Читать книгу Счастливый предатель. Необыкновенная история Джорджа Блейка: ложь, шпионаж и побег в Россию - Саймон Купер - Страница 7

В Британии Блейк записался добровольцем во флот. Его жизнь перевернул лектор из Адмиралтейства уже под конец обучения в Хове. Лектор рассказывал новобранцам о различных видах морской службы, которые они могли выбрать, – подводные лодки, минные тральщики и так далее, – добавив потом: «Есть еще одно подразделение, о котором я должен упомянуть. Оно называется „спецслужба“, но я не могу сообщить о ней никаких подробностей, поскольку она засекречена. Что касается сотрудников, то люди, которые поступают туда, из нашего поля зрения исчезают».

Блейк пишет в автобиографии:

Я сразу навострил уши, ведь это было так похоже на то, о чем я мечтал. Спецслужба, секретность, люди, о которых никто ничего не знает. Это должна была быть разведывательная работа, высадка агентов на вражеском берегу.

В тот же день он записался в это подразделение[109]. Однако там его постигло разочарование: как оказалось, к шпионажу «спецслужба» не имела никакого отношения, и Блейку предстояло обучаться водолазному делу на «сверхмалых подводных лодках» – судах с экипажем в два-три человека, их называли «воскресными охотниками», как он рассказывал позже Штази. «Нас учили проникать во вражеские гавани и подкладывать бомбы под корабли неприятеля. А потом выбираться обратно»[110]. Напоминает миссии камикадзе. К счастью для Блейка, в ходе подготовки выяснилось, что при погружении на глубину он теряет сознание и категорически непригоден к этой работе.

Спустя несколько недель его вызвали в Лондон на собеседование. Блейк считал, что его кандидатуру рассматривают на другое место в Адмиралтействе; на самом же деле к нему присматривалась СИС, британская Секретная разведывательная служба. Собеседование проводил майор, который говорил по-голландски свободно, хотя и с сильным английским акцентом – он расспрашивал Блейка о его жизни, особенно заинтересовавшись его участием в Сопротивлении[111].

Работа Блейка в Сопротивлении – ключевой и едва ли не единственный пункт в резюме, – по-видимому, послужила гарантией его добросовестности, и не только в тот раз, но и во время всей его службы в СИС. Служба доверяла ему, потому что он «хорошо воевал»; и, что важно, его отец – солдат, раненный на войне в 1914–1918 годах, – тоже. Это, судя по всему, свидетельствовало о патриотизме семьи. Но, как много позже отмечал Блейк: «Они не поняли, что во время войны я был предан не Британии, а борьбе с нацизмом»[112].

После нескольких собеседований, к его огромному воодушевлению, он вступил в «Британскую секретную службу, этот легендарный центр тайной власти, по общему мнению, играющий важную роль в ключевых событиях мира»[113]. Если точнее, он вступил в П-8, голландский отдел СИС. В задачи Блейка входило сопровождение участников Сопротивления, которых десантировали в оккупированные Нидерланды. Перед посадкой в самолеты[114] Блейк проверял их карманы, чтобы убедиться в отсутствии там компрометирующих предметов вроде билетов из кино в Лондоне (однажды такой прецедент уже был[115]). Он размышлял: «Многие из числа тех, кого я знал лично и сам сопровождал на аэродром, погибли»[116]. Это охлаждало его зависть к ним[117].

Он также расшифровывал сообщения, которые агенты – часто с помехами – передавали из Нидерландов. К примеру, в них содержалось донесение, что немцы используют в качестве штаб-квартиры тот или иной замок или деревенский дом. Блейк передавал эти сведения по телефону в Министерство авиации[118]. «На следующее утро по Би-би-си можно было услышать, что замок разбомбили, и тогда возникало ощущение, будто и ты принимаешь в войне активное участие»[119].

