Читать книгу Монгольские мифы - - Страница 3

Сознание древнего человека характеризовалось образным мышлением, которое отличалось от представлений современных людей тем, что предмет или явление, их образ, действие и, наконец, мысль об этом предмете или явлении по отдельности друг от друга абстрактно не осознавались.

Некоторые интересные факты, позволяющие установить начало генезиса монгольской мифологии в далекой древности, поначалу передавались изустно, а затем были зафиксированы в дошаманских памятниках. Так, в одном из них говорится:

При вдумчивом рассмотрении этого фрагмента можно обнаружить своеобразный комплекс: образ – действие – объект (явление) – мысль. Здесь объекты и явления природы (гора, трава, деревья, вода, ветер), их образ (протянувшийся вдаль; стремительно текущий; возвышающийся вершинами; с раскидистыми ветвями, пышно растущий и т. д.) и их действия (ощетинившийся; текущий; растущий; пугающий; дующий; лежащий) вместе с их одухотворением (хозяева) представляют собой некое диффузное явление, иначе говоря, их совокупность.

Именно такой этап развития человеческого сознания весьма характерен для возникновения художественного образа и искусства. По данным археологической науки, со времени ашельского периода, т. е. 250 000–300 000 лет[11] тому назад, на монгольской земле донеандертальский человек в течение среднего и верхнего палеолита создавал свою самобытную культуру[12]. Открытия, сделанные в уникальной пещере Хойд Цэнхэр в Кобдоском аймаке, подтверждают наличие палеолитического искусства у предков монголов. Изумительные по реалистическому исполнению рисунки, сделанные охрой, отличаются от других памятников азиатского региона той же эпохи специфическим мастерством. В них нет изображения человека, что доказывает принадлежность рисунков периоду палеолита. И еще в рисунках пещеры Хойд Цэнхэр, кроме ныне обитающих, изображались животные, которые жили и были уничтожены в начале четвертичного периода.

Изображения животных и птиц (горных баранов, козлов, лошадей, страусов, слонов (или мамонтов)) в пещере Хойд-Цэнхэрийн-агуй

Впервые человек начал отделяться от природы на этапе собирательско-охотничьего образа жизни. В это время люди почти ничего не производили для себя, а лишь пользовались готовыми продуктами природы. Их орудиями труда были простые камни. Постепенно животный инстинкт предков приобрел признаки человеческого сознания. Первоначально это было непосредственное чувственное восприятие, «простая фиксация единичных предметов физического сознания»[13].

Вышеупомянутый фрагмент древнего памятника как раз и свидетельствует о выделении человеком этой горы, этой травы, этого дерева, этой реки, этого ветра, этого камня и т. д. Но вещи предстают не сами по себе, а как силы, как скрытые возможности воздействия на человека[14] и на другие предметы внешнего мира.

Поверье монголов о «задын чулуу» (бурят. «задай шулуун»), дословно – о «разбивающем камне», сохраняет отголоски именно таких представлений. Вероятно, в первоначальном восприятии задын чулуу должен был мыслиться как камень, с помощью которого человек сможет разбивать любую твердость и уничтожить любое чудовище. Именно в этом его таинственная сила. Первобытный человек выделяет из объективных качеств предмета то, что имеет непосредственное отношение к его практическому использованию[15]. Он превращает вещи в фетиш[16]. Именно с этого момента начинается становление образа-фетиша, древнейшего образа монгольской мифологии. Понятие о задын чулуу у монголов не что иное, как образ-фетиш. Твердость камня (как одно из качеств) первобытные люди воспринимали не по объективному качеству, а видели в ней особую сверхсилу.

Задын чулуу – «Разбивающий камень»

Разбивающий камень – задын чулуу – у древних монголов отождествляется и с молнией, и с грозой. Во всей Монголии распространено поверье о камне, который имеет способность низвергать дождь с неба. Дербеты называют его дзада, урянхайцы и алтайцы – джада. Некоторые говорят, что его находят на горах, другие – в голове змеи, в головах зверей, например изюбря, или птиц – утки и пр. Находят камни дзада и в животе быка. Цветом они бывают черные и полосатые, а величиной иногда с кулак[17].

