Читать книгу Исторические судьбы женщин - Серафим Шашков - Страница 5

Падение материнства и гинейкократии. Развитие патриархальной системы

В поэме о Любуше и Власте, в греческих легендах о Геркулесе и других героях, отчасти и в индейском эпосе, рассказывается, как мужчины силой своих сверхъестественных покровителей избавились от владычества женщин и как положен был конец амазонству. Здесь, как и в вопросе о происхождении амазонок, нельзя соглашаться с древними источниками. Такие перевороты, как падение гинейкократии и материнского начала, подобно изменениям земной коры, совершались медленно и постепенно. Еще в период полного господства материнства является уже зачаток будущих перемен в семействе – идея отцовства; когда люди узнали, что женщина, подобно самке всех других животных, не может родить без мужского оплодотворения ее, когда, следовательно, у каждого ребенка предполагался отец, то родство начали считать не только по матери, но и по отцу. Начало отцовства долго было чисто фиктивным, гипотетическим, между тем как родство по матери представлялось для всех очевидным фактом. При многомужестве и свободе половых отношений женщины невозможно с достоверностью указать на лицо, бывшее родителем данного ребенка. Первым средством для определения личности отца служит физиономическое и вообще телесное сходство ребенка с одним из мужей его матери. Так, например, делились дети у полиандрических племен Ливии и авзов; у либурнийцев как жены, так и дети до пятилетнего возраста считались общими. Шестилетних же детей они приводили в свое собрание и по сходству их с мужчинами раздавали предполагаемым их отцам. Для признания своих отцовских прав на ребенка мужчина употреблял и другое, еще более фиктивное средство. Мы говорим о куваде, обычае, распространенном у сканов, корсиканцев, кипрян, иберийцев, караибов, индейцев Южной Америки и Калифорнии, в Цукхели, в Западной Африке, у басков, в старинной Наварре и т. д. Обычай этот состоит в том, что при рождении ребенка отец ложится в постель, подражает крикам, стонам и всем болезненным телодвижениям родильницы, выдерживает самую строгую диету, остается в постели мнимо больным несколько дней и даже недель, и все ухаживают за ним так же, как за родильницей. Смысл кувады заключается в том, чтобы показать наглядным образом, что отец имеет такое же право на ребенка и такую же родственную связь с ним, как и мать, родившая его в муках[4]. Дело признания отцовского родства и отцовских прав много подвигается вперед при переходе полиандрии в ее семейную форму. Здесь число мужей гораздо ограниченнее, чем в полиандрии несемейной, и поэтому гораздо легче, чем в последней, определить личность отца. Сначала, впрочем, и здесь все братья считаются отцами всех детей общей их жены. Такая система родства удерживается до сих пор между индейцами, свидетельствуя о том, что они жили некогда в полиандрии. У них все братья отца считаются отцами его детей; все дети разных братьев суть братья и сестры друг друга; все внуки братьев индейца в то же время и его внуки. Но, по мере возрастания авторитета старшего брата, о чем мы говорили выше, отцовское значение младших постепенно ограничивается и, наконец, вовсе падает. У полиандристов южной Индии хотя все братья считаются отцами, но старший называется большим отцом, а следующие за ним малыми отцами. Ту же систему родства видим мы у некоторых других народов. Дальнейшая степень в развитии отношений отцовского родства состоит в разделе детей между всеми братьями, как это иногда делается у тибетцев, и вероятно такой раздел совершается на упомянутом уже нами основании физиономического сходства. Раздел детей совершается еще и другим способом: старшего ребенка отдают старшему брату, второго – второму и т. д. Но подобные разделы противны основным началам устанавливающегося патриархального общества; они нарушают единство семьи и препятствуют развитию абсолютной отеческой власти, поэтому и служат только исключением из общего правила. По мере того как старший брат захватывает себе супружеские права всех других братьев, он присваивает и отеческие права над всеми детьми. Еще до совершения этого переворота у