Читать книгу Святоотеческие наставления о молитве и трезвении или внимании в сердце к Богу - Сборник - Страница 3

1) Господь не только заповедует прощать похищающему твое и олихоимствовавшему тебя, но говорит еще: люби его любовию сильнейшею и искреннею. Ибо это, именно это внушить желая, сказал Он: молитеся за творщих вам обиду (Лк. 6, 28), – что делается обычно только в отношении к тем, коих сильно любят. Так Христос молиться об обижающих заповедал, а мы ковы сшиваем против них и, получив повеление – благословлять клянущих нас, забрасываем их тысячами проклятий.

2) Помолиться, говоришь, я и дома могу, а слышать беседы и учение дома не могу (обличаются уходящие из церкви, прослушав беседу Златоуста, по прочтении Евангелия). Обманываешь ты себя, человече. Помолиться и дома, конечно, возможно; но так помолиться, как в церкви, невозможно, – где такое множество отцев, и где такой единодушный к Богу воссылается вопль. Не будешь ты так услышан, когда сам о себе один молишься Господу, как (когда молишься Ему) с братьями своими. Ибо здесь есть нечто большее, как то: единомыслие, согласие, союз любви и молитвы иереев. Иереи для того и поставлены предстоять в собраниях, чтоб слабейшие сами по себе молитвы народа, быв подъяты их сильнейшими молитвами, вместе с ними восходили на небеса. К тому же что пользы от проповеди, когда с нею не соединяется молитва? Прежде молитва – а потом слово. Так и апостолы говорят: мы же в молитве и служении слова пребудем (Деян. 6, 4). Так делает и Павел, всегда молитвою начиная свои послания, чтобы как свет светильнику, так и свет молитвы предшествовал слову. Если приучишь себя молиться со тщанием, то не будешь иметь нужды в учении от равных тебе рабов; потому что тогда нам Бог, без всякого посредства, будет просвещать ум твой. Если же молитва одного такую имеет силу, то тем паче молитва в союзе со многими. У этой больше силы и больше дерзновения, чем у той, которая дома бывает, наедине. Откуда это видно? Послушай, как говорит о сем св. Павел: еже от толикия смерти избавил ны есть, и избавляет, наньже уповахом, яко и еще избавит, споспешествующим и вам по нас молитвою, да от многих лиц, еже в нас дарование, многими благодарится о нас (2 Кор. 1, 10, 11). Так и Петр освободился из узилища, потому что молитва бе прилежна бываемая от Церкви к Богу о нем (Деян. 12, 5). Если же Петру принесла пользу молитва Церкви, то как же ты, скажи мне, презираешь силу ее, и какое можешь иметь в этом извинение? Послушай еще, – вот и сам Бог говорит, что Он не может не приклоняться, когда множество народа благоумно докучает Ему в молитве. Ибо, оправдывая пред Ионою скорое помилование Ниневитян, Он говорит: ты оскорбился еси о тыкве, о нейже не трудился еси, ни воскормил еси ея, яже родися об нощь, и обнощь погибе. Аз же не пощажду ли Ниневии града великаго, в немже живут множайшии неже дванадесять тем человек (Ион. 4, 10, 11)? Не просто Он выставляет на вид множество народа, но с тем, чтоб дать тебе уразуметь, что согласная многих молитва великую имеет у Него силу.

3) Предмет всегдашних моих увещаний – да прилежим усердной молитве трезвенною мыслию и бодренною душею (это в храме, на литургии). Диавол, видя, как пламенна и возбужденна душа твоя в молитве, поймет, что путь к помыслам твоим для него непроходен. Увидев, что ты зеваешь и себе не внимаешь, он тотчас вскочит в тебя, как в пустое, оставленное жильцом жилище. Если же увидит, что ты собран в себе, бодрствен и к самым небесам будто привешен, то даже и взглянуть на тебя не посмеет. Пожалуй же себя и загради вход в душу твою лукавому демону. Ничто так не преграждает пути к его на нас находу, как прилежная и теплая молитва.

