Читать книгу Другая жизнь - Семен Злотников - Страница 4

Длинный, Пониже и между ними Константин. Сидят на скамейке.

Вид у Кости заспанный.

Пониже. В жизни, Костя, я тебе скажу, всего…

Длинный. Константин, ты же знаешь!

Пониже (сурово глядит на Длинного; Косте). Не то, что я прав, а ты не прав. Кто прав вообще – знаешь? (Сурово глядит на Костю, который широко и сладко зевает). Не знаешь. (Глядит.) Вот это. (Демонстрирует кулак). Железо.

Длинный. Константин! Вот что он говорит – я уже убедился!

Пониже. Тебе, кажется, слова не давали.

Длинный. Толя, я же с тобой согласен!

Пониже. Ты со мной согласен, а я с тобой не согласен.

Длинный. Толя, я же за тебя!

Пониже. Дашь сказать?

Длинный. Дам.

Пониже (не сразу). Костя, я тебе скажу, ты меня знаешь: я, если что – я очень яростный, а потом жалею.

Длинный. Он жалеет, Константин, он не хотел!

Пониже (Длинному). Заткнись. (Косте.) Хотел. Но хотел – чтобы как у людей. По-человечески.

Длинный. Собаку-то за что, Константин?

Пониже. Я тебе, Костя, скажу…

Длинный. У Толи сердце, у меня сердце!

Пониже (тяжело глядит на Длинного). Собака, Костя, ты знаешь, что такое собака?

Длинный. Собака, Константин, это друг человека!

Пониже. Какого человека?

Длинный. Человека, Толя… Ну, человека… Чего не понятно?

Пониже (тяжело глядит на Длинного). Чего ты в этом понимаешь, Пачкун?

Длинный. А чего, не правда, скажешь? Толя, не правда, скажешь?

Пониже. Ты меня не зли. Лучше будет. У тебя в каждой ноздре по правде и ты ими сморкаешься налево и направо – где хочешь.

Длинный. Ничего себе заворотики…

Пониже. Я тебя сколько лет знаю – а на собаку не променяю.

Длинный. Я же за тебя, Толя!

Пониже. Может, все? (Тяжело глядит на Длинного.)

Длинный. Ну, все-все…

Пониже. Все или не все?

Длинный. Все, я сказал!

Пониже. Поори у меня. (Косте.) Костя, я тебе скажу: я бы тебя и пальцем не трогал, не то что ногой. Если бы ты Дездемона до слез не довел – я бы не так ярость переживал. Не первый год знакомы, чего там… Всякое бывало, ты меня знаешь.

Длинный. Дездемон – настоящий парень! Верно, Толя?

Пониже. Неверно. Дездемон – знаешь, кто? Я только влезаю в дверь – он ко мне и хвостом… Знаешь, как может хвостом? Я тебе покажу: вот так! (И показывает, как Дездемон умеет хвостом.) Видал?

Длинный. Что ты, Константин! Так умеет хвостом!..

Пониже. И в щеку меня, понимаешь… Щека у меня – сам видишь… (Сплевывает.) И вот в это он – язычком… Костя… знаешь, как мне хорошо?

Длинный. И меня один раз лизнул!

Пониже. А потом телевизор мы с ним… Костя, двое нас, Костя…

Длинный. Трое.

Пониже. И он, сукин сын, я тебе скажу, все понимает!

Длинный. Что ты, такая псина!..

Пониже. С ним я, знаешь… (Око левое и око правое у него

наполняются, вот-вот прольются.) Мне бы, может, и жить-то, знаешь… Ну, для кого?.. А с ним я – живу…

Длинный. Толя… (Пытается успокоить друга.) Что ли, кончай, Анатолий… Слышишь меня?.. (Косте.) Видал, чего наделал?

Константин. Братцы, я не хотел… Он сам мне штаны порвал, как будто я этот…

Длинный. Константин, обижаешь! Ты что, брат? Неужели, думаешь, мы с Анатолием тебе уже штаны не купим? Обижаешь, честно! Верно, Толя?

Константин. Да мне штаны не так… Мне обидно сделалось, что каждая какая-нибудь собака может тебя за задницу, а ты ей за это ничего…

Пониже. Эх, Костя, я тебе скажу: Дездемон – не каждый. Это мы с тобой каждый, а он… Дездемон – знаешь…

Длинный. У него душа есть!

Пониже. Да!

Длинный. Все понимает!

Пониже. Еще больше!

Константин. Толя…

Длинный. Он поумнее нас с тобой, может, в пять миллионов!

Пониже. Ну, ладно, может, и не в пять…

Длинный. Умнее, тебе говорю!

Константин. Толя, прости…

Длинный. Да если бы мне его внутренние мозги, я бы, знаешь, где сейчас был!..

