Читать книгу Лучший иронический детектив – 2 - Сборник, Ольга Мамыкина - Страница 5

Полиция приехала минут через пятнадцать после прибытия «скорой помощи». Старший следователь майор Андрей Петров – коренастый, простоватый на вид мужичек с огромными клешнями-руками – был знаком мне с давних времен. Будучи журналистом, я сделал о нем два сюжета: один про то, как он на корпоративе с шашлыками, посвященному Дню милиции, спалил по пьянке служебный УАЗик; и второй сюжет о том, как майор Петров в одиночку обезоружил троих матерых преступников. Первое, конечно никак не противоречило второму. Настоящий мужчина может, как говориться и «на грудь взять» и в морду дать. Но за сюжет о том, как в милиции горят на работе не только люди, но и материальная часть, Петров обижался на меня чуть ли не год, а за второй сюжет сказал сухое «спасибо». Можно считать, что на данный момент наши отношения с ним были на нулевой отметке. Возможно, что именно поэтому он с большой насторожённостью осмотрел мою фигуру, сидящую с блокнотом и ручкой в руках посреди банкетного зала рядом с врачами «скорой помощи» возле трупа невесты.

– Что здесь произошло? – спросил Петров медиков.

– Летальный исход по неустановленной пока причине, – ответил врач скорой.

– То есть как «по неустановленной»? – удивился Петров.

– Следов какого-либо явного насилия я не обнаружил, возможно, что-то с сердцем, возможно, нет. Вскрытие покажет.

– Понятно, – сказал Петров, и принялся составлять протокол.

– А я бы осмотрел место происшествия, сделал бы список гостей и опросил бы свидетелей, – без особого вступления влез с советом я.

– А, Дмитрий, привет! – Петров сделал вид, что только что узнал меня. – Хорошо повеселились! Или ты здесь по работе?

– По работе.

– А по какой? Я слышал, что ты теперь детектив?

– Здесь я был как журналист, но…

– Понятно, – ответил Петров. Это было его любимое слово. – Что тут произошло?

– Невесту украли, спрятали в подсобке, когда нашли, она была уже мертва – ответил я, как по-писанному.

– А почему она лежит тут, в банкетном зале?

– Сюда ее вынесли, думали, что она очнется на свежем воздухе. Потом вызвали «скорую», потом вас.

– Понятно. А где эта подсобка?

– Пошли, – предложил я.

– Ефименко, Зварыгин! – крикнул Петров своей группе. – Составьте полный список гостей и начните опрашивать свидетелей! И чтоб никаких: «Ой, этого мы пропустили!»

Мы прошли с майором в подсобку. Меленькая комната два на три метра была, по сути, складом, в котором хранились и коробки с баночным пивом и бытовая химия, и какая-то сантехника. Вентиляции в подсобке не было. Воздух был спертым, и пахло чем-то перцовым, словно кто-то распылил здесь баллончик со слезоточивым газом.

– Да, уж, тут не мудрено скончаться, – поморщился майор и широко распахнул ногой дверь подсобки. – Кому пришла в голову мысль ее тут закрыть?

– Свидетельнице.

– За какие такие коврижки? Они что, мужика не поделили?

Я вспомнил, как в фотостудии невеста осадила фотографа, но решил пока промолчать. Мало ли что бывает в жизни. По крайней мере, лично я не стал бы мстить сопернику, за такую мелочь, как увод невесты, в данном случае жениха. Скорее, наоборот, за эту небольшую гадость я только сказал бы огромное спасибо любому подлецу.

– В лучшем случае, невеста и свидетельница оказались тут случайно, – начал я, – они не знали, где спрятаться и, вполне возможно, сунулись сюда наугад.

– В лучшем?.. Дверь что, была заперта? – перебил меня Петров.

– Да.

– А у кого был ключ от двери?

– У свидетельницы.

– А где она взяла ключ? И где она сейчас?

– Ее увезли на другой «скорой». Она потеряла сознание, когда медики констатировали смерть.

– Понятно. – Майор хлопнул в ладоши, словно поймал в них кого-то, и хотел расплющить. – Будем подождать результаты экспертизы, – сказал он нарочито неправильно, после чего решительно развернулся и вышел из подсобки, на ходу бросив подчинённым: – Подсобку опечатать, с руководства кафе взять объяснение, почему в подсобке пахнет непонятно чем. И кстати, выяснить, чем именно там пахнет.

