Читать книгу «Долгий XIX век» в истории Беларуси и Восточной Европы. Исследования по Новой и Новейшей истории - Сборник статей, Андрей Владимрович Быстров, Анна Владимировна Климович - Страница 4

Л.В. Николаева

Кревский договор, который в белорусской историографии чаще наз

ывают Кревской унией, заключенный 14 августа 1385 г. между Великим Княжеством Литовским (далее – ВКЛ) и Королевством Польским (далее – КП), является эпохальным событием как в истории Центрально- и Восточноевропейского региона в целом, так и истории тех государств, которые существуют сейчас на территории бывшего ВКЛ и КП: Беларуси, Литвы, Украины, Польши, частично – России, Молдавии, Латвии. Потому вполне понятен огромный объем литературы, посвященной данному сюжету. Вместе с тем, необходимо отметить, что исследование историографии этого вопроса все еще не получило должного внимания. Кроме замечаний в исследовании С. Кутшебы[40], исключение составил только ряд статей в основном польских историков, опубликованных в конце 1910-1930-х гг. и посвященных острой дискуссии относительно оценок Кревского соглашения и его последствий. Авторы этих материалов (О. Халецкий [41], Я. Якубовский[42], К. Ходыницкий[43], С. Заёнчковский[44], Я. Адамус [45], X. Ловмяньский[46], Э. Малечиньска[47], X. Пашкевич[48]) изредка обращались к истории изучения рассматриваемой проблемы, но их отдельные замечания были разрозненными и занимали подчиненное место в дискуссии, имевшей в первую очередь конкретно-исторический характер. Потому считаем, что обращение к данной теме является полностью оправданным, и призвано хотя бы частично компенсировать существующую лакуну.

Среди аспектов Кревской унии, вызывавших споры восточнославянских ученых-историков в XIX – начале XX в., можно выделить ряд моментов: 1) время начала переговоров об унии ВКЛ и КП, причины и инициатор заключения Кревского соглашения; 2) сам Кревский акт, его характер, отдельные положения; 3) статус князя Скиргайло в послекревский период и вопрос о сохранении государственности ВКЛ после Кревского соглашения.

Время начала переговоров великого князя литовского Ягайло с поляками о браке с королевой Ядвигой в восточнославянской историографии XIX – начале XX в. так и не было точно определено. По мнению А. Барбашева, это произошло еще в 1383 г.[49]

В вопросе инициативы переговоров опреденную противоречивость можно заметить уже в сообщениях источников. Если литовско-русские летописи приписывали ее польской стороне[50], то польские хронисты Я. Длугош[51] и М. Стрыйковский[52] утверждали обратное: это великий князь литовский Ягайло просил руки польской королевы Ядвиги.

Поскольку литовско-русские летописи были включены в научный оборот относительно поздно (со второй четверти XIX в.), сначала доверием пользовалась польская версия событий. Она рано получила распространение и в восточнославянской литуанистике, в частности, в трудах Д. Бантыш-Каменского[53], Н. Устрялова[54], И. Шараневича[55], М. Кояловича[56]. Колебался с собственным видением данной проблемы С. Соловьев. Сначала он считал, что поляки пригласили Ягайло на трон[57]. Вскоре российский историк пришел к мысли, что на этот вопрос сложно дать ответ[58], а после принял традиционную для польской историографии точку зрения о литовский инициативе[59].

Однако со второй половины 1860-х гг. в восточнославянской литуанистике стала преобладать точка зрения, высказанная в ранней работе С. Соловьева. Польской стороне приписывали инициативу переговоров Ф. Чарнецкий[60], И. Беляев[61], М. Смирнов[62], Д. Иловайский[63], А. Барбашев[64], Н. Петров[65], С. Платонов[66], М. Грушевский[67], B. Пичета[68], В. Игнатовский[69]. В качестве объяснения причин такого шага можно было встретить сентенции о состоянии анархии и беспорядка в Польше того времени и вообще ее «жалком положении» в докревский период. Вероятно, только И. Филевич придерживался противоположной точки зрения[70]. Взаимоисключающие мнения были высказаны по этому вопросу Ф. Леонтовичем (в одной и той же работе)[71].

Вслед за Я. Длугошем, который в целом неприязненно относился к династии Ягеллонов, в восточнославянских историографиях надолго закрепилась и соответствующая характеристика Ягайло как ленивого государя, обладавшего также рядом других недостатков, особенно заметных на фоне «блестящей» фигуры князя Витовта[72]. И только некоторые историки, например, Д. Иловайский[73] и Н. Рожков[74], признавали Ягайло выдающейся личностью.