Константин. Толя, прости, если можешь?

Пониже. Я-то чего – ты у него еще просить будешь. Я тебе, Костя, как другу скажу: я бы не стал тебя ногами, если бы ты его ногами… Ну, может, раз бы, другой по роже, чтобы ты знал… Но ты как-то нехорошо…

Константин. Толя, друг, он же меня, ты видал, за ногу – а чем же мне еще?..

Пониже. Костя, я пиво пил. Я сразу не увидел. А то бы сказал ему. Эх, да лучше бы ты меня ногой…

Длинный. Мы пиво пили, Константин!

Пониже. Я бы ему сказал – он бы тебе ничего… Но я пиво пил… (Морщится.)

Длинный. Константин, хочешь пива?

Пониже. Ты, Костя, на меня…

Длинный. Не обижайся, Костя! А что, хочешь пива?

Пониже. Если я тебе чего повредил…

Длинный. Нюрка в зубной регистратуре работает!

Пониже. Вставим, о чем разговор?..

Длинный. Константин! Хочешь пива или не хочешь? Скажи откровенно!

Константин. Хочу.

Длинный. Ну!

Пониже. Ты, Костя, пойми меня прямо: в жизни, я тебе скажу, бывает…

Длинный. Ну, все уже, Толя, все!

Пониже (тяжело глядит на Длинного). Что – все?

Длинный. Все, Толя! Константин уже пива хочет!

Пониже. В жизни, Костя, знаешь…

Длинный. Все, Толя!

Пониже (глядит тяжело). Чего ты орешь?

Длинный. Я не ору, Анатолий. Я говорю: может, в пивной за жизнь поговорим? Константин пива хочет, у него в душе сухо – верно, Константин? (Константин кивает.) Деньги-то есть, Константин? (Он еще кивает.) А то мы пока за тобой бежали – так все потеряли. Может, к пиву еще чего-нибудь, а? (Костя кивает еще.)

Пониже. Ты меня, Костя, верно пойми: я теперь уже жалею. Если бы я сначала не был яростный…

Длинный (встает). Константин, сам встанешь или поднимать?

Константин (пробует подняться, морщится). Помоги-ка…

Длинный. Толя! (Подхватывает побитого друга.)

Анатолий подхватывает друга с другого боку.

Эх-ма, рванули, Константин!

Константин. Ах, зэззараза!..

Длинный. Больно, Константин?

Константин. Больно…

Длинный. Н-но, пошли тогда, рысью!..

Константина уводят под белые руки. Откуда-то издали несется глас

Кошкина: «Оличка-ааа!..» На одной из аллей появляется Электромонтер. С нечеловеческим упорством тащит за собой Оличку. Чтобы удобнее было тащить, переодел с себя на нее монтерский пояс. Оличка тащиться за ним не желает, всеми силами упирается. Упираться, однако, бесполезно – ибо узы!..

Оличка. Отпусти меня, я тебя прошу…

Какое там, тащит и не отпускает.

Отпусти-отпусти, я не могу больше… Левочка-ааа!..

Откуда-то издали несется глас Кошкина: Оличка-ааа!..

Левочка! Левочка!.. Левочка, я хочу с тобой, а с тобой не хочу!.. (Дергается.) А с тобой не хочу, отпусти!..

Монтер (тяжело дышит, но тащит). Помолчи, успокойся… Умоляю, успокойся, для своего же блага… (Тащит.) Я для твоего блага… (Тащит).

Оличка. Я не хочу блага, отпусти меня… Левочка, Левочка-аа!..

Монтер. Я сделаю все, что ты хочешь, только не кричи… (Отшвыривает цепи и затыкает уши.)

Оличка тут же убегает. Но несчастный супруг бегает быстрее – догоняет, хватает и тащит, и тащит за собой.

Не бойся меня или погубишь себя… Я же для блага… (Тащит).

Оличка. Я не хочу блага, я ничего от тебя не хочу!..

Монтер (упорен и настойчив). Хорошо, ты не хочешь – я сделаю, как ты хочешь… (Тащит). И как не хочешь – я тоже… Сделаю, сделаю!..

Оличка. Отпусти меня!..

Монтер. Я все сделаю, только не рвись, давай сначала обсудим!

Оличка. Отпусти меня, Боже!..

Монтер. Я прошу, обсудим сначала!.. (Тащит).

Оличка. Левочка!..

Монтер. Все! Все сделаю! Все, что хочешь!.. (Оба тяжело дыша и так же с трудом существуют). Ох, любимая, прости меня, я виноват, уже не справляюсь с собой…

Ты действительно любишь его? Не торопись!.. Ну, пожалуйста, не торопись, вспомни всю свою прошлую жизнь, наши мечты о будущей…

Оличка (одними губами). Да…

Монтер. Любишь? (Оличка молчит.) Хочешь, чтобы я его нашел и привел? (Она молчит.) Мне это сделать – да?..

