Читать книгу Как созвучны иволга и Волга! - Сборник - Страница 5

…В неосвещённом покое угла

Пляшет и прячется блик бестолковый.

Может быть, это кусочек стекла?

Может быть, светится прах мотыльковый,

Или искрит роковая игла

В сальной фигурке на ткани багровой?

Может, сбегается капля воды,

Каждый внезапный ловя отголосок,

Или встревоженный лучик звезды

Одолевает бессмертие досок?

Или случилось внутри темноты

Пересечение светлых полосок?..

На старых ветках – чёрная листва,

Земля прикрыта снегом пошловатым.

Обычный фон под громкие слова,

Сейчас скажу – и буду виноватым

Перед тобой,

Ещё не знаю в чём —

Намёка нет в твоём печальном взгляде.

Отводишь взгляд. Рассматриваешь дом,

Амурчиков на розовом фасаде.

Его снесут,

Здесь будет выть пустырь,

А вся любовь скульптурных постояльцев

Похожа станет на цветную пыль,

Захваченную кончиками пальцев.

Моя любовь – она ведь что трава,

Сквозь все преграды думает пробиться.

Но ты глядишь на дом – и ты права,

На что ещё смотреть, когда за тридцать?

Над вокзалом вороны вьются,

Под ногами сверкает слякоть.

Ты стоишь под фонарным блюдцем.

Ты готова вот-вот заплакать.

Поздороваюсь с первым встречным

И спрошу у него совета.

Он не сможет сказать, конечно,

Он и сам не нашёл ответа.

Хочешь – сумерки, хочешь – звёзды?

Хочешь – пыльную быль вагона?

Всё равно ничего не поздно,

Если ты не ушла с перрона.

Всё равно наше время – вечно,

Как захочется – так и длится.

Это только весна конечна.

Это только снежок кружится.

День на Марсе. А ночь – на Венере.

Только жизнь всё равно на Земле.

Корабли, вы куда полетели,

К чёрно-белой обратной Луне?

Там белеет глубокий Курчатов

И раскинулось море Москвы.

Тётка. Глушь. Даже город Саратов.

Это нужно другому, увы.

Здесь иначе. Полярная шапка

Зацепила мой город слегка, —

И в руке – только снега охапка

С углеродистой тенью цветка.

Но в душе – марсианская буря,

Венерьянский невиданный зной,

Словно верхняя точка июля

Неподвижно стоит надо мной.

Мне так важно с тобою остаться

Тет-а-тет хоть на пару минут,

Словно мне через час восемнадцать

И меня на войну заберут.

Я скажу тебе только о главном:

Я нашёл изумительный клад

В переулке Втором Пилоставном,

Где мы были полгода назад.

Там стоит вековая берёза,

И с восточной её стороны

Под корнями закопана проза

О герое Гражданской войны.

Он служил у полковника Шафта

И уехал на остров Шу мшу…

Впрочем, всё это злая неправда,

Я тебе не об этом скажу.

Возьму зимы. Добавлю лета —

И будет в городе весна.

Нет, лучше осень. Пусть с рассвета

Наступит именно она.

Так странно, в это время года

Я сам не свой, – И, может быть,

Незаслонённая природа

Со мной способна говорить.

О чём?

О нежном листопаде,

О южных птицах и дожде,

О порицанье, о награде,

О мёртвой и живой воде…

И о любви.

Но вместо прозы

Вдруг – «…невидимкою луна»,

«Читатель ждёт уж рифмы розы»

И даже «…наши имена».

Бывает тихо – и расслышишь

Десяток нот на склоне дня,

Как будто ты мне

Песню пишешь,

И эта песня про меня.

Но ты ведь не поёшь, я знаю,

Всё это – выдумка моя.

Ну что ж —

Пусть будет гул трамвая

И щебетанье воробья.

Ты впечатлительная очень,

Сегодня это ни к чему.

Ночь коротка – ещё короче

Дорога к дому твоему.

Не происходит листопада,

Не ожидается дождя.

Всё это – выдумать бы надо,

Всё это будет погодя.

Само собой, возникнут строки —

И в них блеснёт листвою сад,

Сойдутся тучи на востоке,

Начнётся ранний листопад,

И грянет гром… Не прерывая

Круженье бабочки лесной,

Что нарисована – живая! —

В твоей зелёной записной.

Лишь небольшая передышка,

Недолгий миг —

И тот играющий мальчишка

Уже старик.

Его взволнованные внуки

Возглавят строй,

В нём будет место для науки

Вневременной.

Им вечность будет непонятна,

Но даже в ней

Они расставят аккуратно

Столбцы идей,

Разрежут небо на квадраты

И лоскуты…

Но в этом мы не виноваты,

Ни я, ни ты.

На неполных полгода простёрлось

Бело-синее море зимы,

Но сегодня утратило твёрдость

И сомкнётся с каёмками тьмы;

В эту полночь оно обмелеет,

И к ковчегам подступит земля —

Вот тогда мне и станет милее

Своевременный контур ноля.

Но покуда лишь минус четыре

И светло, как на белом листе,

Все свои заблужденья о мире

Я могу изложить на холсте,

Я могу повторить на бумаге,

Я могу – или я не могу?

Словно ты замерла в полушаге

И стоишь по колено в снегу.

Видна из нашего окна

Вселенной улица одна.

Её космический изгиб

Теряется в созвездья Рыб.

Её начало – Водолей,

Одна из звёзд с неё видней.

Та, под которой через год

И наша молодость пройдёт.

Нечаянный дождик в начале шести

Напомнит котёнку, что надо расти.

А мне не напомнит совсем ничего.

Сегодня не будет дождя моего.

А завтра, возможно, случится гроза,

И я, словно в детстве, закрою глаза,

И вспомню тебя на речном берегу —

И мёртвые рыбы на каждом шагу.

Я могу научить деревенского пса.

Он к тебе подбежит и заглянет в глаза.

А потом он вернётся, замашет хвостом,

По-собачьи уверенный в чём-то простом.

Он не знает, что сложность ещё впереди,

Что десятка шагов просто так не пройти,

Что сердечко забилось, забылись слова,

И над узкой тропинкой – густая трава.

Если б жизнь была длиннее

Лет, наверное, на двести,

Мы бы сделались умнее

И всё время были вместе.

Если б жизнь была короче,

Лет, наверное, на сорок,

Мы б с тобою дни и ночи,

Одолев хандру и морок,

Мотыльками над водою

В быстром танце шелестели…

Жизнь была бы не такою,

Какова на самом деле.

Из бетона и железа

Сделаны дома.

Из бушующего леса —

Книжные тома.

Из эфирного раствора —

Сделаны духи.

Из ахматовского сора —

Звёзды и стихи.

Под Бродского пишет любой дурак,

Под Рыжего – каждый второй.

И если ты пишешь слегка не так,

То выглядишь, как герой.

Но в Липки тебя пригласят лишь раз,

И то по одной из квот.

Стипендий и премий никто не даст,

В журнал никто не возьмёт.

Ты будешь бессмысленно прозябать

И думать с зашитым ртом,

Что всем твоим винам, такая мать,

Настанет черёд потом,

Что всем драгоценным твоим стихам

Назначен тернистый путь,

А новый редактор – всего лишь хам,

Заменят когда-нибудь.

Иногда, в разговоре с самим собой,

Я стою на твоей стороне,

А потом засыпаю и сплю с другой

И не вижу тебя во сне.

Ухожу на работу часу в восьмом,

Возвращаюсь часам к шести,

И тебя не встречаю ни в том, ни в том

Ежедневном своём пути.

Забываешься полностью, навсегда,

Но случается странный сбой —

И над сонным кварталом стоит звезда,

Наблюдавшая за тобой.

И опять начинается невзначай

Этот внутренний разговор,

За которым мы распиваем чай,

Остывающий до сих пор.

Есть люди, которые любят закат,

И кроткие люди рассвета.

Есть те, кто заслужен и даже богат,

И те, кто вздыхает про это.

Есть ты, Капитан Очевидность, и я

Тебе говорю без утайки,

Что жизнь заостряет прямые края,

Срывает заклёпки и гайки,

И наша «Титанушка» будет на дне,

Коснётся игристого грунта —

И ты нарисуешь её на окне,

На фоне народного бунта.

Однажды забудешь, как делать стихи,

И вступишь на прежнюю землю,

И новые люди, ускорив шаги,

Затащат в ночную харчевню.

И будешь грустить, одинокий как бог,

На стол опираясь локтями,

О строчке, какая давала восторг,

И пахли слова желудями.

Натолкнулся на мысль – а она не моя,

То ли мысль, то ли женщина, то ли…

То ли эта страна,

Где лежат якоря

Почему-то не в море, а в поле;

И играется ветер,

И песню поёт

Утомлённый водитель «Газели»

Про надежду, которая всех нас спасёт.

Чудо-песня, на самом-то деле.

Меня не волнует чужая война.

Меня не волнует победа.

Я просто хочу, чтобы чаша полна

Осталась хотя б до обеда.

Мне нужно, чтоб дерево просто росло

И строился дом без простоя,

И пусть захлебнётся от ярости зло,

Увидев лицо молодое!

Задумался я о своём бытии —

И тотчас, уже без улыбки,

Припомнились мне пораженья мои,

Провалы мои и ошибки.

Хотелось прибавить к ним пару побед,

Каких-нибудь ярких свершений,

Но вдруг показалось, что их ещё нет,

И нет ни дорог, ни решений.

Как будто бы всё, что задумано, – зря,

Как пыль, как досадная жалость.

И я пожалел в ту минуту себя,

А что мне ещё оставалось?

Чтоб сделать шедевр,

Нужно пару минут.

Подходишь к оконцу —

Тебе выдают.

Заметишь, что порвана

Кромка фольги,

Но твой Выдающий

Ускорил шаги,

Закрыто оконце,

Кругом тишина,

И критика здесь

Никому не слышна.

Стоишь в одиночестве,

Только в руках

Сверкает шедевр,

Оставаясь в веках.

Бояться шороха,

Волны,

Идущей из земли,

Бояться чёрной тишины

И выкрика вдали.

Бояться горной высоты,

Пригляда за углом.

Бояться,

Если любишь – ты,

И никого потом…

С тобой темно. Тревожно и темно.

Раздвину шторы, распахну окно —

На руки хлынет посторонний свет,

Как будто ночи не было и нет.

А ночь была – и верится легко,

Что ночь от нас совсем недалеко,

За тем кварталом, в свете фонаря,

Она умрёт, ни с кем не говоря.

За окном фонари погасили.

За окном начинается снег.

Я полночи бродил по квартире

И курил ленинградский «Казбек».

Вероятно, на этом же месте

Я стоял в позапрошлом году

И звонил заболевшей невесте,

Обещал, с папиросой во рту,

Что весна снизойдёт непременно

И наполнятся реки равнин…

И ни в чём не соврал, совершенно,

Но сегодня я снова один.

День замер, пройдя середину.

Над городом тучи срослись.

Стою – и смотрю тебе в спину,

Почувствуй мой взгляд и вернись.

Буквально ещё полминуты —

И тучи накроют квартал,

Но я бы хотел, почему-то,

Чтоб ливень тебя не застал.

Потом – хоть потоп, хоть потомство,

Но это потом, а сейчас

Блеснуло холодное солнце,

Вчера удивлявшее нас.

Подруги – лишь тени любимой,

Но в этаком царстве теней

Мне всё-таки необходимо

По-прежнему думать о ней.

Я буду дружить не со всеми,

Мой выбор не очень богат,

Но те, с кем проносится время,

Разлуки со мной не хотят.

Однажды заступит другая

На гулко пустующий трон

И будет смеяться, нагая,

Считать голубей и ворон.

Начнёт наблюдать за порядком

И грусти моей не поймёт

О том междуцарствии сладком,

Которое тоже пройдёт.

Давным-давно, во времена слонов,

Сверкающих на краешке комода,

Я знал примерно три десятка слов,

Но понимал весь мир без перевода.

Давно забыт младенческий язык,

В нём нет нужды, он кажется напрасен

Среди людей, к которым я привык,

И мудрых книг, с которыми согласен.

Но иногда… Ах, это «иногда»! —

Мне кажется – я снова понимаю

Идущие вдоль моря поезда

И пёстрых рыб встревоженную стаю,

Ютящийся у берега камыш

И силу притяжения земного…

И даже то, о чём не говоришь.

Последнее важнее остального.

Затих светляк

В стеклянной банке,

Сошёл на нет его неон —

И жизнь моя, с ночной изнанки,

Опять темна, как зимний сон.

Сижу в траве,

Вдыхаю лето,

И ледяные провода

Гудят, и кажется – всё это

Надолго или навсегда.

В них есть поток,

В них есть стремленье —

А мой светляк нырнёт во тьму,

И никакого примененья

Я не придумаю ему.

Заря скрадёт ночные звёзды,

А ветер

Высушит росу —

Но ничего ещё не поздно:

Я всё смогу, я всех спасу.

Хорошо в этом городе всем,

Кто себя не растратил в дороге

И вернулся, не зная зачем,

И стоит на пороге.

Хорошо в этом городе длить

До деталей известную муку

И к холодной земле приложить

Огрубевшую руку.

Хорошо в этом городе ждать,

В безысходности верной теряться

И однажды совсем перестать

Тишине удивляться.

Хорошо в этом городе жить,

Заполнять адресами блокноты

И когда-нибудь тихо спросить:

О, любимая, кто ты?

Это будет другой Первомай.

Непременно посыплется снег.

Остановится чёрный трамвай.

Увезёт сорок пять человек.

Ты коснёшься рукою стекла,

Ты увидишь вечерний салют,

И внезапные волны тепла

Нас с тобой поцелуем замкнут.

И не будет ни окон, ни лиц,

Только синий мерцающий фон,

Словно нас в ускоритель частиц

Занесло, а не в первый вагон.

И как только – один за одним —

Пара встречных звонков прозвенит, —

Мир за окнами станет другим,

И никто нам его не простит.

Вот так и пишешь – без просвета —

Про скверик бледно-золотой,

Про ускользающее лето

И осень с тёмною водой.

Сюжетец незамысловатый,

С чертовской дюжиной имён…

И вдруг – о коннице крылатой

И блеске ангельских знамён,

О звоне лат и треске стали,

О роковом звучанье сфер…

Две строчки были.

И пропали.

Подобно солнцу, например.