Читать книгу Еврей, Цыган и Эль Ислам - Сэр Ричард Ф. Бертон - Страница 6

Все те европейцы, англичане, которые хвастаются тем, что являются верными друзьями народа, «разбросанного и убогого», и чье самоуверенное невежество и неразборчивое человеколюбие дарованы им наравне с африканским негром, меньше всего знают об обычаях и привычках своих протеже, и особенно евреев в зарубежных странах. Пренебрежение вещами, близкими нам, должно быть причиной того, почему мы так мало знаем о внутренней жизни еврейства, есть, однако, и другие сопутствующие причины.

В нашей родной земле еврей живет защищенным и почитаемым, как один из нас. Мы навещаем его, обедаем с ним и видим его в любое время и в любом месте, за исключением разве что воскресной службы. Мы могли бы наслаждаться его обществом, если бы не определенная грубость манер и особенно оскорбительная фамильярность, которая кажется еврею почти свойственной. Мы восхищаемся его талантами и поражаемся приспособляемости и универсальности его гения. Мы восхищаемся его терпением, его стойкостью и отвагой, его военной доблестью и его успешной карьерой на всех должностях и во всех профессиях – государственного деятеля и старшего диспутанта, поэта и литератора, юриста, хирурга и врача, капиталиста, финансиста и торговца, философа и инженера, по сути, во всех профессиях, которые может иметь человек. Когда мы сравниваем семитского премьера с его англо-саксонским соперником, то здесь во многом выигрывает шаблон: шутя над «азиатской тайной», мы не можем не чувствовать, что в азиатском есть что-то, чего мы не ожидаем, что ускользает от нашего понимания, что выходит за пределы нас.

Те, кто знаком с летописями старых семей в Англии, знают, до какой степени они были смешаны с еврейской кровью, даже с тех дней, когда религиозные предрассудки ошибочно считались самыми пагубными. Действительно, в последние века наша нация никогда не гордилась, как португальцы и вообще иберийцы, сохранением своей крови «чистой и свободной от примеси евреев и язычников». Метизация постоянно проявляется как во внешней форме, так и в ментальном качестве. Кое-где старый деревенский дом производит отпрысков, которые, по всей видимости, более еврейские, чем сами евреи. Своеобразной чертой их крови является крайняя склонность к показухе, к краскам, к великолепию, к блеску в целом. Богатый еврей должен демонстрировать свое богатство; подобно парсу, он производит и тратит, в то время как его соперники, греки и армяне, производят и копят. В некоторых континентальных городах, где евреи теперь безраздельно властвуют, они делает общество невыносимым для христианина. Господа Г. Мьюир Маккензи и О. П. Ирби, «Турки, греки и славяне» (Лондон: Bell & Daldy, 1867), рассказывают, как в Салониках15 французский консул маркиз де… не мог присоединиться ни к одному из праздников. Обеденный стол не уважали, если он не блестел золотыми и серебряными тарелками, позаимствованными и одолженными для этого случая. Его жена не могла появляться без нового платья по каждому поводу, а потому оставалась дома. Новый туалет из Парижа два раза в неделю не только служил женскому удовольствию обладательницы и чувственным удовольствиям зрителей, но и показывал, что дом богат и что у фирмы есть лишние деньги, которые можно выбросить. На самом деле это реклама самого изысканного описания. Дамы, собирающиеся в компании по три-четыре человека за тем, что наши бабушки называли «чашкой чая», должны предстать в декольте и в бриллиантах. Ривьера должна обезобразить прекрасную шею и грудь невесты. В театре больше всего ценятся те ложи, где свет сильнее всего падает на драгоценные камни и где дорогие фактуры, драгоценности и богатые кружева выделяются с наибольшей выгодой. И за этим великолепием зрелища скрывается хитрость высокого порядка. Великолепные ливреи используются раз в неделю в «день» мадам; в другое время лакеи en desshabille16, Дорогие лошади из экипажа работают до полудня в телегах и ломовых повозках, перевозя irritamenta malorum17, чтобы содержать экипаж после полудня. И так во всем. Еврейская раса настолько замечательна в своих характеристиках, что всегда была предметом чрезмерной похвалы или неоправданного порицания, подобно тем людям, в отношении которых общество не может быть нейтральным; и в последние годы перемены в общественном мнении, которые обычно развиваются медленно, стали до смешного резкими.

