Читать книгу Неисповедимы пути туриста - Семён Ходоров - Страница 8

В лондонский аэропорт Хитроу мы прибыли в два часа ночи. В то время это был самый большой аэропорт Европы. Мои друзья удивляются, что я до сих пор наслаждаюсь пребыванием в воздушной гавани, неважно какой страны. Казалось бы, что рутинные процедуры паспортного контроля, таможенных проверок и получения багажа не должны вызывать ничего, кроме ощущения, «когда это всё закончится». Для меня же это было всё время какой-то аттракцией, предвестником, либо непередаваемого чувства ожидания новизны при прибытии в новое место, либо сладостной эмоции возвращения домой. Наверное, весь этот аэропортный эрос возникал у меня не столько от тривиальных процедур, сколько от специфической атмосферы, предшествующей притягательности будущего путешествия.

Итак, мы уже на выходе из пассажирского терминала аэропорта Хитроу. Мы – это я, Мила, её сестра Слава с мужем Сашей. Если для меня и моей жены – это уже третье европейское турне, то для наших родственников – это дебют в открытии заграничных диковинок. Поэтому, во всём том, что касается организации отмеченного, они всецело полагались на такого опытного, в их представлении, зубра, как я. Первое, что надлежало сделать в эту туманную, дождливую, типично лондонскую ночь – это добраться до отеля, который я заказал у туристского агента в Израиле. Я заранее подготовил, вырванный из блокнота, листочек, на котором каллиграфическим почерком был выписан адрес заказанного отеля. Однако водителем такси оказался бывший израильтянин, которому и без бумажки было понятно, что я говорю. Кто мог подумать, что именно тель-авивский рейс ожидал с десяток таксистов, обитавших в прошлом на Святой земле.

Отель, в который нас доставили, оказался одним из двухэтажных домов возле всемирно известного Гайд-парка. Географически он находился в центральной части города в десяти минутах ходьбы от Букингемского дворца, лондонской резиденции королевы Великобритании Елизаветы II. Так что выбор места гостиницы был просто безукоризнен, лучше и не придумаешь. В локальном аспекте всё обстояло несколько хуже. Просто я привык к шикарным клаб-отелям, которые были у нас в Италии и в Испании. Здесь же, в Соединённом Королевстве, нас, это каждую пару, ожидала более, чем скромная, десятиметровая комнатушка, правда, с душем и туалетом. Характерной особенностью последнего являлась заржавелая цепочка, посредством которой осуществлялся слив воды из бачка, висевшего под потолком, в унитаз. В общем – настоящее ретро, которое я наблюдал ещё в 70-годах прошлого столетия у себя дома во Львове. Чтобы закончить полное описание нашего лондонского пристанища, следовало упомянуть, что находилось оно в полуподвальном помещении, в окно которого мы видели только нижнюю часть туловища прохожих по улице под названием Ennismore Gardens Street. Именно в этот момент я, на всю оставшуюся жизнь, реально понял, что значит просить у туристского агента дешёвую гостиницу. Правда, у этой монеты имелась и оборотная сторона, которая означала, что в отеле мы находились только ночью и исключительно ради пересыпа после длительного дневного хождения по городу. Так что, возможно, в этом случае цель и оправдывала средства, которых в избытке у нас, прямо скажем, и не наблюдалось.

Несмотря на поздний отход ко сну, учитывая, наверное, территориальную близость к английской королеве, в восемь утра мы уже были в комнате, где нам подали континентальный завтрак. Почему английский утренний перекус назван именно этим словом до сегодняшнего дня для меня остаётся, уж не знаю за сколькими печатями, тайной. Правда, кто-то из бывалых туристов предположил, что, насколько ему известно из английской классической литературы, коренные англичане наслаждаются сытным завтраком, в который, как правило, включают бекон, пудинг, яичницу, сосиски, картофельное пюре и т. п. И это в отличие от лёгкого завтрака, каким якобы потчуют жителей не островной, а континентальной Европы. Судя по всему, в его пояснении была не доля, а целый ушат правды, так как на столе нас ожидали только кофе, чай, небольшая булочка, и в двух маленьких пакетиках джем и масло. Как говорят, комментарии излишни, если исключить подслушанный мною монолог туриста из Германии или Австрии, который сидел за соседним столиком. Обращаясь, по всей вероятности, к своей жене, он выразил своё отношение к поданным яствам следующей краткой, почти угрожающей, фразой:

– Ещё один такой континентальный завтрак, и я уже не жилец на этом туманном Альбионе.

Однако Саша вдруг вспомнил, что в Советской армии завтрак был значительно хуже. Поэтому, наша группа вместо того, чтобы безвременно умирать, отправились в нашу первую экскурсию по английской столице.

Так получилось, что когда мы вышли из нашего отеля и четверть часа прогулялись по Гайд-парку, не забыв при этом полюбоваться повсюду снующими белочками, и пошли дальше по направлению к центру, я вдруг вспомнил, что забыл путеводитель. А ведь без него в чужом городе, как без рук. Однако мои родственники, узнав, что я хочу вернуться в отель, неожиданно запротестовали. Слава, готовясь спрятаться под зонтом от начинающего дождика, улыбаясь, сказала:

– Возвращаться – плохая примета. Давайте пойдём, куда глаза глядят. Вполне возможно, так будет намного интереснее.

Своей жене, захлёбываясь от набежавшего возбуждения, вторил Саша:

– Конечно так будет намного лучше, чем Сеня будет заранее подготавливать нас к приближающемуся исторически-знаменательному объекту. Без путеводителя картинки городских достопримечательностей будут возникать перед нами внезапно, что усилит эффект их рассмотрения.

Подумав, что в словах свояка всё-таки есть, не очень большая, частица истины, я нехотя дал отмашку продолжать движение вперёд. Буквально через четверть часа, следуя, по образному выражению Славы, в направлении взора наших глаз, мы увидели величественный силуэт Букингемского дворца. Когда мы подошли поближе к резиденции королев Англии, я понял, что, если бы вернулся в отель за путеводителем, то не увидел бы одно из самых интересных зрелищ Лондона, знаменитой смены караула. Мы с превеликим удовольствием наблюдали за масштабной, яркой и идеально отрепетированной процедурой торжественной шагистики гвардейцев королевы. Только потом, сверяясь с путеводителем, я узнал, что мы попали в оживлённый, самый, что ни есть исторический, правительственный район Лондона под названием Вестминстер. Совсем рядом находился, одноимённый с ним, Вестминстерский дворец, тот самый, где проходят заседания британского парламента. В многокилометровых коридорах этого знаменитого здания легко потерять нужное направление, и вряд ли есть на свете человек, который побывал во всех его 1200 комнатах. Однако самая знаменитая часть дворца – это, известная всему миру, башня с часами Биг Бен, которая являлась самым ярким архитектурным символом города. В нескольких шагах от него глаз режет тоже самое слово – Вестминстер, только теперь оно служит прилагательным к существительному «аббатство». Именно там были похоронены всемирно известные Роберт Бернс, Исаак Ньютон, Чарльз Дарвин, Чарльз Диккенс и Редьярд Киплинг. После осмотра аббатства мы почти сразу попали на Трафальгарскую площадь, в центре которой возвышалась колонна из тёмно-серого гранита, увенчанная статуей адмирала Нельсона.

Налюбовавшись вволю архитектурными шедеврами, мы более часа бродили по тенистым аллеям Сент-Джеймсского парка вдоль берега реки Темза, пока не наткнулись на симпатичное кафе с видом на эту водную лондонскую артерию. В конечном итоге, последняя нам понравилась намного больше, чем ланч, которым нас накормили. Он включал в себя блюдо, в котором в капустные листья затолкнули вяленый бекон, фасоль, тост из говядины и ещё что-то непонятное. После стакана, так себе заваренного, знаменитого английского чая, я понял, что вряд ли в Великобритании имеется в наличии национальная кухня, которую можно назвать английской. К тому же стоимость порции этого британского яства явно зашкаливала, что выражалась, уж не помню, в скольких фунтах стерлингов, а в израильских шекелях превышала полторы сотни. Похоже, что именно здесь была к месту поговорка «маслом каши не испортишь». Это я по поводу того дорогого бекона, который не испортил нам радостного впечатления от первой экскурсии по Лондону.

Во второй половине дня мы просто прогуливались по улице Пикадилли, название которой переводилось как «кружевной воротник», который, наверное, носили гулявшие здесь щеголи в конце семнадцатого века. Наши женщины с любопытством разглядывали витрины в многочисленных торговых пассажах до тех пор, пока мы не попали ещё на две, явно туристические, улицы Риджен стрит и Оксфорд стрит, где, как из-под земли, появились магазины со всеми мировыми брендами, начиная от одежды и обуви до безмерно дорогих детских игрушек. В этой связи мы задержались там, почти, на два часа. Сестрички, Мила и Слава, ничего не приобрели по вполне разумной причине – невероятной дороговизне сверхмодных, выставленных там, аксессуаров, по сравнению с которыми цена нашего ланча была сопоставима, разве что, со стоимостью котлеты в советской сельской чайной. В любом случае я не удержался от назидания, которое, не без сарказма выразил Саше словами:

– Вот что значит ходить по улицам европейской столицы, куда глаза глядят, без путеводителя.

Следующим утром после, уже почти привычного, континентального завтрака я объявил наступивший день, который ознаменовался, беспросветно затянувшимся, лондонским дождём, днём посещения музеев. На что Саша, вспомнив моё вчерашнее нравоучение и что сегодня – четверг, не очень вежливо заметил:

– В твоих устах, Семён это звучит, как название «рыбный день», которое в Советском Союзе знаменовало последний день рабочей недели.

Понятно, что формальная логика явно не усматривала прямой связи между музеем и рыбой. Но наша мобильная группа догадалась, что Саша, без всякого сомнения, намекал, что далеко не все любят питаться рыбными изделиями равно, как и восторгаться музейными реликвиями.

Но, прямо скажем, деваться ему было некуда. Никто же не был виноват, что Лондон был абсолютным мировым чемпионом по количеству музеев: их тут было всего около трёхсот. Когда я озвучил этот неоспоримый факт, мой свояк, чтобы не прослыть неисправимым невеждой, безнадёжно взмахнув рукой, чуть слышно произнёс:

– Ладно, Семён, твоя взяла. Будем потихоньку приобщаться к мировым ценностям.

Потихоньку не очень то и получилось, так как мне предстояло решить, какие из трёх сотен музеев достойны нашего посещения. Путеводитель, в который я заглянул, существенно облегчил мне поиск, сообщив, что только двенадцать из них являются бесплатными. На основе, не очень профессионального, внутреннего чутья я выбрал три музея, среди которых были: Британский музей (British Museum), Национальная галерея (National Gallery) и музей науки (Science Museum).

Не могу устоять, чтобы не сказать несколько слов об этих сокровищницах искусства, хотя, по большому счёту, описание каждого из них заслуживает многотомного издания. Например, экспозиции Британского музея позволили нам буквально за какие-то два часа познакомиться с историей Англии, начиная с времён древнего Египта и до наших дней. Вместе с тем, нам показалось интересным, что в одном из залов мы обнаружили шесть живых кошек, которые, на полном серьёзе, зачислены в штат музея с целью ловли, появляющихся иногда, мышей.

Вполне понятно, что в Национальной галерее нам не пришлось рассмотреть все 2000 полотен известных мастеров живописи со всего мира, созданных, начиная с двенадцатого столетия. Тем не менее, мы прикоснулись к духовным ценностям, когда подолгу стояли у гениальных творений Леонардо да Винчи, Рафаэля, Тициана, Рембрандта и других мастеров той эпохи.

Если в этих двух ристалищах удивляться особо не приходилось, поскольку нечто подобное я видел в московской Третьяковке, в мадридском Прадо и в ленинградском Эрмитаже, то следующий Музей науки поверг меня в нечто большее, чем шок. Такого я не созерцал нигде и никогда, все триста тысяч экспонатов, размещённых в галереях пятиэтажного здания, относились к высшим достижениям человеческого разума. Неподдельный интерес вызвали уникальные паровые машины, летательные аппараты, современные компьютеры, раритетные автомобили, космическое оборудование и многое другое, что даже трудно перечислить. Причём, многое из увиденного было выставлено в натуральную величину и можно было наглядно убедиться, как выглядит изнутри то или иное устройство. Инновационные технологии виртуальной реальности позволяли нам даже почувствовать себя астронавтами, бороздящими просторы Вселенной. Когда, после трёхчасового пребывания, мы вышли из музея, Саша протянул свою руку и, благодарно заглядывая мне в глаза, на полном серьёзе в голосе, сказал:

– Спасибо, тебе, старик! Удружил! Было захватывающе интересно.

