Читать книгу Поэты Серебряного века - Сборник - Страница 39

Иван Бунин

Оглавление

«Ту звезду, что качалася в темной воде…»

Ту звезду, что качалася в темной воде

Под кривою ракитой в заглохшем саду, —

Огонек, до рассвета мерцавший в пруде,

Я теперь в небесах никогда не найду.


В то селенье, где шли молодые года,

В старый дом, где я первые песни слагал,

Где я счастья и радости в юности ждал,

Я теперь не вернусь никогда, никогда.


1891

В поезде

Все шире вольные поля

Проходят мимо нас кругами;

И хутора и тополя

Плывут, скрываясь за полями.


Вот под горою скит святой

В бору белеет за лугами…

Вот мост железный над рекой

Промчался с грохотом под нами…


А вот и лес! И гул идет

Под стук колес в лесу зеленом,

Берез веселых хоровод,

Шумя, встречает нас поклоном.


От паровоза белый дым,

Как хлопья ваты, расползаясь,

Плывет, цепляется по ним,

К земле беспомощно склоняясь…


Но уж опять кусты пошли,

Опять деревьев строй редеет,

И бесконечная вдали

Степь развернулась и синеет,


Опять привольные поля

Проходят мимо нас кругами,

И хутора и тополя

Плывут, скрываясь за полями.


1893

«Могилы, ветряки, дороги и курганы…»

Могилы, ветряки, дороги и курганы —

Все смерклось, отошло и скрылося из глаз.

За дальней их чертой погас закат румяный,

Но точно ждет чего вечерний тихий час.


И вот идет она, Степная Ночь, с востока…

За нею синий мрак над нивами встает…

На меркнущий закат, грустна и одинока,

Она задумчиво среди хлебов идет.


И медлит на межах, и слушает молчанье…

Глядит вослед зари, где в призрачной дали

Еще мерещутся колосьев очертанья

И слабо брезжит свет над сумраком земли.


И полон взор ее, загадочно-унылый,

Великой кротости и думы вековой

О том, что ведают лишь темные могилы,

Степь молчаливая да звезд узор живой.


1894

«Что в том, что где-то, на далеком…»

Что в том, что где-то, на далеком

Морском прибрежье, валуны

Блестят на солнце мокрым боком

Из набегающей волны?


Не я ли сам, по чьей-то воле,

Вообразил тот край морской,

Осенний ветер, запах соли

И белых чаек шумный рой?


О, сколько их невыразимых,

Ненужных миру чувств и снов,

Душою в сладкой муке зримых, —

И что они? И чей в них зов?


1895

«Беру твою руку и долго смотрю на нее…»

Беру твою руку и долго смотрю на нее,

Ты в сладкой истоме глаза поднимаешь несмело:

Вот в этой руке – все твое бытие,

Я всю тебя чувствую – душу и тело.

Что надо еще? Возможно ль блаженнее быть?

Но Ангел мятежный, весь буря и пламя,

Летящий над миром, чтоб смертною страстью губить,

Уж мчится над нами!


1898

«Я к ней вошел в полночный час…»

Я к ней вошел в полночный час.

Она спала, – луна сияла

В ее окно, – и одеяла

Светился спущенный атлас.

Она лежала на спине,

Нагие раздвоивши груди, —

И тихо, как вода в сосуде,

Стояла жизнь ее во сне.


1898

На распутье

На распутье в диком древнем поле

Черный ворон на кресте сидит.

Заросла бурьяном степь на воле,

И в траве заржавел старый щит.


На распутье люди начертали

Роковую надпись: «Путь прямой

Много бед готовит, и едва ли

Ты по нем воротишься домой.


Путь направо без коня оставит —

Побредешь один и сир и наг, —

А того, кто влево путь направит,

Встретит смерть в незнаемых полях…»


Жутко мне! Вдали стоят могилы…

В них былое дремлет вечным сном…

«Отзовися, ворон чернокрылый!

Укажи мне путь в краю глухом».


Дремлет полдень. На тропах звериных

Тлеют кости в травах. Три пути

Вижу я в желтеющих равнинах…

Но куда и как по ним идти?


Где равнина дикая граничит?

Кто, пугая чуткого коня,

В тишине из синей дали кличет

Человечьим голосом меня?


И один я в поле, и отважно

Жизнь зовет, а смерть в глаза глядит…

Черный ворон сумрачно и важно,

Полусонный, на кресте сидит.


1900

«Любил он ночи темные в шатре…»

Любил он ночи темные в шатре,

Степных кобыл заливчатое ржанье,

И перед битвой волчье завыванье,

И коршунов на сумрачном бугре.


Страсть буйной мощи силясь утолить,

Он за врагом скакал как исступленный,

Чтоб дерзостью погони опьяненной,

Горячей кровью землю напоить.


Стрелою скиф насквозь его пробил,

И там, где смерть ему закрыла очи,

Восстал курган и темный ветер ночи

Дождем холодных слез его кропил.


