Читать книгу Социум (сборник) - Сборник - Страница 2

Все, что кругом, называется землей, а мы – люди. Люди бывают правые славные, правые верные и никакие. Мы – никакие. Отец объяснял, что это очень хорошо, потому что правые славные воюют с правыми верными, а никакие не воюют ни с кем.

Нас, никаких, четверо. Отца зовут Галиб, волосы, глаза, усы и борода у него черные. Отец очень сильный и ничего не боится. Маму зовут Ольгой, у нее светлые волосы и длиннющая коса, чуть ли не до земли. Мама самая добрая и красивая на земле, так говорит отец, но мы и без него знаем. Брата зовут Рашид, мы с ним родились в один день, и сейчас нам по десять лет. Мы одного роста, и лица у нас похожи, только Рашид черноволосый, как отец, а я светло-русый, как мама, и зовут меня почти как ее: Олегом.

Мы живем в доме, который построил отец, когда мы с Рашидом еще не родились. Стоит наш дом на поляне, а вокруг нее лес, в котором живут зверюги. Отец на зверюг охотится, он часто уходит в лес и берет с собой нож, топор и лук со стрелами. Из мяса зверюг мама готовит всякие кушанья, а из шкур шьет одежду. Когда мы с Рашидом подрастем, мы тоже будем охотиться, отец говорит, что уже скоро.

Лес тянется от дома на все четыре стороны, которые называются север, юг, восток и запад. На севере за лесом лежат гиблые земли, там раньше был город, от которого ничего не осталось. Если гиблые земли обогнуть, то начнутся места, где живут правые славные, но отец туда не ходил и говорит, что не пойдет никогда, нечего ему у правых славных делать. На юге, в трех днях пути, болото, за ним пустая земля и горы. Там, в горах, живут правые верные, отец пару раз до пустой земли добирался, но вспоминать об этом не любит и нам не рассказывает. На восток от дома лучше вообще не ходить, там в лесу живут зверюги, охотиться на которых нельзя, потому что они сами на кого хочешь охотятся. И только на западе лес хороший, редкий, грибной и черничный, а если утром выйти, то вечером доберешься до реки, по берегам которой растет малина. Мы прошлым летом с отцом ходили и этим пойдем: малина – вкуснее некуда. Купаться, правда, в реке нельзя, не то что в ручье, который прямо рядом с домом. Это потому, что в ручье водятся головастики, а в реке – настоящие чудовища, одна только рыба-крокодил чего стоит.

Отец говорит, что раньше никаких рыб-крокодилов не было, и крысьих волков, что живут на востоке, не было, и медвежьих кротов, которые тех волков ничуть не лучше. Появились эти зверюги, потому что была война. Давно, еще до того, как родился отец. Затеял войну человек по имени Христос, который был у правых славных самым главным. Он невзлюбил другого человека по имени Аллах, который был самым главным у правых верных. Они ополчились друг на друга и начали воевать, а потом друг друга укокали и еще много всяких людей заодно. Так что войну проиграли все, выиграл один Шайтан.

Вопрос, кто затеял войну, очень важный, потому что стоит об этом заговорить, и мама с отцом начинают ссориться. Это оттого, что мама думает наоборот – будто виноват не Христос, а Аллах. Что, дескать, Аллах этот собрал правых верных, всех вместе, а место, где они стали жить, назвал исламским государством. Из этого государства, мама говорит, бомбы и прилетели. Мол, украли их где-то правые верные, бомбы эти, оттого и война началась. Отец как про краденые бомбы услышит, сразу сам не свой становится и начинает браниться. А больше он с мамой никогда не ссорится и не ругается на нее, хотя на нас иногда и покрикивает.

Лица у нас с Рашидом похожи, а так мы очень разные, это и мама говорит, и отец, да мы и сами знаем. У него громкий голос, а у меня тихий. Он обожает мясо, а я – ягоды и орехи. Еще он любит играть во врагов, в джигитов и в атомную бомбу, а я – в пятнашки, в прятки и в чижа. А еще Рашид любит отца больше, чем маму, однажды он мне сам сказал. А я всех люблю одинаково.