Таким образом, у разбивающего камня (задын чулуу) первоначально олицетворялось его объективное качество – твердость, которая позволяла убивать животных и обрабатывать предметы. Впоследствии ему уже приписывалась способность оказывать влияние на любые явления неба и земли. К примеру, автор «Сокровенного сказания монголов» (1240 г.) повествует о попытке вражеского шамана погубить войско Чингисхана, обрушив на него с помощью задын чулуу (разбивающего камня) хляби небесные:

«А назавтра сошлись две рати в сражении в урочище Хойтэн. И бились они, попеременно тесня друг друга; Буйруг-хан и Хутуга владели волшебством разбивающего камня обрушивать ненастье на ворогов своих. И принялись они шаманить, вызывая ливень или ураган на головы ратников Чингисхана. Но разверзлись хляби небесные над ними самими. И скользили их ноги и вязли в непролазной грязи. “То гнев небесный пал на нас!” – возопили они, и разбежалось воинство Жамухи в разные стороны»[18].

Древние монголы превратили в образ-фетиш не только разбивающий камень, но и ветви деревьев и ивовые прутья-бургас, также обладавшие, по их разумению, тайной внутренней силой. Из них древние кочевники начали изготовлять пруты для взбивания шерсти, заградительные преграды-рогатки, стрелы, копья и прочие орудия и домашние принадлежности, крайне необходимые им в повседневной жизни.

Христианский миссионер Плано Карпини, побывавший в Монгольской империи в середине XIII века и засвидетельствовавший традицию, освещавшую фетишизированные кусты, деревья, их ветви, писал: «Мы видели также, что Угэдэй-хан, отец нынешнего императора, посадил куст за упокой своей души[19], вследствие этого он предписал, чтобы никто там ничего не срезал, если же кто срезал какой-нибудь прут, то, как мы сами видели, подвергался бичеванию, снятию одежды и злым побоям. И, хотя мы сильно нуждались подогнать коня[20], мы не смели срезать ни одного прута»[21].

Камлание монгольского шамана

В древнемонгольских преданиях, посвященных поклонению огню, кусты, деревья, их ветви упоминаются с большим почтением:

Впоследствии использование ветвей деревьев и ивовых прутьев древнемонгольскими мастерами для изготовления стрел и копий послужило поводом для появления многочисленных мифов о «быстрокрылых белых стрелах» и их хозяевах – метких стрелках.

Неслучайно и то, что главными героями монгольских мифов о звездах и планетах являются те же меткие лучники. А сами стрелы в монгольских мифах и легендах прославлялись как самое дорогое и священное оружие воинов-монголов, которого враги пытались лишить их в первую очередь.

Свое почтенное отношение к стрелам засвидетельствовал и неизвестный автор историко-литературного памятника XIII века «Сокровенное сказание монголов». В рассказанной им легенде об Алан гоо прородительница «золотого рода» Чингисхана, давая наставление своим сыновьям крепить дружество, использует как раз стрелы:

Луки и стрелы на оленных камнях (1–23) и петроглифах (24–35, 37) Монголии

Мать Чингисхана Огэлун пересказывает своим сыновьям легенду об Алан гоо. Панорама. Музей города Хух-хот (КНР)

«Алан гоо однажды по весне сварила вяленое мясо, накормила им сыновей своих – Бэлгунудэя, Бугунудэя, Бугу хатаги, Бугуту салжи и Бодончар мунхага, посадила их в ряд пред собой и, дав каждому из них по стреле, сказала: “Преломите!” Что те легко и сделали. Когда же Алан гоо, связав пять стрел вместе, дала каждому из них со словами: “Преломи!” – никто из них не смог сломать связку…

И заповедала им мать Алан гоо: “Из чрева родились не одного ли вы, пятеро сынов моих?! И коли разлучитесь вы друг с другом, любой из вас легко врагом повержен будет; точь-в-точь как та стрела, которую вы с легкостью такою преломили. Но коль родство и дружество меж вами укрепятся, вы уподобитесь той связке стрел, которые не так уже легко сломать; и вас, сыны мои, не просто будет одолеть злым силам”»[23].