СИС показалась Блейку «ужасно английской, частью классовой системы». При этом он понимал, что его, пусть и на второстепенных ролях, допустили к военной программе[120]. «Как вполне консервативный молодой человек, я гордился своей службой в СИС, – вспоминал Блейк, выступая перед офицерами Штази. – Так же, как вы бы гордились, что вас избрали на службу в Staatsicherheitsdienst [Штази]».[121]

И все же, добавлял он, было одно важное отличие. Если офицеры Штази проходили значительную подготовку, «то я – старой закалки, когда ремесло можно было освоить, так сказать, лишь на практике»[122]. В военное время СИС так стремительно разрасталась, что на проверку и тренировку новобранцев времени почти не хватало. Сотрудникам Штази Блейк изложил свой взгляд на историю службы:

До войны это, по сути, была любительская организация. У них не было регулярного жалования, не было пенсий. Она состояла преимущественно из молодых людей хорошего круга, обладавших собственными деньгами и занимавшихся этим исключительно из патриотизма и тяги к авантюрам. В то время служба была довольно малочисленна, но вполне вписывалась в обстоятельства [довоенного] времени. Во многих странах ключевую роль играла аристократия. И до сих пор на Западе она часто сохраняет позиции в министерствах иностранных дел и армии. И молодые люди из этого сословия были естественным образом вхожи в правящие круги Европы. Их выбирали за свойственный им космополитизм, который позволял добывать информацию для английских спецслужб.

Разумеется, в военное время все это изменилось. Служба очень разрослась – или достаточно разрослась, по английским стандартам. Думаю, в то время в ней числилось порядка 1000 человек, большинство – офицеры[123].

Когда война закончилась, Блейк вновь задумался о карьере священника, но СИС отправила его в Нидерланды для завершения голландских операций[124]. Он увидел полуистощенную страну, где многие выживали, питаясь луковицами тюльпанов. Тем не менее для молодых иностранных военных офицеров месяцы после освобождения стали порой разгула[125]. Блейк вспоминает:

Реквизированные машины, роскошные виллы, запасы шампанского и бренди (складированные поверженным вермахтом), клубы, разместившиеся в самых дорогих ресторанах или самых живописных загородных домах, шикарные отели на знаменитых целебных курортах и местах для отдыха, притягательные девушки, жаждавшие повеселиться после мрачных лет оккупации, – всем этим великолепием раньше наслаждались лишь самые богатые, а теперь они стали доступны любому офицеру[126].

В Нидерландах Блейк совмещал упорный труд с неустанным весельем. У него начался роман с Айрис Пик, молодой британской аристократкой, которая работала в СИС секретарем. Позже, уже после его разоблачения, это сочтут важным обстоятельством.

Блейк уже хорошо владел немецким языком, и в апреле 1946 года его перевели в Гамбург. Один его молодой коллега, Чарльз Уилер, в дальнейшем ставший бессменным зарубежным корреспондентом Би-би-си и свекром Бориса Джонсона, будет вспоминать, что Блейк «чересчур много улыбался. Даже за завтраком»[127].

В первую очередь в Гамбурге Блейку предстояло выяснить, не организуют ли бывшие немецкие офицеры-подводники – заклятые враги британского судоходства в военное время – подпольного нацистского сопротивления. Теперь, после победы над Германией, многим оккупантам уже не терпелось отправиться домой, но Блейк относился к своей работе очень серьезно. Его первый биограф, Э. Х. Кукридж, который, будучи британским тайным агентом во время и после войны, недолго работал с Блейком, рассказывает, что «в свободное время тот изучал морские технологии и военно-морские тактики и в итоге довольно скоро мог вполне авторитетно беседовать с офицерами Королевского военно-морского флота и инженерами, прослужившими в море всю свою жизнь»[128].

«Подружиться» с бывшими офицерами-подводниками оказалось просто, вспоминал Блейк в Штази:

У наших оккупационных сил было все – сигареты, шнапс, машины, документы; а у немецкого населения – почти ничего. И вот я со многими из них встречался. Так спустя некоторое время и смог удостовериться, что ни о каком подпольном движении речи не идет.