4) Что, думаешь ты, поведывается, когда диакон возглашает: прости (?puoi, выпрямившись), станем добре! Не другое что, как чтоб мы восставили долу стелющиеся помыслы наши и, отрясши духовное разленение, порожденное в нас хлопотами по житейским делам, прямо пред лицем Бога поставили душу свою. А что это истинно так есть, что слово это относится не к телу, а к душе, ее повелевая восставить прямо, послушаем Павла, который в этом именно смысле употребил сие речение. Ибо простирая слово к людям, которые готовы были пасть духом под бременем бед, он говорит: ослабленныя руки и ослабленная колена исправите (Евр. 12, 12). Ужели скажешь, что он говорит здесь о руках и ногах тела? Никак: ибо он обращает речь не к тем, кои ведут состязания в беге и борьбе, но он убеждает этими словами восставить силу внутренних помыслов, разбитых искушениями.

5) Помысли, близ кого стоишь ты? С кем приступаешь призывать Бога? С Херувимами. Внимай же сим, в одном с тобою стоящим хоре, – и этого будет тебе достаточно к поддержанию трезвения, когда будешь помнить, что ты, обложенный телом и с плотию соплетенный, удостоен воспевать общего всех Владыку вместе с бесплотными. Итак, принимая участие в сих священных и таинственных песнях, никто не стой здесь с распущенным вниманием и расслабшим усердием, никто в это время не держи житейских помыслов, но изгнав все земное из ума и всецело перенесшись на небо, так возноси всесвятую песнь Богу славы и величия, как бы ты стоял близ самого Престола славы, об руку с Серафимами. Для сего-то и поведывается нам стоять добре в это время. Ибо стоять добре не что другое означает, как стоять так, как подобает стоять человеку пред лицем Бога, – со страхом и трепетом, с трезвенною и бодренною душою.

6) Что и это речение (станем; пред сим толковал об ?puoi – выпрямившись) относится к душе, опять показал тот же св. Павел, говоря: тако стойте о Господе возлюбленнии (Фил. 4, 1). Ибо как стрелец, желая пускать стрелы прямо в цель, прежде всего заботится установить себя самого и, уже установившись верно против цели, начинает стрелять; так и ты, желая устрелить диавола в злую его голову, прежде позаботься установить помыслы, чтоб, утвердившись в правом и беспрепятственном стоянии, верно бросать в него стрелы.

7) Молитва есть великое оружие, сокровище неоскудевающее, богатство никогда неиждиваемое, пристанище неволненное, невозмутимое отишье, – и бесчисленных благ корень и источник и матерь есть молитва: она могущественнее самой царской власти. Молитву же я разумею не кое-какую, не нерадивую и рассеянную, но пламенную и притрудную, исходящую из души болезнующей и ума глубокособранного. Такая только молитва небовосходна.

8) Как вода, когда течет по ровному месту и разливается широко, не поднимается вверх: когда же руки искусников утесняют ее всесторонними ограждениями, тогда она от собственного напора быстрее стрелы устремляется вверх: так и сердце человеческое, наслаждаясь всяким покоем, рассеивается и разливается; когда же обстоятельства утеснят его, тогда гнетомое оно воссылает горе чистые и усердные молитвы. И чтоб убедиться тебе, что эти именно, от скорби воссылаемые молитвы, наиболее бывают сильными на небе, послушай, что говорит пророк: ко Господу внегда скорбети ми, воззвах и услыша мя (Пс. 119, 1). Воспламеним же сердце свое и сокрушим душу памятованием грехов, сокрушим ее не за тем, чтоб только утеснить, но чтоб подготовить и услышание молитвы ее, сделав ее трезвенною, бодренною и самых небес касающеюся.