Следующий день начался с головной боли. «Боже! – подумал я. – Вчера я не пил ни грамма, а голова болит, словно я несколько дней провел в винных погребах!» Размышления о мертвой Александре не давали мне уснуть большую часть ночи. Только под утро я задремал каким-то едва уловимым призрачным полусном-полубредом, от которого, по всей видимости, голова моя трещала по всем швам. «Александра. Симпатичная, жизнерадостная девушка. Спортсменка. Неужели какой-то скрытый недуг свалил ее в день собственной свадьбы? – не переставал размышлять я. – Или здесь кроется нечто большее, чем затхлый воздух подсобки и какое-то заболевание? Во что бы то ни стало мне надо это выяснить, иначе я не только лишусь сна и покоя, но и предстану в неприглядном свете, прежде всего для самого себя, ведь как-никак, а с покойной мы были в хороших отношениях».

Первым делом нужно было как-то взбодриться и избавится от головной боли. Ничего лучшего, чем открыть бар и вынуть из его соблазнительного нутра бутылку коньяка, я в это утро придумать не смог. С первыми глотками живительного напитка ко мне стала приходить ясность мысли. «Надо поговорить со свидетельницей раньше, чем это сделает майор Петров, – первое, что пришло мне в голову после пятидесяти граммов. – Иначе этот мужичок-полицейский с огромными ручищами, которыми можно капать канавы без лопаты, может одним неосторожным словом так запугать бедняжку, что потом от нее нельзя будет дождаться ни слова, ни полслова». Но где искать свидетельницу, которую вчера с роковой свадьбы увезли в больницу на «скорой» я не знал. У меня не было никаких контактов ни жениха, ни невесты, ни тем более свидетельницы. В этот трагический день я, как всегда, отложил обмен телефонами на потом, а этого «потом» просто не суждено было быть. Вдруг я вспомнил, что тамада, еще до того как случилась трагедия, ходила между гостей и раздавала всем свои визитки. Я не хотел брать размалеванный сердечками кусок картона, но она была так навязчива, что я сунул визитку в карман, лишь бы отделаться. «Все равно выброшу в ближайшую помойку», – подумал я тогда, но дальнейшие события отвлекли меня от чистки кармана. Благодарный коньяку за столь светлую мысль, я полез в карман и извлек из него визитку тамады. «Агнета Илларионовна» – значилось там каким-то витиеватым шрифтом. Ура! На душе у меня полегчало. Уж кто-кто, а тамада должна знать телефоны жениха, невесты и наверняка свидетелей.

– Да, это я, – ответили мне на другом конце телефонного соединения. – Я все еще не могу прийти в себя. Для меня свадьба – это нечто святое, нечто божественное, а тут такой случай…

Далее Агнета рассказала мне все, что могла сказать немолодая и, судя по всему, незамужняя, женщина о чужих свадьбах. Я подождал, пока Агнета Илларионовна хотя бы частично выговориться и попросил дать мне все известные ей телефоны. После нескольких минут, которые Агнета провела, роясь в записной книжке, я получил всего два телефона: телефон Александры и телефон фотографа Олега. Больше тамада ничем мне помочь не могла. Звонить фотографу было бессмысленно. Вряд ли он знал, куда увезли свидетельницу, но на всякий случай, я записал его телефон.

Следующая рюмка коньяка развернула мои поиски в несколько ином направлении. Вспомнив свое журналистское прошлое, я позвонил в «скорую помощь» и представился корреспондентом, который пишет репортаж о трагедии на свадьбе.

– Вся пресса уже просто с ума сошла от этой истории. Вы уже десятый, кто интересуется информацией по этому вызову, – ответили мне в «скорой помощи», но адрес больницы все же дали. – Пусть немного попрыгают там от вас – неугомонных и вездесущих! Будут знать, как наши бригады в другой стационар разворачивать! – с некоторым злорадством прозвучало на другом конце провода. Я с огорчением подумал, что врачи тоже люди.

Больница, в которую мне нужно было добраться, находилась на другом конце города. Ехать на собственной машине я не мог – коньяк еще только-только начал приживаться во мне. Он распускал в сосудах моего организма тонкие щупальца и мягко обнимал меня изнутри. Нежась в его легких объятьях, я взял такси и помчался к свидетельнице, надеясь, что разговор с ней прольет хоть какой-то свет на странную смерть Александры. Дорога на тридцатипятиградусной жаре была утомительной. В такси не было кондиционера и все окна были отрыты. Ветер жаркой струей бил мне в лицо, и от него не было практически никакого толку. В надежде хоть как-то охладиться, я немного высунулся из окна и наблюдал, как над расплавленным асфальтом плывут в струях горячего воздуха разморенные люди. Жара сняла с них одежду и остатки приличия. Не стесняясь своих далеко не модельных форм, женщины за пятьдесят и мужчины пивной наружности ковыляли по своим делам, перекатывая под шортиками и маячками большие животы и толстые целлюлитные бедра. Вдруг среди этой полуголой, очумевшей от зноя толпы я увидел нечто стройное и обворожительное. Короткое сиреневое платье на тонких ножках разрезало собой, словно бритвой, людской жарящийся на солнце пирог. Я обомлел и протер глаза. Девушка в сиреневом платье, как две капли воды была похожа на свидетельницу со свадьбы. Быстрым шагом она прошла сквозь толпу и исчезла в каком-то дворе. «Надо же, – подумалось мне, – еду искать человека и вижу по пути его точную копию. Жара и коньяк, видимо, вещи несовместимые…»

– Все, дальше пробка. Здесь мы можем простоять полчаса, а то и больше, – с каким-то непонятным удовлетворением констатировал водитель, когда мы стали подъезжать к большому перекрестку. – Может, нырнем в закоулок?

