Читать книгу Доктор. Книга 2 - Семён Афанасьев - Страница 5

Лена заснула.

Мне не спится: когда хотел спать, не дали. Сейчас уже не хочется.

Поворочавшись ещё какое-то время, пытаюсь ещё раз снять бессонницу предсказуемым методом. Но получаю по рукам от Лены, которая, не открывая глаз, говорит:

– Сплю. Утром.

Ну, утром так утром…

Неслышно выбираюсь из постели, закрываю за собой дверь в спальню и шагаю на кухню. Мой ноут тут, есть что почитать.

Давно назревала необходимость подтянуть теорию. Сейчас эта необходимость совпала с наличием свободного времени. Хотя и среди ночи.

То, что местная медицина не нашла инструментов, не значит, что она не понимает физики процесса. Шанс, как уже говорилось, небольшой, но реализовать его нужно на все сто процентов.

Погружаюсь в поиски теоретического материала и его чтение.

На понятное мне объяснение через час натыкаюсь почему-то у военных медиков. Видимо, в силу специфики им нужно уметь объяснять сложные вещи простым языком. Ограниченным в образовании индивидуумам. Типа меня…

Рак – упрощённо говоря, клеточная мутация. С определёнными уточнениями. Каждую секунду в организме происходят сотни тысяч, если не миллионы изменений хромосомного аппарата. Однако тысячей раков в секунду мы не заболеваем. Большинство мутаций не опасны, и хромосомные поломки корректируются, не выходя из клеточного ядра – на то есть специальные программы на клеточном уровне. Их я, кстати, тоже «вижу». И даже пытаюсь отредактировать – например, в тазобедренном суставе, причём, тьфу три раза, кажется, небезуспешно…

Но некоторые мутации «прорываются» за барьеры корректирующих «программ». По-хорошему, и это бы не проблема: у организма на то есть иммунная система. Мутировавшие клетки в первую очередь определяются лимфоцитами и моментально ими же уничтожаются.

На своём уровне, по опыту, «вижу», что управляемое голодание повышает эффективность этого процесса в разы.

А вот тут начинается наш «затык». Разные лимфоциты имеют разные функции. По-хорошему, уместно говорить об их Системе. Есть те, которые уничтожают мутировавшие клетки. Но сами по себе они бессильны, им нужна «подсветка цели» другими лимфоцитарными клетками. Сами они мутировавшую клетку просто «не видят». А вот почему не видят – на этот вопрос ответа пока нет.

У местных.

Я – вижу.

Таким образом, рак – это не только и не столько мутация, сколько комплекс факторов: мутация плюс брешь в системе «распознавания».

Как только организм принимает мутировавшую клетку за нормальную, эта мутировавшая клетка сразу начинает реализовывать свою «сбитую» программу внутри организма: размножаться и угнетать всё вокруг.

Чем заканчивается – всем известно.

Дочитываю на всякий случай до конца. На начальной стадии такую опухоль можно вырезать.

На последней стадии, когда опухоль набросала своих клеток во все органы, или, если по-умному, распространила метастазы, операция совершенно бесполезна.

А вот дальнейшая строка заставляет меня сосредоточиться и перечитать её дважды: в виде редчайшего казуса в мировой практике имелись единичные наблюдения, когда иммунная система восстанавливала контроль над ситуацией, и происходило самоизлечение от рака.

Иначе говоря, прецеденты «ремонта поломки» история знает. Просто методика «ремонта», судя по этой фразе (встречающейся, кстати, в массе местных источников), осталась за рамками понимания местными.

Либо, как вариант, был отдельный индивидуум, который снаружи «подсвечивал» лимфоцитам пациента цель в виде мутировавших клеток…

* * *

Зачитавшись и задумавшись, ловлю себя на непреодолимом желании пройтись.

Состояние, которое испытываю прямо сейчас, близко к эйфории. Есть очень большая разница между словами: «нерешаемая проблема» и «проблема, не решаемая большинством известных сегодня методик».

Понимаю, что если дам себе волю, то прямо сейчас разовью бурную деятельность в квартире и, скорее всего, разбужу Лену. Например, в порыве энтузиазма начну что-нибудь готовить на кухне, начав греметь кастрюлями.

Чтоб обуздать не уместные среди ночи порывы, наскоро одеваюсь и выхожу на улицу.

Шагаю по микрорайону, наслаждаясь летним ночным теплом. Иду в сторону спортплощадки: надо выплеснуть явно ненужный излишек энергии. Появившийся после понимания, что нужно сделать.