Еврей популярной английской литературы – это уже не Мошеш, негодяй, который верит в единого Бога и в Шент-пер-Шент как в свою прибыль, чьи глаза, в отличие от глаз Банко, полны «спекуляций». Феджин молодого Диккенса всего лишь четверть века назад стал теперь «благородным евреем Риа» старого Диккенса, существом, отличающимся покорностью и тихим достоинством, живым упреком христианскому язычеству, которое живет вокруг него. Одна очаровательная писательница рассказывает нам, что все великие актрисы мира – еврейки. «Танкред или Новый крестовый поход», не говоря уже о чем-то более низком, учит нас восхищаться и любить современные «Розы Шарона», те изысканные видения, которыми зачитываются на покое слуги, с серебряными лампами, рассказывающими об истории, философии и богословии с теплотой женского энтузиазма, умеренной чистой верой епископа Англиканской Церкви, ученостью немецкого профессора и грацией мадам Рекамье. Фактически, Мириам стала излюбленной героиней писателей и читателей романов, и трижды счастлив очаровательный молодой христианин, который, подобно «мальчику из Норкотта», несмотря на свои многочисленные христианские недостатки, может завоевать ее руку и сердце.

О средних и низших классах евреев англичанин только и слышал, что они трудолюбивы, воздержаны и относительно чистоплотны в общении; благопристойные, гостеприимные и настолько строгие в соблюдении субботы, насколько могут желать самые строгие субботники, – может быть, если бы он знал все, он не желал бы так многого. Ему говорят, что они удивительно милосердны в своих отношениях с единоверцами, всегда, при условии, что какая-то лепта религиозного различия не вырастает до размеров горы. Газеты сообщают ему, как щедро и разумно они раздают милостыню, как превосходны их меры по содержанию своих бедняков, которые никогда не подвергаются ужасам прихода и богадельни, и которых содержат их единоверцы, хотя их число в Лондоне не менее 16,50%, из общего числа, превышающего тридцать тысяч душ18. И он везде читал об их благотворительности, общественной, частной и общинной, больницах и богадельнях; детских домах, благотворительных учреждениях; домах пенсионеров и вдов, дружеских сообществах, пособиях на хлеб, уголь и одежду, родильных домах и приютах для младенцев, погребальных обществах, мужских и женских, договоренностях о предоставлении отцов и матерей в Боге, находящихся в ведении благотворительных обществ, советов, учреждений, комитетов и консисторий. Как и их благотворительность, их система образования может быть разделена на три части: школы, государственные и частные, раввинские и богословские учреждения и литературные и научные ассоциации.

Он – обычный англичанин – может смутно сознавать, что еврей – единственное большое исключение из общего проклятия, наложенного на сыновей Адама, и что он один ест хлеб не в поте своего лица, а в поте лица своего соседа, как немецкая кукушка, которая не создает колонии, а обосновывается в колониях других аборигенов.