Хождение по музеям захватывало не только дух, а и, так сказать, плоть. Это к тому, что от долгого перемещения в замкнутом музейном пространстве у наших жён болели не только ноги, а и голова. Несмотря на это, когда на следующее утро при выходе из отеля нас встретил не моросящий дождь, а затяжной ливень, который, судя по всему, и не думал прекращаться, Слава, задумчиво взирая на свинцовые небеса, виновато попросила:

– В какие музеи, Сенечка, ты нас сегодня поведёшь.

Вычитав в энциклопедии, что в Лондоне среднее количество солнечных дней в году составляет порядка семи десятков, я заранее запланировал посещение Музея мадам Тюссо и Музея Тауэр.

Не ошибусь, что уникальный музей восковых фигур знает каждый, даже тот, кто там никогда не был. Поэтому описание этого места будет ограничено одним предложением. Войдя туда, мы перманентно погрузились в необыкновенный мир гламура и блеска самых ярких личностей мира, вглядываясь при этом прямо в глаза любимым звёздам из мира политики, искусства, развлечений и спорта. Вот так: и не больше, и не меньше!

Музей Тауэра несомненно также заслуживал того, чтобы о нём сказали несколько слов. Прежде всего он представлял собой крепость, которую изначально строили как оборонительный замок. Однако затем она служила и зоопарком, и монетным двором, и арсеналом, и тюрьмой, и обсерваторией, и, в конце концов, оружейной палатой, где сегодня хранились также сокровища в виде королевских драгоценностей. Сегодня нам воочию представилась возможность увидеть их.

После обеда мы отправились в Гринвич, в один из самых красивых пригородов Лондона. Вообще говоря, не просто отправились, а поплыли на небольшом белоснежном катере по знаменитой реке Темзе. Она показалось совсем не такой раздольной, как представлялось из описаний Чарльза Диккенса, её ширина вряд ли превышала двести метров. В тоже время, для сравнения, украинский Днепр в Киеве достигал размаха около шестисот метров. Однако это ни в коей мере не мешало нам с борта катера любоваться во всём блеске панорамой Лондона с его белыми дворцами, роскошными мостами, самобытными крепостями, изысканными храмами и соборами. Сам Гринвич являл собой небольшой приятный городок, на территории которой находилась Королевская обсерватория. Она интересовала меня намного больше, чем муниципальная урбанистика этой симпатичной окраины Лондона. Просто на асфальтированной мостовой именно этой обсерватории была отмечена серебристая линия, которая означала место прохождения нулевого меридиана, которому повезло называться «гринвичским». Мы, разумеется, сфотографировались на этой черте, стоя, по сути дела, одной ногой в западном, а другой – в восточном полушарии Земли. Ещё в школе, занимаясь в географическом кружке, я знал, что, строго говоря, гринвичский меридиан проходит через ось пассажного астрономического инструмента, с помощью которого регистрируются моменты прохождения различных светил через один и тот же вертикал. Однако не могут же вездесущие туристы взобраться на виртуальную ось этого астрономического универсала. Именно для них и серебрилась во дворе эта фантомная линия меридиана, который, неважно, где находится точка его прохождения, в любом случае, соединяет её с северным и южным полюсами Земли.

Когда мы вернулись из Гринвича в город, что-то внутри нас подсказывало, что все наши, безусловно интересные, экскурсии затмили пропущенный обед, который угрожал плавно перерасти в ранний ужин. Между тем часы на какой-то уличной башне показывали шестой час вечера. Вспоминая «никакой», но, безмерно дорогой, вчерашний обед, я воссоздал в памяти напутствие Эдика, который с Любой несколько месяцев назад уже побывал в Лондоне. Он настоятельно советовал мне питаться исключительно в лондонских барах, мотивируя это дешевизной и качеством подаваемых там блюд, оригинальностью английского пива и неординарностью интерьеров заведения. Надо же тому случиться, что не успели мы даже на двести метров отдалиться от причала, где нас выгрузил прогулочный катер, как в глаза бросилась красочная вывеска «The George Inn», что в переводе означала «Паб Джорджа». Мы ещё не знали, что создание этого паба датировалось 1380 годом, что это был постоялый двор, на мощёную брусчатку которого в средние века заезжали экипажи с, так называемыми, «людьми дела». Так в те времена называли лондонцы заключённых, бандитов, девиц лёгкого поведения и прочих прожигателей жизни. Когда мы попали вовнутрь этого древнего пивного заведения, то сразу окунулись в атмосферу богемного средневековья. Никогда и нигде в заведениях общепита я так глубоко не ощущал дух давно ушедших времён. Просто чувствовалась часть совершенно иной, наверное, лондонской культуры как в оригинальном, сохранившем элементы древности, интерьере паба, так и в доброжелательно-приветливой, совсем неагрессивно- пьяной, атмосфере общения посетителей бара. Можно предположить, что этому в немалой мере способствовали портреты, которые украшали стены заведения. Среди них были Чарльз Диккенс, Уинстон Черчилль и принцесса Маргарет. Самый большой портрет принадлежал Уильяму Шекспиру, который, как утверждалось, не только наслаждался пивом в этом пабе, а даже ставил в его дворе свои трагедии и комедии. Но, говорят, историей и богемой желудок не насытишь. Поэтому, следовало особо отметить, что, в сочетании с бесподобным пивом, накормили нас тут по разряду «выше крыши», выставив на стол копчёный лосось, ростбиф, картофель фри и овощной салат. При этом особую радость доставила нам цена всех этих вкусностей, которая была в два раза ниже, чем мы заплатили вчера в парковом кафе на берегу Темзы. Особая благодарность за это была мысленно послана моему другу, Эдику Могилевскому.

За дни, проведенные в Лондоне, мы чётко уяснили, что этот многоликий город насколько космополитичен, настолько и многообразен. В нём органично уживались многовековые памятники архитектуры, глубокое наследие и современные тенденции. Однако путеводитель настойчиво советовал сменить пёстрость английской столицы на идиллические пейзажи её пригородов: Оксфорд и Кембридж, которые располагались всего в часе езды на электричке. Мы потратили два дня для их беглого осмотра, о чём впоследствии вовсе не пожалели.

В Оксфорд мы попали ранним сентябрьским утром. Нам сказочно повезло с погодой, осенний тонус которой выражался солнечными бликами, разухабисто гуляющими по багряной листве на дорожной брусчатке. Тем не менее, совсем не хотелось сейчас подменять путеводитель и перечислять достопримечательности этого милого городка. Просто скажу, что Оксфорд – он, с одной стороны, многолюдный, здесь везде и повсюду перемещались, в основном, молодые люди, на лице которых читалось, что они принадлежали к сословию студентов оксфордских колледжей. С другой стороны, этот город многолик. Для кого-то он синонимичен с детьми богатых людей, которые обучались в тамошних университетах. Для других, он ассоциировался с местом, где получили образование множество известных людей. Для третьих, и таких немало, это место, которое привлекало своей аристократичностью, викторианским стилем, старенькими улочками, рынками, музеями и пабами.

Для меня же географическое название Оксфорд всегда связывалось с именем университета, который являлся чуть ли не самым старейшим в англоязычном мире и до сих пор считался одним из ведущих в мире со своими 38 независимыми колледжами. Достаточно сказать, что здесь обучались 26 премьер-министров Великобритании, президент США Билл Клинтон, 20 архиепископов и 27 нобелевских лауреатов. Заключительным аккордом пребывания в Оксфорде для нас стало посещение Бодлианской библиотеки знаменитого университета, где я не просто, как в былые времена, снова почувствовал себя студентом, а на полном вдохе ощутил собственное сопричастие к духу науки, окутавшее это здание.

Следующим номером нашей английской программы стал город Кембридж, город яркий, шумный, безумный и экспансивный. Все эти эпитеты опять-таки приурочены к студентам, которые обучались в не менее, а может быть, даже по неким меркам, более эпатажном месте, чем оксфордский, университете. Сюда приезжали учиться сюда со всего мира. Тут в своё время находились Чарльз Дарвин, Исаак Ньютон и даже, представьте себе, русский писатель Владимир Набоков. Как и Оксфорд, Кембриджский университет был разделён на три десятка колледжей. Каждый из них это не просто отдельное здание, двор, библиотека, общежитие, а свой, присущий только ему, мир науки, философии и мировоззрения. Интересно, что кембриджский университет опередил оксфордский: он подарил миру почти девять десятков нобелевских лауреатов.

В целом Кембридж, несмотря на кажущуюся необузданность, более уютное место, чем Оксфорд. Виновницей этого являлась, наверное, неторопливая река Кем. Древний город, как мы убедились при его рассмотрении, был знаменит не только своим университетом. Он таил в себе множество исторических памятников, интересных музеев и роскошных парков. Это удивительный уголок старой Англии с прекрасными узорами готической архитектуры на старых зданиях. Подводя итог нашей экскурсии одним предложением, можно сказать, что город вдохновил нас, невиданной ранее, атрибутикой науки, свободолюбием студенчества и очаровал своей изящной красотой.

Пять лондонских дней пролетели, как одно неповторимое мгновение. Его последний блик застал нас на центральном вокзале английской столицы Сент-Панкрас. У нас оставался ещё час до отправления поезда на Париж. Да, господа, я не ошибся, именно на изумительный и романтический Париж. Но об этом чуть позже, в соответствии с хронологией нашего повествования.

Пока мы ещё находимся в шикарном вокзальном холле английской столицы, в обычном станционном Макдональдс. Дело в том, что последнее наше лондонское утро было отдано кварталу под названием Сохо. Именно он являлся приютом лондонской богемы, колыбелью бит-культуры и колоритным местом для тех, кто был готов увидеть другой, лишённый пресловутой респектабельности, разгульный и беззаботный, Лондон. А ещё Сохо славился увеселительными заведениями и многочисленными магазинами. Наших жён, к сожалению, заинтересовало не первое, а, именно, второе из перечисленного. Другими словами, пока они в течение нескольких часов занимались «шопинговой терапией», мы с Сашей находились в состоянии некой аритмии, которая отключила нас от животворного биения пульса шумного квартала. Причём отсоединила настолько, что мы в тягостном ожидании наших «половинок» не то, чтобы пива не выпили, а даже перекусить не успели. Поэтому я, Мила и Слава и томились сейчас в очереди в привокзальном Макдональде. В это же время Саша находился вблизи станционных путей, охраняя от английских воришек наши чемоданы. Когда, мирно, никого не трогая, он гордо восседал на одном из них, не без удовольствия поглощая принесённый нами чизбургер, к нему подошёл полицейский, которых в Англии почему-то называют ласкательным именем «бобби». Он довольно грозно что-то выговаривал ему на своём английском речитативе. В ответ, нарушившему его вокзальный ланч, блюстителю порядка, Саша непринуждённо проговорил, единственно известную ему на английском языке, фразу:

– I do not understand.

Когда до «копа» дошло, что, сидящий на чемоданах, мужчина, действительно, не понимает его, он путём смешной мимики и жестов довёл до его сведения, что принимать трапезу полагается только в кафе и ресторанах и ни в коем случае вблизи станционных путей. Выудив из своих форменных штанин тощий кошелёк, он недвусмысленно дал Саше понять, что дело может обернуться денежным штрафом. Мой свояк не стал искушать судьбу и, вспоминая ненормативную русскую лексику, поспешно ретировался в сторону ближайшей закусочной.

