Читать книгу Мой дорогой друг - Сеня Саентак - Страница 4

Проснулся я от сильного чувства голода. В желудке печально завывали киты, все кишки будто склеились и прилипли к позвоночнику.

Представьте, что Вы – в меру упитанный человек с более или менее устойчивым режимом питания. Представьте, что Вы не ели со вчерашнего обеда.

Похоже, уснул я в полу-сидячем положении, прижав колени к груди, упираясь щекой и виском в деревянную спинку кровати. Шея и плечо затекли, их страшно ломило. Я понял, что не могу сделать голову прямо, потому что у меня свело мышцы. Из-за того, что я весь пропотел прошлым вечером, и не помылся, тело зудилось и источало явно не свежий аромат альпийских лугов. Я вообще имел привычку принимать душ утром и вечером, а тут такое.

Еще, кажется, я пускал слюни во сне, так что кожу на подбородке сейчас стягивало, а изо рта неприятно пахло, ведь я не почистил зубы. Вы когда-нибудь видели отличника, примерного студента и просто замечательного сына, который не чистил бы зубы? Я – нет.

Так как я до этого столько времени не проводил в ботинках, а, тем более, не спал в них, ноги ныли от усталости. Да, я спал обутый, взобравшись на кровать с ногами. Моя мама была бы в ужасе, если б увидела это. Она вообще была бы в шоке от того, как я выглядел. В общем, чувствовал я себя примерно так же, как выглядел – отвратительно. С опухшим лицом, весь помятый и грязный, я был больше похож на какого-то бомжа, чем на отличника, примерного студента и хорошего сына. Мамины подружки и тетя Валя явно бы больше не стали ей завидовать, если бы увидели меня тогда.

Я спустил ноги с кровати и нащупал на столе свои очки. Дверь в комнату была открыта, в коридоре на табуретке сидел сами понимаете кто всё в той же черной куртке. Только я сел на кровати, он замахнулся и кинул в меня чем-то. Я закрыл голову руками. Свернутое махровое полотенце мягко шлепнуло об меня и плюхнулось на грязный пол.

– Ну ты и криворученька! Оно же чистое, а пол грязный, – с досадой произнес он, – Иди помойся, свинья.

Честно говоря, я был шокирован. Меня никто раньше не называл свиньей, да и вообще поведение у этого человека было очень странным для похитителя, хотя судить было трудно, меня ведь не так уж и часто похищали до этого.

– Я не понимаю, что вы от меня хотите, – промямлил я, поднимая полотенце и отряхивая его от серой пыли и песка. Руки затекли то ли от долгого сна в неудобной позе, то ли от того, что были связаны шнурками, то ли от всего вместе взятого, так что делал я это очень неуклюже.

– Я хочу, – он выдержал паузу, пристально глядя на меня, – …чтобы ты помылся. Ты тупой что-ли?

Я был настолько обескуражен, что так и застыл с открытым ртом и полотенцем в руках. Неприятно засосало под ложечкой.

– Только не надо тут реветь опять. Второй раз я этого не переживу, – раздалось из коридора.

– Я… Я не реву, – отрезал я и смял пальцами полотенце. На какое-то время воцарилось неловкое молчание, хотя, скорее всего только для меня оно было неловким.

– Ну и чего ты сидишь, кого ждешь? – разорвал тишину его голос.

– Как… – я взглянул на свои руки, мнущие полотенце, – Как я пойду мыться со связанными руками… Я ведь не смогу снять с себя свитер.

– Ой! Я дурак, не подумал даже, – как-то повеселев он подорвался со стула и быстро захромал ко мне. Я аж вздрогнул и отклонился назад, когда он схватил меня за руку.

– Туго всё-таки, – бубнил он себе под нос, возясь с узлами, – Сразу надо было говорить, что туго.

Я в это время всё смотрел на его руки. Они у него были очень худыми, узловатыми, костлявыми, в мелких шрамах от порезов. Ногти почернели, некоторые лопнули, кожа вокруг них была обкусана, вся в засохших ранках. Как-то странно выгнутый мизинец на левой руке вообще не двигался и торчал в сторону. Руки, похоже, были обморожены, поэтому кожа была шершавой и грубой, покрасневшей, шелушилась с тыльной стороны, а пальцы подрагивали.

Покончив со шнурками, он сунул мне в руки полотенце и указал на дверь.