Молчит и дрожит, тростиночка на ветру. Хотя июль на дворе и знобящего ветра быть не должно…

Любимая моя, во что ты меня превратила? Ангел мой ненаглядный, ну что ты? Зачем? Ну что, не дрожи, ну? Неужели так нужно? Как же ты себя не щадишь…

Оличка. За что ты меня мучаешь?

Монтер. Я – тебя?..

Оличка. За что? За что??

Монтер. Я тебя мучаю?..

Оличка. Ты меня мучаешь – за что?

Монтер. Ты меня мучаешь! Ты себя!.. Вы знакомы всего ничего, а ты уже в истерике от потерь и жить без него не можешь!

Оличка (опять рвется). Я не хочу больше слушать, надоело!

Монтер (опять тащит). Не рвись, я тебе помочь хочу!

Оличка. Нет!

Монтер. Помочь!

Оличка. Не хочу!

Монтер. Помогу! (Тащит.) Назло тебе, назло ему! (Тащит.) Всем назло помогу! (Тащит.)

Откуда-то издали несется глас Кошкина: «Оличка-ааа!..»

Оличка. Левочка-ааа!..

Монтер (тащит). Все сделаю… Все, что хочешь… И не хочешь…

Наконец, с античной страстью приковывает ее, бедненькую, к столбу. Как, однако, монтеры любить умеют! Из сумки с инструментами достает проволоку и

для пущей надежности перематывает ею пояс. Наверное, чтобы уже никто и никогда не расстегнул.

Отступает, тяжело дышит, утирает пот с непокорного лба.

Ну, вот, ну, вот… прямо взбесилась, любимая… Разве так можно?.. Нет, так нельзя… (Смотрит на затихшее, вдруг, и поникшее существо.) Я люблю тебя так, как никто никого никогда не любил… Или нет, лучше так: я люблю тебя так, как никто никогда никого не любил!..

Оличка. Левочка…

Монтер. Не получается… Сказать не умею… Да что же такое, да что же?.. Я люблю тебя так, как никто никогда… никого никогда… никогда никого…

Оличка. Я, наверное, скоро умру, Михаил…

Монтер. Не говори так!

Оличка. Я устала… И вот тут у меня, в груди… Как будто комом что-то…

Монтер. Ты легко одета, ты простыла! (Сдирает с себя рубашку, накидывает ей на плечи.) Вот!..

Он бы и кожу с себя бы содрал, если бы его кожа, понадобилась бы Оличке… Нет, не нужна.

Оличка вздрагивает, рубашка падает; он быстро ее поднимает, накидывает – опять на земле.

Оличка. Не надо меня преследовать. Я тебя не люблю.

Монтер (поднимает рубашку, надевает). И не надо. Я не прошу. Я прошу только быть со мной. И все. Мне больше ничего от тебя…

Оличка. Как?..

Монтер. Как прежде! Как все эти годы! Будь только доброй ко мне – мне больше, поверь…

Оличка. Я тебя не люблю, Михаил. Как я могу быть с тобой?

Монтер. А прежде любила?

Оличка. Нет! Не знаю… Наверно… Нет…

Монтер. Но прежде же могла? Почему же теперь?..

Оличка. Я жалела…

Монтер. А теперь?

Оличка. Раньше мне было все равно. Я не жила. Все равно мне было. Как будто я – это не я…

Монтер. Как ты так можешь, любимая?

Оличка. Как же ты ранишь меня!

Монтер. Как ты можешь??

Оличка. Зачем ты преследуешь меня?

Монтер. Любимая, сжалься?

Оличка. Зачем ты заставляешь меня говорить все это?

Монтер. Но почему? Я люблю тебя!

Оличка. Это невыносимо – казнить своей любовью! (Опять забилась, как зверек в силках.)

Монтер (удерживает, несмотря ни на что). Ты убиваешь меня!

Оличка. Боже, когда это кончится?..

Монтер. Все! Конец! Надоело!

Оличка. Когда же, когда??

Монтер. Не жизнь – это пытка!.. Четыре года непрерывной пытки – все! Не могу! Больше нет сил!.. (Убегает.)

Одна, обхватив столб руками, вздрагивает, всхлипывает… Очень издалека несется похожий на глас Кошкина: «Оличка-ааа…» Она вслушивается. Очень издали: «Оличка-ааа…»

Оличка. Левочка!.. (Вслушивается – тихо.) Левочка-а а а !..

Монтер (бегом возвращается). Ты звала меня? (Обнимает ее.) Я так рад… (Зацеловывает.) Обещаю, я больше не буду мучить тебя, не буду-не буду, прости!..

Оличка (прямо из объятий). Левочка-ааа!..