На этом, вызывающая много толков, английские чопорность и законопослушание не закончились. Когда мои спутники уже зашли в поезд и до его отправления оставалось не более двух минут, зная, что в английском поезде, в отличие от советских, нет тамбуров для курения, я вышел на открытую платформу, чтобы затянуться израильской сигаретой «Time». Перрон, во всю его полукилометровую длину, был безлюдный и пустой. Все пассажиры уже заняли свои места в вагонах. Я, медленно выпуская вверх замысловатые колечки дыма, наслаждался последними мгновениями табачного отравления. Вдруг увидел, что по направлению ко мне стремительно бежит, грозно размахивая разноцветными флажками, служительница железнодорожного порядка. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы догадаться, что курить на перроне категорически запрещается и что, если эта разгневанная англичанка доберётся до моей персоны, то вместо парижского Монмартра у меня есть, вполне вероятные, шансы увидеть камеры Тауэрской крепости. Я не стал испытывать судьбу на прочность, без промедления запрыгнув в пассажирский вагон. В тот же момент поезд тронулся в направлении, страстно желаемой, столицы Франции.

Пока мы не ступили на землю, по которой в своё время ходили Нострадамус, Наполеон Бонапарт и Жанна д’Арк, в тиши комфортабельного экспресса я размышлял об уникальной и, в тоже время, в чём-то парадоксальной Англии, которую для меня олицетворяла её столица. Я всё думал, почему, ещё в своё время, Александр Герцен сказал:

– Нет города в мире, который бы больше отучал от людей и больше приучал бы к одиночеству, как Лондон. Кто умеет жить один, тому нечего бояться лондонской скуки.

Трудно опровергать русского писателя, скорее всего нужно согласиться с ним. Хотя, по правде говоря, у меня не было каких-либо поводов для этого. Разве я был вхож в лондонскую богему, разве говорил хотя бы с одним англичанином, разве общался с британцами, кроме продавцов в супермаркете, кассиром в музее или официантом? На это существует лишь один отрицательный ответ: «нет». Но кроме области объективной есть ещё и сфера чувственная. В соответствии с ней, на уровне ощущений, мне казалось, что проведя несколько дней в Лондоне, я повсюду испытывал в атмосфере города, если не равнодушие, то непременно какую-то холодность, если не скуку, то уж точно какое-то неудовольствие.

Что можно сказать об англичанах, не будучи лично знакомым с ними? Что это единственная европейская страна, которая не жаждет быть Европой. Что они островная нация, которая существует вне социальной зависимости от других народов. Что они лучше всех, ведь даже нулевой меридиан проходит через их страну, а не через соседнюю Францию, которую они не очень-то и жалуют. Что в Европе только в Великобритании придумали правый руль и левостороннее движение по дорогам. Вообще-то, не это я хотел подчеркнуть. Просто англичане, по сравнению с итальянцами, испанцами и даже с немцами и швейцарцами, с которыми я, правда, также не ел с одного котелка, но имел счастье лицезреть, выглядели не такими весёлыми, дружелюбными и раскованными. На рынке в английской столице мы даже заметили на одном из студентов футболку, на которой было написано:

– Никакого секса, пожалуйста, мы – британцы.

Отсюда становилось понятным, почему от Лондона веяло холодком не столько даже климатическим, сколько альтруистическим.

Мои итоговые мысли о Лондоне и, населяющих его англичанах, прервал поездной контролёр, который вежливо попросил предъявить наши билеты. Какое-то мгновение я отстранённо смотрел на него, забыв, что нахожусь в экспрессе, который за два с половиной часа должен перенести меня с островной столицы европейского государства в столицу страны континентальной. Пока же я с наслаждением смотрел в вагонное окно, наслаждаясь сочно зелёным, чисто английским пейзажем, который вызывал где-то в глубине подсознания, неведомую ранее, на первый взгляд, несуразную акварельную медитацию. Не зря, видимо, в этом аспекте британский актёр Майкл Фландерс говорил:

– Если бы Господу было угодно, чтобы мы летали на самолётах, он не создал бы железных дорог.

Да и, в самом деле, кто-то правильно сказал, что путешествие на поезде это больше, чем просто перемещение из точки А в точку В, это целая философия. Что касается последней, это было правильно применительно к Советскому Союзу, когда железнодорожный состав, который ехал, скажем, из Москвы во Владивосток, пересекал при этом семь часовых поясов. При этом, справедливости ради, знаменитый нулевой меридиан Гринвича он не проходил.

Что же касается нашей поездки на евроэкспрессе, то её концептуальность состояла в том, что буквально через час нам предстояло въехать в уникальный подземный туннель, проложенный под проливом Ла-Манш, который соединял город Фолкстон на юге Англии с городком Кокель во французском регионе Нор-Па-де-Кале. Путеводитель подсказывал нам, что этот двухпутный железнодорожный туннель имел длину 51 километр, из которых 39 проходили под водой. Поэтому, примерно около получаса, за окном вагона зияла непроглядная чернильная темнота.

Пока я думал о бренности нашего путешествия, поезд уже давно выбрался из подводного туннеля, всё ближе и ближе приближаясь к французской столице. За окном, как по мановению волшебной палочки, вдруг исчезла зелёная расцветка старой Англии, которую сменили, набрызганные серой краской, индустриальные пейзажи, тоже пожилой, Франции. Буквально минуты отделяли нас от прибытия на самый большой в Европе Северный вокзал (Gare du Nord) Парижа. Я лихорадочно вглядывался в карту, чтобы отыскать местоположение отеля, который лично заказал в тель-авивском турагентстве. В спешке потребовалось несколько напряжённых минут, чтобы отыскать на ней улицу Rue Лаfayette, на которой находилась гостиница. Понадобилась ещё минута, чтобы найти на этой же карте вокзал, куда прибудет наш поезд. Удивлению моему не было конца, когда я увидел, что расстояние между ними составляет менее пятисот метров. Когда наша туристическая бригада уже покинула поезд, когда мы уже воочию увидели фасад Северного вокзала в виде триумфальной арки, сложенной из крупных каменных блоков, когда Слава просила Сашу отыскать стоянку такси, я, не без торжественности в голосе объявил, что до нашего отеля всего несколько минут неспешной ходьбы. Уже через четверть часа мы стояли у стойки регистрации, без труда найденной, гостиницы. Правда стойкой это место можно было назвать чисто условно, имея в своих извилинах бесчисленную меру фантазии. На деле она представляла собой крохотную конторку, за которой едва помещался портье. Визуально гостиница, порог которой мы пересекли, совсем не походила на трёхзвёздочную. Однако номер, который располагался не в полуподвале, как в Лондоне, а на втором этаже, выглядел гораздо эффектнее, чем у англичан, хотя, по большому счёту, вряд ли я бы выделил ему больше одной звезды. Не столько коробило, что отель находился в старом, времён трёх мушкетёров, здании и что туалет и душ теснились в микроскопическом помещении, где вряд ли бы поместился кто-то из этих же мушкетёров, сколько то, что окно выходило в маленький каменный, с большими мусорными ящиками, дворовый колодец, ограниченный стенами древнего дома. Мила, переводя взгляд с панорамы, открывающейся из окна отеля, на моё недовольное выражение лица, с деланным оптимизмом прошептала мне на ухо:

– Ну, что ты так расстроился, Сенечка, ты же сам говорил, что гостиница нам нужна исключительно для того, чтобы ночью перекантоваться.

Я не стал переубеждать свою жену в справедливости собственных слов и, как бы оправдывая самого себя, грозно воскликнул:

– Ну раз так, быстренько переодевайся, мы немедленно отправляемся выпить хотя бы двадцать грамм «Наполеона» в честь приезда в город-герой Париж и ознакомиться с окрестностями нашего «гранд отеля».

Слава с Сашей, сославшись на усталость, остались в номере, а мы с Милой вышли на, прилегающую к отелю, улицу, подсвечиваемую неярким светом замысловато-закрученных фонарей. Мне казалось, что вот, вот из переулка покажется пролётка, в которой, передавая друг другу сигару, о чём-то мило беседуют Эмиль Золя и Ги де Мопассан. Однако вместо классических куртизанок из их произведений, первое, что бросилось нам в глаза, так это пёстрая вывеска над одним из закусочных заведений. На ней красочными семитскими буквами было написано «фалафель и шаурма по-израильски». В подсознании моей жены тут же проснулись патриотические чувства приверженности к Святой земле, и она, указывая на эту сомнительную фалафельную, безоговорочно заявила:

– Всё решено, здесь и отпразднуем наш приезд.

– Может быть лучше здесь, – нерешительно возразил я, направляя указательный палец на витрину не то бара, не то винного магазина, в которой пестрели причудливые этикетки чуть ли не полсотни бутылок, явно алкогольного содержания.

Но моя жена решительно настроилась посетить заведение, где она может внести свою посильную лепту в его доход. Наяву получалось, что, как в Италии, так и в Испании именно она находила уголки, связанные с присутствием наших соотечественников. Вот и здесь у ней взыграло, так сказать, национальное самосознание. Только ни она и ни я ещё не знали, что наш отель, со всеми прилегающими к нему заведениями, располагался в еврейском квартале.

Ресторанчик, в который мы зашли, по тель-авивским меркам относился к второразрядным заведениям общепита и, разумеется, звёздами Мишлена награждён не был. Но, когда мы сознались, что приехали из Израиля, нас обслужил сам хозяин, который, на иврите говорил похуже нас с Милой. Когда на нашем столике появились заказанные блюда, и я попросил у него принести бутылку вина, он виновато развёл руками, что означало, что алкоголь не входит в меню его заведения. Уловив на моём обескураженном лице тень неудовольствия, «начальник ресторации» подобострастно улыбнулся и заискивающе провозгласил:

– Как бы трудно нам не было, мы всегда выполняем желание клиента.

Буквально через несколько минут он уже открывал бутылочку красного сухого Шато (Chateau). Так что наш приезд мы с Милой отметили совсем неплохо. Правда, выходя из ресторана, я заметил, в ранее найденной, соседней магазинной витрине точно такое же вино, по цене в два раза меньшей, чем было указано в счёте израильского заведения. Нетрудно было догадаться, что вино, стоявшее на нашем столике, было куплено в этом магазине хозяином заведения, в котором мы отмечали наш приезд. Когда я поделился своим открытием с Милой, прибавив к этому:

– Всё идёт по плану, как ты и хотела, дали хозяину увеличить свои дивиденды, – она, весело всплеснув руками, нежно проговорила:

– Это для того, чтобы ты в романтическом Париже почувствовал маленький кусочек родины. Ты же знаешь, что евреи – всегда евреи, особенно за рубежом.

Услужливый хозяин ресторана рассказал нам немного об истории квартала, где мы сейчас находились. Оказалось, что он был уже еврейским чуть ли не с двенадцатого века. Именно здесь проживали евреи, изгнанные из Испании. Да и сейчас здесь обитала не одна сотня тысяч евреев, придавая кварталу место, пропитанное особой атмосферой, радушием и приветливостью еврейского народа. Мы с Милой с удовольствием бродили по вечерним улочкам квартала, полагая, что мы не в Париже, а в Иерусалиме. Только сейчас заметили, что не только фалафельная, а и названия разнообразных сувенирных и антикварных лавок, магазинов с кошерными продуктами, кафе с традиционной еврейской кухней и даже улиц дублируются на иврите или идиш.

Продолжая совершать вечерний моцион по кварталу, мы увидели старинный особняк, где расположился Музей истории и культуры иудаизма, экспозиции которого знакомили посетителей с искусством и бытом еврейского народа. Неподалёку расположилась большая синагога, а чуть дальше Мемориал неизвестному еврею-мученику, посвящённый жертвам Холокоста. Еврейский квартал оказался не таким уж и маленьким по своей площади, более двух часов мы прогуливались по нему, осматривая французские (а не наоборот) вкрапления в еврейское бытиё Парижа. В этот вечер я ещё не ощущал романтическую эйфорию настоящего Парижа, которую, порой обветшалый и изношенный, порой нестерильно чистый его еврейский квартал, превзнести никоим образом не мог.

Зато чуть ли не наркотическое опьянение от волшебства Парижа я испытал уже на следующее утро. В немалой степени этому восторженному хмелю способствовал путеводитель, который был составлен талантливой американской журналисткой, прожившей в Париже десять лет. В отличие от других туристских справочников он заводил нас в невероятно-фантастические места, неведомые штатным экскурсоводам и гидам. С его неоценимой помощью нам удалось проникнуть в таинственные дебри совсем другого Парижа, раскрывающего в неиссякаемом лабиринте своих кривых переулков и блистающей брусчатке, ниспадающих к Сене безмолвных и горбатых улочек, незабываемые персонажи Оноре де Бальзак, Виктора Гюго, Александра Дюма, Гюстава Флобера и Стендаля. Мы окунулись в бездну какого- то таинственного восприятия, никогда не познаваемых ценностей волшебного города. Это отнюдь не означало, что мы не знакомились с популярными общеизвестными достопримечательностями города. Приведу их неполный список в качестве некоего отчёта о проделанной туристической работе.

