Читать книгу Пути России. Новый старый порядок – вечное возвращение? Сборник статей. Том XХI - Сборник статей - Страница 5

Супротив друг друга стояли, топча росу, / точно длинные строчки еще не закрытой книги, / армии, занятые игрой…[73]

«Социальный порядок» – базовый концепт социальной науки, способный выступать призмой, сквозь которую может осуществляться теоретическая рефлексия проблематики самого разного уровня абстракции. В веберовской интерпретации социальный порядок предстает как «навязанный» способ урегулирования отношений, возникающих между не всегда рационально мыслящими, но вечно эгоистически ориентированными индивидами. «Естественным образом» существующий социальный порядок часто подвергается опасностям, тогда и вступает в свои права порядок «навязанный», предстающий как реализация легитимного насилия в условиях нарушения порядка.

Теоретическое осмысление современной российской действительности в терминах социального порядка возможно через переинтерпретацию веберовских идей, возвращающую понятиям «навязанности» и «естественности» само собой подразумеваемый смысл: тогда «навязанным» или «естественным» может быть назван один из противоречащих друг другу, но сосуществующих в российской действительности способов организации. Потенциально эвристичным для анализа специфически российского «здесь и сейчас» представляется помещение такого подхода в контекст теорий сетей – хотя получившие популярность в последнее время идеи (например) Б. Латура и Дж. Урри есть западное изобретение, его пересадка на российскую почву может оказаться продуктивной уже в той мере, в какой социологические западные модели последнего десятилетия в принципе способны «работать» на исследование современной России.

Источник идеи «навязанности» порядка в сегодняшней России абсолютно ясен – нынешняя власть в глазах интеллектуала выглядит сомнительной, хотя вопрос о ее легитимности не стоит – она однозначно поддерживается большинством населения, оставаясь при этом парадоксальной (или просто необъяснимой в общепринятых терминах) для научного мышления. Научной интерпретации поддается рациональное действие, даже если под рациональностью подразумевается следование некоему сложившемуся (хотя и не вполне рациональным образом) идеалистическому либо сознательно выдающему себя за таковой образу реальности, обладающему внятным целеполаганием. И который при этом остается пригодной ширмой для реализации вполне прагматических интересов. Рациональность современной российской власти вызывает сомнение не только в силу отсутствия такого рода идеальной модели (пусть и не относимой однозначно к установившимся моделям развития, но сочетающей в себе не противоречащие друг другу их элементы), но и из-за принципиальной (не ясно опять же, насколько этот принцип сознательно создан или возник спонтанно) невозможности прогнозировать ее действия. Любая из существующих ныне «рационализаций» осуществляется post factum, что не только заставляет вспомнить о фундаментальной неопределенности современности, но и делает сомнительными применяемые в ходе научной интерпретации модели и методы.

Возможные причины сложившейся ситуации следует искать во внутренней противоречивости как имеющихся социальных установок, так и повседневных социальных практик: и то и другое специфическим образом воздействует, с одной стороны, на власть, с другой – на экспертное (научное, в данном случае) сообщество. Дистанцированность социального ученого от власти и общества как предпосылка объективности его исследования обернулась не «равноудаленностью», а «оторванностью», не в последнюю очередь способствуя формированию причудливого сочетания в современной российской реальности даже не многообразных, а принципиально несовместимых установок и способов организации – в широком смысле, социальных порядков.

Интерпретация причин и содержания фундаментальной противоречивости российской действительности может быть разной – от метафизических и теологических рассуждений о специфике «национального русского характера» в духе Н.О. Лосского[74] и Н.А. Бердяева[75] до вполне прагматичных и эмпирически обоснованных исследований Ж.Т. Тощенко[76]. В любом случае речь идет о сломе базовых культурных установок в результате «навязанного» (поскольку, как правило, западного) социального порядка. В этом смысле условный «простой россиянин» ничем не отличается от власть предержащего, поскольку последний так же страдает от утраченного единства «русской души». А так как современному западно ориентированному (в разной степени – как минимум, знакомому с западноевропейской культурной традицией и особенностями рефлексии) интеллектуалу разделять откровенно «славянофильскую» установку почти неприлично, наиболее приемлемой остается теория «парадоксального человека» Ж.Т. Тощенко, рассматривающего россиянина как воплощение разнонаправленных социальных установок: коммунитаристского плана (унаследованных от советской эпохи) и либерального (привнесенных вместе с рыночной экономикой и во многом как раз «навязанных»).