Старик пришел осенью, мы с Рашидом увидели его, когда выскочили утром на крыльцо по нужде. Он был очень старый, морщинистый и беловолосый, но не как мама, а словно посыпал голову пеплом с прогоревшего костра.

– Подойди ко мне, мальчик, – хрипло сказал старик и поманил меня рукой.

Я поначалу испугался, потому что кроме отца, мамы и брата никаких людей раньше не видел, разве что на картинках в растрепанной книжке, которые мы иногда разглядывали перед сном. Откуда взялась эта книжка и зачем она нужна, ни мама, ни отец не помнили, но картинки в ней были замечательные. Люди на картинках пускали друг в друга пули из длинных палок, которые сжимали в руках. Отец говорил, что палки называются винтовками, и раньше винтовок было много, но теперь почти не осталось, потому что патроны после войны быстро закончились, а новые люди делать не научились. Мы с Рашидом часто спорили, кто нарисован на картинках. Он думал, что это правые верные убивают правых славных. А я думал наоборот, сам не знаю почему.

Я смотрел на старика, а он на меня, и страх потихоньку из меня уходил. Мне стало отчего-то ясно, что человек он слабый, а значит, плохого сделать не сможет.

– Подойди, мальчик, – повторил старик и, когда мы с Рашидом дружно шагнули с крыльца, вдруг каркнул, словно птица-падальщик: – А ты стой на месте, ублюдок!

В этот миг дверь отворилась, на крыльцо выскочила мама, и в руках у нее был тесак, которым отец рубил на кухонном столе добытых на охоте зверюг. Мама ахнула, тесак выпал у нее из ладони, она несмело шагнула к старику раз, другой и замерла.

– Ну, здравствуй, Олюшка, – тихо сказал старик. – Басурман твой в лес ушел, я в кустах сидел, видел. В дом-то пустишь?

Мама вздрогнула, закивала, потом обернулась к нам.

– Пойдите, поиграйте, дети, – велела она строго.

Мы с Рашидом нехотя побрели к ручью, я чувствовал взгляд старика у себя на спине, будто он хотел глазами прожечь меня между лопаток.

– Как думаешь, кто такой? – прошептал Рашид, когда мы достигли опушки.

– Не знаю, – ответил я и тут же сообразил, кто такой этот старик. Мама рассказывала, что родители в детстве ее звали Олюшкой. – Это… – начал я, – это…

Я замолчал. И вдруг понял: я не хочу говорить Рашиду, что этот старик наш с ним дед.

Дед провел в доме целый день и выбрался наружу, лишь когда солнце уже скрылось на западе – покатилось купаться в реке, как говорил иногда отец. Миг-другой старик стоял на крыльце, будто раздумывая, не вернуться ли. Потом тряхнул головой и осторожно, то и дело оглядываясь, припустил через поляну вслед за солнцем.

– Что такое ублюдок? – спросил Рашид, когда вечером отец возвратился с охоты.

Мама, которая проплакала все время с тех пор, как ушел старик, испуганно охнула. Лицо отца озарилось сполохом огня со свечного огарка, и мне показалось, что из смуглого оно стало черным.

– Кто сказал это слово, сынок? – спросил он, затем перевел взгляд на меня и стал пристально смотреть мне в лицо. Я шарахнулся: мне почудилось, что это не отец глядит мне в глаза, а кто-то чужой, злой и страшный.

– Я сейчас объясню, Галиб, – поспешно заговорила мама. – Дети, поиграйте пока во дворе.

С этого дня что-то будто сломалось в нашем дружном и тихом доме. Я, правда, понял это гораздо позже.