День первый. Он ознаменовался тем, что мы поднялись на знаменитую Эйфелеву башню, взметнувшуюся на 324 метра над Марсовым полем. До сих пор мне иногда снится чудесная панорама старого Парижа, которая открывается с её смотровой площадки. Во второй половине дня мы посетили Лувр, наверное, самый знаменитый художественный музей мира, расположенный в старинном королевском замке. Здесь мы совершенно зря боялись, что среди 350000 картин, статуй, гравюр и эстампов не найдём самое известное живописное полотно эпохи Возрождения, картину Леонардо да Винчи «Мона Лиза», известную под названием «Джоконда». Зря волновались, именно возле неё толпилось настолько много посетителей, что пробраться поближе к картине представлялось почти неразрешимой задачей. Говорят, что «эффект Моны Лизы» заключается в том, что изображённое на полотне лицо наблюдает за человеком, в какой бы точке зала он не находился. Во всяком случае на себе я этого явления не ощутил. Более того, после двухчасового осмотра музейных ценностей я почувствовал невероятную усталость. Скорее всего это был не столько эффект, предписываемый Джоконде, сколько сокрушительная энергетика, исходящая от всех, вместе взятых, картин музея. Иначе, чем объяснить, что я был способен целый день без устали бродить по городу, а какой-то час прикосновения к духовным ценностям приводил меня к изнеможению.

В себя я пришёл только в момент, когда мы вышли из музея и оказались в, расположенном возле Лувра, Саду Тюильри. Буквально через несколько минут, пройдя площадь Согласия, мы попали в царство магазинов и бутиков, окутавших прославленные Елисейские поля. Надо же тому случиться, что именно здесь, возможно от избытка чувств и впечатлений от увиденного, Миле потребовалось что-то более прозаическое и житейское. Она, как-то поспешно, как артист Георгий Вицин в фильме «Операция «Ы «и другие приключения Шурика», спросила меня:

– Вы не скажете, где здесь туалет?

Мне ничего не оставалось, как ответить своей жене:

– Простите меня, мадам, но я не имел счастья родиться и жить в этом городе, и поэтому не знаю.

Взглянув на её встревоженное лицо, я понял, что всё-таки имело бы смысл родиться в Париже, чтобы достоверно знать, где находятся там места, обозначаемые в России буквами «М» и «Ж». Вместе с тем, я весьма своевременно вспомнил, что вычитал в путеводителе, что, если вам не удаётся найти туалет где-нибудь поблизости, можно без всяких проблем воспользоваться им, зайдя в ближайшее кафе или ресторан. Что можно сказать по этому поводу? Мы как раз, закончив свой замечательный маршрут по Елисейским полям, подошли к их концу, к Триумфальной арке. Именно здесь, в этом, олицетворяющем символ Парижа, месте прямо на нас, мигая неоновыми огоньками, вызывающе смотрела вывеска «Restaurant Laurent». Я, не совсем уверенно, сказал Миле:

– Мой внутренний голос подсказывает, что именно здесь находится то место, что мы ищем, причём, в не самом худшем его виде.

В ответ на свою витиеватую фразу я увидел испуганные глаза своей жены. Пришлось взять туалетную инициативу в свои руки. Не без опаски, приоткрыв массивную резную дверь, мы попали в, увенчанный изящными пилястрами и мраморными скульптурами, красивый зал. Если бы не столики, покрытые белоснежными скатертями, можно было бы уверенно предположить, что мы оказались в музее. Не успел я подумать, что на сленге современной молодёжи ресторан можно было бы охарактеризовать мощным словечком «крутой», как к нам приблизился гарсон в темных брюках белой рубашке с обязательной чёрной бабочкой. Выразить доходчиво на языке Стендаля, что желает моя жена, представлялось для меня задачей, не имеющей решения даже в элементарных функциях. К счастью, слово «туалет» в русском, английском и французском звучании имело один и тот же смысл. Именно его я, криво улыбаясь, и произнёс официанту, указывая подрагивающим пальцем на свою жену. То, что произошло дальше, указывало на состоятельность, описанного в путеводителе американской журналисткой. Французский гарсон, жестом указав мне оставаться на месте, вежливо взял Милу под руку и повёл в глубь зала. Ожидая возвращения жены из, не таких уж и отдалённых, мест, я подумал, что может быть нам в знак благодарности за полученный сервис стоит поужинать в этом ресторане. Есть бог на свете в том смысле, что прежде, чем сесть за столик, я заглянул в красочный буклет-меню, составленное, в том числе, и на немецком языке. То, что я увидел там, полностью подтвердило крутизну ресторана: оказывается его расцвет пришёлся ещё на эпоху Наполеона III. Однако больше всего поразили меня цены: бизнес-ланч (по нашему комплексный обед) стоил там около 400 израильских шекелей на одну персону. За эти деньги в, средней руки, тель-авивском ресторане я мог неплохо накормить себя, жену и двух дочерей. Пока я раздумывал о ценовой политике французских, по-простонародному, кабаков, в проходе между столиками появилась моя, заметно повеселевшая, жена. Она поведала мне, что гарсон, который встретил нас у входа, провёл её в конец зала и у лестницы, ведущей на второй этаж, передал её другому официанту, сопроводившему её до двери туалета с какими-то непонятными, но, наверное, благостными пожеланиями, прозвучавшими на французском языке. Вот и не верь после этого путеводителям!

День второй мы начали с осмотра сердца Парижа, с острова Ситэ. Парижане называли его ещё и колыбелью города потому, что именно здесь был построен первый французский королевский дворец (Дворец правосудия) и именно здесь воздвигнут величественный Собор Парижской богоматери. Старый Париж долгое время размещался в пределах этого острова, который изобилует массой достопримечательностей. Мы обошли весь Ситэ в течение сорока минут, но дальнейший осмотр только половины того, что упоминалось в путеводителе, занял у нас ещё полдня. Собор, не какой-то там, как говорится в незабвенном фильме, матери, а самой, что ни есть, Парижской богоматери поразил нас величием своей архитектуры, богатством декора и уникальными святынями. При осмотре этого Нотр-Дам-де-Пари мы почувствовали, надо полагать, божественную энергетику, исходящую от священных реликвий, включая терновый венец, гвоздь, которым прибивали к распятию Иисуса и частички самого креста.

Передохнув после осмотра античных парижских ценностей в нашем отеле, вторую половину дня мы решили посвятить Монмартру. Ведь именно в этом богемном районе жил Эмиль Золя, писали картины Ренуар, Ван Гог и Пикассо, творили Хемингуэй и Френсис Скотт Фицджеральд. Пока я ожидал в холле гостиницы свою жену, ко мне за столик подсела симпатичная брюнетка из тех, возраст которых визуально не определяется. Она, подсмотрев в моих руках путеводитель на русском языке, неожиданно проговорила:

– Здравствуйте, месье. Будем знакомы, меня зовут Роксана, а вас?

Мне ничего не оставалось, как назвать своё имя. Выяснилось, что Роксана, родившаяся в Ереване, жила в Париже уже больше десяти лет. Она оказалась настолько контактной, что уже через пять минут у меня сложилось впечатление, что я знаком с ней много лет. В разгар нашей беседы из номера вышла Мила и, бросив недобрый, даже подозрительный, взгляд на Роксану, спросила меня, куда я положил её сумку. Когда моя жена ушла опять в номер, моя армяно-французская знакомая поинтересовалась:

– Вы не подскажете, Семён, эта симпатичная женщина – ваша жена?

Получив утвердительный ответ, она, не без сожаления, взглянула на меня и нежным голосом проворковала:

– Кто же, дорогой товарищ, в Париж едет со своим самоваром, – что в иносказательном переводе, наверное, означало:

– Не бери с собой то, чего там, куда ты приехал, и так хватает.

Я не успел ответить, так как в этот момент, вышедшие из номера, Саша и Слава подхватили меня за руки и повели к выходу из отеля, полагая, что на этом моё знакомство с блудной парижанкой подошло к концу. Как же они ошибались. Когда на станции парижского метрополитена я подошёл к схеме, чтобы определиться, как лучше добраться до Монмартра, я услышал позади, знакомый уже, голос Роксаны:

– Я могу вам помочь, Семён?

– Нет, спасибо, – ответил я, – мы, вроде бы, справляемся, скажите только, – спросил я разглядывая схему движения подземных поездов, – на карте видно, что на Монмартре есть две остановки: одна сверху, другая снизу, где лучше выходить?

Роксана кокетливо передёрнула плечами и, не глядя мне в глаза, кокетливо прошептала на ухо:

– Не знаю, как вы, Семён, но я предпочитаю сверху.

Увидев приближающихся ко мне родственников, она поспешно вскочила в вагон уходящего метро и вместе с ним навсегда исчезла из поля зрения.

В соответствии с эротическим советом Роксаны мы вышли на верхней станции метро и сразу попали на вершину 130-метрового холма самого высокого и колоритного района Парижа. Тут же перед нашим взором предстало необыкновенной красоты, примерно стометровой высоты, белокаменное, отливающее розовым цветом, сооружение, называемое базиликой Сакре-Кер. Полюбовавшись чудесным интерьером храма, мы вышли на компактную, но многолюдную площадь Тетр, которая по совместительству являлась центром бурной богемной жизни района. Именно здесь мы пили кофе в старейшем бистро La Mere Catherine, именно здесь около двухсот лет назад русские офицеры кричали «быстро», наделив тем самым экспрессный парижский общепит этим благозвучным названием.

Вряд ли найдётся в мире турист, который будучи на Монмартре не заглянул в музей Сальваторе Дали. Не миновала эта почётная участь и нас. Только здесь я впервые увидел картины гения сюрреализма, нарисованные рогом носорога и ползающими по холсту улитками, намоченными в красках.

Спустившись с холма на фуникулёре, мы приблизились к знаменитому кабаре Мулен Руж, которое названо в честь огромной деревянной мельницы, построенной над входом. Местные жители говорили, что исключительно благодаря ему, Париж обрёл славу европейской столицы любви и дух тусовочного и сладострастного города. Кабаре восхищает своим эротическим канканом и фееричным шоу с богатством декораций и роскошью костюмов, созерцаемыми из-за столиков с бокалом шампанского. Нам к сожалению, не удалось попасть туда, и не только потому, что стоимость входного билета составляла примерно столько же, сколько стоимость ланча в «туалетном» ресторане, а и ещё из-за того, что его надо было заказывать за несколько дней. Вместе с тем, напрасно путеводитель твердил, что не побывать в Мулен Руж означает не прочувствовать дух Парижа. Прошло почти четверть века, как побывал там, но до сих пор ощущаю соблазнительное дыхание города на Сене.

День третий мы провели на левом берегу Сены. Этот день выдался самым тяжёлым в моей парижской жизни. Его приличествовало охарактеризовать как музейно-экспозиционный. Начался же он в Музее д’Орсэ, который по мнению знатоков представлял собой настоящую сокровищницу художественного и прикладного искусства, продолжился в музее Родена, который размещался в том же доме, где проживал раннее великий скульптор и в музее Пикассо, где мы лицезрели творчество художника от периода кубизма до реализма и от барокко до современного «ню».

