в их трате. У меня на рубль семь копеек насчитали, как сейчас, помню. Дурацкая привычка из преферанса все цифры запоминать. Взял борщ, салат винегрет, сто грамм сметаны, картошку с рыбой, чай и три кусочка хлеба. Остальные – примерно то же самое. Молочный суп никто не захотел, а борщ с плавающим в нем комочком густой сметаны выглядел крайне аппетитно.

Наташка первая пошла в дальний конец столовой, свободное место отыскала и оттуда помахала нам. И вот мы все три подноса взгромоздили на стол.

Тут Наташа села на стол и, всплеснув руками, говорит:

– Столько лет сладкого ничего не ела, хотела же кекс взять и забыла.

Семен, как джентльмен, отодвинул стул и пошел за кексом. Там они и, правда, вкусные. По четырнадцать копеек которые. Особенно если еще сверху сметанки положить…Так, что я совсем не удивился, что Наташа захотела именно их. И сам бы не отказался, да неудобно перед девушкой сластеной выглядеть. А Семен никогда сладкого не ел, поэтому такой сухой, как футболист, всегда был. Поджарый. Таким и должен быть мужчина. А я вот из-за преферанса и вина да разных закусок жирок нагулял.

Бирюков с отвращением ткнул себя в живот, где, действительно, ремень туго обтягивал намечающееся брюшко.

– Семен, значит, за кексиком пошел, а Наташа за большой ложкой потянулась, хотела протереть и вдруг на пол уронила. До сих пор ее звон в ушах стоит…

Тут уж я джентльмена из себя строить начинаю.

– Сейчас я, Таша, ложку тебе чистую принесу, а ты, если хочешь, мою пока возьми. Я еще не прикасался к ней.

Она сидит, улыбается, но ложку мою не берет, ждет всех, чтобы вместе трапезу, так сказать, начать.

Все столики уже заняты, за ними по четыре, по три студента сидят и едят красный наваристый борщ, бефстроганов или рыбу, салат из винегрета или белокочанной капусты с красной морковью. Короче, набивают брюхо для дальнейшей борьбы с гранитом науки.

Усатый аспирант с девушкой своей уже первое блюдо доедают. Он совсем успокоился, по руке ее гладит и обиды на первокурсников, заставивших лишние десять минут голодать желудок, забыл как страшный сон. Ты, кстати, знаешь, Саша, какой физтехам чаще всего сон снится? Как сидишь на экзамене, а сдать не можешь. Даже сам Ларин признался на семинаре, что и его такой сон донимает, и он в холодном поту просыпается. А мне еще дополнительное наказание Морфей насылает: иногда снится, что я во второй раз на физтех поступил, и уже ни одной лекции, ни одного семинара не пропускаю, хочу на красный диплом вытянуть. Потом просыпаюсь и думаю, лучше красная рожа и синий диплом, чем наоборот. На том и успокаиваюсь…Первокуры тоже шумно едят, гормоны так и играют, кое-кто оборачивается, на Наташу поглядывает. А то! Красивая девушка на физтехе никогда не бывает одинокой, она как яркий огонек для мотыльков. Тут, главное, крылышки не обжечь, а то больно падать будет.

Иду я за чистой ложкой, вижу Семена, доставшего из кошелька мелочь, чтобы без очереди сунуть четырнадцать копеек и уйти со сладкой добычей. Ну что, обычное дело, даже усатик не возмутился бы и не посчитал данное проникновение без очереди беспределом. А я ложку почище да поровнее выбираю, и вдруг какой-то крик от стола первокурсников доносится. Оглянулся, но ничего особенного не стряслось. Это древний инстинкт у нас – реагировать на всякую мелочь. От первобытного человека досталось. Скрипнет ветка, у него сразу сердце в пятки. Думает, тигр или медведь на его нежную плоть нацеливается, сожрать готовится. Пращур прыгает в сторону, бежит что есть мочи, а оглянется, – это ушастый зайчик владения свои обегает… Так и я… Обернулся словно на опасность какую, а это юнцы о чем-то громко дебатируют. Но юнец-то сразу из моего поля зрения выпал по очень простой причине…»