– А это поможет? – засомневался я.

– Думаю, что да. Но мы подъедем к больнице немного с другой стороны. С черного хода, так сказать.

– Да хоть с голубого, – не удержался я от шутки, и мы с водителем дружно рассмеялись.

Машина нырнула в узкий проулок, и, пропетляв минут десять по внутриквартальным улочкам, мы очутились перед высокой стеной из красного кирпича, разрисованной вдоль и поперек непонятными надписями и рисунками.

– Граффити – наскальная живопись двадцать первого века. Использовалась подростками с художественными – от слова «худо» – наклонностями для преодоления кризиса сексуального взросления, – словно экскурсовод-искусствовед подметил водитель. – Хотя, надо отдать должное, нарисовано вполне неплохо и хоть как-то, но все же скрашивает наш хмурый городской пейзаж.

– Творчество без границ – пока стены не кончатся, – согласился я. – А вы случайно не художник?

– Случайно я таксист, а в свободное от зарабатывания денег время я врач, как раз в этой больнице. Вот моя визитка, мало ли если что. Могу подвезти, а могу и вывести.

Я взял визитку, на ней было написано: «Федор Скворцов. Врач-токсиколог».

– Вывести в смысле из запоя!? – я улыбнулся, подумав, что от меня наверняка за сто верст прет коньяком, и решил тоже блеснуть остроумием. – Здесь опечатка, – пошутил я, вертя в руках визитку, – написано: «Врач-токсиколог». Может, лучше – «Врач-такси-колог»?!

Мы рассмеялись. Я достал деньги и расплатился.

– Приятно было познакомиться! – Федор протянул мне на прощанье руку.

– Дмитрий, – представился я.

Такси-колог, а по совместительству врач, ну, или наоборот, за несколько минут общения каким-то чудесным образом прибавил мне сил и бодрости. Несколько слов, жестов и улыбок этого незнакомого человека около сорока лет с серьезным лицом и улыбающимися глазами в буквальном смысле слова вдохнули в меня какую-то живительную силу, словно я влил в себя еще сто грамм доброго проверенного коньяка. Я хотел еще что-то сказать ему на прощанье, но он опередил меня.

– Дальше вдоль забора и потом направо. Там приемное отделение.

– Спасибо!

Приемное отделение торчало небольшим выступом в виде квадратного подъезда в конце длинного высокого здания больницы из серого кирпича. Мне нужно было пройти метров сто, чтобы дойти до него. Как только я пересек покосившуюся калитку больничного забора из облезлой сетки-рабицы, я увидел вчерашнего жениха, а ныне уже вдовца – Женю, спешно выходившего из приемного покоя. «Какой стойкий молодой человек! – подумал я, – Вчера потерял жену, а сегодня нашел силы для посещения больной».

– Женя! Женя! – крикнул я ему в след, но Евгений не откликнулся. Расстояние между нами было достаточно большим.

Немного сгорбившись, словно он нес какую-то тяжелую ношу, Женя быстро скрылся из виду. «Даже если бы я сейчас крикнул ему прямо в ухо, он наверняка ничего бы не расслышал. Так велико его горе», – сделал я вывод.

В больнице было нестерпимо душно и жарко. Несмотря на то что на улице стояла несусветная жара, старые деревянные окна приемного покоя были закрыты наглухо и намертво заклеены широким малярным скотчем. Из всего, что могло дать приток свежего воздуха, была только настежь открытая дверь, которую, чтобы она не закрывалась под действием тугой пружины, заклинили обломком кирпича. Я подошел к списку больных и стал читать женские фамилии, поступивших вчера в больницу. Вскоре я понял всю бессмысленность этого занятия. Во-первых, больных поступивших за вчерашний день было слишком много, а во-вторых, я даже не догадывался в какое отделение могли положить свидетельницу.

«Как же мне узнать ее фамилию? – думал я, вспоминая вчерашнюю свадьбу. – Ведь я даже не помню как ее зовут. То ли Лена, то ли Лиза…» Привычка «брать все на карандаш» подвела меня в этот раз. В самом начале свадьбы я записал фамилии и имена всех родственников, свидетелей, а также части гостей и даже не старался запомнить хоть кого-нибудь по имени, но во время банкета, кто-то вырвал этот листок из моего блокнота. Очевидно, в мое отсутствие проходил какой-то конкурс, и этот листок беспардонно пошел в дело. Еще одна причина недолюбливать черной ненавистью свадьбы, конкурсы и их разносторонне изощренных организаторов была налицо.