Во второй половине дня мы устроили себе отдых от духовных ценностей, посетив Латинский квартал, начав его осмотр с живописного фонтана Сен-Мишель, любимого места парижан для встреч и свиданий. Это один из самых старых районов Парижа. Он получил своё название благодаря, находившемуся здесь, знаменитому университету Сорбонне, преподавание в котором велось именно на латинском языке. Конечно же, мы зашли в главный корпус одного из древнейших университетов мира. Мила даже предложила зайти мне в отдел кадров и осведомиться не нужны ли им профессора для преподавания геодезии. На корню отвергнув её фантастическую идею и сославшись на полное незнание латыни, я предложил просто прогуляться по студенческому, в хорошем смысле, гетто. Квартал, действительно, представлялся молодёжным: однако трудно было определить, кого тут больше, студентов или туристов. В любом случае мы с большим желанием присоединились к пёстрой и, по своему, демократической, толпе праздношатающегося народа. Узкие улочки квартала, на которых расположились, как дорогие, так и доступные по цене кафе и рестораны, напоминали времена трёх мушкетёров. А наш незаменимый путеводитель навязчиво напоминал, что именно в Латинском квартале одинаково уютно чувствуют себя как богатая респектабельная публика, так и молодёжь с ограниченным бюджетом. Причисляя себя к последней, мы выбрали для ужина не самый фешенебельный, но, в тоже время, и не совсем убогий ресторан под названием «Le Chalet St Michel». К тому же и повод был достаточно привлекательный: в этот день Славе исполнилось тридцать семь лет. Ресторан оказался не только бюджетным, а ещё и вкусным. Нам попался очень симпатичный, где-то разбитной, очень весёлый официант, который первым делом поставил на стол красивые фужеры и бутылку бургундского красного вина. Когда я, всеми доступными мне языковыми и жестикуляционными средствами, объяснил ему, что мы хотим поужинать по-французски, он, доброжелательно улыбнувшись, кивнул головой, показывая поднятым вверх большим пальцем, что понял меня. И что вы думаете, действительно, воплотил в жизнь не только то, что я подумал, а дальше больше. Всё это выразилось в том, что он грациозно разместил на столе. Началось всё с обязательной закуски с романтическим названием «фуа-гра», на поверку оказавшееся специальным образом приготовленной печенью гуся. Это блюдо дополнилось «рататуем», нечто деликатесное, напоминающее лечо из баклажанов, перца и кабачков. Затем был фирменный луковый суп, который был вкуснейшей смесью овощного бульона, лука и гренок. И, наконец, гвоздь стола, то, что называется непонятным словосочетанием «Конфи де Канар», традиционное французское блюдо – утка, которая готовилась в консервированном маринаде из чеснока и тимьяна. Что сказать, это вам не духовная пища Лувра или музея Д’орсэ, а настоящая французская гастрономия. Это фразеологически, а, если одним русским словом, то просто «Обожрались!». С большой долей вероятности полагаю, что в череде своих будничных дней ангелов, этот день рождения Слава запомнит надолго.

День четвёртый мы посвятили поездке в Версаль. Всего полчаса езды на электричке окунули нас в, один из самых посещаемых памятников Парижа, дворец, который знаменит своей архитектурой, необычной историей и удивительными садами. С одной, стороны, налицо некая схожесть с Петергофом в Ленинграде и с Воронцовским дворцом в Алупке, а с другой – совершенно уникальное, ни с чем не сравнимое, зодчество. Мы несколько часов гуляли по роскошным залам дворца, открывая для себя особенности интерьеров королевских апартаментов.

Вернувшись из Версаля, мы поехали в центр Жоржа Помпиду, который резко контрастировал с, уже привычной нам, средневековой готикой. Перед нашими глазами предстало колоритное сооружение. Его особенность состояла в том, что, не внутри стен здания, а прямо на фасаде были проложены синие вентиляционные и зелёные водопроводные трубы с жёлтыми сплетениями электрических проводов и красными эскалаторами с лифтами. На пяти этажах этого футуристического здания разместились выставочные залы с творениями современной живописи, дизайна, скульптуры, инсталляций и перфоманса. Вспоминая вчерашний музейный день, мы ограничились смотровой площадкой этого необычного сооружения, откуда открывался вид от Монмартра до Собора Парижской Богоматери.

Продолжая осматривать современный Париж, мы добрались на метро до района Ла-Дефанс, который называли не иначе, как французским Манхэттеном, полностью и целиком состоящим из офисных и торговых зданий. Сегодня он считался самым большим деловым центром во всей Европе. Надо же тому случиться, что именно здесь снова приключилась история, связанная с туалетами. Если она, вся история, развивается по спирали, то наш инцидент складывался из её виточков. Короче говоря, в какое-то, не самое удобное для неё мгновение, Слава повторила тираду своей сестры:

– Сеня, ты, случайно, не знаешь, где здесь туалет?

Надо сказать, что Сеня и на этот раз не располагал информацией о размещении «уголков задумчивости» в стольном граде под названием Париж. Как назло, ни кафе, ни рестораны в радиусе полкилометра невооружённым взглядом не просматривались. Зато опытным геодезическим глазом наблюдателя измерительных объектов я вдруг заметил прямо на тротуаре невзрачную, малоприметную для гуляющих туристов, серую будку, на которой маленькими, почти незаметными, буквами было написано «toilletes». Это было спасение не только для моей свояченицы, как остронуждающейся в этом «приюте», но и для моего авторитета руководителя и идеолога нашего путешествия. Не долго думая, я схватил Славу под руку и подвёл к заветному сооружению. Там висела маленькая табличка, на которой были пронумерованы пять предложений: очевидно, эта была инструкция для пользователя, разумеется, на французском языке. Единственное, что было доступно моему пониманию: это какого достоинства французскую «денежку» надо было вставить в монетоприёмник. Счастье, что нужная монетка нашлась у меня в кошельке. Когда я ввёл её прорезь, дверь минитуалета тут же приоткрылась, и я широким жестом хозяина заведения пригласил Славу пройти в вожделенное место. Сам же, счастливый, с осознанием завершённого дела, примостился на скамеечке, напротив туалета. Но оказалось, что до финала туалетного церемониала было ещё далеко. Не успел я и выкурить желанную сигарету, как вдруг дверь туалета раскрылась, и я увидел свою родственницу, мягко говоря, в неглиже, которая окончательно не закончила то, что надлежало сделать. Остроту в происшествие добавило и то, что, не совсем одетую, Славу видел не только я, а и достопочтенные парижане, которые в этот момент проходили мимо раритета туалетного зодчества. Когда она, кое-как приведя себя в порядок, вылетела из туалета и без сил опустилась на скамейку рядом со мной, первое, что она произнесла:

– Куда ты меня завёл? Просто ужас какой-то. Это ты во всём виноват. Что это за дурацкая французская автоматика, которая отпирает двери, когда я ещё не закончила свою процедуру.

Когда я напоил успокоившуюся Славу кофе с жёлтым вкуснейшим парижским эклером, она пришла в себя, и мне удалось провести следственное дознание. Ещё до этого, с известной долей вероятности, я предполагал, что свояченица совершила нечто такое, что категорически запрещалось совершать и что точно было написано на маленькой табличке у входа на непонятном нам языке. Когда же Слава сказала, что она нажала кнопку смыва воды в унитазе перед тем, как одеться, я скорее догадался, чем понял, что при этом сработал какой-нибудь фотоэлемент или другое автоматическое устройство открытия дверей. Просто авторы этого электронного механизма, наверное, не без основания, полагали, что пользователь туалета сначала приводит себя в порядок и только потом устраняет следы своего деяния. В нашем случае имел место парадоксальный случай, когда клиент вёл себя деконструктивно. Теперь, в этой ситуации, мне было трудно предположить, что сестра моей жены запомнит больше: ресторанный день рождения в Латинском квартале или туалет в парижском квартале Ла-Дефанс.

День пятый. Утром обнаружилось, что после вечернего ужина, который мы соорудили на основе продуктов, купленных в супермаркете, у нас остался набор французских сыров, разные копчёности и даже непочатая бутылка вина. Поскольку завтрак входил в гостиничный сервис, у меня созрело, ранее незапланированное, решение – посетить знаменитый Булонский лес и устроить там небольшой пикник с оставшимися гастрономическими яствами. Если быть до конца откровенным, то тоже самое рекомендовал нам наш незабвенный путеводитель, в котором открытым текстом подчёркивалось, что Булонский лес – это западное «лёгкое» Парижа, которое упоминалось на многих страницах романа Ги де Мопассана «Милый друг». Я вдруг вспомнил, что ещё будучи пионером, втайне от родителей, перечитывал, кажущиеся тогда более, чем эротическими, эпизоды романа. Вспомнил, что классик женской прозы писал, что Булонский лес был, с одной стороны, знаменитым местом прогулок богатых людей, а с другой, имел репутацию укрытия, которым часто пользовались для тайных любовных встреч. Именно тогда в народе говорили, что в Булонском лесу брачные союзы заключались без присутствия священника. А сегодня, по заверению всё того же путеводителя, ночами район Булонского леса наводняют, самые красивые в мире, парижские девушки лёгкого поведения, ищущие знакомств с мужчинами, которые передвигаются уже не в каретах, а в дорогих автомобилях. Что можно здесь сказать, если даже русский поэт Евгений Евтушенко в одном из своих стихотворений писал:

«Какие девочки в Париже, чёрт возьми!

И чёрт – он с удовольствием их взял бы!

Они так ослепительны, как залпы

Средь фейерверка уличной войны.

Война за то, чтоб царственно курсируя,

Всем телом ощущать, как ты царишь,

Война за то, чтоб самой быть красивою,

За то, чтоб стать мадмуазель Париж!»

Ожидая с Сашей на улице наших жён, под впечатлением евтушенковской поэзии, я стал меланхолически вглядываться в проходящих молодых парижанок и пересчитывать их. Поскольку улица, где мы стояли, была достаточно оживлённой, а Мила и Слава собирались довольно долго, то среди полутысячи прошедших мимо меня мадмуазелей я признал, действительно, «красотками», в лучшем случае, три десятка из них. Отмеченное, возможно, говорило о неполном моём понимании французской гламурности или о том, что современные критерии оценки женских прелестей претерпели существенные изменения со времён Мопассана, Золя и Стендаля.

Я утвердился в этом своём, возможно некомпетентном, мнении, когда мы, гуляя аллеями Булонского, уже не леса, а парка, не встретили ни одной красивой женщины, напоминающей, хотя бы отдалённо, Мадлен и Сюзанну, героинь мопассановского романа «Милый друг». В чаще леса, открыв на берегу озера бутылку вина, мы с аппетитом закусывали знаменитыми французскими сырами: Camembert, Roquefort и Brique. Саша, словно читая мои мысли, сказал:

– Ну вот тебе и Булонский лес, сколько ни гуляем, даже одного презерватива не нашли. Наверное, его вторая жизнь начинается с наступлением темноты, когда аллеи, где сейчас играют дети, превращаются в огромный бордель под открытым небом.

– Ладно, Саша, – перебил я своего свояка, – в конечном итоге дело не столько в притонах и разврате, сколько в том, что сегодня мы покидаем замечательную европейскую столицу под названием Париж. Давайте же здесь, в именитом Булонском лесу, выпьем остатки нашего вина за этот прекрасный город, который подарил нам немало прекрасных мгновений ощущения полноты жизни.

После обеда мы должны были попрощаться с Парижем, но, никоим образом, не с самой Францией. Проектом, который я составил ещё в Израиле, было предусмотрено восемнадцать дней путешествия, последняя треть которого приходилась на автомобильно-экскурсионный пробег по замкам, расположенным по реке Луара. В тель-авивском турагентстве мне попалась симпатичная девушка, у которой я попросил найти мне прокатный автомобиль по наиболее бюджетной цене. Им оказалось малогабаритное итальянское авто Fiat Punto, малопригодное для длительного путешествия в составе четырёх персон, с их немалым багажом впридачу. Прочитав на моём лице некое неприятие предложенному, обаятельная менеджер по имени Хана стала что-то выуживать из своих туристических кондуитов. Вдруг её лицо пронзила блистательная улыбка и она, обращаясь ко мне, ликующе воскликнула:

– Нашла для вас, небесного цвета, Мерседес, как раз подойдёт к вашим голубым джинсам.

Я хотел было сказать, что цена таких дорогих автомобилей у меня не ассоциируется с колером брюк, но Хана опередила меня, довольным голосом пропев:

– Вы только посмотрите, всего на десять шекелей в день дороже, чем Fiat, который я только что предлагала. Получается, что вы за шесть дней потрясающей езды переплатите всего около двадцать долларов. Это просто прокатное агентства «Budget» объявило скидку на несколько дней. Берите, даже не думайте. Будете ездить по Франции, как король Людовик, вспоминая при этом меня.