9) Боже милостив буди мне грешному, взывал мытарь и вышел из храма оправданным паче фарисея (Лк. 8, 13). И вышло, что слова явились выше дел, и речения превзошли деяния. Тот выставлял свою праведность, пост, десятины; а этот одни сказал слова (без дел) и стяжал прощение без грехов. Почему так? Потому, что Бог не одни слова слушал, но паче внимал чувству, с каким они произнесены, – и, нашедши его сокрушенным и смиренным, помиловал и восчеловеколюбствовал. Это говорю я, не да согрешаем, но да смиренномудрствуем. Ибо если мытарь, человек последней худости, не воссмиренномудрствовав (ибо что за смиренномудрие у того, у кого все худо?), а только возблагоумствовав, и грехи свои высказав, и исповедав себя тем, чем был, такое привлек к себе Божие благоволение, то сколь большую привлекут себе Божию помощь те, которые, наделав много добрых дел, нимало высоко о себе не думают! Посему-то я всегда и прошу, и молю, и заклинаю всякого из вас, как можно чаще исповедывать грехи свои пред Богом. Я не вывожу тебя пред публику, как на зрелище, и не принуждаю открывать грехи свои пред людьми. Пред Богом открой совесть свою. Ему покажи раны свои и у Него проси уврачевания. Ему покажи, не поношающему, но уврачевание подающему (Иак. 1, 5). Он уже все видит, хоть ты и молчишь. Выскажись же, – и получишь пользу. Выскажись, чтобы сложив все бремя грехов здесь, туда перейти чистым без всяких ран греховных, – и избавишься от нестерпимого опубликования их (на Страшном суде). Три отрока душу свою предали за исповедание единого истинного Владыки всяческих и Бога, и в пещь огненную ввержены; однакоже после стольких и толиких доблестей, говорят: несть нам отверсти уст, студ и поношение быхом рабом Твоим, и чтущим Тя (Дан. 3, 33). Так зачем же вы отверзаете уста свои? Чтоб это одно, говорят, сказать, что несть нам отверсти уст, и этим одним умилостивить Господа.

10) Сила молитвы угашала силу огненную, укрощала ярость львов, прекращала брани, отверзала врата небесные, расторгала узы смерти, прогоняла болезни, отражала нападения, спасала грады от землетрясения, отвращала и свыше несущиеся удары, и человеками готовимые наветы, и всякого вообще рода бедствия. Молитву же опять разумею не ту, которая только в устах вращается, но ту, которая исходит из глубины сердца. Ибо как дерева, глубоко в земле пустившие корни, не сваливаются и не исторгаются, какие бы сильные ветры ни нападали на них, потому что корни крепко держат их в земле: так и молитвы, из глубины сердца воссылаемые, будучи там укоренены, безопасно простираются горе, никаким приражением помыслов не быв уклоняемы от сего направления. Почему и пророк говорит: из глубины воззвах к Тебе Господи.