* * *

Зима прошла как обычно. Все так же уходил на охоту отец, только теперь надевал он на ноги плоские деревянные лыжи. Все так же хлопотала по дому мама, а мы с Рашидом играли во врагов, закидывая друг друга снежками, и в прятки, с головой зарываясь в сугробы. Мало-помалу я забыл о старике, который был моим дедом и который приходил к нам неизвестно зачем. Вспомнил я о нем лишь на исходе зимы, в тот день, когда мама с отцом поссорились.

Это произошло поздним вечером, и ни про Аллаха, ни про Христоса речи у них не было. Я уже задремывал на кровати в комнате, которую мама называла детской, когда услышал громкий и гортанный отцовский голос.

– Никогда! – рявкнул отец, и в следующий миг до нас донесся грохот, словно он с силой саданул кулаком по столешнице. – Никогда ни один из моих сыновей не поднимет руку на твою родню.

– Тише, – донесся до меня едва различимый голос мамы. – Детей разбудишь.

– Пускай слышат, – загремел отец. – Они мужчины, и им пристало носить оружие. Завтра я поговорю с ними, но клянусь, что, пока я жив, ни один из них…

Отец замолчал. На соседней кровати завозился Рашид.

– Слышал? – прошептал он.

Я кивнул в темноте. Отец сказал, что мы будем носить оружие, а значит, пойдем с ним в лес охотиться на зверюг. Раньше я мечтал о том дне, когда отец возьмет нас с собой на охоту, но сейчас почему-то почувствовал, что мне совсем не радостно.

На следующее утро, едва позавтракали, отец поднялся по приставной лестнице на чердак и вернулся оттуда, волоча на плече здоровенный, запертый на замок сундук. Мы с братом часто гадали, что в этом сундуке, и приставали к отцу с расспросами, но он отнекивался и говорил, что узнаем в свое время. Я сообразил, что «свое время» настало.

Хмурясь, отец водрузил сундук на стол и стал возиться с замком. Мама молча сидела, сложив на коленях руки, и глаза у нее были красными, словно проплакала всю ночь. Я подошел к ней, мама прижала меня к себе, и теперь мы с ней оба молча смотрели, как отец управляется с сундуком. Рашид в это время едва не приплясывал вокруг стола от нетерпения.

– Сегодня вам исполнилось по одиннадцать лет, – сказал отец, откинув наконец крышку. – Это значит, что вы стали мужчинами, в наше время мужчинами становятся рано. Я сейчас дам вам по сабле, по ножу и по колчану со стрелами. Луки мы смастерим сами и будем учиться из них стрелять. Еще будем учиться ставить капканы, бросать аркан и пытать следы. А пока что… – Отец извлек из сундука сверток и тряхнул его. Миг спустя он расправил в руках снежно-белую рубаху, длинную, до самых ступней. – Это дишдаш, дети, он достался мне от отца. Дишдаш правоверному следует надевать, когда случается очень важное событие в его жизни.

– Правому верному? – переспросил Рашид. – Но мы же не правые верные. Мы никакие.

Отец долго молчал, а мама все сильнее прижимала меня к себе.

– Двенадцать лет назад, – сказал наконец отец, – мулла Эль Хасан собрал правоверных. Две сотни воинов, на конях, с оружием. Мне тогда было восемнадцать, а моему брату Альмиру на год больше. Мулла Эль Хасан сказал, что пришла пора отомстить православным за всех, кто погиб в ядерной войне.

Отец рассказывал долго, иногда замолкая, и тогда вместо него говорила мама. Мы выслушали, как двести мужчин прошли через пустые земли, пересекли лес, обогнули гиблые места и напали на поселение православных. Мы узнали, что была большая резня, и много людей погибло, и дядя Альмир тоже погиб, но правоверные одержали победу, сожгли поселение и угнали на юг пленных и скот. Маму тоже угнали, и она была самая красивая среди пленных, и должна была достаться сотнику Пахадыру, у которого уже было несколько женщин и двое сыновей.

– Он был жестокий человек, – глухо сказал отец, – и очень сильный. Я просил его отдать пленницу мне, потому что полюбил вашу маму и хотел взять ее в жены. Но сотник Пахадыр отказал мне, и тогда я убил его.