Пока, правда, не понимаю, как. Но уже предполагаю, как буду с этим разбираться.

На спортплощадке прохожу по очереди брусья, турник, снова брусья.

Потом зависаю на наклонной доске для пресса на три минуты. По окончании упражнения остаюсь лежать на доске для пресса головой вниз, глядя в небо и перебирая варианты.

«Подсветить» опухоль и её метастазы лимфоцитам снаружи – раз. Для меня – решаемо. Муторно, вагон работы, но – решаемо. Примерно как столовой ложкой разгрузить бочку сахара. Занудно, но более чем реально.

На уровне контраста частот попробовать обучить «родные» лимфоциты конкретно данного организма «видеть» раковую мутацию. Два.

Комбинация первого и второго вариантов – три.

Перебираю в голове варианты расстановки игл на теле и подаваемых частот.

В этот момент на площадку трое мужчин вытаскивают женщину.

Наверное, они меня просто не видят – лежу на доске для пресса, сливаюсь с фоном, ещё и в теневом углу.

Они начинают переговариваться, для меня вполне различимо. Кстати, лично я вижу их очень отчётливо. Даже какие-то рисунки на них, сделанные на нижних слоях кожи несмываемой краской.

– Жива? Ты не сильно её?

– Да жива, очухается… Хотя, всё равно потом в расход. Не оставлять же!

– Ну, так ещё по разу пройдёмся!

Поначалу я невнимательно посмотрел. Женское тело на поверку оказывается девочкой моего возраста. Без сознания. Несколько раз уже изнасилованной. Именно этой троицей. Физиологические жидкости вообще очень контрастны в проекции, тем более чужие…

Уже выученные мной подробности анатомии не оставляют места для двойного толкования.

Все самые большие неприятности и проблемы в этой жизни происходят неожиданно. Я это понял давно, ещё там. Когда вначале попал в состав десанта по запаре, ну и потом, соответственно…

Предусмотреть мозгами всего в этом мире невозможно – слишком много вариаций. Потому у нас есть рефлексы.

В отличие от местных, там рефлексы были двух уровней: у людей и у общества.

У местных рефлексы общества отсутствуют. По крайней мере, здоровые рефлексы общества. Я это давно понял.

В отличие от местных, мне не нужно ломать голову, что делать в этой ситуации. На это есть стандартный, единственно правильный рефлекс.

С полсекунды перебираю варианты: идти обычным путём или дать шанс, в соответствии с правилами этого общества.

Через полсекунды неконструктивно решаю: пусть будет шанс.

«Отпускаю» ноги из зажима на доске для пресса, совершая, вернее, завершая кувырок назад, чтоб встать на ноги.

До них – пятнадцать шагов.

Они меня увидели. Иду навстречу.

– Стали на колени, руки за голову, – произношу достаточно громко, чтоб они услышали.

– О, гля! – удивляется первый.

– Он же ж всё пропас! – говорит второй.

– Ну и… – машет рукой третий, и они направляются навстречу мне.

– Стали на колени, руки за голову. Я предупредил, – я уже вижу, что действовать в соответствии с местными правилами было неконструктивно. Но, как говорится, если зарядил – стреляй. – Три. Два. Один, – добросовестно заканчиваю своё предупреждение.

Счёт «один» приходится на тот момент, когда нам друг до друга остаётся около двух метров.

Они берут меня в полукольцо, вероятно, полагая это успешной тактикой. Тот, который размахивал руками, пытается без затей схватить меня пальцами за гортань.

Второй приготовил за спиной какой-то свинокол, думая, что я его не вижу. И сейчас решил, что самое время продублировать усилия первого.

Ну, если так ставят вопрос…

Смещаюсь чуть в сторону так, чтоб первый и второй закрывали от меня третьего.

Ближайшего – виском о железную трубу лабиринта – есть хруст. Конвульсии ещё падающего тела. Жаль, нельзя полюбоваться второй раз. Минус один.

Второй оказывается самым быстрым и пытается перфорировать меня своим свиноколом, но не с его зрением и темпом воевать в темноте. Двумя шагами влево-вправо обхожу его по дуге и ударяю ногой назад, в его поясницу. Его грудь встречается с перекладиной лабиринта – шок, у меня есть время. Ножа, правда, он из рук не выпускает. Вернее, какого-то шила, переделанного из отвёртки.

Третий, видимо, ещё не включился. Ему без затей бью в кадык. «Подключаясь» к его нервной системе, усиливаю скорость формирования отёка. Резервов его организма на это не жалею. Они ему больше не понадобятся. Секунда. Есть. Отёк.