многих народов, держащихся семейной полиандрии, например у тибетцев, старший брат считается единственным отцом всех детей общей жены, хотя было бы и очевидно, что некоторые из этих детей зачаты не от него, а от других братьев. Когда же полиандрия падает, когда вследствие улучшения до известной степени разнообразных условий жизни количество женщин возрастает до того, что каждый мужчина может иметь не только отдельную жену, но даже несколько, когда сила мужчин, соединенных в родовые общества, берет верх над женщиной и имеет за собой уже много шансов на обращение ее в неволю, тогда родство по отцу, подкрепляемое отношениями, создаваемыми силой домовладыки, берет верх над родством по матери. Развивается патриархальная система, материнство женщины отодвигается на задний план. В первобытную эпоху истории, когда человек безусловно преклонялся перед могуществом природы и лобызал божественную землю, милосердно наделявшую его своими плодами, материнская производительность женщины стояла так же высоко, как и производительность земли, матери всего живущего. Но когда человек начал бороться с природой и отчасти даже покорять ее, когда он осознал, что плодородие земли зависит, в известной степени, от его воли и искусства, и главным образом от дождя и других атмосферных влияний, отца всех вещей – неба, тогда божественное значение земли значительно пало, на первый план выступил культ неба или солнца, тогда и женщина превратилась только в орудие деторождения, бесполезное без мужского осеменения, подобно тому, как пашня непроизводительна без пахаря и сеятеля. Такие притязания патриархатов не сразу могли победить принципы материнства и гинейкократии, которые, как мы уже видели, и увидим еще ниже, долго борются с принципами отцовства и держатся в жизни наряду с ними. Но физическая сила мужчины, в конце концов, все-таки восторжествовала и поработила женщину.

Когда вышеописанный ход событий ниспроверг полиандрию и основанное на материнском праве преобладание женщины над мужчиной, когда кровное родство по матери было отодвинуто на второй план, а над ним вознеслось родство по отцу и отеческая власть, то прежние семейные обычаи, идеи, чувства и льготы женщины не сразу уступили место новым принципам и долго боролись с последними, действуя наряду с ними. Умыкание девиц долго еще существует, как мы видели, и после водворения новых семейных порядков, с тем только различием, что в древнейшую эпоху, при господстве полиандрии, умыкаемая девушка редко обращалась в такое ужасное рабство, какое выпадает ей на долю в семье, основанной на принципе отцовства. В начале патриархального периода жених был врагом невесты и ее семьи, и последние поэтому ненавидели его, боролись с ним, и такая свадьба оглашалась не музыкой и веселыми песнями, а воинственными криками схватки и воплями девушки, увозимой на чужую сторону, но этого мало: захватив девушку насилием, мужчина, во имя новых семейных порядков, старался превратить ее в свою безответную рабыню. Таков был фундамент брачного права. Брак и власть мужа основывались единственно на праве силы, что выражается и в свадебных обрядах многих народов. У одних невеста обязана разувать жениха, у других он дает ей плюху, у готтентотов жених и невеста вступают между собой в обрядовую борьбу и брак считается заключенным лишь тогда, как жених повалит и победит невесту. Среди этой анархии и при таких кулачных порядках мы видим, что женщина хотя по необходимости и повинуется насилию, но все-таки по-прежнему стремится к возможной независимости, и под ее влиянием развиваются зачатки свободно-договорного брака. У всех диких патриархалов дочь такая же рабыня, как и жена, а у некоторых положение дочери даже хуже, чем положение жены. Поэтому девушка старается вырваться из семьи и выйти замуж; она ищет себе похитителя, то есть жениха, входит с ним в соглашение, и последний умыкает ее тайком от ее родителей. Так заключались браки, например, у радимичей, вятичей и северян, о которых Нестор говорит, что они сходились из разных сел на игрища «и тут умыкали в жены себе девушек, предварительно сговорившись с ними». Подобные умыкания случаются и до сих пор у разных дикарей.