11) Хотя уже не мало раз приходилось нам говорить о молитве, но надо поговорить о ней и ныне. Ибо как бывает с одеждами нашими, что если материя, из которой оне сшиты, однажды только покрашена, то краска эта скоро и легко сходит, а если красильщик несколько раз покроет ее краскою, то цвет ее навсегда остается неизменным: то же самое бывает и с душами нашими, – что если часто слышим какое наставление, то принимая его, как какое глубоко входящее окрашение, не легко забываем его. Итак не мимоходом слушайте слова о молитве. Ибо нет ничего сильнее молитвы, нет ничего ей равного. Не столько блистателен царь облеченный в пурпур, сколько молящийся, украшенный беседою с Богом. Ибо как если б кто-нибудь, пред лицем всего воинства, воевод и разных начальственных лиц, приступив к Царю, стал беседовать с ним наедине, то взоры всех обратил бы на себя, и в то же время явился в очах их особенно достойным отличия и почета: так бывает и с молящимися. Представь себе, каково это человеку, яко человеку, в присутствии Ангелов, предстоянии Архангелов, Серафимов и Херувимов, и всех других Бесплотных Сил, с великим дерзновением приступить и беседовать с Царем оных Сил? Какою не облекает это его честию? Но не честь только, а и польза очень великая бывает для нас от молитвы, даже прежде, чем получим просимое. Ибо вместе с тем, как возденет кто руки к небу и призовет Бога, тотчас отстает он от всех человеческих дел и переносится мыслию в будущую жизнь, и затем уже созерцает только небесное, ничему, относящемуся к настоящей жизни, не внимая во время молитвы, если молится усердно. Вследствие сего, гнев ли был у него пред сим в движении, он легко улегается; похоть ли жгла, – она погасает; зависть ли точила, – она прогоняется с великим удобством. В душе при сем то же совершается, что бывает в природе при восходе солнца, как говорит пророк. Помнишь, что говорит он? Положил еси тму, и бысть нощь, в нейже пройдут вси зверие дубравнии: скимнирыкающии восхитити и взысками от Бога пищу себе. Возсия солнце, и собрашася, и в ложах своих лягут (Пс. 103, 20—22). И так как при появлении солнечного света убегают все звери и скрываются в ложах своих: так и когда молитва, как луч некий, появится от уст наших и нашего языка, тогда ум просвещается, все же неразумные и зверовидные страсти отступают, разбегаются и прячутся в свои им норы, – только бы молились мы, как следует, с душою бодренною и трезвенною мыслию. Тогда будь диавол близ, он отгоняется, будь демон, – убегает.

12) Господь многое совершал, чтобы показать нам пример. С тем же намерением Он и молитвы многие совершал. Когда ученики приступили к Нему и просили Его научить их молиться (Лк. 11, 1); что надлежало ему сделать, скажи мне? Не научить их молиться? Но Он затем и пришел, чтоб возвесть их во всякое любомудрие. Но если надлежало научить молитве, то надлежало и Самому молиться. Скажешь, что это можно было сделать и словом одним? Но учение словами не так сильно действует на обучаемых, как учение делами. Почему Он и учит их молитве не словами только, но и Сам делает то же, молится по целым ночам в уединенных местах, научая нас и внушая, когда намереваемся беседовать с Богом, бегать шума и молвы житейских, и удаляться в пусто место, приспособляя притом к молитве не место только, но и время. Пустынь – не гора только, но и какое-либо жилище, недоступное для шума. Так же когда благословлял Он хлебы, то воззрев на небо, помолился (Мр. 6, 41), чтоб научить нас не прежде вкушать от трапезы, как по возблагодарении создавшего плоды Бога.

13) Правость и чистоту жизни ничто так не может установить и утвердить, как частое бывание здесь в храме и усердное слушание Слова Божия. Ибо что пища для тела, то для души научение божественными словесами. Не о хлебе едином жив бывает человек, но о всяком глаголе исходящем из уст Божиих (Втор. 8, 3). Почему и не причащение сей трапезы производит своего рода голод. И Бог угрожает им и наводит его, как наказание и кару. Послю, говорит Господь, глад на землю, не глад хлеба, не жажду воды, но глад слышания слова Господня (Амос. 8, 11). Как же после сего не неуместно будет, для отстранения глада телесного, все делать и предпринимать, а душевный глад самим себе добровольно причинять, тогда как он гораздо бедственнее первого, – настолько, насколько в важнейшем терпится и ущерб от него. Прошу же вас и молю, не будем устроять против себя такого злого навета, но всякому другому делу и занятию будем предпочитать пребывание здесь (в храме). Ибо скажи мне, что можешь ты приобресть такого, что могло бы равняться вреду и для тебя и для дома твоего от оставления церковного собрания? Хотя бы ты нашел сокровищницу, всю битком наполненную золотом, и ради того не пришел сюда, – все больший потерпишь ты вред, – настолько большой, насколько духовное ценнее чувственного. Того хоть бы и много было, и оно отвсюду больше и больше стекалось, – не велико дело; потому что оно не будет сшествовать нам в тамошнюю (загробную) жизнь, не преселится с нами на небо и не предстанет пред страшным престолом, а почасту даже и прежде кончины оставляет нас и расслывается, если же и остается в наших руках до конца жизни, всячески самою кончиною отъемлется у нас. А духовное сокровище есть неотъемлемое стяжание, – всегда сопутствует нам, последует за нами при переселении отселе, и пред Престолом Судии подает нам великое дерзновение [1, 800—1].