Вдруг в отрытую дверь приемного покоя ввалился видеооператор с камерой наперевес и штативом на плече. Нагретый воздух помещения наполнился смесью перегара и запаха мятной жевательной резинки. Сомнений быть не могло, это Иосиф, видеооператор, с которым мы когда то вместе снимали телевизионные сюжеты. Вслед за Иосифом в приемный покой потоком воздуха от тела бывалого видеооператора всосало хрупкую девушку с микрофоном в руках.

– Какая встреча! – обрадовался Иосиф и пожал мне руку. – Ты слышал про вчерашний случай на свадьбе?

– Нет, – соврал я, – а что случилось?

– Свидетельница затащила невесту в подсобку и там задушила ее фатой. Дело в том, что фата обладает уникальным свойством не оставлять следов на шее.

– С этим я полностью согласен, – подтвердил я, – на своей шее я никогда не наблюдал каких-либо следов, хотя воздуху явно не хватало.

Иосиф не заметил моей шутки и энергично продолжил:

– После того, как невеста была задушена, свидетельница сама лишилась чувств. Она, видите ли, по своей натуре очень ранимая личность. Ей стало плохо после убийства и ее привезли сюда на «скорой». Интересно, ее приковали наручниками к кровати или нет?

– Иосиф, ты уже опохмелился? – спросил я прямо, будучи не в силах уже слушать его бред.

– Это предложение? – Иосиф перешел на шёпот.

– Пока это только вопрос, – ушел от ответа я.

– Да. Каюсь. Я уже… но намек все равно понял. – Глаза Иосифа хищно заблестели, словно уставшая пантера с веток дерева увидела под собой хромого поросенка, и мне стало ясно, что Иосиф не просто опохмелился, а опохмелился хорошо.

– Давай, я помогу тебе и возьму штатив, – предложил я ему.

– Вспомним старое! Давай!

Иосиф отдал мне штатив и по-отечески сказал журналистке:

– Любашенька, это мой старый коллега по переноске штативов, он поможет мне. Хорошо?

– Ладно, – ответила Любашенька и решительно открыла дверь, ведущую внутрь приемного покоя.

– Телекомпания «Удмуртия», – сказала она куда-то внутрь, – программа «Специальный репортаж». У нас была договоренность с главным врачом по поводу интервью с пациенткой, которую вчера доставили к вам со свадьбы.

– Знаем, знаем, проходите, – пробурчали в ответ, и мы вошли в тесный коридор.

По больнице нас сопровождала сестра-хозяйка. Маленькая женщина без возраста и талии шустро передвигалась по больничному пространству, ловко лавируя по хитросплетению лестничных маршей и переходов.

Шурша бахилами, мы с трудом успевали за ней.

– Что за гонка в воскресное утро! – негодовал пыхтящий изо всех сил Иосиф.

– Думаю, что если бы мы шли в пивную, ты сказал бы, что мы тащимся, как черепахи, – ответил я ему на ходу.

– А то! – Иосиф засмеялся. – Эйнштейн. Теория относительности!

– Вот эта палата, только недолго. – Сестра-хозяйка остановилась перед дверью и распахнула ее.

Иосиф первым вошел в палату, и мы за дверью услышали:

– Отличный естественный свет из окон! Фонари можно даже не доставать. А где же больная?

Вслед за Иосифом мы шагнули в палату. Она была пуста.

– Может, вышла куда? Сейчас погляжу. – Сестра-хозяйка метнулась по коридору к дежурной. Мы гуськом последовали за ней.

– Ивановна, а где эта, со свадьбы, ну, что вчера привезли?

Ивановна высунула заспанное лицо из комнатки дежурной, недоверчиво оглядела нас с головы до ног, и невнятно прохрипела голосом законченного курильщика:

– А шут ее знает, была тут.

– Постойте здесь, я сбегаю, посмотрю в процедурной.

Сестра-хозяйка прибавила прыти и скрылась в глубине коридора.

Потихоньку до меня стало доходить, кого я видел из окна такси.

– Ну что, съемки закончены, может по маленькой? – предложил мне Иосиф.

В коридоре появилась сестра-хозяйка, бежавшая впереди высокого доктора в синем халате.

– Я-то думала, что она тут. Дверь открываем, а там – никого. Ничего не понимаю, куда она могла деться! – верещала она.

– Не сегодня, – ответил я Иосифу на его предложение, шагнул навстречу к врачу и, пользуясь «прикрытием» съемочной группы, спросил:

– Скажите, пожалуйста, как имя и фамилия этой пациентки и нельзя ли узнать ее адрес и номер телефона?