При дальнейшем развитии семей и родов, при водворении между ними большей дружелюбности умыкание невесты мало-помалу уступает место покупке ее. Этот переход одного обычая в другой изображается, между прочим, и в тех многочисленных свадебных обрядах русских, в которых поезжане и сваты жениха, хотя и представляются враждебной, напавшей на род невесты шайкой, но все-таки, в конце концов, принуждены бывают платить родителям невесты за ее воспитание, выкупать ее постель, подкупать стерегущего ее брата и т. д. Набеги умыкателей не всегда кончались покорением рода и воровством невесты, а иногда мировой сделкой и покупкой девушки, род которой был достаточно силен для ее защиты от хищников, но в то же время был не прочь выгодно продать ее. Умыкание переходило в продажу еще и другим способом. Жених воровал невесту, родственники которой старались возвратить ее; начинались распри, но денежная сделка, так сказать вира, уплаченная женихом за свое преступление, прекращала их и водворяла мир. У аураканцев до сих пор жених сначала умыкает девушку, а потом покупает у ее родителей согласие на брак. Наконец, входит в обычай, что родители похищенной девушки имеют право хлопотать об ее возвращении до известного срока, и если умыкатель сумел удержать ее до этого времени, то он приобретает над ней все права мужа, уплатив калым ее семейству. Таким образом, мало-помалу дочери делаются ценным товаром, и родители с радостью сбывают их за хорошую плату каждому встречному; не наклонности невесты, не достоинства жениха, а только одна величина предлагаемой им суммы, один денежный расчет родителей девушки служат основанием для заключения или не заключения брака. Ходкость и цена этого живого товара сильно влияет на участь женщины, и корыстолюбие родителей нередко заставляет их лишать девушку всякой свободы при выборе себе мужа. У каффров, например, во время оно брак заключался не иначе, как с согласия невесты; но в позднейшее время, вследствие усиления запроса на женщин, корыстолюбие родителей уничтожило всякие следы этого прекрасного обычая и превратило девушку в совершенно пассивный товар. Этот древний брак-купля превосходно характеризуется русскими свадебными песнями и обычаями. Из них мы видим, что в период родового быта покупка невест совершалась со всеми формальностями обыкновенной купли-продажи. Покупателями были родители жениха или сам жених, а продавцами родители или ро́дники невесты. Жених постоянно называется купцом, а невеста – товаром. В Вологодской губернии смотрины, то есть показывание невесты, до сих пор в полном смысле осмотр товара. Обручение было и есть обрядовый знак того, что купец и продавец сошлись и в знак верности, при свидетелях, ударили по рукам или дали друг другу руки, что соблюдается до сих пор при всех коммерческих сделках простонародья. Но, говорит Кавелин, при покупке «отношения купца и продавца равные, когда речь идет о вещи, не равны, когда предметом торга служит женщина, будущая жена покупателя. Семья жениха выбирает, семья невесты играет пассивную роль; первая постановляет свои требования и условия, последняя не имеет права предъявлять таких же требований, она соглашается на предлагаемое или не соглашается, но не смотрит жениха и не делает выбора. Эта форма необходимо перерождается в обоюдные договоры двух семей о взаимном союзе их членов. Рядом со смотром невесты появляется смотр жениха, имеющий разительное сходство со смотринами невесты, – те же приемы родителей невесты, та же пассивная роль жениха». У древних германцев жена также покупалась, и уплачиваемый за нее калым был вовсе не символом перехода ее из-под власти отца во власть мужа, а буквально покупной ценой. Такая продажа невесты ее родителями и покупка ее семейством жениха существовали в древности у многих народов. И в настоящее время у всех диких и патриархальных народов земного шара женщина продается и покупается с формальностями и требованиями, обычными при покупке животного для работы или на племя. Если, например, купленная арабом жена сделается больна, то он прогоняет ее обратно к ее родителям, говоря, что платил деньги за здоровую, а