Монтер. Ну, что ты, ну, что ты, ну, что??? Ну, почему ты его любишь – почему не меня? Почему не Меня, я же тоже!..

Оличка (слабо). Левочка… Левочка…

Монтер. Любимая моя… (Отходит.) Как же все это у тебя – я не понимаю… Во всем этом нет закона, и я не понимаю…

Оличка. Левочка…

Монтер (стоит, опустив голову низко; и каково ему – не передать: горе, одним словом). Девочка моя… маленькая… кого же ты полюбила?.. Как же такое получилось?.. Солнышко мое единственное… Я его найду. Хорошо, я найду. Приведу его к тебе. Я к тебе его приведу… Когда-нибудь ты все равно поймешь, что лучше меня… Нет-нет, я найду его, только не плачь… Единственная моя…

И опять остается одна и стоит, столб обнявши, поникшая и притихшая. И возникает мелодия ЛЮБВИ…

Откуда-то очень издали несется глас: «Оличка-ааа…» но уже и не разобрать – чей?..

А Оличка уже почти и не реагирует. Как потеряла надежду…

Откуда-то из близи доносится зов, похожий на вечный: «Федя-аа! Где ты?..»

Туся (тяжело дышит). Дурацкий фонтан, чтоб ты пропал, сколько я тебя искала… Дремучий лес – называется парк культуры… Тоже мне культура: свету мало, дорожек много, все вокруг водят, ни одной, чтобы прямо… Федя, вставай, не будет тебе такси, нынче за такие деньги никто везти не хочет… Нынче, говорят, за такие деньги пешком ходят – вот…

Туся осекается, обнаружив у столба вместо положенного мужа Оличку. Озадачивается, обходит вокруг и оглядывает. И кладет свою сильную руку на хрупкое плечико.

Оличка. А!..

Туся. А?..

Оличка. А…

Туся. Ты чего – тут?..

Оличка. А?..

Туся. Тут, говорю, чего – а?.. Я у тебя спрашиваю: почему одна?.. Федя мой – где?.. А этот твой – где?..

Оличка молчит. Туся замечает порванную кофточку.

А-а-а-а-а – да неужели?.. (И, вдруг, как случается при озарении, закусывает кулак – наверное, чтобы не закричать.) А-а-а, это тебя так тот самый, который?.. Ай, ты подумай, какой же он сволочь… Так это который еще этим работает, этим?.. Который тебя на скамейке – того?.. Этим, подумай, работает, этим… (Тянется рукой, желая дотронуться, – Оличка шарахается, цепи натягиваются; да она и сама подобна струне: кажется, дотронешься – и зазвучит.) И привязал, ты подумай, сволочь такой… (Тянется – Оличка шарахается.) Не дрожи на меня – я же в юбке, как ты, дура, эй… Не боись, говорю! Отвяжу тебя, что ли, а то ты – как рыжая пудель, понимаешь, на цепи… (Оличка шарахается.) Не дергайся, говорю, отвяжу! (Решительно коленом припирает прикованную к столбу, звенит цепью.) Он же и проволокой перекрутил – гад… (Разматывает.) Ах, ты, сволочь какой… Не дрожи, говорю… Слава Богу, четырнадцать лет на кабельном поработала старшей мотальщицей, еще и не такие узелки развязывала… (Отбрасывает проволоку, принимается за ремень.) Стояла бы, честное слово, мешаешь… Подумай, нужна ты мне, честное слово, как насморк, замри… Все, замри, говорю, ну, замри!.. Все, говорю, все!.. Идиот ненормальный… Способ придумали новый: баб на цепи держать… (Дергает за цепь.) Как раньше уже и не могут… (Оличка дергается – Туся надежно держит в руках другой конец цепи.) Уже по-доброму разучились… Им теперь обязательно так надо!.. (Дергает.)

Оличка. Пустите меня…

Туся. Куда тебя пустить?

Оличка. Мне надо, пожалуйста…

Туся. Мало ли чего тебе надо… Мне, может, тоже надо!

Оличка. Я вас очень прошу…

Туся. Не проси, куда я тебя отпущу такую? Ты бы лучше спасибо сказала, что я пришла… А то бы свидетелей где бы взяла?

Очень издали несется глас Кошкина: «Оичка-ааа!..»

Оличка. Левочка… (Дергается.) Левочка!..

Туся (надежно удерживает). Брала бы свидетелей – где? Где брала бы?..

Зов издали. Оличка-ааа!..

Оличка. Пустите-пустите!.. (Рвется с цепи.) Левочка-ааа!.. (И зубами вонзается в Тусину руку; некоторых, бывает, что доведешь – они возьмут да укусят.)

Туся. Стервь!.. (Отталкивает Оличку.)