На этих примерах мы наглядно видим, как из восходящих к образу-фетишу обыкновенных ветвей деревьев и ивовых прутьев, которые были орудиями труда древних монголов, их художественное мышление создало многогранные образы стрел.

В свою очередь, отметим, что истоки мифологии первобытного общества восходят именно к этому фетишистскому олицетворению, т. е. к образу-фетишу. Из фетишизации различных объектов и явлений природы постепенно выделились и архаические мифы, в том числе хтоническне мифы, поскольку они всегда связаны с явлениями надземными, а также с подземными. В этот период возникли не только образ-фетиш разбивающего камня и образ-фетиш ветвей деревьев и ивовых прутьев, но и образы-фетиши травы, цветов, воды, ветра. К сожалению, до наших дней дошла слишком малая часть из них, которая передавалась из века в век, вбирая в себя довольно большое количество напластований.

Из этого можно сделать вывод о том, что в результате выделения из вышеназванной совокупности «образ – действие – объект (явление) – мысль» двух ее элементов – образа и действия – и их осмысления начали образовываться первые и древнейшие формы образов – образы-фетиши.

Упомянутые выше мифы о «разбивающем камне», «волшебных ветвях деревьев» и «быстрокрылых белых стрелах» свидетельствуют о том, что эти древнейшие формы восходят к эпохе нижнего палеолита. И если с теоретической точки зрения считается, что зарождение мифологии начинается с фетишизма[24], то и зарождение монгольской мифологии должно быть связано с указанными выше ее первыми образами – образами-фетишами.

* * *

Не только предметы неодушевленной природы, но и представители живой природы воспринимались древними людьми как таинственные обладатели сверхъестественных сил. Отсюда и возникают культы зверей. Именно о них и рассказывает палеолитическое искусство: наскальные изображения зверей и птиц – петроглифы Монголии.

Ученые считают, что таким образом «древние художники пещер, находящихся на территории современной Монголии, оставили свои закодированные символы мифа… Но для того, чтобы появились символические образы, необходимо было существование мифа – определенных представлений об окружающем мире, о Вселенной. Формирование мифа, как идеологии родового общества, относится к эпохе палеолита»[25].

Рисунки барана и антилопы (пещера Хойд-Цэнхэрийн-агуй)

В те далекие времена люди еще не отделяли себя от природы и поэтому либо считали себя ее частью, либо, как отдельные роды или племена, верили в то, что имеют общее происхождение с конкретными видами растений или животных, а иногда и с неодушевленными предметами. Между тем группы людей или же члены одного рода имели невидимую таинственную связь с каким-либо животным и поэтому запрещали его убивать, есть мясо, использовать шкуру этого животного. Это явление было порождением родо-племенного строя и явилось этапом генезиса древних верований и мифологических образов. Наглядным свидетельством тому являются творения «звериного стиля», сохранившиеся на территории Монголии, которую ученые по праву называют «подлинной и неистощимой сокровищницей наскального искусства»[26].

Так называемый звериный стиль с его изумительными рисунками разных животных, в том числе фантастических зооморфных изображений горных козлов, аргалов (горные бараны), различных хищников, чаще всего кошачьих (барс, рысь), редчайших в мире антилоп-сайги, кабарги, а также косуль, дзеренов, благородных оленей, изюбра, лосей, в большом количестве – быстроногих лошадей тахи (лошадь Пржевальского), кулана (дикий осел), верблюдов, собак, представителей пернатых[27], свидетельствует о господствующем положении культа зверей в древнем искусстве.

К интересным образцам творений «звериного стиля» можно отнести оленные камни, распространенные в Монголии, Забайкалье, Туве и на Алтае. Если считать, что искусство «звериного стиля» ведет свое происхождение от тотемных животных, которые почитались соответствующим родом, то резонно утверждать, что эти памятники – оленные камни – являются тотемом их создателей или, иначе говоря, эти люди считали, что в стародавние времена произошли от оленей.

