Читать книгу Ушел, вернее остался. Сборник номинантов на Премию имени Сергея Довлатова. Выпуск 2 - Сборник - Страница 37

Мы сидели вечером у костра на берегу озера. Исходив на вечерней зорьке не один километр по переувлажненным камышовым зарослям и нагулявши досыта собак, после ужина не хотели еще спать, но и что-то требующее усилий выполнять уже не было сил. Насытившись и напившись крепкого горячего чая, мы рассказывали анекдоты, были, истории… Рассказы были по-своему интересны и примечательны, а мы – рассказчики и слушатели, по-разному одаренные артистизмом и способностью передавать услышанное или пережитое, – старались в спокойной и доступной манере, с выражением преподнести версию своего или чужого жизнеописания.

Как-то незаметно тема рассказов приобрела направленность «судьба, рок, неизбежность». Все истории, выдаваемые нами одна за другой, строились вокруг освещения именно этого непонятного для человека явления – безысходности судьбы и невозможности предотвратить ее тайное, но властное действо… Один из рассказов потряс нас до глубины души. Поведал его нам Николай Васильевич, ветеран войны, крепкий еще дед, мудрый и весьма уважаемый в нашей компании человек.

А случилось с ним это все сразу же после войны. В ту пору он, молодой боевой офицер, возвращался с фронта домой. Родители у него жили в деревне, и он на перекладных постепенно, шаг за шагом, проходя за день по грязной, разбухшей после дождя дороге по двадцать пять – тридцать километров, неуклонно приближался к заветной цели.

Ночь застала его в деревне, что была за семнадцать километров от родного села Лебяжьего. Делать было нечего – надо проситься на ночлег, и он постучался в самый первый дом, что находился у леса на краю села. Вышел хозяин и спросил:

– Что надо, кого там носит в темень?

– Хозяин, пусти переночевать. С фронта иду, возвращаюсь в Лебяжье.

– А чей будешь?

– Да я ж Василия Соловьева сын, сельского плотника. Колька я!

– А… Видишь ли, Колька, не могу я пустить тебя на ночлег, роженица у меня дома. Плохо ей что-то, бредит все да кричит. А повитуха наша, Аксинья, в сорок четвертом Богу душу отдала, вот и не знаю, как бы и моя благоверная из-за этих родов не окочурилась. Сам понимаешь, какой уж тут будет тебе сон. Иди вон лучше через два дома к Афанасьевым – у них спокойнее.

– Да нет, дядя Семён, я вас узнал, пустите к себе, мне где-нибудь в уголке на полу прикорнуть, а то уж сильно устал по грязюке топать. А если что, то, может быть, я помогу чем. За годы войны всего понавидался, так что и за повитуху могу сойти…

Эти слова произвели должное впечатление на хозяина, и он, сообразив, что лучшего помощника ему во всей деревне не сыскать, отступил, приглашая в гости…

В доме было тепло и чисто. В углу, около печи, стояла огромная кровать, на которой лежала, постанывая, жена Семёна. На печи виднелись три детские головки, и все девичьи.

«Вот бракодел, Семён-то, – подумал Николай. – Вот родится еще девка! Ну и будет мужику тоска. Некому подсобить отцу. Это плохо. То ли дело мой батяня – пятерых парней настрогал и двух дочек состряпал… Да, жизнь, жизнь… Кому как повезет…»

Попили чаю. Семён расстелил в переднем углу старый тулуп для гостя, притушил немного керосинку и лег на свое место. Сон к Николаю пришел вмиг. Он провалился сперва в какой-то сад, потом виделся ему родной дом в его селе. Вот Зойка, соседская красавица, что-то шепчет ему на ухо, а он не может разобрать что…

Проснулся он от жалобного крика жены Семёна.

– Ой, помираю, ой, Сень, спаси меня!.. Ой, боже ты мой, как больно!.. Что же это такое со мной? Уж и не первый раз, а так больно, что сил никаких нет… Точно умру сейчас.

Семён бегал вокруг, не зная, с какой стороны подступиться, и тоже причитал что-то невразумительное, перемежая матами.

Быстро вскочив, Николай, как на войне, стал отдавать Семёну указания:

– Так, не ори, как баба, давай пару простыней чистых… Готовь воду горячую… Клеенка есть? Тащи сюда… Так, хорошо… А ты, Маша, не волнуйся, все будет хорошо, что тебе, впервой, что ли? Сейчас мы все справим самым лучшим образом, на войне и не в такие переделки попадали.