– Как убил? – подался вперед Рашид.

– Зарезал ночью, – отец вскинул голову и по очереди оглядел нас. – Я мог зарезать и его сыновей, но пожалел их. Я поступил неправильно, потому что оставил за спиной кровную месть. Той же ночью я выкрал вашу мать из шатра, где держали пленных, и увез с собой.

– А дальше, что было дальше? – жадно спросил Рашид.

– Дальше… – отец опустил голову. – Дальше мы стали изгнанниками, потому что родня вашей матери не приняла нас.

– Я могла бы остаться у своих, – тихо сказала мама. – Но не осталась, а через год на свет родились вы. Вам нелегко придется в жизни, дети.

– Почему? – спросил я. – Почему нелегко?

– Потому что вы сыновья предателей и изгоев, – ответила мама. – Поэтому у нас больше нет детей и не будет. Когда я думаю, как сложится ваша жизнь, мне становится страшно. Со времен войны православные и правоверные ненавидят друг друга. Они…

– Мы учили вас, что вы не те и не эти, – прервал маму отец. – Что вы никакие. Но это не так, дети: люди не могут быть наполовину никем. В вас течет и та, и другая кровь. Настанет время, и вам предстоит выбрать, кто вы. Человек живет для того, чтобы продолжить свой род, вы поймете это, когда станете старше. И тогда вам придется вернуться к людям. К тем или к другим.

Три года спустя отец не вернулся с охоты в срок. Мы прождали его день, другой, мама не находила себе места, и на третье утро мы с Рашидом отправились в лес. К этому времени мы часто выбирались на охоту вдвоем, но ходили только на запад, в те места, где знали каждую кочку и каждый куст. Отцовские же следы вели от дома на юг.

Чужое присутствие мы обнаружили к вечеру, на закате. Ветки на кустах были поломаны так, как никогда не обломает лесная зверюга или привычный к охоте человек. Мы шли по следу, пока не стемнело, затем, завернувшись в шкуры, улеглись спать и, едва рассвело, двинулись дальше. В полдень, когда солнце нависло над головами, мы нашли отца.

Рашид не плакал: отец учил нас, что мужчины плакать не должны. А я не мог сдержать слез и ревел, пока мы ножами копали в земле могилу. В нее мы опустили то, что осталось от отца.

– Это сделали сыновья Пахадыра, – сказал, поднявшись с земли, Рашид. – Мы убьем сыновей Пахадыра.

Я промолчал. Кровная месть, о которой часто говорил отец, не вызывала во мне ничего, кроме неприязни. Я любил отца, и сейчас мне было скверно, очень скверно оттого, что его больше нет. Но убивать неведомых сыновей давно уже мертвого Пахадыра мне и в голову не пришло, тем более что было неизвестно наверняка, виновны они или нет.

Тем же вечером мама слегла, мы с братом по очереди кормили ее с ложки и пытались отпаивать травяными настойками. Мама пролежала, почти не вставая, с месяц. Поднялась она, лишь когда вновь появился старик.

На этот раз он вошел в дом уверенно, по-хозяйски уселся за стол, развязал тряпичный узел и начал выкладывать из него на столешницу невиданные нами вещи.

– Хлеб, – бормотал себе под нос старик. – Яйца. Сметана. Мед. Угощайся, Олежка, это тебе я принес. Кушай, кушай, а потом нам с твоей мамой надо будет поговорить.

– Говорить будем все вместе, – ступила через кухонный порог мама. – Дети уже взрослые, мне таить от них нечего. И запомни: внуков у тебя двое. Двое, а не один.

Меня передернуло. Мама исхудала за эти дни, истончала, волосы, обычно убранные в косу, были нечесаны и разметаны по плечам, большие серые глаза запали, а на лбу появились морщины. Это словно была не мама, а незнакомая и недобрая старуха.

– Что ж, все вместе так все вместе, – согласился старик. – Значит, так: поймали наши парни в лесу одного нехристя. Он перед тем, как отправиться к своему Аллаху, сказал, что ты овдовела.