Любашенька, открыв рот, посмотрела на меня, словно я только что нагло и ловко утащил у нее последний кусок хлеба с ее и без того небогатого журналистского стола.

– Извините, но таких справок мы не даем. Будет больная – будет интервью, нет больной – извините, никаких фамилий! – врач с трудом скрывал свое раздражение и волнение.

– Как нет больной?! – вмешалась Любашенька. – Куда она делась, что произошло? Иосиф, включай камеру!

– Без комментариев! – резко ответил доктор, развернулся и зашагал прочь.

– Камера готова! – Иосиф вскинул камеру на плечо и начал снимать уходящего доктора. Любашенька выскочила перед камерой и заголосила в микрофон:

– Больная, доставленная вчера со свадьбы, на которой произошла эта страшная трагедия, на данный момент в своей палате отсутствует. Давать какие-либо объяснения по этому поводу в больнице отказались.

– А вы знаете имя и фамилию этой больной? – спросил я Любашеньку, как только Иосиф поставил камеру.

– А мне-то это зачем? Есть интервью – есть фамилия, нет – значит, нет.

«Журналисты, – подумал я, – это те же доктора, только от них еще хуже». Я вспомнил майора Петрова, и мне впервые стало жаль, что об истории сгоревшего по его вине на шашлыках «уазика» узнала вся республика, а может, даже и вся страна. Правда, это раскаянье длилось не больше нескольких секунд. Коньяк с утра – лучший эликсир от самых малейших угрызений совести.

– Мы поехали, – сказал мне Иосиф, и многозначительно шмыгнул носом, – можем подвезти…

Пить с Иосифом мне совсем не хотелось.

– Спасибо, не надо, я на такси, – ответил я и вспомнил сегодняшнего таксиста. Через секунду я уже звонил ему:

– Федор, это ваш сегодняшний пассажир, ну тот, что до больницы, – быстро заговорил я, как только таксист взял трубку.

– Что-то забыли? Ничего в машине я не находил! – шутя ответил Федор.

– Да нет, вы мне еще визитку дали: «врач-токсиколог».

– Вам что уже плохо? Быстро же вы, однако…

– Федор, – я уже начинал жалеть, что принимал с утра коньяк, – в общем, заберите меня отсюда, у меня к вам есть одно дело.

– Дело?..

– Да, и как к таксисту, и как к врачу.

– Так бы сразу и сказали. Лечу! – ответил мне Федор и положил трубку.

Через десять минут мы сидели в изрядно подержанной «Шевроле» Федора и беседовали.

– Если Вы работаете в этой больнице, то наверняка вам не составит труда узнать имя и фамилию одной пациентки, а так же ее адрес и телефон, которую вчера сюда привезли, и которая сегодня уже здесь не лежит, – выпалил я Федору.

– Труда не составит, но с чего Вы решили, что я стану это делать?

– Понимаете, – начал я свое полувранье, – мы с ней познакомились вчера на свадьбе. Она мне приглянулась, и я не знаю, как ее теперь отыскать. Вот приехал в больницу к ней, а она уже ушла.

– Ты что, жениться на ней хочешь? – как-то совсем по-мужски неожиданно спросил меня Федор, без лишних формальностей, но достаточно мягко переходя на «ты».

– Не знаю. Наверно.

– Так наверно, или не знаю?

– Хочу, – до такого несусветного вранья я еще никогда не опускался, и, видимо, это было заметно.

Федор рассмеялся, и я понял, что в мою историю с любовью он верит не больше, чем в инопланетян, поедающих сыр «Хохланд».

– Скажи мне, зачем тебе эта информация, и я скажу, смогу тебе помочь или нет.

Делать было нечего, я выложил Федору всю правду. Вопреки моим опасениям, он поверил в нее без лишних вопросов, и скоро мы уже мчались к Елене Крупчинской, на улицу Кирова, к дому номер сто одиннадцать, в квартиру пять. Звонить по телефону я не стал. Мой звонок мог бы насторожить свидетельницу и, если она в чем-то виновата, дать ей фору во времени.

У подъезда Крупчинской стояли машины криминальной полиции и «скорой помощи». Двое санитар несли на носилках тело, полностью закрытое простыней. Майор Петров спокойно курил на улице и, казалось, нисколько не сожалел о том, что выбрал профессию, где трупы – всего лишь рабочий материал.

– Опять ты, Дмитрий, – майор не удивился моему появлению. – Я сразу понял, когда увидел тебя на свадьбе, что с этой историей ты будешь до конца. Я даже расстроился, когда, приехав сюда, не нашел здесь тебя.

– Привет, Андрей! – я протянул майору руку, и он без особой радости пожал ее.