Спокойный, уверенный голос Соловьева-младшего подействовал на Марию лучше любого лекарства, и она, как уже это было не раз, взяв себя в руки, вспомнила, что и как надо делать в этом случае…

Спустя полчаса на свет появился маленький продолжатель Семёнова рода, крепкий на вид и вполне здоровый мальчик. Семён с Николаем сделали все, что необходимо в этих случаях, обмыли, запеленали малыша и уложили рядом со счастливой мамашей…

Семён весь сиял:

– Ну, Колька, быть тебе крестным. Спас мне жену и сына принял. Вот молодец, язви тебя. Ну не иначе как Бог послал мне тебя в этот трудный час. В вечном долгу я перед тобой…

– Да что ты, дядя Семён. Ладно уж, слава богу, что все обошлось.

– Нет-нет, друг. Давай-ка обмоем по чарочке такое событие. Сын у меня! Да ты понимаешь, что я пятнадцать лет ждал этого часа? Нет-нет, шалишь, не укладывайся. Давай сперва по чарочке, а потом и поспим.

Они сели за стол. Семён налил самогонки, чокнулись и выпили за сына, за радость, за продолжение рода. Когда прикончили бутылку и Семён хотел достать еще одну, Николай категорически отказался:

– Все, хватит. А то мне еще с утра шлепать да шлепать, грязь месить. Надо пораньше встать и выйти в дорогу.

На этом и договорились.

И опять Семён убавил огонек в керосинке, и опять они разошлись и улеглись по своим местам. И вновь сон наступил быстро и всеохватно. И снились ему какие-то дороги, дороги, дороги… И шагал он по ним неизвестно куда… Но вот наступила темень, и он видит себя около дома дяди Семёна и просит его впустить на ночлег, а тот ему отказывает. Но он уговаривает, и хозяин соглашается… Видения его идут одно за другим, красочные и отчетливые: вот он пьет чай, вот он уже спит, просыпается от крика и видит растерянного Семёна, что-то говорит ему и его жене, принимает ребенка…

Вот они пьют самогонку с Семёном, прославляя Бога и случай, который помог справиться с надвигавшейся на них бедой. Вот Семён целует его и укладывает спать…

Как в кино, мелькают картины одна за другой: и видит Николай подрастающего крестника – Сашку – мальчуганом лет пяти-шести, вот он уже школьник, а это уже юноша, ухлестывающий за девчонками… А вот какое-то торжество, и во главе стола сидит Сашка в черном «шивьетовом» костюме при галстуке, стройный, красивый и нарядный.

Так это ж день рождения – ему семнадцать лет. Вот оно, оказывается, что за торжество.

Но дальше происходит что-то невообразимое. Сашка выпивает рюмку водки и бежит во двор к колодцу, переваливается через край – и «буль»… И нет больше продолжателя Семёнова рода… Дальше плачи, вопли, стоны, причитания и… рассвет.

Проснулся Николай со странным и тревожным чувством. Светло. Он быстро, по-военному, собрался. Зашевелился Семён, проснулась Марья. Поблагодарив за ночлег и пообещав наведываться к ним, Николай быстро вышел из избы и зашагал в сторону родного дома.

Пролетело несколько месяцев. Николай навестил своего крестника и его родителей, которые были безмерно рады и принимали его как самого дорогого гостя. Он же, в свою очередь, привез гостинцы и игрушки для малыша. Так завязалась долгая и прочная дружба. Но о своем страшном сне Николай никогда и ни с кем не делился, носил в себе эту тайну. Иногда он забывал о ней и порой думал, что это сновидение такое же, как и все остальные. Но что-то внутри все-таки мучило его из-за этого сна, и он часто задавал себе вопросы: «Неужели этот зловещий сон станет явью? Неужели будет так, как я отчетливо видел это в ту послевоенную ночь? Неужели нельзя предотвратить или как-то изменить судьбу? Неужто рок сильнее человека, сильнее нас? Где же выход? Как же быть и что же делать?»

Прошло несколько лет. Николай Васильевич стал председателем колхоза в Лебяжьем, женился и обзавелся детьми. Приходилось много работать, много ездить, но своего крестника он никогда не забывал. Хоть на минутку, да заскочит проведать и что-нибудь передать… И Сашка, в свою очередь, очень привязался к Николаю Васильевичу, радовался встречам с ним, любил поспрашивать, поговорить, посидеть у крестного на коленях. Николай Васильевич всегда привозил ему что-нибудь интересное и вкусненькое: то пистолет, то машинку, то конфеты…

Прошло еще несколько лет, и Саша превратился в складного юношу, немного долговязого, но вполне симпатичного и любознательного. Наблюдая за ним, Николай Васильевич не отмечал каких-либо отклонений или особенностей в его характере. Приближалось лето шестьдесят второго.

Как-то за месяц до дня рождения заехав к крестнику, Соловьев спросил его:

– Сань, а Сань, что тебе подарить на день рождения?