– Душ там. Раздевайся и иди, я посторожу твои вещи, – он уселся на кровать и принялся сматывать шнурки, – Только входи аккуратнее, не запнись там.

«Меньше всего на свете я хотел бы, чтоб мои вещи сторожил ты, идиот, – подумал я, поспешно двинувшись к двери, подальше от этого типа, – И что значит, „посторожу твои вещи“? Будто кто-то вообще решит сунуться сюда добровольно».

Я открыл дверь и растерянно остановился. Раньше вход, кажется, был не из этой комнаты. Дверь вообще была врезана намного позже, чем установили всю сантехнику. Получилось так, что из детской приходилось шагать сразу в поддон душевой кабины.

– Свет я тебе уже включил. Ты только разуйся сначала, – раздалось у меня из-за спины. Я поморщился и передернул плечами, но всё же нехотя наклонился развязывать шнурки на ботинках, сунув полотенце подмышку. Дно душевой кабины было всё в желто-коричневых ржавых потеках и на вид казалось не намного чище пола во всем остальном доме. Жуть нагоняло еще и то, что вся остальная ванная комната была отделена от кабины выцветшей шторкой, из-за которой лился тусклый свет висящей под потолком лампочки. Я неуверенно шагнул босыми ногами на холодный пол кабины и обернулся.

– Давай раздевайся и кидай сюда вещи. Там их класть некуда, – с натянутой улыбкой урод призывно помахал рукой. Я скорчил в ответ жалкое подобие улыбки, решив, что лучше я останусь один в этой плохо освещенной ванной комнате, чем проведу с ним еще хоть минуту. Тем более, мне очень не хотелось его злить, поэтому я начал нервно стягивать с себя одежду. Оставив только белье, я скомкал всё остальное в большой ком и кинул ему.

– Мда, бросок у тебя не важный, – протянул он, собирая разлетевшиеся по полу вещи. Он говорил что-то еще, но я уже не слышал, потому что поспешно захлопнул дверь.

В ванной было гораздо темнее, чем в комнате. И холоднее. Или, возможно, мне казалось так из-за того, что я остался в одних трусах. Я сел на корточки и обхватил руками колени. С одной стороны от меня была дверь, за которой слышались шаги и возня, которую в любой момент мог отворить тот маньяк и порезать меня на ремни, с другой стороны – шторка, за которой, как мне казалось, мог прятаться кто-то еще – кто-то пострашнее этого хромоногого. Я сидел и дрожал от холода в ожидании чего-то ужасного, но ничего не происходило. Я всё сидел и сидел, ждал и ждал, сердце долбилось в прижатые к груди коленки, пробивая грудную клетку, но ничего не происходило. С той стороны шторки под потолком в тишине мирно звенела горящая лампочка, на дно кабины капала вода с насадки душа.

Решив, что дальше так сидеть нельзя, иначе замерзну окончательно, я отодвинул краешек шторки и заглянул в ванную комнату. Тусклый свет лампочки озарял всё небольшое помещение. Меня аж перекосило от увиденного. Раковина была разбита, ее кусок стоял здесь же у стенки, все крючки и полки, сорванные со стен, валялись на полу, залитом чем-то зелено-голубым, в некоторых местах по кафелю на стенах паутинкой расползались крупные трещины, будто от ударов чем-то тяжелым, крышка, сорванная с унитаза, стояла рядом с ним, опертая на стену, часть ее крепления осталась приделанной к унитазу. В стене слева, по-видимому, располагался старый дверной проем, заложенный неровной кирпичной кладкой с торчащим из щелей цементным раствором. Но больше всего меня поразило зеркало над раковиной. Оно было разбито, отколотая часть отсутствовала, а остальное было замазано уже засохшей черной краской. Красили, похоже, размашисто, широкой кистью, так что мазки выходили за пределы зеркала на кафельную стену. Ну, я хоть смог облегченно выдохнуть уже оттого, что мои опасения не подтвердились, и я был здесь один. Я задернул шторку, чтобы не видеть всю эту жуть, оставшуюся после какого-то побоища, и открыл наконец воду, повесив портки на дверную ручку.