– Вы убили его? – чужим, злым голосом спросил Рашид.

– Кого, нехристя? – переспросил старик. – А что с ним еще делать, с иродом басурманским? Знаешь, волчонок, что ваши с нами творят? Если…

– Отец! – выкрикнула вдруг мама.

Старик осекся.

– Прости, – сник он и обернулся ко мне. – Значит, так. Тебе, внучок, мама что к чему растолковывала?

Я помотал головой, хотя и не был уверен, о чем старик говорит.

– Ну, так, значит, расскажу я. Православные жили на этой земле испокон. Работали на ней, хребты гнули. Но потом нехристи и развязали войну. Немногие в ней уцелели, погибли города и целые страны, по всему миру, везде. Но этого нехристям показалось мало, и, когда война закончилась, те из них, кто выжил, пришли сюда. Басурмане не желают жить в мире, для них война продолжается, они все убивцы и воры и не успокоятся, пока не изведут последнего христианина на земле.

– Врешь! – закричал вдруг Рашид старику в лицо. – Ты все врешь, уходи отсюда, убирайся отсюда вон!

– Ну-ну, – криво усмехнулся старик. – Видать, бог проклял меня, раз моя кровь течет в твоих жилах, волчонок. Я уйду. Но уйду не один: я хочу забрать своего внука.

– Олег останется здесь, со мной, – твердо сказала мама. – Так же, как и Рашид. Или мы вернемся к людям все вместе, или не вернется никто.

– А его ты не хочешь спросить, Олюшка? – вкрадчиво проговорил старик и повернулся ко мне. – У меня никого не осталось, внучок. Если у тебя не будет детей, мой род угаснет. Зато у меня есть хороший дом, при нем огород и хлев. Есть конь и четыре кобылицы, коровенка, полсотни курей и ульи. У соседей подрастают девочки, они сейчас твоих лет, внучок. Не спеши, подумай, время есть.

Старик поднялся и, не прощаясь, ушел.

Прошла зима, за ней весна, и наступило новое лето. Слова деда по матери не шли у меня из головы. Особенно последние, насчет девочек. Я в жизни не видел никаких девочек, но они стали сниться мне по ночам, красивые и добрые, как мама до смерти отца.

Однажды утром я проснулся оттого, что Рашид на своей кровати шумно ворочался, кряхтел и даже скрипел зубами.

– Ты что? – спросил я, растолкав его.

Рашид вскинулся, затем выдохнул и сел, свесив ноги на пол.

– Мне снилось, что я украл женщину, – сказал он. – Как отец. Украл у сыновей Пахадыра, а их обоих зарезал. Вчера снилось то же самое, только женщин было две. И я подумал… – Он, сощурившись, замолчал.

– Что ты подумал? – помог я.

– Давай вдвоем сделаем, брат? Пойдем на юг, обогнем болото, пересечем пустыню, за три дня мы доберемся до гор. Узнаем у людей, где живут сыновья Пахадыра, и отомстим. Не сразу, надо хорошо подготовиться.

– Не хочу, – сказал я.

– Струсил? – поднял на меня взгляд Рашид.

Я ударил его, по лицу, впервые в жизни, до этого мы не дрались никогда. Рашид вскочил и бросился на меня. Мы, сцепившись, рухнули на пол, он оказался сверху, подмял меня под себя, и…

– Прекратите! – отчаянно закричала с порога мама. – А ну, прекратите сейчас же!

Рашид отпустил меня и медленно поднялся на ноги. Он тяжело дышал, капли пота катились по смуглому, как у отца, лицу.

– Прости, – сказал он и протянул мне руку, чтобы помочь подняться.

На следующий день Рашид ушел на охоту один, не позвав меня. На север, куда обычно мы не ходили. Сутки спустя он вернулся без всякой добычи, на вопросы отвечать отказался, а на следующее утро ушел опять. На этот раз его не было четыре дня, и мама переволновалась, до этого ни один из нас не уходил так надолго. На пятое утро Рашид вернулся. В поводу он вел двух лошадей, гнедую кобылу и серую в яблоках.