Изображения на оленных камнях (Монголия)

Развернутая композиция с рельефным изображением человека на оленных камнях. Вблизи города Мурэна Хубсугульского аймака (Монголия)

О том, что именно олень (лань, маралиха), изображенный на каменных изваяниях, является тотемом древнемонгольских родов и племен, свидетельствуют многочисленные монгольские и иностранные историко-литературные памятники. Правду сказать, автор «Сокровенного сказания монголов» в части, посвященной происхождению монголов – «Легенде о Бортэ чоно», – называет имена двух легендарных прародителей Чингисхана, а значит, и всех монголов: Бортэ чоно и его жену Хоо марал[28].

Имена этих мифологических прародителей Чингисхана, в переводе с монгольского означающие Серый Волк[29] и Каурая Лань, свидетельствуют о тотемизме древних монголов. Эти священные животные были объектами религиозного почитания (тотемом) древних монголов, считались их покровителями. Причем первым тотемом и прародительницей древних монголов считается Хоо марал (Каурая Лань), подтверждением чему являются упомянутые выше произведения «звериного стиля» в искусстве древних монголов – оленные камни.

Существует замечательное наскальное изображение Хоо марал, связанное с ритуалом почитания древнего тотема монголов. Антропоморфное изображение праматери монголов Хоо марал осталось в наскальном рисунке в пади Их Тэнгэрийи Ам. Среди изумительных реалистических рисунков животных и людей центральное место принадлежит фигуре женщины, и при этом, бесспорно, монголке по национальности, одетой в типично монгольский костюм[30]. Очевидно, что именно она и есть прародительница монголов Каурая Лань. На это указывает соседний рисунок явно культового характера, связанный с первобытными верованиями степных племен[31]. Рядом с фигурой женщины изображена Каурая Лань с повернутой назад головой, подогнутыми к животу ногами и с длинными миндалевидными ушами.

Очевидно, это соседство было характерно для всей монгольской пещерной мифологии той эпохи; как правило, «хозяин жизни – копытное животное – показан часто в соединении с источником жизни – женщиной. В сознании палеолитического человека эти образы неделимы. Итак, в центре пещерной мифологии был образ первопредка – копытного животного. Второй по значимости персонаж палеолитической эпохи – образ женщины-матери, прародительницы, охранительницы огня, главы материнского рода. Но в пещерном искусстве-мистерии женщина выступает не только как прародительница, но и как олицетворение многообразных связей рода с животным-предком, животным – источником существования. Отсюда вытекает воплощение культа плодородия в образе двух сторон одного явления: женщины и зверя»[32]. Именно таким образом происходило «сложение древнего мифа, зашифрованного в изображениях диких зверей – копытных и женщин – прародительниц рода»[33].

Еще одним тотемом – прародителем древних монголов был упомянутый выше Бортэ чоно (Серый Волк). Его последующее главенствующее положение среди тотемов – прародителей древних монголов является подтверждением вывода Л. Л. Викторовой об эволюции «рода и общины у монголов, которые становятся постепенно патрилинейными, а на смену тотемическому материнскому роду приходит генеалогический отцовский род»[34].

А помимо «Легенды о Бортэ чоно» важным подтверждением существования образа-тотема Бортэ чоно является «Легенда об Алан гоо», которая, будучи использована автором «Сокровенного сказания монголов», логически продолжала «Легенду о Бортэ чоно».

В этой легенде Алан гоо попыталась развеять сомнения ее старших сыновей по поводу рождения ее троих последних детей рассказом об их небесном происхождении: «Бэлгунудэй, Бугунудэй, сыны мои! У вас явились подозренья, как это ваша мать троих вам братьев народила и чьими будут эти сыновья. В своих сомнениях сыновьих вы правы. Но вам неведомо одно лишь только. И истинно вам это говорю: к нам в юрту каждой ночью чрез верхнее орхо Всевышний Тэнгри нисходил, вокруг сиянье исторгая. Он гладил чрево грешное мое, сияние его в меня входило. Когда ж Луна должна сойтись и разминуться с Солнцем, он, словно желтый пес, виляющий хвостом, поспешно уходил; и яркий свет за ним струился. Ужели нужно что-то молвить боле. Ведь ваши братья – Небесного Владыки сыновья»[35].