не за больную, и что тратиться на содержание хворой бабенки он не намерен. В Трансильвании у румынов до сих пор ежегодно бывают ярмарки невест. Отцы привозят сюда своих дочерей вместе с приданым, выставляют их напоказ и кричат: «у меня есть дочь невеста; нет ли у кого сына-жениха?» Начинаются смотрины, переговоры, торг, затем сговор и попойка. Цены на невест разнообразны, смотря по местности, времени, достоинствам девушки и т. д. В странах плодородных и богатых женщинами, например в Южной Америке, дикарь может купить себе невесту за известное количество собранных им в лесу плодов или настрелянной им дичи. У черемисов девушка стоит от 30 до 100 рублей, у татар цена ее доходит до 500 рублей, у негров крус невеста стоит обыкновенно три коровы и одну овцу, у каффров – от 10 до 70 штук скота. Где цены на девушек ничтожны, там родители избивают их, а где высоки, там рачительно воспитывают не только своих дочерей, но и чужих, покупая их в малолетстве задешево и с выгодой продавая потом, по достижении ими совершеннолетия. Бедняки, которым не на что купить себе жены, поступают к своему будущему тестю в работу на известный условленный между ними срок и ценой своего временного рабства у отца невесты покупают ее себе в вечное холопство. Если она умрет во время этой работы жениха, то он получает сестру ее, а при неимении последней, отец покойницы доставляет ему возможность приобрести жену из другого семейства. Эта кабала жениха до сих пор существует и в Азии, и в Африке, и в Америке, и Полинезии и даже в Европе, у русских инородцев; была она и у древних народов, например, у скандинавов. Бывает даже так, что жених, не уплачивая за невесту ни гроша, поступает к ней в дом, делается подчиненным членом его, не имеет никаких прав на своих детей, словом, остается в вечном рабстве своей жены и ее семейства. Таков, например, у малайцев брак, носящий название ambilanak.

Брак в форме купли-продажи есть торговая сделка двух семейств, следовательно, о желании и наклонностях невесты тут не может быть и речи; оно так и есть в позднейшем периоде, когда право и религия санкционируют и упрочивают первобытные семейные отношения, налагая на них печать определенности и неподвижности. Но пока народ не сложился в государство, семейные отношения не имеют еще той силы и непоколебимой прочности, какую они приобретают впоследствии; женщина борется, протестует против своей пассивной роли при заключении брака и стремится придать этому союзу характер свободного договора двух лиц, а не семей. О неграх Вайц говорит, что у них продаваемые невесты нередко оказывают решительное сопротивление воле своих родителей, и если не легко встретить у них сильную романтическую любовь, то, во всяком случае, можно видеть примеры замечательного постоянства любовников при неблагоприятных для них обстоятельствах и разительного самопожертвования, едва понятных при господствующем между ними воззрении на женщину. У американских индейцев несчастный любовник нередко стреляется, а девушки, которые не могут выйти за любимого человека, вешаются или топятся. И не одна любовь может довести девушку до такого сопротивления воле родителей, а также и известные дурные свойства жениха, например его злой характер. Вследствие такой оппозиции невесты, у очень многих первобытных народов входит в обычай при заключении брака сообразоваться с желаниями и наклонностями невесты. Так делают, например, якуты, башкиры и некоторые другие инородцы алтайской расы. У многих арабов родители начинают торг с женихом не иначе, как справившись предварительно с волей невесты. У горцев Китая, мяо-тзе, и корейцев молодые люди также часто заключают браки по своим наклонностям. У алофов, хотя согласие невесты и не необходимо для заключения брака, но она всегда может воспротивиться родителям, желающим выдать ее за известного человека, только за это она лишается права выходить замуж за кого бы то ни было. У некоторых народов женщины успели даже превратить продажу невесты родителями в самопродажу ее. «Брак в Марокко, – говорит один турист, – есть чисто торговая сделка; рынок для брачных сделок в горах