Читать книгу Тайные письма великих людей - Сборник - Страница 5

Графъ Габріэль МИРАБО (1749—1891), будучи женатымъ, полюбилъ Софію Монье, выданную замужъ 16-ти лѣтъ за 70-лѣтняго старика; во время ихъ пребыванія въ Голландіи оба они были арестованы, – Мирабо посаженъ на 3¹/₂ года въ Венсенскую крѣпость, а Софія послѣ родовъ – въ монастырь (1778). Во время заключенія влюбленные интенсивно обмѣнивались письмами при посредствѣ начальника полиціи Ленуара. Выйдя изъ тюрьмы, Мирабо охладѣлъ къ Софіи, и она, послѣ неудачнаго второго замужества, покончила самоубійствомъ (1789). Письма Мирабо изъ одного Венсена заключаютъ болѣе 30000 строкъ.

Человѣкъ удовлетворенъ, когда находится въ обществѣ тѣхъ, кого любитъ, – сказалъ Ла-Брюйеръ. Безразлично, думаемъ ли о томъ, чтобы разговаривать съ ними, или молчимъ, думаемъ ли о нихъ или о чемъ-нибудь постороннемъ, важно только одно – быть съ ними. Другъ мой, какъ это вѣрно! И какъ вѣрно, что къ этому мы такъ привыкаемъ, что безъ этого жизнь дѣлается невозможною. Увы! Я это хорошо знаю, я долженъ это хорошо знать, такъ какъ уже три мѣсяца томлюсь вдали отъ тебя, уже три мѣсяца ты мнѣ не принадлежишь, и мое счастье кончено. И все же, просыпаясь утромъ, я ищу тебя, мнѣ кажется, что мнѣ недостаетъ половины меня самого, – и это правда. Разъ двадцать въ день я спрашиваю себя, гдѣ ты. Суди же по этому, насколько сильна иллюзія, и какъ жестоко, что она разбита. Ложась спать, я всегда оставляю тебѣ мѣстечко. Я прижимаюсь къ стѣнѣ, и предоставляю тебѣ добрую половину своей узкой постели. Это движеніе машинально, и мысль безсознательна. Какъ привыкаешь къ счастью! Увы! его начинаешь понимать только тогда, когда теряешь, и я увѣренъ, что мы стали понимать, насколько мы необходимы другъ другу, только съ того времени, когда буря разлучила насъ. Не изсякъ источникъ нашихъ слезъ, милая Софи; мы не излечились; въ нашемъ сердцѣ жива любовь и, слѣдовательно, есть что оплакивать. Пусть говорятъ, что можно излечиться отъ великаго горя силой воли и разумомъ; такъ говорятъ слабые и легкомысленные и утѣшаются. Есть потери, съ которыми никогда нельзя свыкнуться. Когда не находятъ счастья въ любви, находятъ его въ страданіи; вѣрнѣе: хотятъ его. Это деликатное чувство, – что бы тамъ ни говорили, таится въ самой нѣжной любви. Не была ли бы Софія въ отчаяніи, если бы знала, что Габріель утѣшился?

Почему это чувство будетъ запрещено Габріелю? Вѣрно, очень вѣрно и очень справедливо, что когда любятъ сильно, любятъ свою любовницу или любовника больше, чѣмъ самихъ себя, но не больше, чѣмъ свою любовь. Можно всѣмъ пожертвовать, что я говорю? хотятъ пожертвовать всѣмъ, исключая нѣжности любимаго существа. Если найдется человѣкъ, который думаетъ иначе, пусть онъ не воображаетъ, что онъ сильнѣе меня, – онъ только менѣе влюбленъ. Еще есть только одно средство принести въ жертву боготворимую любовь: пронзить себѣ сердце. Если бы я зналъ, что моя смерть необходима для твоего счастья, что ты можешь пріобрѣсти его этой цѣной, я убилъ бы себя, не колеблясь ни минуты. Я сдѣлалъ бы это съ радостью, потому что оказалъ бы этимъ тебѣ услугу. И это было бы нѣжной местью для такого любящаго человѣка, какъ я: посредствомъ своей смерти сдѣлать неблагодарную любовницу неблагодарнымъ человѣкомъ. Я сдѣлалъ бы это безъ сожалѣнія, такъ какъ черезъ это стало бы ясно, что ты не любишь меня, если можешь быть счастливой безъ меня. Я не пожертвовалъ бы своей любовью, но я отомстилъ бы самому себѣ за твое непостоянство – единственный способъ отомстить себѣ за Софію. Ничуть не отказываясь отъ любви твоей, я наказалъ бы самого себя за то, что потерялъ ее. Тотъ, кто такъ не думаетъ, обманывается или хочетъ обмануться. Онъ думаетъ, что любитъ сильнѣе, чѣмъ онъ въ дѣйствительности любитъ, если хочетъ заставить этому повѣрить.