В глубине ванной внезапно раздался хлопок и чьи-то шаги, из-за чего я чуть ли ни лег на дно душевой кабины. Шаги удалялись, отражаясь от кафеля на стенах и разносясь эхом по комнате. Сердце выбивало из меня остатки спокойствия, перебравшись куда-то в горло. Я с трудом сглотнул, приподнял край шторки и заглянул внутрь комнаты. Всё та же разбитая раковина, тот же залитый пол и больше никого. Прятаться здесь было негде. Шаги почти стихли. До меня дошло, что они доносятся не из ванной, а из-за стены, и я немного успокоился. На всякий случай я припал ухом к двери и вслушался. За дверью было тихо, хромой ушел.

После того, как помылся, я еще долго продолжал сидеть в ванной под струей теплой воды, не желая возвращаться в комнату, но потом теплая вода сменилась на холодную. Выкрутив вентили, я быстро натянул исподнюю на мокрое тело, после чего примотал шланг душа к дверной ручке, забаррикадировав таким образом дверь. Конечно, я не думал, что это спасет меня, но даже мысли о том, что мне придется выйти наружу вгоняло меня в предынфарктное состояние.

– Эй, ты всю горячую воду выплескал, засранец, – постучал он в дверь через какое-то время. Переступив через край поддона, я тихо задернул за собой шторку, перешагивая через куски ломанного пластика и зеленые вязкие лужи, пролез в угол напротив унитаза и присел на пол, беззвучно, насколько это возможно, сдвинув из-под себя сор в сторону.

– Ты там живой? Выходи давай! – снова раздалось из-за двери, – Я слышу, что ты уже закончил! Вода не льется!

Я весь дрожал толи от страха, толи от холода. Ледяной кафель обжигал голую спину, но я продолжал вжиматься в угол. Пугающий тип за дверью выждал паузу, но не получив ничего в ответ, похоже, решил действовать сам, и со словами «я вхожу», потянул на себя дверь. Шланг со скрежетом натянулся и ободрал косяк, позволив приоткрыть лишь небольшую щель.

– Это что за… Да ты больной что-ли?! Душ сломать решил? Он у нас один вообще-то! – его голос звучал четче и громче, эхом разносился по ванной, из-за чего он сам казался гораздо ближе. Меня словно пулеметной очередью прошило, я осознал, что совершил страшную ошибку, которая, возможно, будет стоить мне жизни, и тихо заплакал от безысходности.

– В последний раз говорю! Открывай дверь! – охрипший голос похож был на злобное рычание.

«Если я выйду сам и извинюсь, есть ли вероятность, что он простит меня и оставит в живых? Нет, раньше надо было думать, а теперь он разозлился, – думал я, утирая слезы, – Он убьет меня! За что мне это?! Почему я?»

Я так ничего и не ответил, лишь закрыл лицо руками, по привычке просунув пальцы под очки. Из глаз лились крупные горячие слезы, просачивались между пальцами и скатывались до локтей. Со стороны моих баррикад слышалось мерное поскрипывание.

– Не хочешь по-хорошему, как хочешь! Знаешь, что? Я вот сейчас откручу эту дверную ручку, а потом зайду и отверну твою башку! – словно в подтверждение моим мыслям раздалось из-за шторки. Я громко всхлипнул, тут же зажав рот руками. В зобу дыхание сперло – всхлип гулким печальным стоном разнесся по ванной как по пещере. Скрип на время стих, но потом возобновился. В тишине он больно резал по ушам, заглушая дребезжание лампочки под потолком.

– Ты опять там ревешь? – после долгого молчания заговорил хромой более спокойным голосом, – Ну не плачь. Я погорячился. Я не буду тебя обижать, обещаю.

Внезапно раздался грохот, скрежет металла о дно кабины. От неожиданности меня встряхнуло, очки сползли, я вжался в угол, обхватив себя руками. Дверь распахнулась и на шторку упал прямоугольник света, в центре которого был огромный жуткий черный силуэт. Я с трудом подавил вскрик ужаса, не дав ему вылететь из горла, и уставился на тень. Ее длиннющая рука с паучьими пальцами потянулась к краю шторки. Шторка со свистом сдвинулась влево и тень исчезла в ее складках.

– Вот же запрятался. Будто я тебя не найду, – с улыбкой протянул урод, отчего мое сердце сжалось. Он неспешно зашагал прямиком ко мне, под ногами хрустели осколки пластика и громко чавкали сине-зеленые лужи.

– Идем, – он потянул меня за руку, поднимая с пола. Я неосознанно встал и подался немного вперед. Все мысли разбежались и попрятались по углам, в опустевшей голове гулял ветер.