и равнинах, у мавров, арабов и берберов, открывается ежегодно в определенных для того местах, и женщины здесь беззастенчиво торгуют сами собой. В случае соглашения обеих сторон испрашивается согласие родителей девицы, все идут к кадию и там заключается брачный договор». Из легенд и саг разных народов мы также видим, что в древности, при господстве покупной формы брака, часто не только не спрашивалось согласие невесты, но даже ей предоставлялся вполне свободный выбор жениха, и родители потом уже получали от него плату за дочь. В древней финской легенде, например, солнце, месяц и звезды сватают за своих сыновей прекрасную деву Киликки. Невеста отвечает: «не хочу я идти к месяцу, потому что его лицо постоянно изменяется: то кажется узким, то полным и широким. Ночью он в движении, а днем отдыхает, поэтому его хозяйство неустроенно. Не хочу я идти к солнцу, потому что оно походит на злого человека, – летом мучит зноем, зимой же – холодом». Благоприятный ответ получает только звезда: «охотно пойду я к звезде, потому что она добра, постоянно дома и прекрасна в своем отечестве, на плечах Большой Медведицы, на спине Семизвездия». Конечно, такая свобода девушки в деле заключения брака не может считаться исключительно господствующим обычаем даже у тех натуральных народов, которые более всего славятся ей, как, например, каффры. В жизни первично патриархального общества, или, лучше сказать, семейства, взаимные отношения лиц не возведены еще на степень юридически определенных начал, они еще не установились окончательно и подвергаются частым изменениям и нарушениям со стороны заинтересованных ими лиц. Не принцип кровного родства, не права отеческой власти, не чувство патриархальной покорности лежат в основании первобытного семейного союза, а одно только право силы. Жених силой добывает себе невесту, силой удерживает ее у себя; родители силой продают свою дочь и т. д. Естественно, что во всех этих отношениях девушка противодействует силе, и в одних случаях благодаря обстоятельствам или хорошим помощникам она берет верх, в других – падает жертвой насилия. И чем дальше развивается патриархальное общество, чем более принципы архаической семьи находят себе поддержку в представителях других соединенных с ней семейств, в религии и праве, тем более порабощается женщина. В первобытной жизни если она и подчиняется, то грубому насилию; в более развитом обществе это насилие превращается в право, а покорность ему – в юридическую обязанность. Но и в эту эпоху, когда стремления женщины к самостоятельности еще довольно сильны и не всегда уступают действию враждебных ей начал, можно уже видеть начатки будущего торжества последних. Жених сильнее невесты, и потому он обращает ее в рабство путем насильственного захвата или покупки; родители сильнее дочери, потому им удается, наконец, заставить ее беспрекословно повиноваться своей воле. «Волк, бери свою овцу», – говорит мордвин, передавая свою дочь купившему ее жениху, и этой фразой отлично характеризуется и роль невесты, и роль жениха, и невестиных родителей. Даже в том случае, когда девушка успеет взять перевес над расчетом и самовластием родителей, когда она вступает в брак по собственному желанию, то ее отношения к мужу мало-помалу принимают характер рабства; и в браке женщина ведет борьбу с мужчиной, но ее энергия постепенно падает, а сама она превращается в невольницу своего повелителя, превосходящего ее физической силой и имеющего верных пособников в членах своего семейства, которое всегда недружелюбно относится к его жене, похищенной или купленной у чужого, а следовательно, враждебного или, во всяком случае, ненавистного семейства. По мере того как развивается обычай покупки жен, властительские права мужей более и более укрепляются и находят поддержку во всех членах семейства, которое потратилось на покупку невесты. Муж, сознавая свое право собственности на жену, требует от нее беспрекословного повиновения и старается, чтобы она вернула ему, посредством своего труда, заплаченную за нее сумму. Даже в тех странах, где женщины пользуются довольно значительной свободой, но где