Ответ взволновал его до слез:

– Крестный, а крестный, подари мне черный костюм и галстук красный. Ничего больше другого не хочу. Отцу говорил, но он и слышать не хочет, мол, нет в сельмаге – и баста. А я так мечтаю хоть раз в жизни красиво одеться… Ты же в город часто ездишь, ну очень прошу тебя… Я всю жизнь буду благодарен тебе…

– Хорошо, сынок, я постараюсь.

Возвращался к себе в Лебяжье Николай Васильевич сам не свой. Он несколько раз останавливал «Победу», выходил, стоял, раздумывал… Но что-либо радикальное и определенное для снятия надвигающейся беды придумать не мог. Ну, допустим, он увезет его к себе, в Лебяжье… А тот пойдет купаться или с кем подерется. Вот тебе и будет сон в руку.

«Нет, увозить Сашку к себе не стоит. Чуть что случится, и буду я вечно нести этот крест, да еще Семён с Марьей будут на меня в обиде – увез на погибель. Нет-нет, это не пойдет. Но что же делать, где выход?»

Он долго мучился, не зная, что предпринять. Советоваться тоже ни с кем не хотелось: подумают, что председатель совсем с ума сошел – стал верить снам и бабушкиным сказкам. Ситуация была не из простых… Так в раздумьях прошло несколько дней, и, как всегда, решение пришло само собой, простое и оригинальное: «Пусть крестный живет как живет, а в день рождения попрошу Семёна закрыть колодец и завязать чем-нибудь. Вот и будет все нормально». На этом и порешил сам для себя Николай Васильевич.

Быстро промчались в делах и заботах летние дни. Вот и настал этот знаменательный день семнадцатилетия Александра. Николай Васильевич вручил ему черный костюм и бордовый в полоску галстук. Радости Сашкиной не было предела. Ему не терпелось примерить обновку, что он вскоре и сделал. Мария, увидев сына нарядным и как-то сразу же возмужавшим, расплакалась, запричитала… Потом давай целовать сперва Сашку, затем Николая Васильевича за подарок, за ту помощь, что оказал он им семнадцать лет назад…

Кое-как отделавшись от ее объятий, Соловьев отозвал Семёна во двор и попросил завязать колодец на случай, если кто перепьет…

Вот и началось торжество. За столом в основном молодежь, одноклассники и друзья Сашины, да родственники. Один за другим поднимали бокалы: за именинника, за крестного, за друзей, за подруг… Николай Васильевич наблюдал за Сашей почти неотрывно. А тот на глазах менялся, что-то ему было не по себе, что-то его тяготило, давило и мучило. Раза два он порывался встать и выйти из-за стола, но мать спокойно его усаживала, и он опять на некоторое время оставался на месте. Внешне он был даже улыбчив, но в глазах присутствовала какая-то неизгладимая печаль, какое-то отрешение. Некоторые слова и шутки не доходили до него.

– Ну что, пижон, не слушаешь совсем нас? Возгордился? Шибко красивый костюм тебе крестный подарил да галстук нацепил, – беззлобно проговорил Семён, обращаясь к сыну. – Ну скажи хоть пару ласковых слов, мы ж тебе счастья желаем, а ты не ответствуешь. Встань, встань, скажи словечко и матери, и крестному.

– Да что мне говорить? Спасибо всем. Вот и все, что еще?

– Ну и на том будет, – опрокинув стакан, сказал Семён. – Только вот ты что-то неулыбчивый, это плохо.

Стол гудел. Кто-то запел «Рябинушку», и понеслась песня. Пели почти все, а уж припев повторяли с особым усердием.

Хоть порой и невпопад, но песню довели до конца. Потом спели «Россию» и «Соловьев»…

Ветераны утирали слезы после слов: «Пусть солдаты немного поспят». Каждый вспоминал свое – свое пережитое и невозвратимое.

Часам к девяти вечера, когда уже напелись и наплясались вдоволь, когда уже перешли к чаю, Саша вдруг быстро выскочил из-за стола и побежал во двор. Это было сделано так быстро и неожиданно, а лицо было так искажено, что почти все бросились за ним, побоявшись, что он сядет на мотоцикл и, не дай бог, чего произойдет. Каково же было удивление, когда увидели все, что Александр побежал в противоположную от гаража сторону – к колодцу… Николай Васильевич даже улыбнулся: как хорошо, что заставил Семёна завязать колодец.

Саша обежал колодец, попробовал порвать закрывавший его брезент, но тот ему не поддался. Тогда он распростер руки над колодцем и вдруг рухнул как подкошенный на брезент… Его оттащили домой – он был мертв… Сердце разорвалось от какой-то неведомой, нечеловеческой силы, которая забрала душу семнадцатилетнего паренька…

Николай Васильевич, не простившись, уехал к себе в Лебяжье. Ночь он провел без сна, а к утру в забытьи, в полудреме ему мерещился Сашка, который с небесных высот благодарил его за черный костюм и просил прощения за боль и причиненные страдания…