Хана была права, я вспоминал её не только, сидя за рулём пятиметрового с хромированными бамперами, с именитой звездой на капоте «Mercedes-Benz 300», с объёмом двигателя 3500 куб. см, а и в момент, когда уже в Израиле, пересаживался в свою первую миниатюрную машинку (1000 куб. см) «Subaru Justy».

Как это объявляют на цирковой арене, следующим номером нашей программы было заполучить шикарный автомобиль в агентстве и доставить его в отель, где собирали свои вещи к грядущему путешествию Мила, Слава и Саша. Программа, действительно, имела, в некотором роде, цирковой оттенок. Первая её часть, которая казалась самой страшной, заключалась в оформлении необходимых формальностей для получения машины. Просто, когда в предыдущих поездках мы оформляли прокатные автомобили в Мюнхене, я, худо бедно, говорил по-немецки, в Мадриде – мои дочери могли, близко к тексту, выстроить английские предложения. Здесь же, в Париже, я не говорил ни по-английски, ни, тем более, на языке Ги де Мопассана. Если бы кто-то спросил, как я справился с поставленной задачей, вряд ли внятно ответил бы этому человеку. Возможно, если бы какой-нибудь режиссёр театра пантомимы наблюдал за нашим диалогом с менеджером «Budget», то непременно, без всякого кастинга, зачислил бы меня в театральную труппу. Как бы там ни было, но уже через четверть часа после нашего фантомного общения со служащим агентства, подписав, неизвестно о чём гласящие, бумаги, я сидел на кожаном сидении роскошного «Mercedes-Benz», изучая приборную панель и средства управления немецким чудом автопрома.

Вторая часть программы заключалась в доставке этого чуда к отелю, и представлялась мне более простой. Несмотря на это, я подошёл к ней ответственно, не ограничиваясь просмотром маршрута по карте, а пройдя его пешком, изучая по пути, важные для водителя, географию движения, детали поворотов и дорожных пересечений. В принципе, всё было не так уж и сложно, расстояние от агентства, которое размещалось на Елисейских полях, до нашего отеля не превышало пяти километров. Буквально через несколько минут пробега от паркинга предстояло выехать к Триумфальной арке, а затем, повернув направо, практически по прямой линии двигаться к улице Rue Лаfayette, где размещался наш отель.

Однако именно с Триумфальной арки, которая, по большому счёту, была построена для военных триумфов после блистательных побед Наполеона, и начались все неурядицы. По крайней мере, в отличие от Бонапарта, никакого торжества и ликования у меня не получилось. Просто возле знаменитой арки, которая возвышалась на площади Шарля де Голля посредине улицы Елисейские поля, асфальтовыми лучами разбегались в разные стороны, всего-навсего, двенадцать оживлённых парижских магистралей. Поэтому, автомобильное движение там носило сверхинтенсивный характер. Когда, уже мой, «Mercedes» выехал на этот «триумфальный» круг, он оказался в третьем, от края, дорожной окружности, ряду, с которого совершить поворот направо не было ни малейшей возможности. С невероятным усилием мне всё-таки удалось перестроиться в первый ряд. Этот, непредусмотренный домашним проектом, манёвр лишил меня точки индикации, от которой надо было отсчитать седьмой поворот направо. Теперь трудно было угадать, который, из двенадцати реально существующих, мне нужен. Счастье, что мой напряжённый мозг вспомнил название, нужной мне, поворотной улицы «Rue Friedland». Теперь оставалось только в бурном потоке французских «Renault», «Peugeot» и «Citroen» разобраться, где находится надобная мне «Rue» (улица). Совершив несколько полных оборотов вокруг всё той же Триумфальной арки и, вглядываясь в таблички с названиями, радиально расходящихся от неё, улиц, мне всё-таки удалось найти искомую «авеню» и совершить правый поворот в её сторону. Облегчённо вздохнув, преисполненный победоносным чувством решения трудной задачи, я поехал по оживлённой улице, по которой передвигались потомки древних галлов. Однако оказалось, что радоваться было преждевременно. Совершенно неожиданно прямо перед лобовым стеклом моего немецкого транспортного средства «нарисовалась» фигура французского, уж не знаю, как точно назвать, то ли жандарма, то ли ажана. Светодиодный полосатый жезл служителя дорожной полиции однозначно предписывал, что мне, вместо продолжения прямолинейного движения, следует немедленно повернуть направо. На этот раз моя усердная жестикуляция, показывающая, что мне жизненно необходимо ехать именно прямо, не оказала на стража дорожного порядка никакого влияния. Только потом я узнал, что именно на этой улице происходила забастовка государственных служащих. Пришлось повернуть в направлении, указанным французским ажаном. Усилием воли пришлось снова включить свой мозговой центр. Я, сообщив самому себе:

– Ну и где наша не пропадала, – подумал, – нет ничего проще: после своего правого поворота, я вырулю налево, потом ещё раз налево, и, таким образом, снова попаду на улицу, по которой ехал ранее.

Но так уже устроена наша жизнь, что реалии, почти всегда, вносят свои коррективы в планируемое. Так произошло и на сей раз. Я попал в такую невообразимую паутину парижских улочек и переулков, что выбраться из неё представлялось достаточно сложной задачей. К тому же и карта Парижа осталась в рюкзачке, который остался в гостинице. Единственно положительным в этой непростой ситуации оставалось то, что я помнил название улицы Lаfayette, на которой помещался наш отель. На своём хорошем французском прононсе, методом многочисленных расспросов у прохожих, мне всё-таки удалось на своём быстроходном «Mercedes», вместо запланированных четверти часа, через полтора часа добраться до нашего парижского пристанища, где меня ожидали, уже встревоженные, родственники.

Стоянка автотранспорта у нашей, далеко не пятизвёздочной, гостиницы была запрещена. Несмотря на это, всё равно около всех бордюров теснились частные машины, и мне пришлось своим огромным «Мерсом» нахально, чуть ли не по диагонали, приткнуться между парижскими авто. Саша быстро загрузил чемоданы в багажник, и, «прощай, Париж», я плавно надавил на педаль акселератора, в последний раз выезжая на улицу Lafayette.

Наверное, даже в Африке жёны, когда их мужья задерживаются на охоте, спрашивают традиционное:

– Где ты пропадал?

Вот и сейчас, вместо того, чтобы сосредоточиться на своих штурманских обязанностях и внимательно вглядываться в карту, Мила поинтересовалась, где я задержался. Как-то не очень хотелось во время напряжённого вождения по узким улицам центральной части Парижа вводить свою жену в курс моих приключений на пятикилометровом прогоне «Budget – Rue Lafayette», поэтому я отшутился, ничего не значащей, фразой:

– Да понимаешь, так получилось, что на подъезде к Триумфальной арке меня остановила, кто бы ты думала, сама Марина Влади, и попросила подвезти её на парижскую киностудию «Pathe Freres».

Когда-то я рассказывал своей жене, что, пребывая в Приэльбрусье в альпинистском лагере, мне удалось познакомиться с этой знаменитой русской француженкой и даже пройти вместе с ней около двухсот метров, чтобы показать дорогу на скалы, которые она хотела увидеть. Помня об этом, Мила спросила:

– И что Марина узнала знаменитого альпиниста и пригласила его на чашечку кофе?

В этот момент мы выехали на перекрёсток, где были выезды не несколько магистралей. Пока я ожидал зелёного света светофора, Саша, понимая, что надо вывести меня на нужное шоссе, выхватил у Милы карту и, мгновенно сориентировавшись, где мы находимся, скомандовал:

– Сеня, сворачивай налево на шоссе А10, – и тут же, повернувшись к моей жене, мрачно проговорил:

– Неужели ты не понимаешь, Милочка, что твой муж шутит, – сделав многозначительную паузу, он, уже игриво добавил:

– Хотя в каждой шутке есть только доля шутки.

Всю эту бессмысленную словесную перепалку прервала Слава и, обращаясь к моей жене, сказала:

– Послушай, сестричка, брось ты свои инсинуации и дай Сене спокойно управлять машиной, и пусть он расскажет, куда мы едем.

Когда мы уже выехали на автостраду и заехали на заправку, где подкрепились кофе с знаменитыми французскими круассанами, посадив Сашу за руль, который он жаждал заполучить, я неторопливо объявлял, так сказать, весь список. Начал с того, что быть в Париже и не посмотреть старинные замки на живописной реке Луаре – это всё равно, что совершая экскурсию по Иерусалиму, иудею не посетить Стену Плача, а христианину – Храм гроба Господня. Однако в долине Луары больше трёхсот замков разной степени сохранности, всевозможных размеров и красоты. Нигде в Европе нет такой концентрации великолепных дворцов. Наш путеводитель настаивал, что обязательно следует посетить двадцать один замок, снискавшие этой речной долине всемирную известность. Если всмотреться в карту, то можно заметить, что все они расположены на извилистой линии, параллельной руслу реки Луары. Длина её составляет около четырёх сотен километров. В нашем распоряжении имелись, не считая сегодняшнего, пять полных дней. Всем понятно, что смотреть по четыре замка в день практически невозможно, поэтому я выбрал только десять, самых лучших из них. Лучших не на мой, не очень-то и просвещённый взгляд, а по мнению талантливой американской журналистки, которая и составила прекрасный путеводитель, который я держал в руках.

Часы уже показывали четыре часа пополудни, смотреть какой-либо замок было уже поздновато, и я попросил Сашу быть готовым через полчаса не пропустить указатель поворота в город Орлеан. Когда мы въехали в город, памятуя первейшую заповедь бывалого командировочного – первым делом определиться с жильём, нам удалось прямо при въезде в центр найти недорогой уютный отель. Перекусив в каком-то укромном, похожем на бистро, заведении, мы, как солдаты на передовой, уже были готовы к бою, который, в нашем понимании, означал беглый, но в тоже время достаточно основательный, осмотр старинного городка с узкими улочками, просторными площадями и богатой историей. В считанных метрах от гостиницы находилась, подсвечиваемая романтическим желтоватым светом старинных фонарей, главная площадь города под названием Мартруа. В её центре, стояла статуя, сидящей на коне, Жанны д’Арк. С этого момента начался отсчёт изваяний «орлеанской девы» на улицах этого средневекового городка. Конечно же, именно она и являлась символом Орлеана, девизом которого являлось – «между небом и Луарой». Именно это и отражал герб этого города, на котором просвечивались две изогнутые голубые вилки (небесный свод и гладь реки), обнимающие силуэт исторических зданий, находящихся в его чреве. Наверное, совсем не так плохо, что мы, совсем незапланированно, попали в городок, с которого удобно начать путешествие по реке Луара, чтобы встретить на своём пути десятки королевских дворцов, рыцарских замков и аристократических поместий.

Первым из них следующим утром оказался Замок Блуа, расположенный в часе езды от Орлеана. Это самый крупный из дворцов по реке Луара, бывший в своё время резиденцией французских королей Людовика XII и Франциска I.

После двухчасовой экскурсии по этому элитному сооружению, всего через двадцать минут езды на нашем «Mercedes», мы оказались в Шамбор, самом большом и величественным замке долины. Роскошный комплекс, расположенный на территории огромного лесного парка и частично спроектированный по чертежам Леонардо да Винчи, по величию форм и оригинальности архитектурных элементов чем-то напоминал нам, совсем недавно увиденный, Версаль.

Очередной замок под названием Шенонсо располагался всего в шестидесяти километрах от Шамбора. Похоже, что это был самый романтический дворец по реке Луара. Этот замок называли «дамским», поскольку его многочисленными хозяйками всегда были красивые женщины. Замок стоял на воде и имел неповторимый оригинальный дизайн. Все эти особенности сделали его жемчужиной реки Луары и создали атмосферу необыкновенного постижения прекрасного и величественного. Когда мы шли к порталу замка по живописной аллее Платанов, моя жена мечтательно вздохнула и тихим голосом проговорила:

– Вы просто не представляете, как мне захотелось стать королевой или хотя бы жить во времена её правления.

Ей вторила её сестра Слава:

– Мы бы жили в этом знатном дворце, гуляли в этом красивом саду Дианы де Путье и любовались речными перекатами Луары.

Не знаю сколько всего ещё бы нафантазировали сёстры, если бы Саша, расставив широко свои руки для объятий, торжественным голосом не объявил:

– А теперь, дорогие мои королевы, приглашаю вас в ресторанчик на берегу французской речки.