Прошли века, но слава древней были

Жила в веках… Нет смерти для того,

Кто любит жизнь, и песни сохранили

Далекое наследие его.


Они поют печаль воспоминаний,

Они бессмертье прошлого поют

И жизни, отошедшей в мир преданий,

Свой братский зов и голос подают.


1901

Смерть

Спокойно на погосте под луною…

Крестов объятья, камни и сирень…

Но вот наш склеп, – под мраморной стеною,

Как темный призрак, вытянулась тень.


И жутко мне. И мой двойник могильный

Как будто ждет чего-то при луне…

Но я иду – и тень, как раб бессильный,

Опять ползет, опять покорна мне!


1902

«Перед закатом набежало…»

Перед закатом набежало

Над лесом облако – и вдруг

На взгорье радуга упала,

И засверкало все вокруг.


Стеклянный, редкий и ядреный,

С веселым шорохом спеша,

Промчался дождь, и лес зеленый

Затих, прохладою дыша.


Вот день! Уж это не впервые:

Прольется – и уйдет из глаз…

Как эти ливни золотые,

Пугая, радовали нас!


Едва лишь добежим до чащи —

Все стихнет… О росистый куст!

О взор, счастливый и блестящий,

И холодок покорных уст!


1902

Портрет

Погост, часовенка над склепом,

Венки, лампадки, образа´,

И в раме, перевитой крепом, —

Большие ясные глаза.


Сквозь пыль на стеклах, жарким светом

Внутри часовенка горит.

«Зачем я в склепе, в полдень, летом?» —

Незримый кто-то говорит.


Кокетливо-проста прическа,

И пелеринка на плечах…

А тут повсюду – капли воска

И банты крепа на свечах,

Венки, лампадки, пахнет тленьем…

И только этот милый взор

Глядит с веселым изумленьем

На этот погребальный вздор.


Март 1903 (?)

Мороз

Так ярко звезд горит узор,

Так ясно Млечный Путь струится,

Что занесенный снегом двор

Весь и блестит и фосфорится.


Свет серебристо-голубой,

Свет от созвездий Ориона,

Как в сказке, льется над тобой

На снег морозный с небосклона.


И фосфором дымится снег,

И видно, как мерцает нежно

Твой ледяной душистый мех,

На плечи кинутый небрежно,


Как серьги длинные блестят,

И потемневшие зеницы

С восторгом жадности глядят

Сквозь серебристые ресницы.


21 июля 1903

«Густой зеленый ельник у дороги…»

Густой зеленый ельник у дороги,

Глубокие пушистые снега.

В них шел олень, могучий, тонконогий,

К спине откинув тяжкие рога.


Вот след его. Здесь натоптал тропинок,

Здесь елку гнул и белым зубом скреб —

И много хвойных крестиков, остинок

Осыпалось с макушки на сугроб.


Вот снова след, размеренный и редкий,

И вдруг – прыжок! И далеко в лугу

Теряется собачий гон – и ветки,

Обитые рогами на бегу…


О, как легко он уходил долиной!

Как бешено, в избытке свежих сил,

В стремительности радостно-звериной,

Он красоту от смерти уносил!


1905

Каменная баба

От зноя травы сухи и мертвы.

Степь – без границ, но даль синеет слабо.

Вот остов лошадиной головы.

Вот снова – Каменная Баба.


Как сонны эти плоские черты!

Как первобытно-грубо это тело!

Но я стою, боюсь тебя… А ты

Мне улыбаешься несмело.


О дикое исчадье древней тьмы!

Не ты ль когда-то было громовержцем?

– Не Бог, не Бог нас создал. Это мы

Богов творили рабским сердцем.


1903–1906

Песня

Я – простая девка на баштане,

Он – рыбак, веселый человек.

Тонет белый парус на Лимане,

Много видел он морей и рек.


Говорят, гречанки на Босфоре

Хороши… А я черна, худа.

Утопает белый парус в море —

Может, не вернется никогда!


Буду ждать в погоду, в непогоду…

Не дождусь – с баштана разочтусь,

Выйду к морю, брошу перстень в воду

И косою черной удавлюсь.


1903–1906

Купальщица

Смугла, ланиты побледнели,

И потемнел лучистый взгляд.

На молодом холодном теле

Струится шелковый наряд.


Залив опаловою гладью

В дали сияющей разлит.

И легкий ветер смольной прядью

Ее волос чуть шевелит.


И млеет знойно-голубое

Подобье гор – далекий Крым.

И горяча тропа на зное

По виноградникам сухим.


1906

Новый храм

По алтарям, пустым и белым,

Весенний ветер дул на нас,

И кто-то сверху капал мелом

На золотой иконостас.


И звучный гул бродил в колоннах,

Среди лесов. И по лесам

Мы шли в широких балахонах,

С кистями, в купол, к небесам.


И часто, вместе с малярами,

Там пели песни. И Христа,

Что слушал нас в веселом храме,

Мы написали неспроста.


Нам все казалось, что под эти

Простые песни вспомнит Он

Порог на солнце в Назарете,

Верстак и кубовый хитон.