Относительно характера Кревского акта и его отдельных положений восточнославянскими историками были высказаны различные мнения. Не трудно заметить, что ряд положений Кревской грамоты были сформулированы достаточно нечетко. Так, великий князь литовский Ягайло обещал креститься сам и крестить своих некрещенных братьев и остальных подданных; вернуть ВКЛ и КП земли, утраченные ими ранее; выплатить австрийскому принцу Вильгельму Габсбургу 200 тыс. флоринов за разрыв его помолвки с польской королевой Ядвигой; освободить всех пленных-христиан, в первую очередь, поляков; и наконец, навсегда присоединить свои владения к Короне: «Demum etiam Jagalo dux saepedictus promittit terras suas Lituaniae et Russiae Coronae Regni Poloniae perpetuo applicare» [ «И наконец, этот часто вспоминаемый князь Ягайло пообещал навечно присоединить свои земли Литвы и Руси к Короне Королевства Польского»][75]. Таким образом, важным является факт, что это были только предварительно данные Ягайло обещания. На этом основании, вслед за рядом польских историков, М. Чубатый высказал предположение о том, что Кревская грамота представляла собой не сам акт унии, а только прелиминарное соглашение; формальный же договор, вероятно, был заключен в феврале 1386 г. в Люблине или Кракове[76]. А В. Коцовский[77] и М. Грушевский[78] даже допустили, что и великий князь литовский Ягайло, и литовско-русские князья не полностью понимали содержание принятых на себя обязательств.

Также подвергались сомнению некоторые пункты Кревского акта. Так, Д. Зубрицкий[79], а за ним И. Шараневич[80] утверждали, что великий князь литовский Ягайло не мог обещать полякам присоединить все литовско-русские земли к Короне, поскольку не владел всем ВКЛ. Н. Дашкевич считал, что соглашение было заключено не навечно, а на время правления Ягайло[81].

Относительно сущности Кревского договора 1385 г. можно отметить, что среди восточнославянских историков получила популярность точка зрения, согласно которой это событие рассматривалось как персональная уния, после которой ВКЛ должно было сохранить внутреннюю автономию. Данную точку зрения отстаивали М. Погодин[82], И. Шараневич[83], М. Коялович[84], Н. Дашкевич[85], Н. Молчановский[86], М. Владимирский-Буданов[87], И. Линниченко[88], Ф. Леонтович (характеризовавший Кревское соглашение как «союзный акт»)[89], И. Малиновский[90], С. Платонов[91]; она была представлена и в популярных произведениях[92]. В соответствии с формулировкой B. Антоновича, в 1385 г. произошло объединение не государств, а династий. ВКЛ после этого продолжало оставаться самостоятельным государственным образованием вплоть до 1569 г.[93] Некоторые авторы (Л. Крушинский[94], И. Житецкий[95], В. Беднов[96], С. Томашевский[97]) произвольно определяли заключенный тогда союз как федеративный.

Следует отметить, что приведенные выше выводы были следствием не столько анализа содержания Кревского соглашения, сколько исследования фактических взаимоотношений между ВКЛ и КП, в основном периода правления великого князя литовского Витовта. Более точное обращение как к тексту данных великим князем литовским Ягайло обещаний, так и к истории литовско-польских отношений в первые годы после унии, которое, в первую очередь, осуществили польские исследователи, привело к полностью отличающимся выводам. Начиная с 1890-х гг., Ф. Конечный[98] и особенно А. Левицкий подчеркивали то обстоятельство, что в соответствии с достигнутыми в 1385 г. договоренностями предусматривалось прекращение существования ВКЛ как отдельного государства и инкорпорация его земель в состав КП. Таким образом, об унии, в частности персональной, тогда речь не шла. Только позднее великому князю литовскому Витовту удалось – фактически, а затем и юридически – восстановить самостоятельность ВКЛ[99].

Приведенная точка зрения оказала существенное влияние на восточнославянские литуанистические исследования. В них постепенный перевес обрело убеждение, что выполнение условий Кревского соглашения 1385 г. означало конец государственности ВКЛ. Так считали, в частности, все ведущие специалисты в области истории ВКЛ (М. Любавский[100], М. Грушевский[101], А. Пресняков[102], B. Пичета[103], И. Лаппо[104], М. Довнар-Запольский[105], С. Томашевский[106], В. Игнатовский[107]). При этом, по мнению В. Пичеты, реально вместо инкорпорации возникла персональная уния, поскольку аристократия ВКЛ именно так желала понимать заключенное соглашение[108].

Другое мнение высказал М. Чубатый. Он утверждал, что Кревское соглашение 1385 г. не предусматривало инкорпорацию ВКЛ в Корону. Разговор не шел и о персональной унии. ВКЛ должно было сохранить государственную обособленность, но при этом подчинялось Польше, что можно квалифицировать как вечную реальную унию. После смерти Ягайло для ВКЛ предполагалось избрать отдельного правителя. Однако на практике кревские договоренности никогда не выполнялись[109].