– Я знаю, что теперь ты частный детектив. Помня тебя, как въедливого журналиста, предполагаю, что ради информации ты достанешь даже мертвого. Так вот, скажу тебе честно, чтобы ты не мучился и, самое главное, не мучил других, меня в том числе: невесту на свадьбе отравила Крупчинская. А сегодня она, не выносив мук совести, покончила с собой, – сказав это, Петров замолчал. Сигарета тлела сама по себе между его огромных пальцев. Пепел на ее конце вытянулся в длинную пирамидку.

– Так это все же было убийство? – после небольшой паузы спросил я. Мне до последнего не хотелось верить в эту версию.

– Да. И убийство это было спланировано. Экспертиза показала, что невеста была отравлена. Правда, сам яд все еще остается загадкой. Более того, Крупчинская призналась в убийстве. Она написала об этом в предсмертной записке. Свидетельница была бывшей любовью жениха и таким вот образом решила отомстить невесте.

Сигарета Петрова догорела до его пальцев. Он бросил ее на асфальт и прижал ногой.

– Как она умерла?

– Скорее всего, она отравила себя тем же ядом, что и невесту. Рядом с предсмертной запиской был обнаружен пузырек с жидкостью. Экспертиза даст точный ответ, что это такое.

– Понятно, – ответил я любимым словом Петрова.

– Да и еще: невеста была на третьем месяце беременности. Так что это убийство можно считать двойным, – с грустью добавил майор, достал еще одну сигарету и закурил.

Солнце пялилось на нас через ветки деревьев. Где-то в кроне клена беспечно щебетали птицы. Два совершенно разных человека – я и майор Петров – молча стояли друг возле друга, уперев ноги в вязкий асфальт, словно боялись, что небо вот-вот сорвется с высоты и вдавит нас в землю, и думали об одном.

– Что она написала в записке? – спросил я, прервав затянувшуюся паузу.

– Читай, – майор протянул мне листок бумаги.

«Я убила Ее за то, что Она украла Его у Меня» – значилось в записке.

– А подчерк совпадает? – иногда я задаю глупые вопросы.

– Не знаю. Проверим, но скорее всего – да! – На майора больше не падало небо, и он, очевидно, вновь с горечью в сердце припомнил мою статью о сгоревшем «уазике». – Скорее всего, Крупчинская убила и невесту, и ребенка невесты, и себя. Скорее всего, она сама позвонила в службу спасения перед смертью. Скорее всего, мы найдем отпечатки ее пальцев и на ручке, которой она писала эту записку. Скорее всего, мы найдем отпечатки и на записке, и на телефоне, и еще черт знает где! – Майор бросил недокуренную сигарету и пошел к полицейской машине.

– Она сама вызвала службу спасения? – переспросил я Петрова, двигаясь за ним по пятам.

– Да. Наверно. Скорее всего. Служба спасения приехала, нашла свежий труп и вызвала «скорую» и нас.

– А что сказала она, вызывая службу спасения?

– Одно слово: «Умираю».

– А адрес, как служба спасения узнала адрес?

– А еще детектив! Дмитрий Петрович, любой мальчишка знает, что если позвонить, хоть с сотового, хоть с обычного телефона, то по номеру можно без труда определить владельца и, соответственно, адрес. Еще вопросы есть, Пинкертон?

– А с какого телефона звонила Крупчинская? С сотового или с домашнего?

– До свидания, Дмитрий Петрович, до свидания! – Майор сел в машину, хлопнул дверью и уехал. Чувство, что меня не принимают всерьез, начало вгрызаться гнилыми зубами в мое впечатлительное сознание. «Это уже слишком! – подумал я, – Такого на трезвую голову я не переживу». Метрах в пятидесяти от меня находилась знаменитая на весь Ижевск пирожковая под завлекательным названием «Минутка». Кроме пирожков там всегда можно было раздавить сто-двести грамм достаточно приличной водки. Дело было к обеду и, несмотря на жару, я двинулся в пирожковую. Для ущемленного честолюбия нет лучше лекарства, чем алкоголь.

«Минутка» пестрела разномастными людьми мужского пола. В рубашках не первой свежести и в вытянутых майках, усатые и бородатые они сидели за столиками и короткими отмеренными рывками отправляли себе внутрь полтишки и соточки прозрачной живительной влаги. Несмотря на то что дело происходило в пирожковой, сами пирожки на столах были не у всех. Кто-то не закусывал вовсе, кто-то запивал водку дешевой газировкой, а наиболее состоятельные «джентльмены» брали один пирожок на троих. Оглядев заведение и не найдя никаких изменений с момента моего последнего посещения данной святыни ижевского алкогольного сообщества, я направился к прилавку. Буфетчица при виде меня машинально приготовила мерный стакан.

– Неужели я так плохо выгляжу? – спросил я ее. – Может быть, я пришел сюда вовсе не за выпивкой?

