Читать книгу Нас тревожат другие дали. Выпуск 3 - Сборник - Страница 14

Шестой месяц войны, а кажется, что уже лет пять прошло.

Прежняя жизнь осталась там, в прошлом. Нынешняя же – как наваждение, фантом. Всё, что было обыденностью, привычкой, стало воспоминанием.

Я забыла, что такое горячий завтрак, полная воды ванна, маникюр, рейсовый автобус, обновка, долгожданный конец рабочего дня, получка, звонок любимого человека… А комфорт? Что такое сегодня комфорт? Разве могла я представить раньше, что комфортом для современной женщины станут тёплые носки в сапогах, большая восковая свеча с коробком спичек, град, бьющий по родной улице не в три ночи, а в девять утра? Но сегодня именно это мой комфорт, о котором я только мечтаю…

Я живу в селе с мамой, из хозяйства у нас только собака да мамины клумбы с цветами. Маме восемьдесят. Она плохо видит, давление скачет, не спит ночами, лежит на диване в прихожей (единственная жилая комната без окон), лежит всю ночь в тёплой куртке, шапке с ушами и ботинках, прислушиваясь к каждому звуку и спрашивая: «Стреляют?»

Раньше через село пролегало три автобусных маршрута, в любое время можно было добраться в Донецк, Мариуполь, куда угодно, тем более что железная дорога от нас недалеко. Сейчас же по области движения поездов нет, а из автобусов остался один рейс, в семь утра, в райцентр, да и то не каждый день. Скорая помощь вообще отказывается к нам выезжать: через блокпосты прорываться трудно. Врач амбулатории ушёл на пенсию, медсёстры тоже с семьями разъехались. И машину амбулаторную отобрала районная администрация, посчитав, что нам уже ничего не нужно. Болеть сейчас нельзя. Как и умирать. Очень дорого это и хлопотно. Вокруг кладбища армейцы устроили свой укрепрайон, или военный городок: нарыли окопов, настроили блиндажей, укрепили всё бетонными плитами, блокпост поставили как раз на дороге у кладбища, а поля вокруг заминировали.

Из нескольких сельских магазинов остался один. Остальные распродали последнее и уехали за границу. Хлеб привозят не каждый день, крупу, муку давно разобрали по домам. Все понимают, что грядущий год будет голодным.

Село наше обычно очень красивое, зелёное, с широкими улицами, опоясанными высокими тополями и акациями, с огромной плотиной в два рукава (озером, раскинувшимся между тремя сёлами), с неторопливой рекой и огромной каменистой кручей, где в давние времена жили скифы. Взберёшься на эту скалу – и видно окрест всю панораму на десятки километров. Обычно там ветер гуляет, шумят ковыль и чабрец, синеют полянки цветущего шалфея да взлетают в небо хищные птицы, вспугнутые редкими прохожими.

Сейчас же село совсем иное: мрачное, серое, неприветливо-враждебное. Улицы, как только солнышко проглянет из-за скалы, потекут грязевыми потоками. Грязь, натянутая на асфальт гусеницами, становится серо-чёрной, маслянистой, вызывающей… Магазин кто-то ночью ограбил, выбив стекло, вынесли всю водку и коньяк, что ещё оставались. Перед этим сшибли железобетонный столб напротив магазина, чтобы не светил и не мешал воровать, а столб скукожился, переломился, оскалившись металлическими прутьями, но не упал, а завалился на дерево, не желая гаснуть. Так и горит стойкий столб, развалившись на подставившем свои плечи дереве.

Школа пустует. Не слышно задорных детских голосов, не мелькают в липовой аллее пёстрые детские рюкзаки, не бегают раздетые ребята в соседний ларёк за свежими булочками. Нет ни ребят сейчас, ни булочек. Из полторы сотни учеников в селе осталось человек двадцать, в основном это те, кому некуда, не к кому и не на что ехать. Остальные же разлетелись по городам и странам. И соберутся ли опять, никто не знает.

Опустело село. Опустилось куда-то в серый, беспросветный мрак. Опостылело.