– Откуда это, сынок? – опешила мама. – Где ты их взял?

Рашид долго не отвечал, потом процедил сквозь зубы:

– Не бойтесь, никто на нас не подумает.

Больше ничего говорить он не стал, а, вооружившись отцовским топором, принялся мастерить во дворе конюшню. Я взялся ему помогать, с конюшней мы провозились все лето, потому что ничего в строительстве не понимали, но к осени с грехом пополам соорудили нечто кособокое и уродливое. Так же, с грехом пополам, я научился ездить на лошади. Рашиду же и учиться не пришлось: он носился на лошадях так, будто занимался этим с самого детства.

Зимней метельной ночью тихо умерла мама – не проснулась поутру. Рашид стоял и молча смотрел на нее, а я снова ревел навзрыд, забыв о том, что мужчины не плачут.

Мы схоронили маму на ручьевой излучине, потом вернулись в дом и долго сидели за столом, не глядя друг на друга и не разговаривая. Я пытался понять, что же нам теперь делать, но понять мне не удавалось.

– Будем жить, как жили, брат, – решил наконец Рашид.

Про сыновей Пахадыра он больше мне не напоминал. И вообще разговаривать мы с этого дня стали гораздо реже, чем прежде.

Весной, едва стаял снег, я оседлал гнедую, она была покладистее и смирнее, чем серая в яблоках. Под седло пошла шкура крысьего волка, которого неделей раньше убил Рашид. Он теперь охотиться предпочитал на востоке и говорил, что на лошади ему не страшен никакой зверь.

Я вскочил на спину гнедой и, подбадривая ее пятками, двинулся на север. К полудню я достиг лесной опушки, дальше начинались развалины города и гиблые земли. Я обогнул их с востока, заночевал в редколесье и наутро отправился дальше. К трем пополудни с вершины невысокого с пологими склонами холма я увидел вдалеке поселение православных.

Привязав гнедую к дереву, я дальше пошел пешком. Неподалеку от поселения забрался на верхушку высоченной сосны. Долго неотрывно смотрел вниз, на три десятка тянущихся двумя линиями домов. На кажущихся с моего места крошечными людей, на раскинувшееся вокруг поле. Не знаю, было ли это поселение тем самым, из которого приходил к нам мой дед, или другим. Так или иначе, пока я глядел на него, у меня мучительно давило в груди и было скверно и горестно оттого, что я изгой и сын изгоев, которому не нашлось в жизни места.

Когда начало темнеть, я спустился на землю и медленно побрел туда, где оставил лошадь. Забрался в седло и двинулся обратно на юг.

Вернуться, навязчиво думал я по пути. Вернуться к людям. Оставить этого человека, который по какому-то недоразумению мой брат. Мы росли вместе, но что с того. Он чужой мне, у таких, как он, на уме лишь убийство и воровство, правильно сказал тогда дед.

Я злился на себя, я едва не рычал от злости. Ближе брата у меня теперь никого не было. Я гнал от себя подлые, предательские мысли, но они настойчиво возвращались и не желали уходить.

Вернувшись, я не застал Рашида. Он появился лишь под утро, когда я еще спал. Растолкал меня и потащил за собой во двор.

– Смотри!

Рашид вскинул к плечу длинную палку, в следующий миг раздался грохот, обломилась и повалилась на землю верхушка молодой сосны.

Я шарахнулся: у брата в руках была винтовка, точно такая, что мы видели на картинках в растрепанной книжке.

– Откуда это? – ошеломленно спросил я.

– С подземного склада. Я нашел его, – обрадованно объяснил Рашид. – Это в двух сутках пути на восток. Места там гиблые, нехоженые с самой войны. Так вот: под землей сотни, тысячи винтовок, патроны к ним в коробках и ящиках. И еще много всего. Держи, – брат протянул мне винтовку. – Это тебе, я захватил с собой еще несколько. Стрелять очень просто, смотри: патроны загоняешь сюда…

– А зачем? – прервал я его. – В кого нам стрелять?