– Посмотри на себя. Весь уже синюшный как щипаный гусь, – он накинул мне на шею забытое в кабинке махровое полотенце и, обхватив рукой за плечи, потянул к выходу. Мое оцепенение в этот момент вдруг исчезло, я начал вырываться и верещать.

– Угомонись, дикошарый! Я тебе муравей что-ли?! Мы с тобой в разных весовых категориях, – кричал он, волоча меня к выходу в то время, как я брыкался и выдирался из его рук.

– Не убивайте меня! Я не хочу умирать! – орал я в ответ булькающим из-за соплей голосом и упирался руками ему в ключицу.

– Да с чего мне тебя убивать?! – он увернулся от ладошки, нацеленной ему в лицо, и сгреб меня в охапку, прижав руки к телу. Я лягался и извивался в его цепких объятиях, а он уже почти нес меня перед собой, пыхтя и поскальзываясь на вязких лужах.

– Ты же страшный! Ты украл меня! Мама! – заверещал я, что есть мочи, как только он вытолкал меня из ванной. Он разжал руки, и я шлепнулся на пол, потеряв очки. Ноги казались ватными и совсем меня не слушались, так что я ползком забрался под стол и прижал их к себе. Сердце так бешено колотилось в груди, что я даже не сразу заметил замешательство своего «убийцы».

– Страшный… значит, – словно через силу выдавил из себя он, – Ну и сиди тут один!

Он яростно пнул меня в ногу и вылетел из комнаты, от души хлопнув дверью. Я взвыл и опрокинулся на пол. Мне еще не прилетало носком кирзового сапога по голой ноге. Вообще многое из того, что случилось со мной в этом доме было для меня впервые.

Не знаю, сколько времени прошло после его ухода. Я вылез из-под стола только когда боль поутихла, и сквозь нее начало пробиваться тошнотворно-ноющее чувство голода. Я ведь не ел со вчерашнего обеда. В комнате вкусно пахло едой, от этого живот заунывно подвывал и бурлил, но всё же я решил первым делом отыскать очки. Нашлась моя вторая пара глаз довольно быстро и, к моему величайшему сожалению, с треснутым стеклом.

Пожалуй, я впервые смог внимательно осмотреться за время пребывания в этом месте. Пока я был в душе, хромоногий, по-видимому, смел сор на полу в угол комнаты и застелил кровать старым потрепанным пледом, оставив сверху свернутое теплое одеяло. На столе стояла тарелка с гречкой и кружка чая, а возле кровати – мои ботинки. Всё это меня успокоило. Что-то мне подсказывало, что такая забота не свойственна человеку, собирающемуся в скором времени лишить меня жизни.

Свою одежду я так и не нашел, но вместо нее мне оставили на кровати огромную ярко-синюю футболку с мордой тигра и спортивные трико, слишком длинные, совершенно не по росту.

В комнате было тепло, из закрытого полиэтиленовой прозрачной клеенкой и забитого несколькими досками окна лился яркий дневной свет. Я облегченно вздохнул, уселся на кровать и, закутавшись в одеяло, принялся за трапезу. Гречка была с тушенкой, она, как и чай, уже давно остыла. Всё же могу сказать честно, мне до сих пор кажется, что вкуснее я ничего не ел, и плевать, что к нёбу прилипал жир, и что чай был горьким и без сахара. После того, как я всё умял, в коконе из теплого одеяла, в тишине и спокойствии меня разморило и потянуло в сон. Даже и не скажешь, что до всей этой безмятежности была такая жуткая встряска, в следствие которой, казалось, у меня вымерла половина клеток нервной системы. Об этом напоминали только ноющая боль в ноге и здоровенный яркий синяк под коленкой. Хромого не было ни видно, ни слышно, так что я завалился на бок и задремал.

Примерно через пару часов я проснулся оттого, что нос заложило, голова была горячей и тяжелой, и гудела как чугунный котелок. Во рту всё пересохло, горло заходилось болью, когда я сглатывал, а еще меня знобило. Я понял, что всё-таки зря затеял эту игру в Брестскую крепость в ванной, всё равно позиции не удержал. Теперь если не враг меня убьет, то это сделает простуда. Здесь же нет мамы, которая бы занялась моим лечением. Да здесь и возможности самому заняться лечением нет.