Мое мнѣніе, что это такъ же просто, какъ вѣрно. Я могу пожертвовать тебѣ всѣмъ, но не твоей любовью. И я не думаю, что это не великодушно; въ тотъ день, когда ты будешь такъ думать, я накажу себя за это; но я чувствую, что я люблю и не думаю, чтобы кто-нибудь изъ всѣхъ людей любилъ сильнѣе меня; въ моемъ сердцѣ столько энергіи и силъ, сколько нѣтъ у другихъ, и не одинъ возлюбленный не обязанъ такъ много такой нѣжной возлюбленной, какъ Габріель Софіи. Благодарность – такое чистое удовольствіе для меня, что его достаточно, чтобы сдѣлать меня влюбленнымъ. Но моя нѣжность независима отъ всякаго другого чувства. Я знаю, что если бы ты меня возненавидѣла, я не могъ бы исцѣлиться отъ моей любви: какъ только я узналъ тебя, ты деспотически завладѣла мной. Твой пріятный характеръ, твоя свѣжесть, твой изящный, нѣжный, сладострастный обликъ завладѣли мной; каждое твое слово было близко моему сердцу. Я хотѣлъ владѣть тобой и быть только твоимъ другомъ, потому что жестоко боялся любви. Ты нравилась мнѣ своей молодостью и красотою и была соблазномъ для моей души. Все сближало насъ еще тѣснѣй. Подвижная и чувствительная, хотя желающая скрыть свою чувствительность, ты поражала и трогала меня. Ты увлекала меня отъ дружбы къ любви, и я искренно говорилъ тебѣ, что не могъ быть твоимъ другомъ. Тонкія остроты, слетающія молніеносно съ твоихъ устъ и удивляющія своей неожиданностью, плѣняли меня, и когда я думалъ, я былъ взволнованъ.

Это волненіе меня безпокоило.

Но я разувѣрялъ себя, я говорилъ себѣ: я столько видѣлъ женщинъ, у меня было столько возлюбленныхъ! Она такъ неопытна! Какъ она можетъ побѣдить! Это ребенокъ. Но этотъ ребенокъ, такой нѣжный, льстилъ моему самолюбію жаднымъ вниманіемъ, съ какимъ онъ слушалъ меня. То, какъ онъ считался съ тѣмъ, что я говорилъ, и оцѣнивалъ каждое мое слово, восхищало меня и дѣлалось для меня необходимымъ. Мы любили другъ друга, не желая признаваться себѣ въ этомъ. Моя Софія, такая простая и наивная, казалась мнѣ образцомъ искренности и чувствительности: ей не хватало только страстности, но любовь втихомолку обѣщала мнѣ и это. Она не походила ни на кого и была даже странной, но все такъ шло къ ней, даже суровый видъ, что мнѣ хотѣлось овладѣть ею, и что-то увѣряло меня, что я добьюсь своего. Я не ошибся, но, соблазняя, я соблазнился самъ – этого я не ждалъ и даже боялся. Какимъ я былъ безумцемъ! Отъ такого счастья хотѣлъ отказаться! Я ставилъ любовь выше гордости. Прости меня, моя Софія, прости. Я не зналъ наслажденій взаимной нѣжности, только ты заставила меня вкусить ихъ. Я искупилъ свое преступленіе. Я люблю свои цѣпи сильнѣй, чѣмъ боялся ихъ.

Привычка обманывать женщинъ обычно лишаетъ мужчинъ способности быть постоянными, тогда какъ у меня это-то именно и породило тоску по возлюбленной, – подобной тебѣ, которой я не надѣялся, однако, встрѣтить, и достоинства которой я тѣмъ болѣе цѣню, чѣмъ сильнѣе я ея желалъ. Но существуетъ множество достойныхъ любви! Я это вижу со времени обрушившагося на меня несчастья, но ни у кого направленіе ума, манера думать и характеръ, не обладали тѣми плѣнительными для меня свойствами, какъ у тебя. Я не могъ бы любить женщину безъ душевнаго богатства, ибо я долженъ высказываться предъ моей подругой. Вычурное остроуміе утомляетъ меня: кто обладалъ имъ въ большей степени, чѣмъ г-жа Фейланъ? Аффектація, на мой взглядъ, такъ же относится къ естественности, какъ румяна къ красотѣ; то есть: они не только не нужны тому, кого хотятъ украсить, но даже вредны. Значитъ – мнѣ надлежало найти душу простую, изящную, устойчивую и веселую. У меня такъ мало обычныхъ предразсудковъ, мои мнѣнія такъ несхожи съ мнѣніями всего свѣта, что женщина, сотканная изъ мелочности и раздираемая постоянными рефлексами, не могла бы ко мнѣ подойти. Въ тебѣ я встрѣтилъ энергію, твердость, силу, рѣшительность. Но это еще не все; мой характеръ неровенъ, моя воспріимчивость чудовищна, моя пылкость исключительна; и потому мнѣ нужна была нѣжная и кроткая женщина, способная меня умиротворять, и я не смѣлъ надѣяться, чтобы эти превосходныя качества оказались бы въ соединеніи со столь рѣдкостными добродѣтелями, – обычно это не встрѣчается. И все же, я нашелъ все это въ тебѣ, моя дорогая подруга. Такъ подумай же о томъ, – что ты для меня; все зданіе моего счастья построено на тебѣ. Не сердись, что я дрожу при одной мысли о могущей угрожать намъ опасности, и что я считаю тебя за благо, безконечно болѣе дорогое для меня, чѣмъ я для тебя. Мой характеръ уже былъ сложившимся, – а твой еще нѣтъ; мои принципы тверды, ты же еще только начала думать о необходимости имѣть ихъ. Ты могла бы найти въ мірѣ другого рода привязанность и счастье, чѣмъ то, которое суждено тебѣ въ объятіяхъ твоего Габріеля; но Софія была необходима для моего счастья; одна она способна была дать мнѣ его.