Стоит, наверное, признаться, что пить кофе с десертами, наслаждаясь при этом видом замка и пением птиц в лесу, было совсем не хуже, чем усталой рысцой ходить по роскошным залам дворца Шенонсо.

Наша дворцовая эпопея продолжилась и на следующий день. Сделав утром глубокий вдох свежего воздуха, поступающего с реки Луары, мы набрались наглости до вечера осмотреть четыре замка. Начали с того, который находился всего в шестидесяти километрах от Шенонсо и назывался Вилландри. Мы снова попали в волшебную атмосферу, которой пропитался почти каждый сантиметр этого французского замка. Трудно было не восхищаться его роскошным внутренним убранством и зачаровывающим внешним обликом.

Следующие три замка располагались совсем близко, на радиальных десятикилометровых лучах, отходящих от дворца Вилландри. Первый из них, под названием Азе-ле-Ридо, кто-то очень метко сравнил с алмазом, вставленным в оправу волшебной реки. Романтичный замок Юссе был построен в конце готической эпохи. Считалось, что именно он стал прообразом сказочного дворца Спящей красавицы Шарля Перро. И, наконец, замок Ланже, который, трудно даже поверить, был заложен ещё в 992 году и являлся, пожалуй, единственным, в котором сохранилась обстановка с 11 века. Именно здесь мы смогли посидеть на старинных скамьях, подняться по древней винтовой лестнице, насладиться видом с архаичной башни и пройти по настоящему подземному мосту.

Уже в десять утра следующего дня, отдалившись от Ланже на сто километров, мы парковались возле очередного старинного замка в городе Анже. Он стал известен всему миру благодаря своей уникальной коллекции гобеленов под общим названием «Апокалипсис». Да и сам замок поразил нас своими масштабами и неповторимой архитектурой.

Осмотр дворца занял меньше времени, чем рассчитывали, и уже к обеду, проехав ещё девяносто километров «мерседесного» пути мы оказались в устье реки Луара в городе Нант. Всего полсотни километров отделяло нас от Атлантического океана. Мы въехали в чистый, нарядный, с красивыми вымощенными улицами, с множеством изящных зданий, средневековый город. В его центре не представило труда отыскать Замок герцогов Бретонских, который, собственно, и являлся целью нашего приезда. Прямо скажем, он не так уж и поразил меня по сравнению с очарованием предыдущих замков. Тем не менее, это величественное сооружение из гранита и белого песчаника отличалось монументальностью стен и создавало впечатление неприступной громадины.

После осмотра замка мы ещё несколько часов гуляли по старому городу, пока не набрели на симпатичный ресторанчик на берегу Луары. Он оказался не только привлекательным, а и недорогим, с хорошей кухней. На каждую пару нам преподнесли большую тарелку с устрицами, лангустинами, креветками и ракушками четырёх видов, добавив при этом непревзойдённого вкуса хлеб со сливочным маслом. Не обошлось и без бутылки белого вина из виноградника долины Луары под названием Pouilly-Fume. Когда винные пары несколько расслабили изобилие впечатлений от живописных замков, я вдруг отчётливо осознал, что их количество не то, что приблизилось, а даже, в некоторой степени, перемахнула точку насыщения. Рюмка коньячного «Наполеона», которую я заказал, подсознательно понимая, что его нельзя смешивать с марочным вином, помогла мне прийти к, единственно правильному, решению. Неожиданное изменения маршрута заключалось в резком развороте нашего «Mercedes Benz» на север вместо того, чтобы мчаться по той же дороге назад в Париж и бродить по десяткам недосмотренных замков по славной реке Луаре.

Главной целью этого незапланированного виража являлось «восьмое» чудо света – остров, и гора на этом острове, и замок на этой горе, в конце концов, и аббатство в этом замке, которых объединяло общее название – Мон-Сен-Мишель. В ряду мировых достопримечательностей этот небольшой скалистый остров занимал особое место. Да и, в самом деле, например, у Лувра есть множество достойных конкурентов в разных странах мира, можно найти и что-то похожее на кварталы Монмартра или даже на Эйфелеву башню. Но отыскать аналог Мон-Сен-Мишелю невозможно. Этот природный феномен абсолютно уникален. Да и, по большому счёту, вряд ли существует в мире, неожиданно вздыбившаяся на ровном месте, гора, которая приютила на своей вершине монастырь, а на почти неприступных склонах – целый средневековый городок с миниатюрными улочками и крошечными домиками. Самое интересное и диковинное, что дважды в сутки самые высокие в Европе приливы превращают Мон-Сен-Мишель в неприступное место, до которого совсем непросто добраться.

Уже наступившим утром мы приступили к реализации моего винно-коньячного проекта. Наш «Mercedes» лихо мчал по живописной местности, которую наш путеводитель обозвал словом Бретань. За окном всё время мелькала двухцветная идеалистическая картина: белоснежные коровы, пасущиеся на яркой зелёной траве на фоне холмов, заросшими лесами из бука и вяза. Проехав примерно сто километров, мы увидели дорожный знак с названием незнакомого города Ренн, который являлся официальной столицей герцогства Бретань. Несмотря на мои призывы не заезжать в него, Саша всё-таки повернул и притормозил машину у исторической площади Place des Lices, окружённой эффектными старинными зданиями, в которых теснились магазины, небольшие ресторанчики и кафе. В одном из них мы подкрепились кофе с, уже ставшими привычными круассанами, и я, отобрав у Саши руль, направил машину в герцогство Нормандия к цели нашей поездки – Мон-Сен-Мишель. До него было всего семьдесят километров, и я надеялся, что уже через час мы будем любоваться этим уникальным островом.

Мой прогноз был более, чем оптимистическим. Несмотря на то, что мы добрались до него всего за сорок пять минут, ещё столько же времени ушло, чтобы найти место на парковке и на перегруженном шаттле по мосту-дамбе добраться до острова.

Может кто-то будет смеяться и не поверит, но с первых же минут меня окутала такая мощная энергетика этого «обалденного» места, что слегка кружилась голова, в которой почему-то проносились слова из забавной песенки, которую пел Андрей Миронов в фильме «Бриллиантовая рука»: «Весь покрытый зеленью, абсолютно весь, остров невезения в океане есть. Там живут несчастные люди-дикари, на лицо ужасные, добрые внутри». Этот смешной текст, конечно же, не соответствовал тому, что мы увидели. Во-первых, зелёным остров был только своей малой частью, поскольку он представлял собой скалу, на которой тайга не могла быть даже изначально. Во-вторых, путеводитель повествовал, что тем, кто доберётся до вершины острова, до самого монастыря, будет сопутствовать удача. И, наконец, в-третьих, никаких ужасных и, тем более, несчастных людей мы здесь не видели. Наоборот, тут присутствовали лица, наверное, не одной тысячи паломников, которые светились радостью и добротой.

Вполне очевидно, что нет ни малейшего смысла рассказывать многовековую историю острова: желающие без труда найдут её описание в паутине Интернета. Уместно только упомянуть, что саму церковь аббатства, которая находилась на высоте 80 метров над уровнем моря, начали строить ещё в 9-ом веке.

И вот, миновав королевские ворота, мы начали подниматься по крепостным валам, продвигаясь по нескольким сотням ступеней мимо, величественных, древних арок, лестниц и анфилад, пока не достигли монастырских стен. Когда же, наконец, поднялись на вершину скалистого острова, перед нами открылось изумительное зрелище. Оказалось, что в то время, когда мы бродили по старинному городку и поднимались по, кажущимися непреодолимыми и бессчётными, ступеням вперёд и вверх, море убежало от острова. Просто начался отлив, который, словно каким-то фантастическим насосом откачал воду и вскрыл перед нашим взором огромную долину, с неподдающимися описанию, странными следами и очертаниями на илистом дне. Буквально через несколько часов волны Атлантики снова набегут на фантастический остров Мон-Сен-Мишель, но мы уже не увидим этого очередного чуда, спускаясь вниз к паркингу, где оставили машину.

Перехватив умоляющий взгляд Саши, я понял, что он призывает меня немедленно уступить ему роль водителя нашего элитного авто. Что, впрочем, я немедленно и сделал, поскольку надо было определиться, куда ехать дальше и что в этом «куда» делать и смотреть. Расстелив перед собой карту, я сказал Саше выехать на дорогу А 84, ведущую в Париж. К моему великому сожалению, у меня не было никаких путеводительных материалов, указывающих, что нам делать в этой живописной Нормандии. В конце концов, когда мы уже почти два часа находились в пути, до меня дошло, что надо действовать наобум, не то, чтобы ехать, куда глаза глядят, а просто сама дорога заведёт нас в красивое место. Ведь мы ехали не по пустыне Сахара и не по каким-нибудь Кара-Кумам, а из окна машины перед нами пробегало великолепие и очарование Нормандии, что указывало на то, что там, где мы остановимся, там и будет хорошо. Дальнейшие события подтвердили правильность моей бесхитростной стратегии. В какой-то момент я попросил Сашу съехать с 84-ой дороги и свернуть на шоссе А 13. В ответ на моё указание, он послушно повернул в, заданном мною, направлении, не забыв при этом спросить:

– Почему из всех существующих номеров дорог ты выбрал «чёртову дюжину».

– Потому, что, – ответила за меня Слава, – для евреев число тринадцать является счастливым числом.

Я не стал выяснять у свояченицы в какой части «Пятикнижия Моисеева» она это вычитала. Просто в это время я увидел указатель, что следующий поворот приведёт дорогу в город Довиль. Почему Довиль, а никакой другой? Трудно сказать, возможно он рифмовался с фамилией де Тревиль (капитана мушкетёров) или ассоциировался со словом кадриль (бальный танец французско-русского происхождения). Что бы там ни было, судьба привела нас в неизвестный город Довиль.

Маленькая стрелка городских часов остановилась на цифре «4». Времени было вполне достаточно, чтобы понять, где мы находимся. Через короткое время до нас дошло, что оказались в курортном городе на берегу Ла-Манша. Чуть позже мы узнали, что именно здесь, а не в Париже, открыла свой первый бутик Коко Шанель, именно здесь, а не в Париже, была снята легендарная мелодрама «Мужчина и женщина», получившая около сорока престижных наград.

Довиль предстал перед нами аккуратным зелёным городком, представившим богатым людям прекрасную возможность расстаться со своими деньгами. По всему было видно, что жизнь здесь течёт неспешно и размеренно. Повсюду красовались вывески звёздных отелей, пылала яркой зеленью трава полей для гольфа, сквозь вычурные ограды голубилась вода закрытых бассейнов и призывала к себе неоновая подсветка казино. Когда мы остановились возле одного из них и увидели, входящих в резные двери этого игорного заведения мужчин в элегантных чёрных фраках и женщин в роскошных длинных платьях, то я, в своих дешёвых джинсах и выцветшей футболке, почувствовал себя изгоем на этом гламурном и чужом празднике богатой жизни.

В скромной кофейне маленькая чашечка эспрессо стоила столько же, сколько и ужин в Нанте. Когда же я зашёл в одну, не из самых шикарных на первый взгляд, гостиниц и поинтересовался стоимостью номера, приветливый портье назвал мне цену, от которой у меня просто закружилась голова. Он критически осмотрел меня с головы до ног и, тут же сообразив с кем имеет дело, написал на листке бумаги «Trouville-sur-Mer», знаками показывая, что нам надо ехать именно туда. Из всего этого, получалось, что в Довиле можно жить, если у тебя имеется масса лишних денег, и ты хочешь почувствовать себя кинозвездой. Мы вовсе не принадлежали к разряду людей, которым загорелось вдруг зайти в казино, выпить непомерно дорогое шампанское и до утра танцевать в ночном клубе. Вместо этого мы просто гуляли по курорту, осматривая роскошные виллы, изысканные отели и дорогие марки машин, как бы подглядывая в пласт чужой, абсолютно незнакомой нам, жизни.