Оличка (падает, тут же, впрочем, встает, уносится). Левочка-ааа!..

Туся (обидно до слез). Ну, что за собака такая, прости… Сама ищи себе свидетелей – понятно!.. А я тебе никто – понятно!..

Вот так, оскорбленно ругаясь, Туся перемещается по парку, внезапно у скамейки обо что-то зацепляется, спотыкается, запутывается, падает, ругается пуще прежнего, поднимается; в руках – шианы; в сердцах отшвыривает и топчет; озирается по сторонам: поднимает штаны, внимательно разглядывает, опять отшвыривает.

Мне Федора искать, Господи… Я Федора потеряла, Господи…

Внезапно, как случается при прозрении, поднимает и уже более внимательно разглядывает штаны; перемещается под фонарь и разглядывает еще подробнее… задумывается; снова разглядывает; и даже разнюхивает…

Чего?.. (Озирается по сторонам.) Что? Чего?? (Обходит вокруг столба.) Ох, какой сволочь, ты только подумай… А эта, где эта?.. (Бегает вокруг фонтана.) Девка! Эй, девка! Девка!.. (Убегает.) А-аа!..

Прибегает Электромонтер и прямо к столбу. Олички не находит, растерянно озирается.

Монтер. Любимая… Боже, опять исчезла… О, как я устал, да сколько же можно… (Убегает.) Любимая-ааа!..

Возвращается Туся со штанами. И опять – в который раз! – разглядывает на свету покинутые панталоны. Вдруг, всхлипывает и утыкается в них лицом. А может, мелодию нашей ЛЮБВИ? Или – наших ПОТЕРЬ?.. И снова в порыве – о, наши порывы! – отшвыривает от себя штаны и тут же наскакивает на них и топчет ногами – страстно и яростно! Наконец, пошатываясь отходит, всхлипывает, обнимает столб – так стоит… Отдаленно, со стороны Туся в это мгновение напоминает Оличку… Близится зов Кошкина: «Оличка-ааа!..» И вот наконец-то он сам прибегает, в трусах, взбудораженный и взмыленный, по ходу спотыкается и запутывается в брошенных штанах. Впрочем, поднимается, потирает ушибленную ногу, влезает в штаны; торопится к Тусе, тянется к ней руками.

Кошкин. Со мною такое, Оличка!.. Я так вас искал, я вас так… (Тут замечает, что не Оличка перед ним.)

В этот миг откуда-то доносится слабое, как дуновение: «Левочка-ааа…»

(Вздрагивает.) Оличка…

Туся руками старшей мотальщицы решительно хватает его за волосы и прижимает к земле. Да так, что ни крикнуть и не взбрыкнуть, разве что постонать. Вопрос: кто услышит?

Туся. Кобелина распутный, этим работаешь… Этим ты, этим… Он у меня стихи читал, а ты его на что, пьяного дурака, уговорил… А разве ему меня мало?..

Появляется Электромонтер.

Монтер. Что, за что она вас?.. Эй, гражданка… (Дотрагивается до Туси – и зря.) Тетенька, тетенька… (Пытается даже разнять.)

Туся одной рукой попрежнему дожимает Кошкина к земле, другой же хватает за волосы Электромонтера. И тоже прижимает. Оба покорны в руках сильно страдающей женщины.

Туся. Покажу вам за что, кобели… На женщину, на порядочную… Он штаны, и еще он при мне… Покажу, как штаны – до смерти в гробу не забудете… (Дергает – оба вскрикивают.) И еще после смерти меня вспоминать… (Внезапно прислушивается.) Федя… (Отталкивает несчастных.) Федя мой… Феденька зовет… Федя-ааа!..

Мужчины, сидя на «собственных местах», со стонами раскачиваются из стороны в сторону, как два маятника Фуко. Вот так, по преданию, первобытные люди переживали поражение на войне или разорение дома…

Монтер. О-о-о, кто это?..

Кошкин. А-а-а…

Монтер. Ох, бабища… И хватка какая… Заметили хватку?.. (Мается.)

Кошкин. О-о-о… (Мается.) Она не виновата…

Монтер. Не виновата… (Мается.) Конечно, никто не виноват… (Внезапно замирает.) Что вы сказали?..

Кошкину, похоже, совсем не до общения.

Что вы сказали, повторите?

Кошкин. Я…

Монтер. Что – вы?

Кошкин. Виноват… Я очень виноват перед этой женщиной…

Монтер. Вы?..

Лев Николаевич мается.

Да кто она вам?

Кошкин. Как вам сказать… Я не знаю…

Монтер. Вы и перед этой виноваты?

Кошкин. А-а-а…

Монтер. Да кто вы такой, черт вас побери? Если вы ее не любите, если она вам не нужна, если для вас только эпизод – тогда зачем??