...............................................................

Среда, 9 января 1778 г.

Моя дорогая, моя единственная подруга, я облилъ слезами, покрылъ поцѣлуями твое письмо. О, мой другъ, моя Софія, отъ какой тяжести ты освободила мою грудь! Но еще сколько ея остается! Ахъ, ты ничего не пишешь о себѣ, о своемъ здоровьѣ! Письмо твое написано среди мукъ, – я это вижу; ты прибавила только слово, только одно слово послѣ событія. И какъ трепетно оно написано! Неровныя буквы истерзали мнѣ сердце! Божественное, божественное вниманіе! Видна твоя душа, – твоя вездѣ! Но какъ же ты себя чувствуешь? Скажи мнѣ, скажи же это мнѣ, моя Софія! Какъ мнѣ успокоиться? Ахъ, на сердцѣ у меня тяжело, а было еще мрачнѣе. Пусть тебя не тревожитъ безпорядочность этого письма и мой измѣнившійся почеркъ; извѣстіе выбило меня изъ колеи; мое волненіе слишкомъ сильно и слишкомъ естественно. Я не даю себѣ времени притти въ себя, ибо не хочу, чтобы по моей винѣ отсрочилось удовольствіе, которое ты испытаешь при видѣ этого письма.

Милая, милая Софія, итакъ, ты – мать! О! и твое дитя не будетъ у тебя отнято! Пусть оно смягчитъ твое горе и твои страданія! Я говорю – твое дитя, – ахъ, я вѣдь знаю, что оно и мое. Никогда твой другъ не откажется отъ сладкаго имени отца… Жестокая Софія, ты попрекаешь меня моимъ несчастьемъ. Великій Боже! развѣ не я причинилъ твое, и повѣрь, что ничто другое не въ состояніи меня занимать. Но успокойся, умоляю тебя, о, моя радость! Вспомни, что ты – половина моей души; ты бы слилась съ моею жизнью, если бы не заботилась о своей… Ты нуждаешься въ душевномъ покоѣ, моя Софія; я умоляю тебя, пощади себя, побереги для болѣе счастливыхъ временъ. Увѣренность въ томъ, что ты получишь это письмо, была бы мнѣ очень утѣшительна; если ты захочешь подтвердить мнѣ это, оповѣсти меня о твоемъ состояніи, разскажи мнѣ, какъ себя чувствуешь, и, прежде всего, не обманывай меня… О, не обманывай меня, но пиши, коль скоро ты сможешь это сдѣлать безъ опасностей и затрудненій. Душа моя страждетъ, но у меня еще есть силы, а у тебя ихъ уже нѣтъ; поэтому не торопись, и пусть я еще помучаюсь.

У моей дочери мои черты, – говоришь ты? Ты принесла ей этимъ печальный даръ, но пусть у нея будетъ твоя душа, тогда она будетъ богата, тогда природа ее чудесно вознаградитъ за изъяны ея рожденія… Ахъ, пожалуй, она будетъ черезчуръ впечатлительна. Но какія бы страданія не причиняла впечатлительность, – еще больше приноситъ она добра.

Не хочу тебѣ писать много; не хочу и не могу. Боюсь за свое сердце, за свою голову, за твое состояніе. Моя подруга, моя Софія, прошу тебя на колѣняхъ, даже требую отъ тебя, заклинаю тебя именемъ твоей дочери, ея отца, твоими клятвами, твоею нѣжностью, о которой ты говоришь, не рѣшаясь ее выразить, – береги себя! Не пренебрегай ничѣмъ, что можетъ быстро возстановить твое здоровье и силы; обрати на себя часть благородной и изумительной стойкости твоей. Будь здорова! Прощай, моя радость и жизнь!