Возможно, ему сказали, что еврей отвергает честный труд крестьянина и поденщика; что в новом еврействе Хаундсдитч и Петтикот-лейн, в Марэ, в гетто, на Юден-штрассе и в Харат-эль-Яхуд (еврейские кварталы) мусульманских городов его единственным занятием является грязная нажива quocumque modo rem19, особенно кредитованием и ростовщичеством, которые не могут применяться в отношении собрата-еврея, но которые с чистейшей совестью применяются к разорению нееврея. Он слышал, что там, где саксонцы и кельты работают киркой и промывают золотой песок, еврейские маклеры и торговцы скупают их доходы и богатеют там, где рабочие голодают среди золота. Он видит, что «избранный народ» будет кишеть по всему миру от Калифорнии до Австралии, куда бы жадность к наживе ни побуждала евреев путешествовать. «На мой взгляд, – говорит популярный писатель, – в этой жизни мало вещей столь восхитительных и чудесных, как „хапанье“, как это вульгарно называется, еврейской расы. Ибо кто из нас, способен бесконечно извиваясь, пыхтя, трудясь, борясь и цепляясь, так сказать, бровями за возможность, стремится выйти из мрака и подняться на самый верх лестницы, как, кажется, по крайней мере, пять сотен белых арабов, чтобы достичь желаемой высоты, да и кому удается избежать головокружения и падения. Большинство евреев, по-видимому, поднимаются, и случаи, когда некоторые доходят, как говорится, до „полного зла“, кажутся столь же редкими. Как часто ваш успешный Назарянин терпит неудачу! В тот момент, когда вы думаете, что он Повелитель Всего, он Господин Ничего. …Евреи, похоже, сохраняют то, что получили; и, что еще лучше, получают больше, да еще и сохраняют. Мне кажется, им не так уж дано испытывать муки совести, я не могу представить себе сумасшедшего еврея. Это должно быть что-то ужасное. В целом, глядя на огромное количество христиан, которых я знал, которые от великолепия впали в нищету, и на огромное количество евреев, которых я видел, евреи продвигались вперед не из-за лжи: еврей никогда не просит милостыню, кроме как у кого-либо из своего племени, и тогда я полагаю, что эта сделка больше похожа на дружеский заем, который нужно вернуть с процентами, когда наступят светлые дни, но при крайней нужде в богатстве и положении, я склоняюсь к мнению, неевреи имеют природную склонность тонуть – смотри, каким тяжелым я могу быть, а избранный народ имеет столь же естественную склонность к плавучести. Этот молодой человек со знаменем в балладе господина Лонгфелло был, будьте уверены, израильтянином из израильтян; только я думаю, что поэт ошибся, как и все поэты, в своей кульминации. Молодой человек не замерз насмерть. Он нажил огромное состояние на вершине Монблана, продавая за пенни мороженое „Эксельсиор“».

Секрет этого «хапанья» известен каждому эксперту. Еврейский мальчик начинает с первых дней своих с того, что меняет несколько суверенов, и следует путем наживы, пока не откроется гроб, чтобы принять его. Он совершенно целеустремлен в этом вопросе; у него есть только одна идея, и поэтому он должен преуспеть. Кто не помнит ответ еврейского капиталиста христианскому государственному деятелю, который достаточно дерзко посоветовал ему учить своих детей чему-то помимо торговли? «Мое первое желание, – ответил еврей, – чтобы мои мальчики стали хорошими деловыми людьми; кроме этого – ничего!»

Средний англичанин не может не заметить вместе с Коббетом и вопреки лорду Макколею, что призвания, которые особенно предпочитают низшие слои евреев, – это те, которые другие люди считают низкими или бесчестными, такие как деморализующие ростовщичество, скупка краденого, скупка старой одежды, содержание игорных домов и букмекерских контор, торговля литературой, рассчитанной на развращение умов молодежи; совмещая, как это недавно делал один человек, впоследствии отправленный в Ньюгейт, ремесло косметического художника с профессией сводника и снабжая агапемонов всего мира20, иногда они бывают крутыми жокеями или жесткими борцами за призовые места. Ему известны их невероятные уловки, их безмерная и ненормальная способность лгать – «пустяковый язык», как они живописно называют это, – и их тонкое искусство добиваться своей цели окольными путями. Он не может не заметить их физической трусости, но он помнит, что офицеры-евреи, которых когда-то было так много во французской армии, были столь же храбры, как и их христианские собратья, и опять-таки он признает тот факт, что ложь и трусость еще долго остаются следствием угнетения. Он усмехается их сильной любви к публичным развлечениям и их чрезмерной любви к показухе, проявляемой в безвкусных нарядах и узорчатом золоте.