Хромоногий не появлялся до самого вечера, пока за окном не стемнело. Если раньше я готов был полуголым сидеть и мерзнуть в кафельной пещере, лишь бы его не видеть, то сейчас мне оставалось только молиться на то, что скоро он всё же придет и хоть как-то мне поможет, вариться в собственном соку от поднявшейся температуры, завернутым как голубец в одеяло, и замерзать изнутри оттого, что меня морозило. Казалось, не только язык, но и всё тело вязало как от неспелой хурмы. Я сам превращался в неспелую хурму. Как же мне было плохо! Я всё ждал и ждал, и с надеждой пялился в полумраке на закрытую дверь, а он всё не шел и не шел. Один раз я даже попытался позвать его, но из горла вырывались только свистящие хрипы. Очень хотелось пить.

«Ну всё, это конец. Я умру здесь и сегодня долгой мучительной смертью. Больше никогда не увижу маму и бабушку. И маминых подруг тоже не увижу. И тетя Валя меня больше никогда не похвалит. И реферат я никогда не сдам. Хотя какой к черту реферат. Ненавижу учебу, век бы глаза мои ее не видели. С детства старался, учился хорошо, только чтобы мама из-за меня больше не плакала. Я вообще что-нибудь делал для себя в этой жизни? Я вообще что-нибудь хотел сделать для себя? Разве что в детстве, пока не пошел в школу».

Я всё лежал и лежал, жалел себя, пока в какой-то момент дверь не распахнулась и мне в глаза не ударил яркий свет вспыхнувшей под потолком люстры.

– Знаешь, я тут думал… Уууу, – вынырнувший из светлого марева хромой склонился надо мной, накрыв тенью. Моего лба коснулась холодная шершавая ладонь, – Окуклился ё-моё. Ну-ка давай, раскукливайся. Не нагревай температуру.

Он потянул на себя одеяло. Я не хотел разворачивать свой кокон, мне и так было холодно, так что вцепившись в одеяло руками я недовольно хрипел и тянул его обратно, но всё же слабость взяла своё и я быстро сдался.

– Это я забираю, – он закинул одеяло на плечо, прихватил со стола грязную посуду и направился к двери, – Сейчас всё будет.

Вернулся он достаточно быстро, в руках была бутылка водки.

– Антисептика подъехала, – он поставил бутылку на стол и поднял меня за плечи, заставляя сесть.

– Нн… Нен… нет… Не пью. Я не пью, – хрипел я, мотая головой.

– Ну-ка быстро глубокий вдох! – грозно скомандовал он, и я рефлекторно вдохнул.

Он подхватил меня за подбородок, надавив пальцами на щеки, разжал челюсть и силком залил полный рот алкоголя.

– Теперь глотай.

Я сидел с раздутыми щеками как хомяк и тряс головой в знак протеста. Во рту всё горело и щипало, в нос вдарил едкий запах.

– Глотай! Глотай говорю! – не унимался он, наклонившись ко мне и глядя глаза в глаза. Бельмо у него было только на одном глазу с той стороны, где было больше всего порезов и от глаза по щеке шел тонкий длинный шрам, который я не замечал раньше, второй глаз был светло-серым. Я еще не встречал людей с серыми глазами, ну или не замечал просто. Я вообще редко смотрю кому-нибудь в глаза.

Через силу я всё же сглотнул, и жгучая жидкость твердым комом двинулась по пищеводу к желудку, а я наконец смог выдохнуть.

– Молодец, – он улыбнулся и легко похлопал меня по щеке, – Теперь руки вытягивай. Растирать буду.

Он линул себе на ладонь из бутылки и быстрыми движениями стал тереть мои руки от пальцев до самых плеч. После этого заставил задрать футболку и так же потер спину и начал было растирать мне живот, но я сказал, что дальше справлюсь сам. Комната наполнилась спиртовым запахом, или может он стоял у меня в носу.

– Дотирайся тогда, а я сейчас что-нибудь поесть соображу. Про ноги не забудь! – бросил он через плечо и скрылся за дверью.

«Да что с тобой не так?» – подумал тогда я, глядя ему вслед. Голова больше не гудела, стала не такой тяжелой, но я, похоже, захмелел, потому мысли путались и разбегались. Комната вокруг меня кружилась как на карусели даже когда я закрывал глаза, но я продолжал втирать в себя спирт, в надежде, что мне полегчает. На этот раз его не было довольно долго, я уже успел загрустить и подумать о том, что меня, больного замерзающего человека, бросили на верную гибель.