Предлагаемая здесь идея в определенной степени укладывается в рамки традиционной дихотомии «Запад – Восток» или «традиционный – модерный», в которой российская реальность полагается принадлежащей «двум мирам», равно соблазнительным в качестве исследовательской перспективы: миру постмодерна и миру традиционализма. Утверждая, что современный россиянин «застрял» между постмодерном и традиционализмом, следует признать радикальность и сомнительную возможность преодоления разрыва, формируемого двумя типами социального порядка.

Я увидел новые небеса / и такую же землю. Она лежала, / как это делает отродясь / плоская вещь: пылясь

Порядок, осмысливаемый в парадигме постмодерна[77], выступает как результирующая многообразных, разнонаправленных и существующих на «поверхности» взаимодействий, горизонтально интегрирующих гетерогенные элементы, но не организованных в иерархическую структуру. Делезовская ризома[78] или латуровская сеть[79], символизируя отличный от иерархического характер организации, указывают на невозможность в условиях текучей и турбулентной современности выстраивания порядка на основе жестко заданных нормативов и тотального контроля. В сети не формируются отношения подчинения – есть только равноправное партнерство, ячейки сети, узлы связей взаимодействуют друг с другом, непрерывно порождая новые ассоциации. Здесь «инновация есть правило»[80], а стабильность (залог контролируемости и подчинения) – исключение. «Не существует общей рамки для всех вещей, по образу кредитной карты, которую принимают почти везде. Это не что иное, как движение, которое мы можем ухватить только опосредованно, тогда, когда производится малейшее изменение в пресуществующей ассоциации, которая обновляется или трансформируется»[81]. Альтернативная сети традиционная вертикальная организация (даже если ее удается выстроить без изъянов и «изломов», разрывающих линии прямого отношения власти – подчинения) постепенно, но неизбежно подтачивается «набегающими волнами» формирующихся по горизонтали социальных движений и принадлежащих порядку сети феноменов.

Говорить о том, что «сетевой» социальный порядок достиг «активной фазы» в современной российской действительности, – разумеется, утопия или недомыслие. Вертикаль российской власти сильна, как никогда, а любые альтернативные ей движения выглядят либо как ею же порожденные способы «сброса» накопившегося недовольства, либо как малоперспективный (и даже маргинальный) «лай моськи на слона». Однако «теоретическую убежденность» в универсальности тенденции постепенного формирования «сетевых порядков», наступающих на традиционную вертикаль, можно подтвердить, перечислив несколько феноменов, имплицитно принадлежащих «сетевому порядку» и наличествующих в российской реальности.

Даже не разделяя в полной мере технологический детерминизм, рассматривающий научно-техническое совершенствование как главный фактор социального развития, нельзя не признать доступность технических средств для горизонтальных коммуникаций одной из базовой причин размывания иерархических структур. Интернет, будучи пространством интеракции самых разных людей, не только породил возможность их альтернативного объединения, но и выступает как независимая реальность – резервуар непрерывно возникающих и исчезающих значений. Сетевой принцип организации Интернета делает его недоступным контролю, а создаваемая там система проникает как в порядок, создаваемый в «реальности» существующей властью, так и занимает все большее место в сознании «разгневанного горожанина» – главного носителя и создателя сетевой реальности. В результате он начинает воспринимать традиционный властный порядок как навязанный, хотя и не в буквальном веберовском понимании, а в качестве привнесенного «извне», т. е. помимо воли народа как конституционного источника власти («народ», в свою очередь, начинает отождествляться с интернет-сообществами, что, конечно, не совсем корректно).

Жителя Интернета уже нельзя в полной мере назвать соответствующим традиционному порядку «дисциплинарным индивидом», которого М. Фуко считал результатом «пригонки политической власти к телу»[82]. Специфика иерархически организованной власти заключается в том, что необходимый ей тотальный контроль может осуществляться только дисциплинарно – по принципу Паноптикона, т. е. должен постоянно ощущаться подданными как непрерывно осуществляющийся, не будучи таковым на самом деле[83]. Принцип «поскольку неусыпный надзор, непрерывная запись, виртуальное наказание охватили собою приведенное тем самым к покорности тело и поскольку они извлекли из него душу, постольку и сформировался индивид»[84] перестает работать в полной мере (хотя очевидно, что формально Интернет и мобильные средства связи дают техническую возможность тотальной слежки, масштабы которой Фуко вряд ли мог представить). Сила дисциплинарной власти в ее невидимости и одновременной вездесущности – как только возникают сомнения в том, что «старший брат смотрит на тебя», такая власть теряет устойчивость, возникающие «щели», куда не проникает всевидящее око, расширяются за счет уверенности в возможности бесконтрольных действий и, соответственно, роста количества желающих «самовольничать».