Зная это, однако, он полагает, что знает самое худшее. Он мало слышал о чрезмерном оптимизме еврея, πάντα καλά λίαν21, столь резко настроенного против Христианства, «религии печали». Он ничего не знает о необъятных страстях и задиристости, ретивости и злобном упорстве, проявляемым против всех, кто не соответствует каким-либо мелочами их устного закона. Он не хочет видеть их самонадеянную, ограниченную кастовую гордыню, которая делает евреев «предназначенными Богом быть царством священников и святым народом», как даже сейчас повторяет один из их собственного народа, рабби Ашер (вдохновитель юношества)22. Он не может осознать тот факт, что свирепость и ужасная разрушительность, которые характеризуют еврея и его литературу со времен пророков и до талмудистов, присутствуют в его цивилизованном соседе, которого он считает одним из лучших людей, правда, это спящий лев, но готовый проснуться при первом же удобном случае. И ему неведома любовь восточных евреев к мистике и символизму, их различные ужасные и отвратительные суеверия и их приверженность к магическим чарам и оккультным искусствам, которые ведут к различным мерзостям.

Это невежество вызывает слабые вспышки сетований на то, что евреи «все еще цепляются с упрямой настойчивостью за безнадежную надежду». Поэтому мы читаем на страницах книги современного путешественника Дж. Мак-Грегора, «Роб Рой на Иордане», с. 274, (London: Murray, 1869): «Здесь я слышал ныне, как и около двадцати лет назад, как мужчины в Палестине оскорбляли своих собратьев словом „еврей“, как самым низким из всех возможных ругательств. Когда мы вспоминаем, что евреи на этой своей земле когда-то были избранным народом мира, что теперь по всей земле среди самых богатых, самых смелых, самых умных, самых красивых, лучших в музыке и песнях, в поэзии и живописи, в искусстве, науке и литературе, в образовании, филантропии, государственной мудрости, войне, торговле, и финансах, во всех сферах жизни есть евреи, мы можем вспомнить слова пророчества, которое давным-давно предсказывало нам, что имя еврея будет „притчей и поношением“ даже в собственной земле евреев». Правда, что даже в португальских колониях, где евреи относительно неизвестны, имя это неприятнее, чем в Иерусалиме, Багдаде и Дамаске, между тем как «иудеар», роль еврея в игре, означает существо, способное на любую подлость. Долго ли будут оправдываться пророчества? В прибрежных городах Марокко достаточно нескольких лет, чтобы еврей поднялся с низшего положения до равенства и даже превосходства над своим двоюродным братом-мусульманином. Еврей может вскоре сделать нееврея «притчей и поношением».

Но английский мир никогда не слышит того факта, что еврей Африки, Аравии, Курдистана, Персии и Западной Азии, в целом, остается евреем «хитрым и свирепым», каким он и был в тринадцатом и четырнадцатом веках в Европе, что он еврей «Талмуда», Шамая и рабби Шаломона Иарчи, а не Пятикнижия, Гиллеля и Гамалиэля, что он сочувствует не тем стойким старым консерваторам и рационалистам, саддукеям, ныне ушедшим навеки, не Ездре и священникам, левитам и нефинеям – людям Великой синагоги, не аскетам-ессеям, прообразам христианского монашества, но он с фарисеями, сепаратистами и пуританами своей веры, с военачальниками, фанатиками, зелотами, сикариями, меченосцами и разбойниками Иоанна Гискальского, Елеазара, сына Анании, и теми, кто учинил все гражданские ужасы нашего первого века. Какое-либо далекое или полное приключений путешествие сэра Мозеса Монтефиоре23 или других филантропов, должным образом описанное с полными и частичными комментариями в газетах Европы, открывает ленивому пониманию утонченного человека, что евреи во многих частях полуцивилизованного мира все еще являются объектом подозрения, страха и отвращения. Гонения, ограбления или погромы евреев он объясняет удовольствием грабежа, варварской нетерпимости и жестокого фанатизма грубых и кровожадных народов, которые все еще смотрят на настоящее глазами прошлого и, воспользовались возможностью насытить свою жажду наживы или совершить застарелую месть за то, что более восемнадцати столетий назад некий известный непопулярный первосвященник, на которого народ впоследствии восстал и убил его, по политическим мотивам распял нашего Господа», или потому что в 629 году24 от Р.Х. героическая еврейка из Хайбара25 отравила баранью лопатку, чтобы с помощью решающего испытания выяснить, был ли Мухаммед пророком Аллаха или просто шейхом арабских грабителей, достойным соратником лжеца Мусаиламы.