Когда я, наконец, удосужился посмотреть, что написал мне услужливый менеджер отеля и догадался найти написанное им на карте, то оказалось, что нам надо было проехать всего девять километров, чтобы попасть в соседний, менее аристократичный, чем Довиль, нормандский городок Трувиль-Сюр-Мер. Он тоже являл собой небольшое уютное местечко на берегу синего моря. Из достопримечательностей нам приглянулась только ратуша и своеобразный парад очень ухоженных, в совершенно разных стилях, вытянувшихся вдоль набережной, красивых домиков. По сравнению с Довилем всё здесь выглядело гораздо проще, а главное дешевле. Без особых проблем мы сняли номер в гостинице эконом класса и поужинали в недорогом ресторанчике при ней.

Прямо из широкого окна отельного буфета, где мы привычно заправлялись нашим утренним кофе, открывался великолепный вид на пролив Ла-Манш. Мы долго всматривались в его лазурную гладь, не спеша взирая на песчаные пляжи Нормандии с одной стороны водного рукава и очертания туманного Альбиона – с другой. На душе было радостно и немного тревожно. Мажорно от того, что в данный момент мы видели две самые знаменательные европейские страны: Францию и Англию. В тоже время мы не очень понимали, где сейчас находимся, в акватории Атлантического или Северного Ледовитого океана, которые соединял живописный пролив с французским названием. Минор охватывал по безотрадной причине, что сегодняшний день ставил, может быть и не жирную, но всё-таки чувствительную, точку нашего пребывания в Европе. Это был наш последний день во Франции. Около полуночи самолёт авиакомпании «Эль Аль» должен был вылететь из парижского аэропорта Орли.

Расстояние до воздушных ворот Парижа составляло чуть больше двухсот километров. Чтобы не любоваться в течение трёх часов скучной лентой автострады, с которой вряд ли можно рассмотреть что-либо захватывающее дух, я решил заехать на двухчасовую передышку в, находившемся ровно на половине нашего пути, город Руан. Именно там была сожжена знаменитая Орлеанская дева, Жанна д’Арк. Чуть позже мы увидим высоченный крест, стоящий на месте её гибели.

Итак, текущий полдень ознаменовался нашим приездом в, расположенную на берегу Сены, историческую столицу Нормандии. Стоял конец сентября, неяркое осеннее солнце всё-таки сумело раскрасить серый камень, из которого были сложены большинство зданий старого города, в желтоватый колер. Всё складывалось удачно: даже машину удалось бесплатно припарковать в центре города. Как только вышли из нашего авто, нас тут же заключила в свои объятия готика средневекового города. Он производил неизгладимое впечатление своей неординарной архитектурой. Просто здорово было тут, ни о чём не думая, совершать лёгкий, ничем не озабоченный, променад. На узких улицах грудилось много старинных, прекрасно украшенных, зданий. Можно было часами рассматривать их резные двери, причудливые окна с цветами на подоконниках и всякие затейливые узоры на стенах. На всём этом ретроспективном фоне широченным веером располагался необозримый океан магазинчиков с, притягивающими к себе, изощрёнными витринами, из которых обязательно хотелось, что- нибудь извлечь и положить к себе в сумку. Тем не менее отпуск подходил к концу, и в виду подлинного, как говорят в банках, дефицита платёжного баланса ограничились покупкой мелких сувениров. Зато избавить себя от французского перекуса мы не удержались. После посещения церкви «Жанны д’Арк», прямо напротив неё, проявился недорогой ресторанчик. Из рекламы, возле входа в него, можно было понять, что, если вы приехали в Нормандию, чтобы попробовать местные сыры, то вы оказались в нужном месте. Что сказать, мы действительно, насытилось там грудкой индейки в камамбере и блинами с сыром из козьего молока. По нашим расчётам, этого должно было хватить до ужина, который в аэропорту особыми изысками не отличался.

Однако здесь мы глубоко ошибались. Когда мы без проблем, но с чувством непритворного сожаления, сдали наш «Mercedes» в прокатное агентство «Budget» и прошли в здание аэропорта Орли, оказалось, что наш рейс задерживался на несколько часов. Примерно через полтора часа по радио объявили, что пассажиры, улетающие в Тель-Авив, должны подойти к информационной стойке. Там нам выдали непонятные талоны, на которых из десятка французских слов я понял только два: Merci и Pardon. Подавляющее большинство пассажиров, улетающих в Израиль, говорили на иврите, поэтому один из них объяснил, что за задержку рейса нам полагался бесплатный ужин и, возможно, гостиница за счёт авиакомпании.

Я вдруг, чисто по ассоциации, вспомнил, что когда мы всей семьёй, с ещё маленькими детьми, отдыхали в Ялте, мы тоже приехали, чтобы улететь домой, правда не в парижский аэропорт Орли, а в украинский (в то время советский) Симферополь. Я совсем не зря подчёркиваю географию воздушных ворот двух стран, именно в этом вся разница. В Симферополе нам сразу сообщили, что рейс (не только наш, а и все остальные) задерживается не на несколько часов, а всего на два дня. Вряд ли французские мадам и месье могли хотя бы приблизительно представить, что творилось в здании аэровокзала и прилегающей к нему местности. Вероятно на баррикадах Парижа во время революции было больше порядка, чем в крымском аэропорту. Предприимчивые жители окрестных сёл тут же, совсем не бесплатно, сдавали уголки своих жалких лачуг взволнованным пассажирам. Не без оснований тогда полагая, что через два часа полёта я буду уже дома во Львове, я оставил в своём кошельке всего двенадцать рублей, десять из которых пришлось заплатить за ночёвку на чердачном сеновале ветхой избушки. На оставшиеся два рубля я купил какое-то самое дешёвое печенье, которое и скармливал своим девочкам. Вот такой незабываемый финал нашего семейного отдыха в Крыму.

Эндшпиль англо-французского путешествия был, мягко говоря, более успешным. Когда я увидел на своём талоне число, обозначающее сумму, которую я могу потратить на свой аэропортовский ужин, я пришёл в, не такой уж и лёгкий, ступор. Простой расчёт показывал, что на эти деньги я мог бы накормить печеньем не только всех задержавшихся пассажиров аэропорта славного Симферополя, а и всех его работников, включая лётный состав и симпатичных украинских стюардесс. Чтобы не особо растекаться взбудораженной мыслью по древу, скажу только, что конкретно мой ужин состоял из лукового супа, антрекота с салатом, кофе с заварным пирожным и бокалом сухого красного вина. Правда неплохо, совсем не хотелось улетать не только в Крым, а даже в уже, ставший родным, Израиль.

Тем не менее, уже через час после ужина, мы оказались в салоне «Боинга». Самолёт только начал набирать высоту, а моя жена после деликатесного ужина уже мирно подрёмывала в своём кресле. Я тоже пытался прикрыть глаза и прикорнуть во время четырёхчасового перелёта. Но мне почему-то не спалось. В иллюминаторе мигали огни ночного Парижа. В голове проносились строчки из малоизвестной песни Владимира Высоцкого «В душе моей – все цели без дороги, Поройтесь в ней – и вы найдёте лишь Две полуфразы, полудиалоги, А остальное – Франция, Париж…». Истинный смысл слов гениального барда, я вспомнил только через несколько лет, когда побывал практически во всех столицах Европы. Воскресил их в памяти потому, что осознал, нет для меня на этой земле лучшего города, чем Париж. Оказалось, что Высоцкий только вторил Хемингуэю, который, ещё до него, писал «если тебе повезло и ты в молодости жил в Париже, то, где бы ты ни был потом, он до конца дней твоих останется с тобой, потому что Париж – это праздник, который всегда с тобой». Я не жил с юных лет в французской столице. Но, по правде говоря, такого праздника души я не чувствовал в холодном и чопорном Лондоне, не испытывал в гламурной Швейцарии и не ощущал даже в беззастенчивой Барселоне и в молодцеватом бесцеремонном Мадриде. Просто французскую столицу обволакивала не только какая-то особая атмосфера безудержного веселья, пышной нарядности и напускной беззаботности, а накрывал фееричный цунами неприкаянной романтики и сказочного волшебства.

Конечно, часть туристов, посетивших французскую столицу, могут сказать, что местами в ней грязно и замусорено. Это – правда, и в этом мы убедились воочию, проживая в слякотном еврейском квартале. Но ведь Париж, это не маленький городок, а громадный мегаполис, в любом из них можно увидеть подобное, но не окунуться в такой душевный восторг и трепет, который вряд ли произойдёт в другом месте.

Для многих туристов Париж – это, прежде всего, город роскоши и моды, запах, исходящий из филигранных флаконов с духами Chanel и дизайн Пьера Кардена. Им нравится не только рассматривать витрины дорогих магазинов, а и получать истинное наслаждение от шопинга в роскошных бутиках. Кто ж виноват, что далеко не все понимают, что истинной жемчужиной Парижа являются не столько даже Елисейские поля с Триумфальной аркой, сколько богемный Монмартр, не столько знаменитая Эйфелева башня, сколько задумчивая Сена и не столько Собор Парижской Богоматери, сколько неспешные прогулки по улочкам и мостовым романтического города. Это может быть даже столик в уютном бистро, где можно не просто выпить чашку кофе, а увидеть, как студенты готовятся к экзаменам, как кто-то ищет уединения или, наоборот, назначает встречу, неважно, дружескую или деловую, или просто сидит с газетой или книгой в руках, или, не мудрствуя лукаво, наблюдать за суетливыми и одновременно ленивыми всплесками парижской жизни.

Вероятно, при желании всё это можно отыскать и в других европейских городах. Но абсолютно точно не обнаружишь там такого благоухания импрессионизма, как в Париже. Я вовсе не имею ввиду роскошные музеи Мармотан, Оранжери и Орсэ или полотна знаменитых художников Клода Моне или Камиля Писсаро. Просто импрессионизм, как близкое мне по духу направление в искусстве, всегда стремился к воспроизведению переживаний, впечатлений и настроений в отрыве от действительности. Именно такая чувственная реанимация возникает на парижских улочках, когда привычные и ординарные реалии отодвигались на задворки твоего восприятия, а на абстрактных, но в тоже время осязаемых, авансценах мысленного созерцания появлялись романтика, непревзойдённость и фантасмагоричность. Если перевести это на язык поэзии, то кто-то по этому поводу написал: «Как же прекрасна осень в Париже, Жёлтые листья, солнце чуть ниже, Милых уютных кафе вереница… Той красотой невозможно напиться».

Мне так и не пришлось заснуть этой перелётной ночью. Разве могут слипаться глаза, когда тебя накрыла всепоглощающая любовь к городу, куда не просто хочется вернуться, а может даже некоторое время пожить там. Не возникает же любовь на пустом месте, она просто случается и случайно нагрянула, оставив в душе колорит волшебного города, звуки французского аккордеона и запах терпкого вина.

Глава 4.

От Мюнхена до Амстердама

(Германия, Швейцария, Франция, Люксембург, Бельгия, Голландия)

(1999 год)

Снова осень, снова, искрящийся багрянцем и позолотой, европейский сентябрь, снова город Мюнхен, который англоязычные туристы называют не иначе, как «Toytown» (игрушечный город). Да, мы с Милой уже во второй раз прилетели в баварскую столицу, на это раз только вдвоём. Опять прокатное агентство «Avis», опять, уже ставшая привычной, заморочка с получением автомобиля. На этот раз нас ожидал сверкающий, объёмом 2000 «кубиков», «Volkswagen Passat». Ещё в Израиле мы решили, что не ограничим прилёт в Мюнхен только осмотром его аэропорта, носящего имя бывшего премьер-министра Баварии Франца Йозефа Штрауса. Расстояние от него до железнодорожного вокзала, где находилась гостиница, которую мы сняли на две ночи, составляло сорок километров. Часы показывали уже семь вечера, поэтому мы без промедления покинули паркинг аэровокзала. Уже через час, без особых приключений, мы искали место стоянки нашего «мустанга» в районе отеля. И, о удача, нам просто сказочно повезло, буквально в трёхстах метрах от вокзала обнаружился свободный просвет между двумя, стоящими у тротуара, автомобилями, в который, хоть и с трудом, но протиснулся наш немаленький «Passat». Причём, никаких знаков, запрещающих эту парковку, мы не нашли. Конечно же, припарковать бесплатно авто, почти в центре полуторамиллионного города, можно было считать не иначе, как улыбкой Фортуны. На что моя жена, то ли мечтательно, но больше, наверное, философски, улыбаясь, заметила: