Читать книгу Литературе быть! Продолжаем жить! Сборник участников 34-й Московской международной книжной выставки-ярмарки – 2021 - Сборник - Страница 3

Любоваться тобой, не ревнуя, умел только Питер,

Растянувшись у ног и мурча эрмитажным котом.

Он всегда поспевал за тобой, даже в гуще событий

Появляясь как раз, с чёрным кофе и ярким зонтом.

Иногда вас встречали вдвоём у Невы, на Дворцовой,

Ты смеялась, почти танцевала под уличный гул.

Приходила за по́лночь в распахнутом тренче, пунцовой.

Я стеснялся спросить, кто его на тебе расстегнул.

Ранним утром сбегала, оставив меня без объятий,

Чтобы просто увидеть, как Питер откроет глаза.

Я грозился тебя увезти, запереть, спрятать платья,

Но боялся, что ты нагишом убежишь на вокзал.

Придумал жить нам в это время,

Когда все нервы на пределе,

Когда все темы не по теме,

Когда все в деле не при деле.

Придумал – будь теперь в ответе,

Твой ДНК нас гонит плетью,

До самой смерти дети, дети —

Глядим на сладости в буфете.

На каждой стрелке виснет время

И, словно целясь в чьё-то темя,

Стирает память, словно бремя,

Врачуя всех, кто был «не всеми».

Отдать слова на откуп людям.

Вчера мы были. Завтра будем?

За что полюбим и осудим…

Придумал – мы с тобой пребудем.

Ни одна из твоих печалей не стоит свеч,

Оттого ль, что у всякой грусти бывает край,

Оттого ли, что нужно помнить, кого беречь,

И один из таких людей – это, друг, ты сам.

От угасших костров виднеется только дым,

Словно память о том огне, что горел им впрок.

Если в пламени жизни цел ты и невредим,

То не это ли знак, что мимо прошёл урок?

Открывать по одной все карты любых мастей,

На которых разлиты во́ды и города,

И понять наконец, как трепетно из гостей

Перебраться домой по вектору «мне сюда».

Мы однажды поймём, зачем и куда несёт

Самый дерзкий и самый верный из всех ветров.

Сообщи мне координаты твоих высот.

Я к тебе доберусь, обещаю. И будь здоров!

Какое коварство – тебя удалить из контактов,

Уйти – не манерно, без томного взгляда под вздох,

Не спать с телефоном, поставив тебя перед фактом,

Что я не страдаю, не лгу… ты мне больше не бог.

В семейном кругу я ломала комедию Данте,

Бросаясь по адской спирали в стотысячный раз,

То глубже, то выше, на шпильках, босой, на пуантах,

Давай тридцать два фуэте! Не потом, а сейчас!..

Нет, я не смогла. Балерине нужна точка. Точка.

Одна, до конца всех вращений, до грома похвал.

Всё было как в сказке: венчанье, сыночек и бочка.

Засмо́лена крышка. За что ты нас так наказал…

Нас штормом бросало среди всех земных океанов,

Но крепость твоей же печати спасала от вод.

Сынок подрастал, исчерпались блужданья в туманах,

И новые люди добавились в наш хоровод.

Счастливый финал не всегда тот, что ждёшь изначально,

И можно не верить, но всё же идти через ад —

Нелепо, смешно, безрассудно порой и печально —

Возможно, не в рай, но уж точно ни шагу назад.

Вдруг что-то внутри провалилось на самое дно,

Проклятая, гадкая, мерзкая, вечная честность.

То давит петлёй, то влечёт в гробовое окно,

Срывая покровы, давя на корню неизвестность.

Не скрыться за дверью счастливой, беспечной семьи

И в детской, где куклы и звери смеются, немые,

На кухне, где пахнет уютом с шести до восьми,

В подъезде, где кнопки звонков без имён, номерные.

Кому-то прописана ложь, как примочка на лоб,

Её же кладут под язык, чтобы в кровь проникала.

Но честность, сродни лихорадке, бросает в озноб

И сказки людей разбирает по швам и лекалам.

Что взъелся весь мир на тебя? Да и я, уж прости,

Тебя ненавижу за то, что одна ты такая:

Мне шепчешь, что он не со мной, что с восьми до шести

Любимой другую, несносную мне, нарекает.

Есть имя, которого я не касаюсь

Ни словом, ни делом, ни рифмой, ни прозой.

Оно непохоже на детскую шалость,

Оно одиноко, легко и серьёзно.

В нём что-то от Франции, центра Парижа,

От книг «Галлимар» на прилавках у Сены,

Одно это имя и слышу, и вижу

Не русским, а местным, с косым удареньем.

Оно бы смотрелось на старой пластинке,

Носило бы шляпу, перчатки из кожи,

Высокие кудри, смешные ботинки,

Билеты в Гарнье только в пятую ложу.

Его не повесить на шею цепочкой,

Нарочно не спрятать в кулоне с секретом,

Оно – в опечатках, в разрозненных строчках,

В желтеющих вырезках старой газеты.

Его столь открытые гласные звуки

Всегда равнозначны, в любом переводе,

Но стоит поднять для приветствия руки —

Оно замирает в торжественной коде.

Есть имя, которое я не тревожу,

Оно дышит оперой в призрачной ложе.

Вяжу в узлы твои футболки,

Их мягкость обращая в твердь.

Тебе – карету, мне – двуколку,

Покуда жизнь, покуда смерть…

Вся та любовь, что в нас кипела,

Теперь осталась не у дел.

Душа бессмертна, бренно тело,

Чего же нам хотеть от тел?

Ещё чуть-чуть – и рухнет крыша

Под гнётом летних павших звёзд.

И стены словно станут выше,

И скрипнут спицы у колёс.

Режет иву полуржавый ножик,

Отсекая веточки-качели,

Ива плачет, иве кто поможет?

До мороза листья облетели.

Ножик режет ствол, рисуя сердце,

Обещая вечность деве юной.

Корни иве истоптали берцы,

Ни дождинки на песке в июне.

Ива плачет – так она привыкла,

Из пенька торчит всё тот же ножик.

Иве кто-то пел, что даже тыквы

На балы со всех несутся ножек.

Под панамой косматый затылок,

Плитка шаркает прямо в подошву,

Лето – жаркое время копилок,

Жаль, что всё сохранить невозможно.

В синих шортах десяток ракушек,

Семь брильянтов, доплюнутых морем,

По скелетам разбитых игрушек

Познаётся и счастье, и горе.

Карамель, земляника горстями —

Наконец перерос аллергию.

Мы в Крыму ночевали гостями,

Слышал стих про Марину в могиле.

Дудки! Мёртвые видеть не могут,

Говорить сквозь земельную насыпь —

Старший брат наступил мне на ногу,

Чтобы я замолчал восвояси.

Вот бы спрятаться вместе с Мариной,

Чтобы нас обыскались родные,

С пирожками в медвежьей корзине,

Где катаются дети доныне.