Мы не тратим время на размышления или выяснение того, не являются ли гонения, ограбления или погромы евреев прямым следствием какого-то невыносимого зла, какого-то ужасного подозрения, которое постепенно приняло форму уверенности и требует высшего суда, меча; мы не считаем, что причина, которая издревле привязывала еврея к гетто и к определенным кварталам во всех больших континентальных городах, проистекала не только из его естественного предпочтения общества своих единоверцев, но также и из того факта, что его христианские соседи сочли целесообразным таким образом позаботиться о своей безопасности и безопасности своих семей. Об исчезновении детей говорили в Риме и во всех столицах Италии даже в начале нынешнего века, когда конституционный строй и новая полиция были неизвестны, и говорили так же свободно и часто, как в Салониках, Смирне и во всех городах Леванта в течение благодатного 1873 года.

Опять же, мы вряд ли задумываемся о том, что, поскольку нетерпимость порождает нетерпимость, а обида порождает обиду, растоптанная и деградировавшая раса когда-нибудь ополчится, когда сможет, на угнетателя, и что месть слабого, раболепного и трусливого будет еще вернее, безжалостней и ужаснее, потому что он имеет длинный счет оскорблений и травм. В провинциальных городах современной Персии, как и в Турции, считается, что евреи убивают детей. Мальчик-мусульманин, встретив на улице еврея, будет выщипывать его седую бороду, дразнить его Bú-e-Shimít – неприятным запахом, который, как предполагается, везде характеризует эту расу, наступать ему на пальцы ног и плевать на его еврейский габардин. В Турции до сих пор есть места, где его изгоняют с базара палками и камнями; в других местах на него обрушиваются всевозможные оскорбления, включая «Аль Яхуд Мусаирадж»26 – еврей пахнет лампой – намекая на кулинарное использование им сезамового масла. Еврей, проходивший через площадь Гроба Господня в Иерусалиме, непременно был бы подвергнут нападению толпы во всех случаях, а во время определенных праздников он был бы растерзан; и список опасностей и оскорблений, которым он подвергается как от мусульман, так и от христиан, можно было бы продолжать до бесконечности.

Можем ли мы тогда задаться вопросом, что, если преследователь, мужчина или мальчик, пропадет, может ли представится случай такого заманчивого наказания за их варварский фанатизм?

И разве это предположение не объясняет арабскую пословицу: «Ужинай с евреями, а спи у христиан», и тот факт, что каждая мать с самого раннего детства учит своего мальчика избегать еврейского квартала, связывая его всевозможными клятвами? Наконец, разве удивительно, что среди невежественной и суеверной расы изгоев такие случайные действия и вспышки мести, обычные и простые, могут по человеческой извращенности с течением времени превратиться в полурелигиозный обряд и быть оправдываемы из-за людей, чьи преследования привели их в бешенство, как протест и напоминание перед престолом Всевышнего против оскорблений и обид, нанесенных неевреями детям Авраама?