Представление о Кревском договоре как персональной унии между ВКЛ и КП в определенной мере основывалось на специфическом положении, которое в послекревский период занимал в ВКЛ князь Скиргайло. Ряд свидетельств источников указывали на то, что это брат Ягайло был в 1386–1392 гг. великим князем литовским (грамоты[110], литовско-русские[111] и великорусские летописи[112], сведения Я. Длугоша[113], М. Бельского[114], М. Стрыйковского[115]). Взгляд на Скиргайло как великого князя литовского был широко распространен в восточнославянской литуанистике. Такое мнение можно обнаружить в произведениях И. Боричевского[116], П. Долгорукова (правда, он путал Скиргайло с его братом Коригайло)[117], О. Турчиновича[118], М. Смирнова[119], И. Беляева[120], К. Бестужева-Рюмина[121]. «Отдельным государем» считал Скиргайло Д. Зубрицкий[122].

На особый статус Скиргайло М. Смирнов указывал как на доказательство того, что Кревское соглашение не имело следствием инкорпорацию ВКЛ в Корону. Причиной же назначения Скиргайло великим князем исследователь считал личную привязанность Ягайло к брату, что действительно имело место. Опираясь на сведения М. Стрыйковского[123], М. Смирнов признавал наличие у Скиргайло намерения убить Витовта, объясняя это тем, что последний надеялся в результате Кревского соглашения стать великим князем литовским[124].

Однако, по свидетельству Б. Ваповского, Скиргайло был только наместником, который распоряжался в ВКЛ в отсутствие Ягайло, а вовсе не великим князем литовским[125]. Возможно, данное сообщение повлияло на исследователей, которые попытались сформировать компромиссный взгляд на статус Скиргайло в период 1386–1392 гг.

Вслед за И. Лелевелем[126] и А. Коцебу[127] наместником с великокняжеским титулом считал Скиргайло С. Соловьев (в одной из работ вместо Скиргайло им ошибочно назван Свидригайло[128])[129]. В качестве то великого князя, то наместника Скиргайло упоминали И. Шараневич[130], М. Коялович[131], Ф. Чарнецкий[132], И. Чистович[133], Д. Иловайский[134], И. Якубовский[135].

Только наместником считали Скиргайло Н. Карамзин[136], Д. Бантыш-Каменский[137], Н. Полевой[138], Н. Костомаров[139], В. Антонович. К такому же мнению в рецензии на монографию М. Смирнова пришел и М. Коялович[140], однако позднее он вернулся к своей прежней точке зрения[141].

Точную аргументацию в пользу того, что Скиргайло не был великим князем, первым привел А. Барбашев. В частности, он указал на то, что Скиргайло никогда не титуловался великим князем литовским, а также не владел Вильно. Столицей ВКЛ управляли назначенные Ягайло поляки (сначала подканцлер Николай Москожевский, а позднее Ясько Олесницкий)[142]. Почти одновременно в польской историографии с аналогичными утверждениями выступил Ю. Вольф[143].

В результате только наместником признал Скиргайло К. Бестужев-Рюмин[144], тем самым отказавшись от своего прежнего мнения[145] (это было сделано в рецензии на популярный очерк П. Брянцева[146], что подтолкнуло последнего перенять пример рецензента[147]); то же сделали М. Ясинский[148], М. Грушевский[149], Н. Максимейко[150], С. Томашевский[151], П. Клепатский[152]. При этом М. Грушевский в противовес А. Барбашеву и Ю. Вольфу утверждал, что статус Скиргайло все же отличался от того, который имели польские наместники в Вильно: по его мнению, этот князь был наместником Ягайло в общих делах ВКЛ.

Вместе с тем, преобладающее число восточнославянских историков продолжали рассматривать Скиргайло в качестве великого князя литовского. Так, в отличие от своего учителя, считало большинство учеников В. Антоновича (Н. Дашкевич[153], Н. Молчановский[154], А. Андрияшев[155], П. Иванов[156], В. Данилевич[157]), причем как до, так и после появления исследований А. Барбашева и Ю. Вольфа. Аналогичного мнения придерживались А. Лонгинов[158], Н. Петров[159], М. Любавский[160], Н. Тихомиров[161], Е. Голубинский, который ошибочно утверждал, что сохранение во главе ВКЛ отдельного великого князя, под верховенством польского короля, было одним из условий Кревского соглашения 1385 г.[162], Ф. Леонтович[163], М. Довнар-Запольский[164], И. Малиновский[165], а также авторы многочисленных работ популярного характера.