14) Двоякий получаем мы плод от бывания на церковных собраниях. Не то только бывает плодом сего, что мы души свои напаяем божественными словесами, но еще и то, что мы чрез то врагов своих покрываем крайним стыдом, а братьям нашим доставляем утешение и оживление. Ибо когда, подошедши к сим священным дверям, увидит кто, что собравшихся немного, тотчас охлаждается и в том усердии ко храму, какое имел, поддается припадкам разленения и, расслабши совсем, удаляется прочь от церкви; а когда увидит, что отвсюду со всем усердием спешат в церковь и стекаются на служение Богу, тогда, хотя бы он был самый нерадивый и беспечный, это видение усердных возжигает и в нем равное усердие. Ибо если камень о камень тремый скоро извлекает искру, если и тогда, как камень холоден, а огонь горяч, соударение их побеждает естество; то, если с камнем это бывает, не тем ли паче будет с душами, когда они одна о другую станут тереться и взаимно согреваться огнем духа [1, 801]?

15) Муж глава жене (Еф. 5, 23), а жена помощница мужу. Итак глава да не решается без тела своего ятися пути, ведущего к сему священному месту, и тело да не является здесь без главы, но да входят сюда и глава и тело, имея с собою и чад своих. Ибо если приятно видеть дерево с отростками от корня его, тем паче приятно видеть человека, имеющего при себе дитя, как отрасль от корня своего. И не только приятно это, но и благотворно и похвально. Благотворно для собравшихся, в том смысле, как сказал я выше; похвально для родителей и служителей слова: ибо и земледельцу мы дивимся не тогда, когда он обрабатывает землю, не раз уже обработанную, но тогда, когда он, взяв землю непаханную и незасеванную, всякое об ней прилагает попечение, чтоб сделать ее плодоносною. Так и св. Павел действовал, в честь себе ставя – проповедывать Евангелие не там, где именовася уже Христос, а там, где не именовася. Ему и мы будем подражать, и в возращение Церкви, и для нашей собственной пользы [1, 802].

16) Не столько царская корона украшает главу, сколько крест, всего мира честнейший. От чего прежде все с ужасом отвращались, то ныне стало для всех вожделенно, – и ты повсюду встретишь его, у начальников и у подначальных, у жен и мужей, у дев и замужних, у рабов и у свободных. Все часто напечатлевают его на важнейшей части своего тела, и на челе своем изображенным, как на колонне, носят его повседневно. Он – на священной трапезе, он – в хиротониях иереев, он опять с телом Христовым на Тайной вечери сияет. Его всюду господствующим может видеть всяк, – в домах, на рынках, в пустынях, на дорогах, на горах и холмах, на море, кораблях и островах, на одрах, одеждах и оружиях, на сосудах серебряных и золотых, на камнях драгоценных и украшениях стен, на телах, обладаемых демонами, во время войны и мира, и днем и ночью. Так вожделен для всех стал сей дивный дар, – сия неизреченная благодать! Никто не стыдится его, никто не закрывает лица своего, помышляя, что он есть знак поносной смерти: но все украшаемся им паче, нежели коронами, диадимами и бесчисленными маргаритами [1, 826].