– Какую? – спросила меня бывалая буфетчица, пропустив мимо ушей всю мою лирику.

– «Хаски», – ответил я.

– «Хаски» нет. Есть «Калашников».

– Хорошо, – согласился я, – не будем лаять, будем отстреливаться. Два пирожка по-ижевски, стакан клюквенного морса и сто грамм «Калашникова». Если, конечно, это не наповал.

– Наповал надо бутылку, хотя кто вас знает, кто-то и со ста грамм мертвый.

«Очень остроумное название для водки – «Калашников», – подумал я, – всегда можно сказать, что отстрелялся на все сто или на все пятьсот. А если эту водку поставлять за рубеж по бросовой цене, то лучшего оружия массового поражения просто не придумать. Знай наших, одним словом!».

Сев за столик я, первым делом пригубил «Калашников», закусил жирным горелым и от этого необычайно вкусным пирожком, и задумался. Думать после спиртного это моя уникальная способность. Многие люди, после принятия первых пятидесяти-ста грамм уже теряют эту способность. Я же наоборот, только разворачиваю свой ум. Моя бывшая жена про это частенько говорила: «Опять задумался, видимо еще за одной пойдет!» И это было единственным, в чем моя бывшая половинка была всегда права. В остальном же ее щуплый цыплячий мозг терял логическую нить, как только она открывала рот. Странно, но это факт. Видимо, открытие рта как то останавливало кровоток в мозг или происходило элементарное перераспределение сил. Кто-то наверняка однажды сделает по поводу этого феномена научное открытие, и быть может, даже получит Нобелевскую премию.

Мысли об убитой невесте и мертвой свидетельнице не давали мне покоя. Перед глазами одна картина подсобки с мертвой Александрой менялась другой – картиной с Крупчинской, накрытой с головой простыней. Что-то здесь было не так: почему свидетельница упала в обморок, узнав о гибели невесты? Неужели к молодой жене своего бывшего парня, к той, которая, по сути, увела у нее из-под носа любимого человека, она, несмотря ни на что, питала самые нежные теплые и искренние чувства? В это, честно говоря, даже после первых пятидесяти грамм «Калашникова» верилось с трудом. Но факт обморока оставался фактом. Я делал вывод: либо Крупчинская была очень впечатлительным человеком и настоящей подругой Александры, либо она очень искусно симулировала обморок. Интересно, а можно ли вообще симулировать потерю сознания? Я взял телефон и набрал врача-токсиколога Федора.

– Что, опять ко мне дело? – в голосе Федора прозвучали бодрые нотки. Он рад был меня услышать.

– Да. Ты извини, что я все время тебе отвлекаю, – начал я издалека.

– Ничего, все равно пассажиров нет, сижу дурака валяю. Говори.

– Скажи, как врач, можно ли симулировать обморок?

– Думаю, что можно, С учетом того, что «скорая» приедет через час, – запросто.

– А как же быть с пульсом, давлением?

– За час все это может десять раз поменяться. Единственным нормальным свидетелем потери чувств может быть шишка, царапина, ссадина. Но это, если человек упал неудачно.

Я вспомнил, что свидетельница действительно упала, но не на пол. Узнав о том, что невеста мертва, Крупчинская сразу же как-то картинно ослабла, тело ее стало потихоньку оседать, но стоящие позади нее гости вовремя подхватили ее, не дав упасть. Так что о шишках и ссадинах на ее голове не могло быть и речи.

– Спасибо, Федор, в очередной раз ты выручаешь меня. С меня причитается!

– Да не за что, звони всегда рад! Но твой намек понял, жду приглашения!

– Обязательно! – я вдруг осознал, что у меня появился еще один хороший знакомый, почти друг. Так бывает. Иногда нескольких минут хватает, чтобы почувствовать человека и понять, что знаешь его уже много лет, почти всю жизнь, просто никогда еще с ним не встречался.

Оставшийся в моем пластиковом стакане «Калашников» утек внутрь меня за знакомство с замечательным человеком. Приятная теплота разлилась по организму назло июльской жаре. Но насладиться моментом я не успел. За соседний столик с шумом присели выпить два еще не совсем опустившихся человека лет шестидесяти. Обилие пирожков в их тарелках говорило о том, что этим людям, хоть и с осторожностью, но еще можно доверять. Один из них был в тельняшке, трико и лакированных, но нечищеных ботинках. Другой мужчина, словно в футляре, обитал в несвежем строительном комбинезоне, запросто одетым на голое обрюзгшее тело. Когда-то черные, но теперь уже седые кудрявые волосы откровенно и бессовестно торчали с его груди из-под комбинезона. Пляжные шлепанцы на ногах не скрывали намозоленных до бугров пальцев.