Кошкин. Вам же трудно, не надо…

Монтер. Не обо мне речь!.. Себя исключил!.. Считайте, что меня нет!..

Кошкин. Я не могу так считать, поскольку вы – человек…

Монтер. Довольно! Скажите: вы любите Оличку?

Кошкин. Я же убью вас своим признанием…

Монтер. Отвечайте, или я вас убью!

Кошкин. Хорошо. Люблю.

Монтер. Любите?

Кошкин. Люблю, да, только…

Монтер. Без только! Действительно любите или сознательно ломаете ей и мне жизнь?

Кошкин. Ах, как мне больно… (Мается.) Как больно то, что вы говорите…

Монтер. Не притворяться!

Кошкин. О-о-о…

Монтер. Почему вы опять ее бросили и сбежали? Как вы могли оставить ее одну? А если бы!.. (Вскакивает и сотрясает Льва.) Отвечайте!.. (Сотрясает.)

Кошкин. Больно, мне очень… Голова – как отдельно от волос…

Монтер. Да?..

Кошкин. О, да…

Монтер. Э-э, погодите… (Ощупывает Кошкина.) Ух, ты, котелок, в самом деле… Черепушка, как посмотреть…

Кошкин. Однажды ушибся…

Монтер. Нормально, однако, ушибли… (Ощупывает.) Так

больно?

Кошкин. Теперь уже нет…

Монтер. А раньше было больно?

Кошкин. Очень было больно…

Монтер (массирует ему голову). В детстве вас уронили, наверно… И даже, по-моему, как следует… Даже такое впечатление, как будто ребро на черепе… От уха до самой макушки…

Кошкин. Это меня били… Ой, пожалуйста… Люди…

Монтер. Люди могли и прибить… (Массирует.)

Кошкин. Меня бил один человек, но очень больно… В живот, по ребрам… по почкам, по печени… (Зажмуривается.) В диафрагму, в пах… ногами…

Монтер. Плохо ваше дело!

Кошкин. Очень больно…

Монтер. А вы молча терпели? И ничего?

Кошкин. Я не мог…

Монтер. С виду вы – так, ничего… По виду – могли бы… Это же надо без рук и без ног, чтобы дать себя в пах…

Кошкин. Когда он меня топтал, я думал об одном: я не знаю слова или способа, как ему объяснить, что мне очень больно… Что он жесток… Чудовищен… И еще тогда думал: пока я не знаю, как объяснить… пока я не знаю, как остановить – надо терпеть.

Монтер. Чушь какая!

Кошкин. Нет.

Монтер. Абсолютная чушь! Ему не объяснять – его бить надо. Смертным боем. Иначе он ничего не поймет. Иначе его никак не остановить. Это уж вы мне поверьте.

Кошкин. Нельзя бить человека. Каким бы он ни был…

Монтер. Человека? Он же чудовище! Да вы сами сказали – чудовище!

Кошкин. Сражаясь с чудовищем, берегитесь сами превратиться в чудовище. Кто-то сказал… Я много думал: наверно, я не смогу жить дальше, если мне доведется ударить человека…

Монтер (с отчаянием). О-о, вот к кому моя любимая!..

Издали доносится зов: «Федя-ааа… Фе-еденька-ааа…»

Что вы сказали?..

Кошкин (одними губами). Оличка…

Монтер. Тише! (Вслушивается.) Показалось.

Кошкин. Ветер…

Монтер. Ветер. (Разворочивается к собеседнику.) Смотрите. (Широко разевает рот.) Смотрите, не бойтесь. (Разевает еще пошире, насколько возможно.)

Кошкин робко заглядывает.

Видите?

Кошкин. Не вижу.

Монтер (тащит его под фонарь). Сюда идите, к свету… Видите?

Кошкин. Что мне надо увидеть?..

Монтер. Лет десять тому в один вечер лишился пяти зубов! Как не было – видите?

Кошкин (в ужасе отшатывается). Не могу хладнокровно смотреть на отсутствие зубов…

Монтер. Не надо бояться. Вы видите то, что я вставил. Другие.

Кошкин. Боже, смысл?.. Неужели же в жизни возможно такое, из-за чего один человек может решиться ударить?..

Монтер. Ударить? Кое за что можно не только ударить. Можно и…

Кошкин. Только не это!..

Монтер. Да, именно, а вы как думаете?

Кошкин. Убить?..

Монтер. Полагаете, у меня нет оснований?

Кошкин. За что?..

Монтер. Да, знаете… (Оглядывается.) Если бы я… (Оглядывается.) На секунду поверил бы, что поможет… (Оглядывается.) Я бы точно не сомневался.

Кошкин. Простите меня…

Монтер. Не прощу. (Смотрит на Кошкина.) За что?