Алан гоо и мифологический образ-тотем прародителя монголов Бортэ чоно (Серого волка). Иллюстрация из книги-свитка «Subj I Panjane» (середина XV века), хранящейся во Дворце-музее Топкапы (Стамбул, Турция)

Обращает на себя внимание следующая фраза Алан гоо: «Когда ж Луна должна сойтись и разминуться с Солнцем, он, словно желтый пес, виляющий хвостом, поспешно уходил…» Поскольку у монголов табуировано слово «волк» и последний зовется «хангайской собакой», «степной собакой», а в некоторых местах «желтой собакой», можно предположить, что «желтый пес» в устах Алан гоо – это уважительное именование прародителя монголов – Бортэ чоно, рожденного по благоволению Всевышнего Тэнгри. А это, естественно, дало основание Алан гоо говорить, что родившиеся уже после смерти мужа три сына – «Небесного Владыки сыновья».

Глубокие мифологические корни этой легенды были понятны древним монголам, сородичам Алан гоо. Ведь древние монголы (хунну, сяньби, жужан, кидане) и тюрки считали Серого Волка своим тотемом, а впоследствии почитали Вечное Синее Небо как верховное божество – Всевышнего Тэнгри или Небесного Владыку, который дарует жизнь, одушевляет все живое, обычно вместе с Матерью-Землею управляет миром и руководит делами человека[36], иногда посылает на землю своего избранника, которому суждено быть вершителем великих дел; такой посланец входит в бытие сверхъестественным образом, примером чему и является предание о рождении троих сыновей Алан гоо.

Упоминание мифологического образа-тотема Бортэ чоно помогло Алан гоо убедить старших сыновей и сородичей в своей непорочности, а также подтвердить право своих младших сыновей, а значит, и их потомков на главенствующее положение среди коренных монгольских родов и племен[37].

Таким образом, древние художники пещер и неизвестный автор средневековой монгольской хроники, сохранив следы почитания древних тотемов монголов-кочевников, помогли нам рассказать о таком важном аспекте развития монгольской мифологии, каким являются образы-тотемы[38].

* * *

Первые этапы генезиса мифологии монгольских народов характеризуются единством предметов и представлений о них. На следующем этапе в упомянутой нами выше совокупности образ – действие – объект (явление) – мысль две ее составляющие, объект (явление) и мысль, стали постепенно отделяться друг от друга, что в то время явилось прогрессом в развитии человеческого сознания. В результате в монгольской мифологии пришел конец такому положению, когда у каждого явления или объекта (предмета) природы был свой собственный «хозяин». Вместо этого у реальных однородных явлений или вещей появился единый «хозяин» – дух-покровитель, в единстве с которым они стали изображаться и почитаться. Эти духи – покровители предметов и явлений природы – предстали образами-духами в монгольской мифологии. Вначале они представлялись аморфными, бесформенными, не имеющими внешнего облика существами, вызывающими страх, чудовищными и демоническими силами, но впоследствии приобретали внешний облик, становясь зооморфными или антропоморфными существами (как правило, в женской ипостаси).

Именно таким образом в древние времена у монголов появился обряд почитания огня и жертвоприношения духу – покровителю огня – Отхан Галайхан эхэ, ставшему прообразом образа – духа Матушки Галайхан монгольской мифологии.

Этимология названия духа огня указывает на первоначальное происхождение культа огня у тюрко-монголоязычных племен, где слово «Отхан» (божество огня) является древнетюркским, а слово «Галайхан» (тоже божество огня) – древнемонгольским. Установлено, что «различной трактовке происхождения огня соответствуют и различные представления о внешнем облике божества огня. В наиболее ранних описаниях “между божеством огня и самим огнем нет различия”». Божество огня обладает всеми свойствами материального огня: блеском, жаром, дымом, оно красного цвета, многоязыкое (языки пламени)[39].

Очевидно, что культ духа – покровителя огня – матушки Отхан Галайхан эхэ – возник одновременно с началом использования огня монгольскими племенами. Культ духа огня является отражением того периода в жизни древнего рода, когда женщина в обществе занимала главенствующее положение и была хранительницей очага и огня в целом, а мужчины занимались только охотой. Именно поэтому дух – покровитель огня и приобрел облик «эхэ», «матушки», т. е. женское начало.