Минус два, пусть он пока и царапает переставшую пропускать воздух снаружи гортань. Счёт на секунды. А интубировать его тут просто некому. Вернее, есть кому, но я не буду.

Со вторым всё просто. Он сам загоняет свою отвёртку себе в глаз. Своей рукой, которую я держу.

Бросаюсь на колени. Девочка жива. Относительно здорова. Её нокаутировали, но переломов нет.

Есть понятные повреждения понятного характера.

Концентрация. Скан. Автономной генерации нет. Слава богу, инфекций ей не занесли. Период тоже не фертильный, детей от этих мразей у неё не будет.

Участок травматических воспоминаний об этом случае в её мозгу мне видится ярким контрастным пятном.

Тут нужно не налажать. Очень маленький объём. С мозгом раньше почти не работал. Но и варианта оставить всё, как есть, тоже нет.

Хорошо, что я постоянно тренируюсь. Хорошо, что я постоянно тренируюсь не только в зале бокса. Хорошо, что я давно освоил «зум».

Увеличиваю проекцию до максимума.

Стереть её воспоминания я не могу. Но я могу попробовать откорректировать её эмоции. Забыть она ничего не забудет – но может в будущем не испытывать никаких эмоций при воспоминаниях.

А воспоминания, которые не вызывают эмоций, вскоре сами по себе забываются.

Подача другой частоты на некоторые участки памяти действует подобно тому, как магнит – на древнюю магнитофонную ленту.

Обнуляет.

Главное – убрать эмоции. Не было возможности практиковаться, но, кажется, справляюсь. Подаю частоту, куда надо.

Хорошо, что я хорошо бегаю. До НОВОЙ КЛИНИКИ, выкладываясь по полной, добегаю за семь минут.

Звоню в бокс акушерского отделения снаружи. Знакомый голос называет меня по имени (видимо, не только у нас на мойке камеры имеют инфракрасный режим) и говорит через динамик:

– Что? Решил повторить подвиг полицейских?

Ха, этого парня я помню и знаю.

– Капитан Саматов, – улыбаюсь прямо в камеру. – Здравствуйте. Я рад вас слышать. Пожалуйста, свяжитесь с Бахтиным. Это срочно, никак не касается вашей работы. Это нужно мне лично. Можете попросить Олега Николаевича срочно приехать сюда? У вас наверняка есть свои каналы связи.

– Жди. Сделаю, – говорит динамик на двери голосом Саматова, который, судя по голосу, спать на работе не ложится.

Бахтин появляется на своём допотопном джипе через пятнадцать минут. Вижу по нему, что он тоже ещё не ложился.

В течение минуты вываливаю на Бахтина все события последнего получаса без утайки.

– Девочка сейчас там, рядом с трупами, на площадке. Никакой прямой опасности нет, плюс помнить последней пары часов она не будет, – заканчиваю свой доклад.

Бахтин две секунды сверлит меня нечитаемым взглядом. Не читаемым для других.

– Почему так странно решил меня вызвать? – безэмоционально спрашивает он.

– Если бы я вам позвонил оттуда, мобильный оператор отследил бы место звонка. И вышло бы, что я звоню вам с места происшествия в момент происшествия, – объясняю вполне логичные, на мой взгляд, причины. – В нашей стране самозащита обычно наказывается строже, чем убийство. Это я сам вижу из интернета. На беспристрастное разбирательство надеяться не стоит. Я ошибаюсь?

– Не сильно, – кивает Бахтин. – Ты понимаешь, что пытаешься сделать сейчас соучастником меня?

Теперь киваю я.

– Почему ты думаешь, что я, несмотря ни на что, буду на твоей стороне в явно уголовном вопросе? Очень чреватом для меня лично в случае любых утечек? – так же, безэмоционально, интересуется Бахтин. – Почему ты не предположил, что спокойствие моей жены и верность букве закона в моём случае окажутся сильнее?

– Потому что я, в отличие от остальных, знаю вас лично, – пожимаю плечами. – И вижу то, чего другие не видят либо предпочитают не замечать в вас. Чтоб не пугаться.

– Это что же, например? – наконец, заинтересовывается Бахтин.

– Вы не путаете цель с инструментом. Торжество закона лично для вас – не цель. А инструмент. Но многим этого проще не видеть – спокойнее живётся.

– А какая же у меня тогда цель? – снова сверлит меня взглядом Бахтин.

– Чтоб мрази не было, – искренне отвечаю то, что вижу, глядя ему в глаза.