Офицеры поняли, что сопротивление бесполезно, не говоря уже о том, что в разоренной бомбежками Западной Германии «нулевых лет» повседневная жизнь и без того давалась огромным трудом. В более поздние годы, мрачно сообщал Блейк в Штази, бывшие нацисты попадут в руководство федеративной республики иными путями[129].

В Гамбурге Блейк прожил до начала холодной войны. СИС переключалась с Германии на Советский Союз. Блейк говорил: «Им [СИС] приходилось противостоять врагу, который обладал очень большой секретной службой и был, можно сказать, профессионально подготовлен, поэтому службу требовалось выстраивать заново»[130].

К 1947 году Блейк сам переключился на борьбу с коммунизмом, став одним из самых первых бойцов холодной войны. Он взялся за освоение нового языка разведки – русского[131]. Он вербовал немецких «офицеров, служивших в ВМФ и вермахте», и отправлял их на разведку в советскую зону Германии[132]. Вероятно, допуская из такта и с оглядкой на прошлое некоторые поправки, он рассказывал Штази:

Мне удалось создать несколько групп здесь, на территории ГДР [Германской Демократической Республики]. Но, должен сказать, радости мне эта задача не доставляла – мы использовали бывших заклятых врагов, чтобы бороться с нашими бывшими союзниками, которым стольким были обязаны. Я это рассказываю, потому что так в моем идеологическом мировоззрении возникла первая брешь[133].

Юный сотрудник СИС, говоривший по-немецки с голландским акцентом, проявлял усердие и даже некоторое высокомерие. Он не стремился подзаработать лишних деньжат, приторговывая на черном рынке выпивкой или сигаретами из запасов британской армии. Разумеется, некоторым дилетантам-британцам в СИС он действовал на нервы[134]. «Он был груб, придирчив, тщеславен и многословен, коллегам часто казалось, что он слегка не в себе», – рассказывала писательница Ребекка Уэст в 1960-х годах[135].

Однако в свободное время Блейк принимал участие в разгульной жизни освобожденного города, пусть и с большей осмотрительностью, чем другие сотрудники оккупационных сил. В автобиографии он цитирует христианский гимн: «Мир, плоть и сатана витали над тропой, которой я шел». Но от «искушений», по его собственному признанию, вера его не уберегла[136]. В 1947 году он вернулся в Британию из Германии с ощущением, что уже недостоин стать священником.

К счастью, в снобистской СИС этот иностранец-полуеврей оказался весьма кстати. Блейк имел безупречно британскую фамилию, превосходно справлялся с оперативной работой, был героем Сопротивления, противником коммунизма, полиглотом, каких среди британцев мало[137], легко осваивался в любом месте и, самое главное, внешне идеально вписывался в образ. Николас Эллиотт, старший офицер МИ-6, считал Блейка «рослым красавцем с отличными манерами, пользующимся всеобщим успехом»[138]. Руководствуясь идеалом частных школ «mens sana in corpore sano», британская элита того времени часто судила о характере человека по его внешности. Но то ли Эллиотт был не слишком наблюдательным шпионом, то ли Блейк с годами заметно подусох. За Блейком также не водилось очевидных слабостей: он не был ни болтуном, ни лентяем, ни фантазером, ни игроком, ни пьяницей, ни разгульным бабником, ни гомосексуалом, уязвимым для шантажа. Готовый больше слушать, чем говорить, самодостаточный, не имевший близких друзей, скорее маменькин сынок, чем кутила, он идеально подходил для шпионажа.

СИС решила закрыть глаза на его несоответствие двум ключевым требованиям: он не закончил университет и ни он, ни его родители не были родом из Британии или ее владений[139]. Служба предложила ему место в штате, что фактически превращало его «из аутсайдера в одного из нас»[140]. Он сразу же согласился, навсегда отбросив мысль о карьере священника[141]: «Работа была очень интересной, у меня был хороший круг друзей», и «иных перспектив интересной работы у меня не было»[142]. В бурно развивающейся послевоенной индустрии шпионаж дал ему новое призвание.