Шекспир, возможно, не срисовал Шейлока с реального персонажа, но его гений воплотил в наиболее реалистичной форме еврейскую мстительность и причины, которые ее питали. Как много городов мира, где он мог бы услышать эти слова: «Разве у еврея нет глаз? Разве у еврея нет рук, органов, членов тела, чувств, привязанностей, страстей? Разве не та же самая пища насыщает его, разве не то же самое оружие ранит его, разве он не подвержен тем же болезням, разве не те же лекарства исцеляют его, разве не согревают и не студят его те же лето и зима, как и христианина? Если нас уколоть – разве у нас не идет кровь? Если нас пощекотать – разве мы не засмеемся? Если нас отравить – разве мы не умрем? И если вы обидите нас, неужели мы не отомстим?»

Более того, в ходе нашего чтения мы, англичане, не встречаем ничего, что указывало бы на существование жестоких убийств и подобных ужасов в какой-либо ветви еврейской расы. Популярные книги, такие как «Британский еврей» (преп. Джон Миллс. Лондон: Hurlston & Stoneman, 1854), например, в основном написаны в извиняющемся тоне; они защитники и миссионеры, а не дескрипторы. Они перечисляют обязанности и церемонии «строгих, просвещенных израильтян», которые составляют большинство среди тридцати пяти – сорока тысяч колонистов Британских островов, измененных и преобразованных цивилизацией, их окружающей. Они старательно избегают той части темы, которая была бы наиболее интересна для этнолога, а именно, различных неправильных, противоестественных обычаев народа, потому что они не хотели бы «загромождать свои страницы суевериями невежд»; и они, вероятно, не определили для себя те темные оттенки, которые религиозное учение последующих веков распространило на иудейское сознание, и которые сохранились даже среди наиболее развитых современных общин. Известная книга доктора Александра Маккола «Старые пути» или «Сравнение принципов и доктрин современного Иудаизма с религией Моисея и пророков» (Лондон: Хаббард и сын, 1854 г.), которая была переведена почти на все европейские языки, раскрывает лишь немногое, хотя и претендует на раскрытие многого. Она написана в чисто апологетическом духе; и так как она нападает на «Талмуд», но щадит еврея, который, однако, систематически уничтожает каждую копию, она потеряла для обычного читателя все свое значение.

Знаменитая статья о «Талмуде», впервые опубликованная в «Квартальном обозрении» (октябрь 1867 года) и впоследствии принадлежавшая покойному г-ну Эмануэлю Дойчу, который сначала отрицал свое авторство, сильно удивила британских poco-curanti27. Это был триумф особого свойства. Она старательно игнорировала тот факт, что талмудисты, процветавшие в третьем и шестом веках нашей эры, очевидно, обращались к писаниям «Галилейской школы»28 (особенно к Новому Завету), как к апокрифическим, так и к каноническим. Она искусно открыла восторженному взору невежества благородный сад векового опыта, прекрасный партер расового и социального благочестия и доброжелательности, рай религиозной мудрости, нескольких пересаженных побегов из которого было бы достаточно, чтобы обогатить и украсить дикую пустыню труднопроходимых и запущенных полей. Она с одинаковым мастерством скрывала впадины и водостоки, отмели и трясины, повсюду лежащие под прекрасной цветущей поверхностью; и это отвлекло внимание от темных углов, заросших ядовитыми сорняками и деревьями, приносящими смертельные плоды. Такое искусство манипулирования с легкостью извлекло бы Нагорную проповедь со страниц эротических поэтов «Востока», возможно, самых материалистичных и самых развращенных из всех, которых породила мировая литература.

Что же может тогда средний англичанин, проинформированный таким образом, знать о евреях в своей стране, в своем доме? Как много он может знать о евреях за границей, особенно в Азии, Африке и даже в Европе? Как он может понять причину того, почему слово «еврей» до сих пор является ругательством и упреком? Или почему щепетильный британский чиновник – покойный консул Брант C.B., исторический консул Эрзерума, который возродил торговлю древнего Трапезунда, который никогда не позволял себе использовать ненормативную лексику, применял к христианам и мусульманам слово «еврей», как самое сильное оскорбление, которое может быть произнесено в адрес человека?