Утром, с восходом солнца, открываются дали, но всё вокруг как в дымке, нет ясных очертаний. Днём солнце взойдёт повыше, приветливо всё подбодрит, но всё равно не схлынет эта размытость, неопределённость, щадящая дымка времени. Но вот и вечер тут как тут. Солнце скатывается туда, где как раз стоят артиллерийские орудия. И заревом полыхают холмы на западе, с которых ежедневно стреляют по соседнему городку. И до них всего семь километров. Раньше мы ездили туда и ходили пешком, там живут дети, родители, друзья каждого из нас. Сегодня для нас туда дороги нет. Вся дорога заминирована. И поля вокруг неё – тоже. Разве что птица пролетит вдоль этой серой асфальтированной дороги или проскочит дикий зверь. На растяжках часто подрываются в полях зайцы, лисы: одинокие взрывы то и дело слышны каждую ночь. А мы… уже третий месяц не видели ни дороги, ни людей, ни транспорта. Мёртвая серая зона…

Но вот солнце село, успокоилось, как безымянный украинский солдат, и жизнь в селе остановилась. Остановилась потому, что с заходом солнца на улицу уже не выйдешь. Комендантского часа вроде бы нет, но по улицам ползают броневики, из макушки которых целятся в тебя пулемёты да блестят глаза в прорезях балаклавы. Попадётся тебе такой броневик – и не знаешь, куда прятаться. Мурашки по коже от равнодушно-пристального взора глаз и ствола. Так и ждёшь, что выстрелит сейчас – и нет тебя! Кому твоя жизнь ценна? Разве что тебе самому.

Снова перестрелка. С первыми залпами града люди подхватываются и лихорадочно мечутся по дому, одеваясь и собирая ценные для себя вещи. Кто-то спешит в подвал, кто-то забивается в глухие комнаты, прячется в туалет, ванную комнату. Есть и такие, кто остаётся лежать в кровати, натягивая по самую макушку одеяло и обречённо прислушиваясь к неритмичному буханью сердца. К этим махнувшим рукой на свою жизнь людям отношусь и я. «Будь что будет!» – думаю с горечью и надеждой. Но остаться в кровати удаётся всё же редко, потому что мама, собравшаяся в сорок пять армейских секунд, уже на пороге моей спальни с фонариком, сумкой и подъёмным сигналом зовёт:

– Вставай! Пойдём в подвал!

Если я не вскакиваю тут же и не выполняю её приказания, она в истерике начинает кричать и плакать, обвиняя меня в чёрствости и бездушии. Я сдаюсь и тоже начинаю собираться.

Спускаемся в подвал. Там уже соседи. Кто-то со страхом прислушивается к урчанию работающей установки «Град», кто-то пытается шутить и даже пить чай с печеньем. О мои ноги трётся кот Фунтик, тоже поднятый хозяйкой по тревоге и прибежавший в подвал вслед за своими. На столе горит свеча, вытягивая из мрака лик Спасителя, маминой иконы. Без веры и Бога это и не подвал вовсе!

И так каждый день, уже шестой месяц.

Дважды я попадала под мины. Звук летящей мины я теперь не спутаю ни с каким иным. Я как раз стояла во дворе, когда невдалеке за моей спиной раздался хлопок, потом – протяжный свист, что-то зловеще нависло надо мной. Мне показалось, что это летит птица: огромная, тяжёлая, с трудом машущая крыльями. Я подняла голову и увидела, как высокий старый клён справа от меня задрожал, встрепенувшись сучковатыми ветвями. Секунду спустя впереди меня вырос огненный столб в парке, огненное зарево тут же сменилось столбом чёрного дыма. Что-то пронзительно завизжало в воздухе. Это ожили осколки, рванувшиеся на поиски своих жертв. Мне повезло, что мина приземлилась в парке, а не на открытой спортивной площадке передо мной. Тогда бы я непременно получила свою порцию смертоносного металла. А так осколки достались забору директора школы, окнам врача и его машине, стоявшей у открытого гаража. Пострадали и деревья.

Смерть пролетела мимо меня, напомнив о бренности жизни. Я не набожна, но машинально перекрестилась.

Вторая посягнувшая на мою жизнь мина поймала меня в саду, когда я кормила пса. На этот раз она подобралась ко мне ещё ближе, её звук я узнала сразу и, бросив миску с собачьей едой, упала на снег. Пёс опешил. Он, наверное, подумал, что я умерла, потому что подскочил и хотел меня облизать, но тут раздался взрыв – и Чарлик сам оказался на снегу рядом со мной.

Самое удивительное – что мины эти прилетали не оттуда, откуда должны были вроде бы прилететь, а били в спину от так называемых «своих», украинских солдат, называющих себя нашими защитниками…