Писатель Джон Ле Карре набросал психологический портрет новобранцев секретных служб:

Я понимал природу людей, которых влекло в этот мир. Я знал, что значит находиться в свободном плавании и тянуться к сильному ведомству, отвечавшему за ваши нравственные суждения и… вашу жизнь. Я знал, какие слабости манят в ведомственные объятия, снимая с нас бремя принятия собственных решений… Я был весьма растерянным юношей. Я втянулся в этот мир очень рано, и он заменил для меня все. Он словно стал мне одновременно матерью, отцом и священником и придал смысл моей жизни[143].

Блейк после войны тоже был «весьма растерянным юношей». За плечами осталась и родина, и планы религиозной карьеры, зато сохранились нравственные идеалы. Он позже отмечал, что многие сотрудники СИС были набожными католиками, а многие офицеры ЦРУ – квакерами. Двое из наиболее видных кембриджских шпионов, работавших на КГБ, – Джон Кернкросс и Дональд Маклин – получили пресвитерианское воспитание, которое мало отличалось от кальвинизма Блейка. Наверное, как и он, они предпочли доверить свои «нравственные суждения» «сильному ведомству»[144].

В октябре 1947 года СИС отправила Блейка в Кембриджский университет на сэндвич-курс[145] длительностью несколько месяцев, чтобы он выучил русский язык. Тогда этого еще никто не знал, но именно в Кембридже «получили образование все главные британские перебежчики» (если цитировать пьесу Саймона Грея 1995 года «Сокамерники» об отношениях Блейка и Берка)[146].

К СССР Блейк уже относился с пиететом за его вклад в победу во Второй мировой войне[147]. Тем не менее он будет вспоминать, что в университет попал, «не питая к русским особого уважения»[148]. В Кембридже это изменилось благодаря Элизабет Хилл, непоколебимой противнице коммунизма, которая, сама того не желая, одной из первых подтолкнула Блейка к этой идеологии. В нашем разговоре он привычно пел ей дифирамбы:

Мое отношение к русским существенно изменилось благодаря учебе в Кембридже у профессора Хилл. Она была очень умной женщиной, по происхождению англичанкой, но до революции в Санкт-Петербурге было целое сообщество англичан-коммерсантов. Они жили здесь из поколения в поколение, наладили хорошие связи с русскими и часто женились на русских женщинах. Ее мать была русской, а отец – одним из этих богатейших коммерсантов.

Разумеется, после революции они вернулись в Англию, и здесь Хилл защитила докторскую по славянскому языкознанию. Она была очень знаменитым профессором кембриджского факультета славистики. Наполовину русская, она исповедовала православие и иногда по воскресеньям приглашала пару любимых студентов, в числе которых был и я, в Лондон на службу в православный храм. Тогда я был от этого в восторге. Да и до сих пор тоже[149].

Хилл была одной из немногих женщин в Кембридже того времени. Самым первым профессором славистики в университете она стала в 1948 году, тогда же, когда Кембридж впервые стал присваивать женщинам ученую степень. Голубоглазая «Лиза» в черном костюме «славилась ошеломляющим русским обаянием», благодаря которому получила неслыханное право парковать свой маленький фиатик («Блоху») перед Британским музеем. Английский и русский были для нее настолько органичны, что она привычно смешивала их в одном предложении[150]. «Работать, работать, работать», – призывала она своих студентов. По словам Блейка, спустя пару месяцев после начала ее курса он уже читал по-русски «Анну Каренину»[151]. Из занятий с Хилл он почерпнул также «романтизированный образ матушки-России, откуда она бежала», пишет исследователь международных отношений Джонатан Хаслам[152]. Эта эмоциональная вовлеченность, отмечал позже Блейк, «вероятно, не входила в планы английской секретной службы»[153]. Он начинал открывать для себя новую родину – не столько Советский Союз, сколько Россию.