Относительно оценок исторического значения Кревского соглашения следует отметить, что восточнославянские исследователи, в отличие от польских, не жалели эпитетов, описывая катастрофичность его последствий. Против «апофеоза» в польских оценках унии выступал М. Грушевский[166]. Подчеркивалось прерывание «природного» развития ВКЛ (которое, по мнению большинства авторов, должно было привести к «обрусению» этнических литовцев)[167]. Концом «исторического движения» Литвы считал 1385 г. С. Соловьев[168]. По оценке ученого, «литовские князья продали свое могущество за польский престол»; он писал и о «фатальном браке», и о «несчастной связи» между ВКЛ и КП[169]. В.Б. Антонович считал, что уния затормозила природное развитие ВКЛ, поскольку его силы теперь направлялись на самооборону от покушений Польши[170]. Н. Дашкевич[171], а позднее – М. Грушевский определяли всю дальнейшую историю ВКЛ (до 1569 г.) как «период агонии»[172].

Встречались и откровенно сомнительные оценки событий 1385–1386 гг. Так, митрополит Иосиф утверждал, что уния спасла Польшу от онемечивания[173]. А. Барбашев считал, что целью поляков уже тогда было способствование усилению литовского боярства во вред великокняжеской власти[174]. М. Владимирский-Буданов отстаивал спорный тезис о том, что позднейшая литовско-московская борьба также частично была следствием унии, что в этом противоборства ВКЛ будто бы отстаивало «чужие интересы»[175]. Хотя, как известно, великорусские земли до Кревского соглашения не входили в сферу интересов внешней политики КП, а ВКЛ они очень даже интересовали. Н. Устрялов же стремился доказать, что главная цель польской стороны заключалась в унии церквей[176]. Эту точку зрения принял М. Коялович[177].

Резко негативное отношение абсолютного большинства восточнославянских исследователей к последствиям Кревской унии трансформировалось в усилия многих из них доказать «случайный» характер этого события, приподнести его как личное дело Ягайло. Первым четко такой взгляд высказал Н. Устрялов[178]. Такого же мнения придерживался С. Соловьев, который отмечал, что для Ягайло Витовт был соперником, «от властолюбия которого разумным было обеспечить себя другим престолом»[179]. Его разделял М. Коялович, который обосновывал отсутствие «каких-нибудь глубоких мнений» в действиях великого князя литовского[180]. О «механическом соединении» в результате «дипломатический интриги» писал В. Ключевский [181].

Встречались и отличные от названных точки зрения. Так, под влиянием наработок польских историков И. Шараневич говорил о «высших политических мотивах» решения Ягайло[182]. Позже эту оценку повторил В. Беднов[183]. Рациональные обоснования заключению Кревского соглашения приводил М. Смирнов, считавший, что враждебные взаимоотношения между ВКЛ и КП в течение нескольких предшествующих десятилетий болжны были вызвать к жизни идею малопольских магнатов о необходимости налаживания добрососедских отношений между государствами[184].

С отрицанием трактовки унии только как частного дела Ягайло выступили К. Бестужев-Рюмин[185], Н. Максимейко[186], Ф. Леонтович[187], указывая на ее направленность против Тевтонского ордена – главной угрозы для этнической Литвы.

Вместе с тем, тезис о «случайности» унии не утратил своей популярности и позднее. Показательно, что даже марксистские методологические подходы не помешали Н. Рожкову выразить свою приверженность этой традиционной для российской исторической литературы точке зрения[188]. М. Грушевский подробно остановился на мотивах, которые подталкивали к унии Ягайло и малопольских магнатов, которые искали опору против Венгрии и великополян (такое же мнение высказал и А. Пресняков[189]). Но украинский историк увидел в унии «чисто династическое» событие и даже «неожиданную дипломатическую комбинацию»[190].

Таким образом, круг вопросов, связанных с Кревским договором 1385 г., широко отразился в восточнославянской литуанистике исследуемого периода. Однако долгое время (до конца XIX в.) действительный анализ как содержания договоренностей, так и степени их реализации почти не встречался. Вместо этого озвучивались в основном стереотипные оценки, которые опирались на значительно более поздние реалии взаимоотношений ВКЛ и КП. Обращение же к непосредственному изучению Кревского акта и связанного с ним комплекса источников в значительной мере был ответом на вызов со стороны польской историографии. В результате произошел (хотя и не всеобщий) отход от ошибочного трактования событий 1385 г. как персональной унии, а Скиргайло – как великого князя литовского. При этом имело место заимствование репрезентантами восточнославянской историографии части тезисов, высказанных в польской литуанистике того времени и определенное сближение на этой основе исследовательских позиций. Последующий же этап эволюции представлений о Кревском договоре уже стал делом главным образом польских историков по причине фактической остановки литуанистических исследований на территории советского государства.