– Тушенка закончилась, так что пришлось готовить из того, что было под рукой, – он подал мне тарелку с торчащей из нее алюминиевой ложкой и поставил на стол стакан с чаем, после чего уселся рядом, положив руки на колени.

«Опять гречка, – подумал я, с грустью ковыряя ложкой в каше, – Ну, в ней какое-то мясо есть, так что ладно».

После этого у меня в голове промелькнуло что-то вроде «не слишком ли ты обнаглел и расслабился?», и я всё же принялся за еду. Гречка была жесткой, подсушенной, царапала больное горло, заставляя болезненно морщиться, из-за этого я даже не мог понять, какая она на вкус. Ну, может и не только из-за этого. В носу всё еще стоял горячий запах спирта, а на онемевшем языке чувствовалась горечь.

– Извини, что пнул.

Я повернулся на голос. Жуткий тип сейчас не выглядел таким уж жутким. Казалось, ему трудно было спокойно сидеть на месте. Он все время переставлял ноги, видимо, ища удобное положение, напряженно хмурился и ковырял ногтями заусенцы на пальцах, глядя куда-то в дальний угол комнаты.

– Ну, ты вообще сам виноват, – продолжил он после недолгого молчания.

– Это ты мне? – неуверенно спросил я, проследив за его взглядом. Похоже, это прозвучало действительно глупо, потому что он вдруг вздрогнул и резко повернулся.

– Ты здесь видишь еще кого-то? Ты что, дурак? – на его лице читалось недоумение. Внезапно мне стало как-то стыдно, и я уткнулся в свою недоеденную гречку.

«Да кто тебя, знает?! Может у тебя тут воображаемые друзья какие есть! Маньячина! Притащил меня невесть куда, а теперь еще удивляешься чему-то», – думал я, недовольно набивая рот кашей.

– Ешь нормально. Нельзя так в себя напихивать, – продолжил он, внимательно следя за моим агрессивным поглощением пищи, – Ну я, вообще-то не об этом хотел поговорить… Я хотел сказать, что ты мог бы быть повежливее. Тебя что, не учили в детстве, что неприлично говорить человеку, что он страшный? Тем более, находясь у него в гостях…

– В гостях?! – из-за нахлынувших эмоций гречка попала не в то горло.

– Тебя и не болтать, пока ешь, видно, не учили, – возмутился он, наклонив меня вперед и похлопав по спине, – Заплевал мне весь пол! А я ведь только сегодня подметал. Ты вообще хоть слыхал про какие-то нормы приличия? Совершенно не уважаешь чужой труд.

– Я у тебя… не в гостях, – прохрипел я, когда откашлялся, вытирая слезы и высмаркивая из носа попавшую в него гречку, – Ты меня похитил!

– Ну чего ты опять начинаешь?! Ты что, мешок, который можно взять и унести? Или коза на веревочке? Я тебя позвал, и ты пошел со мной!

– Да кто захочет с тобой идти?!

– Какого черта ты тогда не сопротивлялся, если не хотел никуда идти?! Ты не маленький уже, и ты не девчонка какая-нибудь!

– Да как бы я не пошел, если ты такой огромный и страшный?! – сорвался на крик я, после чего отполз от него подальше к спинке кровати. На несколько минут воцарилась тишина. Я понял, что наговорил лишнего, и мне снова стало боязно за свою жизнь. Я чувствовал, как он сверлит меня взглядом, и не мог решиться даже просто открыть глаза.

– Ну знаешь-ли! Так-то ты тоже не красавец! – в его голосе было столько обиды и возмущения, меня это удивило. Я ожидал несколько другой реакции. Я, наверное, только и делал, что удивлялся, с того самого момента, как переступил порог этого дома.

– И… и я бы еще поспорил, кто из нас огромный! Жирдяй очкастый! И я не извиняюсь за то, что тебя пнул! Так тебе и надо! Я забираю свои извинения обратно! – он снова с грохотом вылетел из комнаты, громко бахнув дверью.

«Да что с тобой не так? – снова подумал я, – Что вообще происходит? Что я тут делаю? Что ему надо от меня? Ничего не понимаю. История повторяется. День сурка какой-то».

Я закатал длиннющие штанины и лег на кровать, пытаясь ни о чем не думать, но мысли сами лезли в голову еще долго не давая уснуть.