1907

Ночные цикады

Прибрежный хрящ и голые обрывы

Степных равнин луной озарены.

Хрустальный звон сливает с небом нивы.


Цветы, колосья, травы им полны,

Он ни на миг не молкнет, но не будит

Бесстрастной предрассветной тишины.


Ночь стелет тень и влажный берег студит,

Ночь тянет вдаль свой невод золотой —

И скоро блеск померкнет и убудет.


Но степь поет. Как колос налитой,

Полна душа. Земля зовет: спешите

Любить, творить, пьянить себя мечтой!


От бледных звезд, раскинутых в зените,

И до земли, где стынет лунный сон,

Текут хрустально трепетные нити.


Из сонма жизней соткан этот звон.


10 сентября 1910

Зимняя вилла

Мистраль качает ставни. Целый день

Печет дорожки солнце. Но за домом,

Где ледяная утренняя тень,

Мороз крупой лежит по водоемам.

На синеве и белый новый дом,

И белая высокая ограда

Слепят глаза. И слышится кругом

Звенящий полусонный шелест сада.


Качаясь, пальмы клонятся. Их жаль, —

Они дрожат, им холодно от блеска

Далеких гор… Проносится мистраль,

И дом белеет слишком резко.


1906–1911

Памяти

Ты мысль, ты сон. Сквозь дымную метель

Бегут кресты – раскинутые руки.

Я слушаю задумчивую ель —

Певучий звон… Все – только мысль и звуки!


То, что лежит в могиле, разве ты?

Разлуками, печалью был отмечен

Твой трудный путь. Теперь их нет. Кресты

Хранят лишь прах. Теперь ты мысль. Ты вечен.


1906–1911

Поэтесса

Большая муфта, бледная щека,

Прижатая к ней томно и любовно,

Углом колени, узкая рука…

Нервна, притворна и бескровна.


Все принца ждет, которого все нет,

Глядит с мольбою, горестно и смутно:

«Пучков, прочтите новый триолет…»

Скучна, беспола и распутна.


3 января 1916

Цирцея

На треножник богиня садится:

Бледно-рыжее золото кос,

Зелень глаз и аттический нос —

В медном зеркале все отразится.


Тонко бархатом риса покрыт

Нежный лик, розовато-телесный,

Каплей нектара, влагой небесной,

Блещут серьги, скользя вдоль ланит.


И Улисс говорит: «О Цирцея!

Все прекрасно в тебе: и рука,

Что прически коснулась слегка,

И сияющий локоть, и шея!»


А богиня с улыбкой: «Улисс!

Я горжусь лишь плечами своими

Да пушком апельсинным меж ними,

По спине убегающим вниз!»


31 января 1916

Кобылица

Я снял узду, седло – и вольно

Она метнулась от меня,

А я склонился богомольно

Пред солнцем гаснущего дня.


Она взмахнула легкой гривой

И, ноздри к ветру обратив,

С тоскою нежной и счастливой

Кому-то страстный шлет призыв.


Едины Божии созданья,

Благословен создавший их

И совместивший все желанья

И все томления – в моих.


3 февраля 1916

«Настанет день – исчезну я…»

Настанет день – исчезну я,

А в этой комнате пустой

Всё то же будет: стол, скамья

Да образ, древний и простой.


И так же будет залетать

Цветная бабочка в шелку —

Порхать, шуршать и трепетать

По голубому потолку.


И так же будет неба дно

Смотреть в открытое окно,

И море ровной синевой

Манить в простор пустынный свой.


10 августа 1916

Рабыня

Странно создан человек!

Оттого что ты рабыня,

Оттого что ты без страха

Отскочила от поэта

И со смехом диск зеркальный

Поднесла к его морщинам, —

С вящей жаждой вожделенья

Смотрит он, как ты прижалась,

Вся вперед подавшись, в угол,

Как под желтым шелком остро

Встали маленькие груди,

Как сияет смуглый локоть,

Как смолисто пали кудри

Вдоль ливийского лица,

На котором черным солнцем

Светят радостно и знойно

Африканские глаза.


1916

Москва 1919 года

Темень, холод, предрассветный

Ранний час.

Храм невзрачный, неприметный,

В узких окнах точки желтых глаз.


Опустела, оскудела паперть,

В храме тоже пустота,

Черная престол покрыла скатерь,

За завесой царские врата.


В храме стены потом плачут,

Тусклы ризы алтарей.

Нищие в лохмотья руки прячут,

Робко жмутся у дверей.


Темень, холод, буйных галок

Ранний крик.

Снежный город древен, мрачен, жалок,

Нищ и дик.


12 сентября 1919

Канарейка

На родине она зеленая…


Брэм

Канарейку из-за моря

Привезли, и вот она

Золотая стала с горя,

Тесной клеткой пленена.


Птицей вольной, изумрудной

Уж не будешь – как ни пой

Про далекий остров чудный

Над трактирною толпой!


10 мая 1921

Поэты Серебряного века

Подняться наверх