Следующая статья появилась в «Субботнем обозрении»29 как комментарий к «недавней вспышке румынского фанатизма против евреев в Измаиле», которая объясняет и изоляцию, и большой материальный успех детей Израиля во всем мире. Я цитирую ее in extenso30, поскольку она показывает общее мнение образованных англичан, а также нереальность и поверхностность взгляда на мир через очки британского происхождения:

«Нет никакой реальной разницы между румынскими евреями и евреями Галиции или Богемии; и они, в свою очередь, не могут быть отделены от евреев Германии, Франции или Англии. Грязные, жирные ростовщики Румынии – скромные братья финансистов Лондона и Франкфурта, и то, что евреи являются большой силой в Европе, неоспоримо. В чем, можно спросить, секрет их силы? В их религии, способности делать деньги и внутреннем союзе. Церемониальная и, следовательно, религия для избранных, религия, которая связывает своих членов обрядами, которые кажутся чуждыми остальному миру, имеет сильную власть над теми, кто находится внутри стада. Они подобны обитателям осажденного форта, отрезанным от остального человечества и обязанным защищать себя и помогать друг другу. Но религии недостаточно, чтобы возвысить народ. Евреи и парсы знамениты не только тем, что обрезают своих сыновей или зажигают костры на крышах своих домов, но и тем, что зарабатывают деньги. Имеющиеся у них деньги дают им влияние; но это делают не только сами деньги; именно качества, необходимые для зарабатывания денег, поднимают их – терпение, здравый смысл, способность держаться, когда другие напуганы, смелость нанести удар, когда риск ужасает. И евреи не только религиозны и богаты; они связаны друг с другом тесными узами. Внутренний мир Иудаизма – это мир демократии. Миллионер никогда не мечтает презирать или не помогать своему беднейшему и самому униженному брату. Доброта евреев к евреям неизменна, спонтанна и непринужденна. Самый захудалый покупатель шляп или продавец апельсинов в Хаундсдиче так же уверен в том, что у него есть средства для празднования священного праздника Песах, как если бы он жил в особняке на Пикадилли. В глазах евреев даже самые деградировавшие из них не кажутся такими деградировавшими, как в глазах внешнего мира. Самые бедные, возможно, имеют имущество, которое спасает их в глазах их собратьев; и многие из самых низких, самых сальных и самых непривлекательных евреев, которые ходят по улицам в поисках старой одежды или кожи, известны своим единоверцам тем, что способны повторять наизусть отрывки из священных текстов по часам. Ко всем этим непреходящим причинам еврейского превосходства следует, однако, добавить еще одну, которая только успела проявиться с тех пор, как угас крайний фанатизм, и с тех пор, как в Западной Европе к евреям относились сначала с пренебрежительной терпимостью, затем с холодным уважением и, наконец, когда они стали очень и очень богаты, с холопским обожанием».

«Эти люди – такие обособленные, такие сильно национальные, так тесно связанные друг с другом – продемонстрировали самую поразительную способность отождествлять себя с несколькими странами, в которых они вложили свое состояние. Английский еврей – это англичанин, он восхищается английскими привычками и английским образованием, становится превосходным судьей, в совершенстве играет роль сквайра и даже осторожно пользуется властью, которую со своей неисчерпаемой странностью предоставляет ему английский закон, в то время как он отказывает в ней членам крупнейшей христианской секты и дарит должностным лицам такие средства к существованию, чтобы доставить удовольствие самым привередливым епископам. Французские евреи были верными друзьями Франции во время войны, они стали добровольцами при защите Парижа и открывали свои кошельки для национальных нужд, а свои дома – для страдающих французов. Немецкие евреи, в свою очередь, были такими же крепкими немцами; и на войне, как и в мирное время, они всегда готовы были показать себя как немцами, так и евреями. Именно сочетание качеств обеих наций возносит теперь передовых немецких евреев на их высокое место в мире богатства. В этом мире быть немцем, значит, быть торговцем, с которым очень трудно соперничать, быть евреем, значит, быть дельцом, которого невозможно победить; но быть немецким евреем, значит быть князем и капитаном среди народа».