Кошкин. За то, что вам так трудно…

Монтер. Да? (Пристально смотрит.) Вы думаете, так и простил? Вы сказали – и все произошло?

Кошкин. Но если не будем прощать – мы погибнем…

Монтер. Прощать… Какая чепуха – прощать… Чушь! Слышите – чушь! Я без прощения буду служить вам век, рабом стану, если вы мне объясните, только объясните: ПОЧЕМУ В ЖИЗНИ ТАК УСТРОЕНО, ЧТО ОДНОГО ЛЮБЯТ, А ДРУГОГО – НЕ ЛЮБЯТ? И ничего не поможет, хоть тресни – ничего!.. Что молчите? Не знаете? Если не знаете – скажите, что не знаете. Не молчите с таким видом, словно…

Кошкин. Я тоже много думал.

Монтер. Ну? Ну?

Кошкин. Мне кажется, что я знаю.

Монтер. Ну же, черт тебя, ну!

Кошкин (с грустью глядит). Странный вы…

Монтер. Хорошо, пусть!

Кошкин. Я вам не скажу ничего нового.

Монтер. Скажите хоть что-нибудь – ну?

Кошкин. Надо любить.

Монтер. Ну?

Кошкин. Просто любить.

Монтер. Ну? Ну-ну же?!

Кошкин. Так же просто – как дышать.

Монтер. Говори, наконец, я умоляю?

Кошкин молчит.

Мало вам, что морочите жизнь… вы еще издеваетесь?

Кошкин. Что с вами? Мне кажется, вы чем-то раздражены…

Монтер. И что? Вам-то что за беспокойство – раздражен я, несчастлив, глуп как пробка – что?!

Кошкин (тихо). Мы – не чужие.

Монтер (похоже, переживает интересное состояние: кинуться ли на Льва или землю грызть; в конце концов, с тихой яростью выдыхает). У-у-у…

Кошкин участливо касается плеча собеседника – тот резко сбрасывает его руку. Все-таки Кошкин кладет руку на его плечо.

Кошкин. Мы не чужие. Мы ходим по одной земле, под одним солнцем и дышим… (Вдыхает в себя то, чем мы дышим.) О земле, о солнце, обо всем этом удивленном простанстве мы думаем одно и то же: как оно прекрасно! Все – одно – понимаете? Едино – все!.. И мы, люди, мы все – одна большая душа! И нам всем надо одно: друг друга любить. Просто любить. Я даже не знаю – как… Наверно, просто – как умеем. Как дано. Как отпущено. Но только обязательно любить! (Замечает, что с собеседником творится неладное.) Вы плачете?

Внезапно Электромонтер порывисто обнимает Льва, гулко сотрясается. Кошкин понимающе поглаживает страждущего по спине, голове… Делать нечего – возникает мелодия ЛЮБВИ… Вместе же с нею под сенью дерев появляется и Оличка. По одной из аллей решительно и трезво ступает Федор. Следом за ним семенит его спутница по жизни Туся. Мелодия задыхается, обрывается…

Туся. Федя, стой!

Федор. Не буду!

Туся (догоняет). Федор, стой, говорю!

Федор (вырывается). Не буду стоять, сказал! (Сгибается, что-то ищет под столбом.) Вот здесь я его уронил, точно помню!

Туся (хватает мужа за руку). Да, погоди!

Федор (вырывается). Здесь уронил! Я еще когда убегал, почувствовал, что роняю, а потом сообразил – крест!

Туся. Черт с ним, с крестом!

Федор. Это тебе черт, корова, а мне – не черт!

Туся. Я новый куплю!

Федор. От тебя дождешься!

Туся (хватает за руку). Куплю, Федя, раз виновата! (Дергает.) Остановись, ты, из-за креста!

Федор. Именно, Туся: из-за креста! Все твое свинство – из-за креста! Не веришь, не чувствуешь, не понимаешь! И довольно меня незаслуженно оскорблять! (Вырывается.)

Туся. Лучше незаслуженно, Федя, чем если бы заслужил!

Федор. Я живой человек, у меня есть предел!

Туся. Чтобы я даже не слышала таких разговоров, у нас дети!

Федор (останавливается). После двадцати лет вместе – такое! – мне!.. Кого я насиловал в этой жизни? Скажешь насиловал? Тебя я насиловал?

Туся (со слезами). Меня не насиловал…

Федор. Баба без совести… Да как у тебя язык поворачивается? (Бежит вокруг фонтана.)

Туся (останавливается, тяжело дышит). Ох, не знаю я, Федя, погоди, не поспеваю за тобой, задохиваюсь…

Федор (останавливается, возмущенно). Задыхаюсь!

Туся. Федя, прощай меня, дуру такую, погорячилась…

Федор. Ты, Туся, не дура – ты закоренелая!.. Потому что живешь, как корова, без поэзии вот тут!.. (Стучит себя по груди.)