Несколько мгновений Рашид недоуменно смотрел на меня. Затем сказал:

– Завтра я поеду на юг и сочтусь с сыновьями Пахадыра. Если удастся, заберу у них женщин. А если нет, женщин мы найдем позже, у православных. С оружием мы возьмем, каких захотим. И вообще все, что захотим.

– Все, что захотим, – механически повторил я. – Знаешь, когда ты пальнул, мне показалось, что следующей пулей ты застрелишь меня.

Рашид раскатисто засмеялся.

– Шутник, – сказал он. – Надо же такое придумать.

– Я всерьез.

Лицо его вдруг стало будто бы каменным. Уголки губ поползли вниз, брови сдвинулись и едва не срослись вместе.

– Олег, – медленно проговорил он, – ты сейчас сказал плохие слова. Ты мой брат, единственный. Запомни: что бы ни случилось, я никогда не подниму на тебя руку. Клянусь в том памятью отца с матерью. Ты понял?

Я кивнул и почувствовал, что краснею от стыда.

– Прости, – сказал я.

– Пожалуйста, никогда так больше не говори. Ты поможешь мне с сыновьями Пахадыра?

– Нет, – отрезал я. – Не желаю никого убивать.

– Хорошо, брат, – Рашид улыбнулся, шагнул ко мне и обнял за плечи. – Я знал, что ты не пойдешь со мной, и спросил лишь на всякий случай. Ничего, я управлюсь сам.

Наутро, забрав обеих лошадей, брат ушел.

Его не было долгие двенадцать дней. Все это время я безвылазно просидел дома, выбираясь наружу лишь, чтобы поупражняться в стрельбе из винтовки. Мне было тревожно, и я сам не знал, за брата ли я тревожусь или за то, что будет, когда он появится вновь. А еще не давал мне покоя подземный склад, к которому Рашид, единственный, знал дорогу.

Он вернулся на исходе двенадцатого дня. Во дворе заржала лошадь, и я вышел на крыльцо встречать. Брат, улыбаясь, шагал от конюшни ко мне.

– Что с сыновьями Пахадыра? – спросил я.

Рашид нетерпеливо махнул рукой.

– Сыновья Пахадыра подождут, это теперь не главное, – выпалил он и, обогнув меня на крыльце, вбежал в дом.

Я растерянно постоял на пороге, затем переступил через него вслед за братом. От удивления застыл в дверях. Рашид сбросил с себя рубаху и сейчас стоял передо мной в снежно-белом дишдаше до пят. Том самом, про который отец говорил, что правоверный надевает его, когда случается важное событие в его жизни.

– Я разговаривал с людьми, брат, – сказал Рашид, глядя мне в глаза. – А потом с муллой. Помнишь, что плел тот старик? Он врал, я тогда знал, что он врет, только не знал почему. Так вот: все не так, брат, совершенно не так. Правоверных всегда было мало, до войны их было мало, а после почти совсем не осталось. А неверных много, и они всегда брали себе лучшие земли, лучшие дома, одежду, женщин и скот. Они всегда ненавидели нас.

– Нас? – переспросил я.

– Нас. Помнишь, что сказал отец? Настанет время, и нам предстоит выбрать, кто мы. Время настало. Там, на юге, живут настоящие мужчины. Их мало, и у них почти нет оружия. А у нас есть, много. Мы станем большими людьми, брат, мы с тобой дадим правоверным оружие и возглавим их. Мы придем на землю, которую у нас отняли, истребим неверных и заберем их женщин себе. И все остальное заберем тоже.

Он замолчал. Я смотрел на него и думал о том, что он мой брат. Рожденный в один день со мной, сильный, преданный и верный. И еще я думал о том, что люблю его.

Я сорвал с плеча винтовку и выстрелил ему в голову.