«Таким образом, евреи сумели преодолеть большую часть антипатии, которая естественна к людям чужой расы и чужой религии. Английский еврей не стоит в стороне от Англии и англичан. Но невозможно, чтобы между евреем и христианином не было какого-либо социального барьера. Они не могут вступать в смешанные браки, кроме как по особым политическим или другим веским причинам, и это неизбежно охлаждает доброту и близость семейных отношений, когда все молодые люди знают, что дружба никогда не может перерасти во что-то иное. Чтобы преодолеть это препятствие, многие богатые евреи решили отречься от своей религии и приобщить свои семьи к христианскому общению. Но наиболее благородные и энергичные из них уклоняются от этого, принимают то положение, в котором они родились, и даже гордятся им. К счастью для г-на Дизраэли и для Англии, добрый друг определил его религию еще до того, как он стал достаточно взрослым, чтобы судить об этом самостоятельно, и в более зрелые годы он смог добросовестно принять то, что он называет доктринами Галилейской школы. Если их не соблазняют на принятие Христианства их социальные устремления, евреи непоколебимы, евреи по большей части не реагируют ни на гонения, ни на аргументы; и хотя есть некоторые обращения, которые можно приписать христианским доводам или христианскому золоту, они, вероятно, уравновешиваются переходом в иудаизм женщин-христианок, выходящих замуж за евреев. Поэтому евреи ведут и должны вести в целом внутрисемейную жизнь, отмеченную замкнутостью и изолированностью. Но потери, которые им приходится терпеть, не лишены компенсирующих преимуществ. Их семейная жизнь благодаря уединению стала теплой и достойной31. В очень немногих семьях есть столько заботы, внимания, родительской и братской привязанности, откровенности, уважения к возрасту и заботы о младших, как в еврейских семьях. Женщины тоже были на высоте, а не унижены, будучи брошенными на себя и на свои семьи из-за их сферы мыслей и действий. Они почти всегда хорошо обучены бизнесу и способны принять участие в крупных делах; ибо у их расы был обычай считать жену помощницей – соучастником в каждой сделке, которая устанавливает положение или повышает комфорт семьи. Досуг, активность ума и желание передавать эстафету обучения от женщин одного поколения к женщинам другого, вдохновляют евреек рвением к образованию, любовью к утонченности и симпатией к искусству. Семьи наилучшего типа, конечно, должны быть приняты за стандарт, когда спрашивают, каковы характеристики расы в ее лучшем виде; но европейская семейная жизнь мало чем может сравниться с семейной жизнью евреев высшего типа. Их изоляция, опять же, делает большинство мужчин либеральными и свободными от сословных предрассудков, так же, как и их связь с их рассеянными собратьями освобождает их от давления замкнутости. Но, как отмечает мистер Брайт, религиозный фанатизм медленно исчезает, и даже в образованном английском обществе найдется немного христиан, которые не считают себя вправе подходить к еврею с чувством тайного превосходства. Если еврей любит показуху или навязчиво демонстрирует свое богатство, если его женщины увешаны драгоценностями, если он говорит на жаргоне спортивного мира, чтобы показать, какое он прекрасное создание, общество имеет такое же право спустить его на землю, как и любого христианина, подобного ему. Но филантропам, которые пригласили мистера Брайта посетить их собрание, может быть полезно исследовать свои собственные сердца и спросить себя, свободны ли они от того чувства, что лучший еврей никогда не сравнится с худшим христианином, которое лежит в основе румынских беспорядков32, и которое, конечно же, совершенно не соответствует догматам и учению Галилейской школы».