Туся. Ладно, закоренелую прости… Я же тебя от любви поцарапала, если бы от чего другого… Горько мне стало, что уже

на улицах бросаешься на каждых, когда дома я есть… (Плачет.)

Федор. Да я же в дупелину косой был, как я мог бросаться?

Туся. А я откуда знаю?..

И тут прибегает Длинный с разорванной до колена штаниной, следом, хромая, Константин; вскоре же и Пониже.

Длинный (прячется за Федора). Толя, он первый, а я не хотел!..

Пониже. Костя, обходи его, гада, сзаду…

Костя, хромая, отсекает Длинному путь к отступлению, Пониже загоняет его внутрь фонтана.

Туся. Э-э, хулиганье!.. (Оттаскивает любимого человека в сторону.)

Длинный. Толя, послушай, ты только послушай: Дездемон меня грыз – я терпел, сколько мог!..

Пониже (сплевывает). Костя, не выпускай его из фонтана, гада здесь и прикончу.

Туся. Ой-ой, поглядите, грозный какой! Федя, не дрожи и не бойся, я тебя им не отдам.

Длинный. Толя, терпел сколько мог, а больше не мог! Покуда за пятку кусал – я делал виду, что балдею, когда он повыше погрыз…

Константин. Он дразнил его, Толя, я сам видел.

Длинный. Толя, не надо!

Пониже (сплевывает). Пачкун пузатый. Думал, убежишь?

Длинный. Толя, друг, брат, сестра!.. Не надо, Толя, я не убегал!.. Вот клянусь тебе, если бы убегал… Толя, братцы, я больше не буду!..

Пониже. Костя, гляди за ним, чтобы не выскочил. (Сплевывает.)

Туся. Федя, ты так не дрожи, а то ты – как не мужчина. (к Пониже.) Чего тут харкаешься, будто верблюд?

Пониже. Заткнись. (Косте.) Костя…

Туся. Чего? Я – заткнись? Ты кому, гад, такое? (Прямиком направляется к Анатолию.) Сволочь, такие слова… Жук навозный, вонючий козел, придорожная падаль, петушина ощипанный – ты кому такие слова? Ты чего тут распоряжаешься? (Наступает.) Этот парк общественный, я тебе тут такое могу сказать!

Пониже. Тетка, схлынь. (Небрежно отставляет Женщину в сторону.)

Туся. Ты чего тут толкаешься? (Толкает Анатолия.) Чо толкаешься, говорю! (Еще толкает.) Федя, он толкается, сволочь такой!

Пониже. Тетка, отвали, по-хорошему прошу.

Туся. Очень я тебя испугалась! И не таких видала! Пугач отыскался!..

Пониже (с трудом сохраняя деликатность). Тетка, в последний раз. Прошу, не серди.

Туся (отпихивается). Не трожь!

Пониже отталкивает Тусю – она падает.

Федор. Ту-ся!.. (Не выдерживает и кидается обидчика.)

Анатолий бьет Федора – тот падает. Туся торопится мужу на помощь, от мужа – к обидчику, вцепляется в него мертвой хваткой.

Кошкин (на что уже крепкий орешек – и тот не выдерживает). Не смейте женщину!.. (Выбросив руки вперед и закрыв глаза, устремляется в гущу событий, вдруг, натыкается на Константина, который его в сердцах и пинает ногой.)

Федор помогает жене «обрабатывать» Пониже.

Длинный. Толя, держись, я за тебя! (Кидается на выручку товарищу.)

Кошкин. Не трогайте женщину, как вам не стыдно?! (Устремляектся на помощь.)

Константин (подставляет подножку – Лев распластывается). Сраный интеллигент, слизняк! (Пинает.) Путаешься под ногами! (Пинает.) Жить нормально мешаешь! (Пинает.)

А дальше события разворачиваются: Электромонтер кидается на Костю и оттаскивает его от Кошкина; естественно, они схватываются и вплетаются в общий сражающийся клубок. Кошкин упрямо подымается и повторяет: «Не смейте женщину… не смейте женщину… не смейте…» И вид у него такой – не остановишь. (Вот и ломай голову после всего: какова же все-таки цена философий, помноженных на реальность?..). А меж тем – вдруг, случилось: люди уже не дерутся, а тянутся руками для объятий – нежных, добрых, человеческих… Тянутся, тянутся, тянутся – и достигают… Тянутся, тянутся, тянутся – и достигают… (Грешен, каюсь: чего не содеешь ради МЕЧТЫ?..) Тихо звучит мелодия нашей ЛЮБВИ. Сухое журавлиное горлышко оживает влагой. Оличка, скрытая дотоле сенью дерев, медленно приближается и подает струе ладоши…

1977г.