рядом со свободным браком существует заключение брака посредством покупки невесты, положение женщин в последнем самое жалкое. Коль скоро факт порабощения женщины начинает считаться правом, то он находит себе поддержку и защиту во всех лицах, имеющих влияние на дела общества, в отцах семей, родоначальниках, жрецах и т. д. С развитием народной религии, в особенности же сословия жрецов, брак получает также и религиозное освящение. У большинства первобытных народов оно состоит в жертвах и в молитве богам о даровании супругам чадородия и богатства; но даже у совершенно диких племен мы находим стремление приноровить религиозно-брачный обряд к поддержанию прав мужа и обязанностей жены. У многих негритянских народов брак заключается перед лицом, которое слывет священным фетишем, чтобы жена, из страха его мести, оставалась покорной и верной своему мужу. Конечно, и эти права и эти религиозные обряды не вовсе обезоруживают женщину и не окончательно превращают ее в тупую, безответную рабыню; но дело в том, что они служат сильным нравственным орудием для интересов мужа, между тем как интересы жены не имеют никакой подобной защиты.

Сделавшись предметом если не дружелюбных, то, во всяком разе, мирных торговых отношений, браки стали сопровождаться пирами, весельем и замирением врагов. Свадьбы служат одним из самых частых проявлений древнего общежития. Но как сходившиеся на них люди были сначала недоверчивы, подозрительны, осторожны – видно из многих частностей русских свадебных обычаев: везде видна боязнь волшебных чар, порчи, нападений; всюду выкуп и плата за каждое действие. Свадьба стоит больших издержек, и поэтому в древности у многих народов сходившиеся на нее семьи и роды приносили с собой свою долю и пировали в складчину. У зажиточных же племен, например у древних скандинавов, отец невесты, жених и их родственники соревновали между собой в щедрости и обыкновенно долго спорили, в чьем доме и на чей счет праздновать свадьбу, и каждого из них самолюбие заставляло присваивать исключительно себе честь издержек на брачное пиршество.

И любовь к выдаваемой замуж дочери, и желание обеспечить ее, а главным образом самолюбие родителей рождают обычай награждать невесту приданым. Мало-помалу продажа дочери становится в общественном мнении делом нехорошим и постыдным, не потому, однако, чтобы ее считали безнравственным поступком, а потому, что она служит доказательством бедности родителей или заставляет подозревать их в корыстолюбии. В Индустане племя радж-кумар с издавна избивает большую часть своих дочерей, не имея возможности доставлять им приданого, а бесприданность невесты и позорит ее родителей, и отталкивает от нее женихов. Обычай приданого окончательно развивается только при дальнейших успехах народа в цивилизации, но зачатки его можно видеть и у многих диких народов, например у каффров, туркменов и т. д. Приданое ведет к нерасторжимости брака, так как муж, в случае данного им жене развода, обязан возвратить и все приданое. Это значение приданого превосходно выражается одним обычаем тингиан, туземцев Филиппинских островов. Жених и невеста в день совершения брака приносят с собой известное количество фарфоровой посуды, стеклянных вещей, коралловых ожерелий и золотого порошка. Жених отдает принесенное им родителям невесты, а невеста родителям жениха. По словам самих дикарей, этот обычай введен для воспрепятствования развода, для совершения которого необходимо, чтобы родители того из супругов, который требует развода, возвратили в совершенной целости все полученные ими вещи, что, при ломкости последних, особенно в дикой жизни, сделать чрезвычайно трудно. Приданое много улучшает положение женщины; жена с приданым чувствует себя и держит гораздо самостоятельнее, чем жена, купленная или похищенная как рабыня. Кроме того, если родители продают девушку, то тем самым отказываются от всех прав на нее и не могут защищать ее от самодурства и притеснений мужа, но если они дают ей приданое, то приобретают нравственное право не только на благодарность и почтение зятя, но и на известное вмешательство в его отношения к их дочери.