– От такой жары крыша уедет, не успеешь опомниться! – громко, словно он был на палубе корабля, сказал мужчина в тельняшке, которого я сразу про себя прозвал Морским Волком. – Выхожу сегодня на лестничную клетку, вижу, у соседки напротив дверь нараспашку. Ну, думаю, забыла закрыть. Она у нас такая! То ключи потеряет – я ей дверь вскрываю, то свет забудет выключить – уедет на месяц, то еще чего-нибудь. Так вот, дай, думаю, закрою, мало ли что. Только хотел к двери подойти, Аркашка позвонил. Ну, я пока ему, бестолковому, про саморезы рассказал, минут пять прошло. Выхожу потом на площадку, а дверь закрыта. Я к звонку, звоню, думаю, что Ленка сама дверь закрыла, – а мне ей надо про лампочку сказать, ее очередь вкручивать, – а мне никто не открывает!

– Так она, поди, дверь закрыла и на улицу вышла. Давай лучше выпьем, – мужчина в комбинезоне поднял стакан.

– Давай.

Мужчины сдвинули пластиковые стаканы, залихватски залили водку себе во рты, обмакнули пирожки в соус и с аппетитом закусили. Морской Волк продолжил:

– Так вот, ты же знаешь, где у меня стоит телефон?

– Конечно, знаю. На подоконнике. Тебе лишних пару метров провода жалко, чтобы поставить его как у всех людей на тумбочку.

– Вот когда этот провод порвется, тогда новый и поставлю. А пока и на окне нормально. А раз телефон стоит на подоконнике что из этого следует?

– Что?

– А из этого следует, что я всегда во время разговора по телефону смотрю в окно.

– Так. И что за окном?

– А за окном у меня одна голимая листва! Сколько раз тебе говорил: «Давай спилим втихоря этот фиговый клен к чертовой матери!» А то пока в домоуправлении этот вопрос решат, перед моими окнами уже джунгли будут! Раз десять уже им письма писал: «Прошу спилить клен под моими окнами. Кирова, сто одиннадцать, квартира восемь. Сидоров». У дома номер сто тринадцать пилят, а у меня нет! Может, Путину написать?

– Напиши, но сначала давай лучше выпьем!

– Давай.

Мужчины пропустили еще по одной.

– А раз за окном у меня одна зеленка, то смотреть мне приходится только вниз, где листвы нет. А внизу у меня, как на ладони, наш подъезд.

– Подъезд что, тоже надо спилить?

– Не перебивай! Так вот, пока я говорил по телефону никто из подъезда не выходил и никто в него не входил. Что это значит?

– Что?

– Что Ленка была дома. Она сама закрыла дверь. Просто не хочет со мной разговаривать!

– Почему?

– Потому что ей жалко лампочку вкрутить на нашу площадку!

– Не понял?

– А что тут непонятного! Жара – у людей крыша съезжает. А раньше она не такой была. И лампочки вкручивала и даже однажды пылесос мне подарила. Когда себе новый купила. Но я не злопамятный. Дверь то она закрыла, а вот такую фирменную ручку выронила.

Мужчина в тельняшке достал из трико шариковую ручку с красивой надписью и с гордостью показал ее собутыльнику.

– Вечером Ленку увижу, отдам, не буду на нее из-за лампочки обижаться, но намек все равно сделаю! Жара жарой, а свет на площадке дело первейшее!

– Простите, – не удержался я – а можно взглянуть на ручку? Мне кажется, это очень редкий экземпляр, а я как раз коллекционирую шариковые ручки.

– Гляди! – алкоголь требовал от Морского Волка широты души.

Я взял ручку. На вид она была самой обычной шариковой ручкой, какие раздают бесплатно в рекламных целях. На белой пластмассе ее корпуса было написано золотыми буквами «Контур-фото». Длинная царапина пересекала корпус ручки.

– Я ошибся, ручка так себе, но сгодиться может, – принялся я за вранье, в надежде получить первый вещдок. – Даю за нее сто рублей.

– За Ленкину ручку?

– Это ручка, скорее всего не ее. Это мужская ручка. Достаточно посмотреть на ее корпус, чтобы понять – это только для мужских рук. Вот и царапина на ней говорит о том, что ею пользовался мужчина! Он поцарапал ее о заколку на галстуке! – Выпитая водка давала мне уникальную возможность извлекать из своей головы самое невероятное вранье на высокой скорости.

– Мужская? Тогда двести, – твердо сказал мужчина в тельняшке.

– Двести рублей? Хорошо.

– Двести граммов!

Я сходил к буфетчице, взял еще двести граммов водки «Калашников» и поменял их на ручку. Покидая «Минутку» я спросил Морского Волка:

– А вы давно из дома вышли?

– Давненько, как ручку перед Ленкиной дверью нашел, так сразу и вышел. Погулять. И вот с товарищем встретиться, а что?

– Не будет лампочки на площадке. Умерла ваша Ленка.