17) Хочешь ли видеть наилучшее украшение постели? И сейчас покажу тебе украшение постели не какого-либо простого селянина, и не человека военного, но постели царской. Я совершенно уверен, что, будь ты из всех самолюбивых самолюбивейший, не пожелаешь однако ж постели краше постели царя, и царя не какого-нибудь, но царя первого, всех царей царейшего, и доныне славимого во всей вселенной. Указываю тебе на постель блаженного Давида. Знаешь, какова она была? Она была преукрашена не золотом и серебром, но слезами и исповеданием. Об этом сам он сказывает, говоря: измыю на всяку мощь ложе мое, слезами моими постелю мою омочу (Пс. 6, 7). Слезы, будто маргариты, отовсюду были на ней насажены. И посмотри ты мне, какая у него боголюбивая душа? Так как днем развлекали его многие заботы и попечения о делах народных и воинских, то он на исповедание, молитвы и слезы употреблял время отдыха, в которое другие все наслаждаются покоем. И это делал он не так, чтоб одну ночь побдел, а другую отдыхал, или по две и по три ночи бодрствовал, а в промежутках предавался покою, но делал так всякую ночь. Изымю, говорит, на всяку нощь ложе мое, слезами моими постелю мою омочу, – выражая тем и обилие слез и постоянство в них. Когда все отдыхали и предавались покою, один он беседовал тогда к Богу, и очей не смыкал, с сокрушением и плачем исповедуя грехи свои. Такую же и ты приготовь себе постель. Постель, золотом обложенная с одной стороны, зависть человеческую возбуждает, с другой – гнев Божий воспламеняет. Слезы же, подобные слезам Давида, даже гееннский огнь угашают [1, 973].

18) Для чего Бог вложил в душу нашу такого деннонощно бодренного и бдительного судию? Совесть, говорю. Между людьми нет такого неусыпного судии, как наша совесть. Внешних судей и деньги портят, и лесть расслабляет, и страх заставляет кривить весы, и многое другое уклоняет от праведного решения дел. Совестное же судилище ничем таким не повреждается; но хоть деньги давай, хоть лесть расточай, хоть стращай, хоть другое что делай, она все праведное произносит осуждение погрешивших помыслов: и сам согрешивший, сам он осуждает себя, хотя бы никто другой не обличал его в грехе. И это не однажды и дважды, но многократно и всю жизнь не перестает она делать. Пусть и значительное пройдет время, она никогда не забудет сделанного. И во время совершения греха, и прежде совершения его, и после совершения строгим налегает на нас судом, – особенно после прегрешения. В то время, как совершаем грех, опьяняемые сластию греховною, не так чувствуем мы (упреки совести); но когда грех сделан и дело грешное приведено к концу, тогда сласть греховная исчезает и находит горькое жало покаяния. Противное сему бывает у рождающих. У тех прежде рождения бывают боли нестерпимые, муки раздирающие, после же рождения – радость и покой, ибо вместе с исходом плода чревного отходят и все боли: а здесь не так, но когда приемлем греховные помыслы и зачинаем преступные желания, радуемся и веселимся, а когда родим злое дитя – грех, тогда, увидев срамоту рожденного, начинаем мучиться и раздираться болями, горшими, чем у рождающих. Посему не будем, прошу вас, принимать особенно вначале растлительного похотения: если же примем, истребим сие семя внутри (прежде чем созреет и родится из него плод). Но если и это допустим по нерадению, поспешим убить делом совершенный грех, исповедию, слезами и осуждением самих себя. Ибо ничто так не разрушительно для греха, как самоосуждение с покаянием и слезами. Осудил ты себя в грехе? Сбросил с себя бремя его. И кто это говорит: Сам Бог – Судия. Глаголи ты беззакония твоя прежде, да оправдишися. Чего же ради, скажи мне, ты стыдишься и краснеешь исповедать грехи свои? Человеку разве сказываешь ты их, чтоб он поносил тебя? Или сорабу твоему исповедаешь, чтоб всем о том рассказал? Нет; но Господу, милосердому, человеколюбивому Врачу, показываешь раны свои [1, 1011].