У дикарей и жителей мало развитых стран количество жен зависит от степени достаточности мужа, и каждый имеет их столько, сколько может содержать. Некоторые приписывают полигамию влиянию климата на половые инстинкты; но мы сплошь и рядом видим, что из разных народов, живущих в одном климате, у одних господствует моногамия, у других полигамия, что некоторые жители холодного климата живут в многоженстве, между тем как обитатели многих стран теплых держатся моногамии. Климат имеет на полигамию едва ли не одно только посредственное влияние: чем благораствореннее он, тем обильнее и дешевле съестные припасы, тем больше жен в случае надобности может содержать человек. Поэтому-то полигамия гораздо сильнее развита у дикарей юга, чем у жителей холодного севера. Полигамия возрастает по мере культурного развития народа, по мере возникновения у него разнообразной промышленности, особенно земледелия и торговли. И это не потому только, что промышленность доставляет средства содержать многих жен, но главным образом потому, что она требует много рабочих сил, которыми и служат женщины. Полигамия служит основой экономической жизни многих дикарей. Взрослый мужчина, добывший средства, необходимые для содержания нескольких жен, перестает работать и разве только немного занимается скотоводством, грабежом, воровством или охотой. Все труды лежат на женщинах. И везде эта первобытная полигамия имеет тот же характер, везде является она институцией существенно-аристократической: муж – праздный плантатор, жены – рабыни, изнуряемые трудом и производящие богатство для своего повелителя. Обеспеченная, праздная жизнь усиливает наклонности к сладострастию и тщеславию, женщины делаются предметами чувственного наслаждения, комфорта и роскоши. И в то время как бедняки довольствуются одной женой, люди зажиточные и сильные стараются завести их как можно больше. Известность дикаря зависит от количества его жен и скота. С развитием высших классов полигамия усиливается; они заводят целые толпы жен и наложниц, купленных ими или захваченных на войне. У полудикого короля ашантиев, например, считается постоянно 333 жены; у одного незначительного индустанского князька было несколько сот жен, некоторые зажиточные богосы, ландамасы и ноласы имеют по двести жен и по несколько сот наложниц. Но такая многочисленность жен у диких народов является в виде исключения, и князьки, родоначальники и богачи могут содержать лишь по несколько жен, на островах Южного океана, например, бедность заставляет большинство дикарей жить в моногамии, а короли имеют жен по пяти, десяти, пятнадцати, но не больше. Масса же народа живет по бедности в моногамии, хотя, достигнув известной степени культурного развития, и начинает чувствовать сильную наклонность к многоженству. Вследствие климатических влияний, ранних браков, разнообразных лишений и изнурительного труда первобытная женщина отцветает очень рано; в жарком климате она в 30, даже в 25 лет делается старухой, не способной для работы, негодной для деторождения. Кроме того, беременность и кормление детей грудью отнимает у женщины от 2 до 3 лет, и многие дикари во все это время не имеют со своими женами супружеского сожития. При таких обстоятельствах полигамия становится необходимостью, но бедность мешает большинству удовлетворять этой необходимости, вследствие чего полигамия и принимает особенную форму, очень распространенную и между дикарями, и между бедными жителями культурных земель Востока. Когда жена надоест мужу или окажется негодной для работы и деторождения, он прогоняет ее и берет другую, делая это так часто, что в течение жизни у него иногда перебывает до полусотни жен. Такая полигамия очень сильна у многих африканцев, индейцев Америки, калмыков и т. д. У многих племен поэтому брак заключается только на определенный, часто очень короткий срок: у некоторых арабов на три дня, у цейлонцев брак deega на две недели, по истечении которых он или расторгается, или же возобновляется на столько же времени; на Андаманских островах супруги живут друг с другом только до рождения первого ребенка.