«Наступление» сетевого социального порядка на традиционные структуры прослеживается и в характере базовых взаимодействий, осуществляемых в экономической сфере. Своеобразие организационной культуры современных корпораций заключается в переносе внутренних взаимодействий на субъект-субъектный уровень – во всяком случае, конкретные организации формируют структуры, в которых отдельные команды исполнителей реализуют поставленную цель, действуя автономным образом. Подобная тенденция (прослеживаемая социологией управления последних лет[85]) выражается, в частности, в различных видах аутсорсинга, при котором корпорация любого масштаба может существовать, имея лишь небольшой центральный офис, распределяющий задания между независимыми группами команд или поставщиков, часто находящихся на разных концах Земли. В этом случае центром контролируется срок и качество полученного результата, а не непосредственный процесс работы. Будучи релевантным основным параметрам общества знания, такой подход основан на современных информационных и управленческих технологиях и связан с характером задач, которые должен выполнять в нынешних условиях высококвалифицированный персонал.

Если верить Ф. Фукуяме[86], горизонтальные связи образуются на основе доверия, т. е. базируются на наборе этических принципов, «спонтанно» возникающих внутри конкретного общества, которые нельзя задать «извне» – с помощью правовых механизмов. Источник доверия и непосредственный уровень, на котором оно реализуется, формируются в соответствии со сложившимися в конкретном обществе культурными установками (имеет фактически, по Фукуяме, традиционный – домодерный/доправовой – характер). Это, однако, не мешает ему быть наиболее эффективным в условиях постмодерна постольку, поскольку последний ориентирован на непрерывный процесс выработки новых знаний и значений. Тогда смысл деятельности конкретного работника можно определить как инновационность на основе коммуникации: создание нового в коммуникативной среде. Заставить «быть инновационным и коммуникативным» невозможно, вступают в действие иные способы мотивации персонала, где ведущее место отводится самореализации индивида[87]. Формирующийся «креативный класс» (в предложенном Р. Флоридой[88] или слегка подкорректированном российской действительностью и социальной рефлексией значении[89]) так или иначе занимает ведущее место в социальной структуре, вынося сетевой социальный порядок на макроуровень и способствуя все более широкому распространению корпораций сетевого типа.

Буквальное прочтение идей Фукуямы и Флориды, а тем более их «пересадка» на российскую почву, где и средний класс (основа класса креативного) занимает незначительное место в социальной структуре, и традиционалистское «доверие» пугает, поскольку легитимизирует коррупцию среди и без того кланово ориентированных властных структур, кажется утопией. Но корпорации сетевого типа обладают и еще одним – вполне прагматичным и рационально-просчитываемым преимуществом, – эффективностью и экономической целесообразностью: буквально, «дешевизной».

Легализованный на уровне конкретной корпорации/офиса, социальный порядок такого типа не только задает определенные организационные формы всем участникам экономической системы, но и «создает» индивида-интеллектуала (работника, в данном случае) определенного типа – изначально ориентированного на самостоятельное принятие решений во всех сферах жизнедеятельности и, одновременно, ощущающего противоречие между собственными принципиальными установками и вертикальной организацией социального порядка, стремящегося «сократить» меру его автономности.

Происходит процесс «сжатия» времени и пространства, связанный с возможностью мгновенной передачи информации, который осмысливался как условие формирования взаимодействий принципиально нового типа еще М. Хайдеггером (в этом качестве последнего упоминает Дж. Урри, описывающий формирующиеся системы мобильностей[90]). «Особые Другие не просто “там”, они там или могут быть там, но в основном через посредство того, что я называю виртуальной природой, арсенал виртуальных объектов, распределенный по относительно отдаленным сетям»[91]. «Осетевленный» порядок не в меньшей степени, чем традиционный, создает взаимные зависимости: индивиды подчинены не только «соседским» транспарантным отношениям в сетевом пространстве, но и технике, которая по идее должна была освободить индивида и служить ему. В то же время сетевой пространственно-временной континуум формирует фреймы-ограничители межличностных взаимодействий, создавая детерминацию релевантного типа – сетевую социальную организацию.