Читать книгу Загадки опустевшей хижины. Саджо и ее бобры - Серая Сова - Страница 7

Я перебирался через черные болота Абитиби, бродил по обманчивым заболоченным ее местам: голодал в суровой пустыне неисследованного Севера; прорубал себе тропу сквозь непроходимые кедровые заросли в далекой Темискауате; и как-то раз я провел лето на вершине горы Всадник, в прекрасном ее оазисе, она красовалась своими тополевыми лесами, усыпанными мириадами цветов склонами и казалась изумрудным островом на фоне знойной, засеянной пшеницей Манитобы. А теперь я живу среди озер и бескрайних хвойных лесов Северного Сэскачевана.

Каждое из этих мест привлекает и манит к себе, словно волшебной силой, как, впрочем, и любой уголок неисхоженной и ненаселенной земли. Но где бы я ни был, мне везде недостает сурового романтического великолепия Северного Онтарио, с его дерзким нагромождением гор, бесчисленными глубокими озерами и быстрыми реками. И хотя я получаю большое удовлетворение от моей теперешней работы, которая накладывает на меня все больше и больше ответственности и обязательств, хотя круг моих интересов становится все шире и шире, – несмотря на все это, томительные воспоминания о прошлом не покидают меня. Это воспоминания о давно минувших беззаботных днях молодости, когда я бродил легко и свободно по диким гористым местам Онтарио, не обременяя себя ношей, – все мои вещи помещались в моем любимом быстроходном каноэ, а в зимнюю пору в тесной хижине, наскоро выстроенной на берегу замерзшего или же готового замерзнуть озера.

В то время я не написал ни одной строки и не думал, что буду писать. Но даже тогда, в те далекие дни, я понимал, что Дикая Природа изменится, исчезнет, что это ее последнее сопротивление и мы – последние в своем роде. Часто, когда я оставался один, мне хотелось запечатлеть ее совсем такой, какой она была, пока это еще не поздно.

Однажды, когда я сидел на вершине высокого холма, недалеко от волока Вэшегаминг, и любовался бирюзовым озером, инкрустированным, словно драгоценный камень, в темную зелень леса, это желание овладело мной с непреодолимой силой. Вдали ревел и пенился огромный водопад, ниспадая каскадами с западного склона гор, где гигантские сосны, ветераны последней армии Дикой Природы, выстроились стройными рядами. Кругом была тишина, невозмутимая тишина; все было покрыто дымкой мерцающего тумана. Казалось, какой-то волшебник убаюкивает эту мирную природу, и она погружается в сон. Очертания волнообразных далеких холмов становились мягче, чудилось, что они покрыты темно-зеленым ковром, и кое-где на нем, словно выплеснутая ртуть, блестели озера.

У подножия горы на песчаном берегу я отчетливо видел ладьи моих товарищей. Я долго не мог оторвать глаз от реки, неистово мчавшейся, устремляясь все дальше и дальше вперед, в полном неведении, что ее ждет, навстречу своей судьбе, вперед, к могиле всех исчезнувших рек – к Океану. Бурная и неукротимая Весной, усталая и ленивая Осенью, она уходит навсегда, все дальше и дальше, к Забвению.

Я старался проникнуть в тайну реки и задавал себе вопрос: когда она попадет в Океан и поймет, что ей уже не вернуться обратно, будет ли она тосковать по горам и скучать по деревьям, будет ли грустить о веселых, беззаботных днях, которые она провела в тихих краях?..

Но я замечтался. Мои товарищи – наша флотилия – ждут-поджидают меня.

– По-ра-а, по-ра-а отчаливать, – раздаются голоса с берега.

Я стал спускаться вниз. Мы отправлялись в трудный далекий путь, мои товарищи полагались на меня, нельзя было их подводить; заслужить уважение у этих бесстрашных, отчаянных молодцов было равносильно награде за боевую доблесть. И хотя впоследствии мне удалось прославиться на поприще другого, более полезного труда, никогда я не испытывал большего удовлетворения и радости, чем в ту счастливую минуту, когда мне случайно удалось услышать несколько слов, не имевших прямого отношения ко мне (но тем не менее я их не должен был слышать): «Во всей стране не найти такого отважного гребца». Мне лично они никогда этого не говорили.

Хвастовство ли это? Быть может, и так. Но знаете ли вы жгучую радость честолюбия, неукротимую гордость профессионального каноэмена и лыжника? Это, вероятно, единственное из достижений всей моей жизни, чем я горжусь. Прошло много тяжелых трудовых лет, много тяжелых битв было выиграно с неистовой Миссиссаугой и другими далекими реками – и я должен был доказать еще и еще раз свое искусство, силу и выносливость, прежде чем заслужить похвалу, которую я случайно услышал за своей спиной. Итак, я сразу забыл о желании записать свои мысли и вернулся к своей первой любви – каноэ. Лишь много лет спустя я стал писать.

Я был кочевником когда-то, весло, багор и лыжи всегда были у меня под рукой, а теперь я держу в руке перо. Вместо ласкового журчания воды за бортом моего каноэ или же волнующей симфонии снежной бури я слышу раздражающий прерывистый треск моей пишущей машинки, мне становится досадно, что без нее я теперь не могу обойтись. Вместо веселых песен наших удалых гребцов, разносящихся по реке, я слышу по радио унылые голоса расслабленных женоподобных мужчин, которые все жалуются и жалуются на неразделенную любовь. Собственные мелкие горести и неудачи – основная тема их песен, в полной беспомощности они сетуют на свою судьбу. Своей дешевой сентиментальностью и вульгарной музыкой они оскорбляют самое высокое и благородное чувство – любовь.

Как-то раз я читал очень тяжелую невыдуманную историю о том, как кучка финансистов, собравшись словно стая волков, сломила и разорила своего собрата, поставив в безвыходное положение его семью – жену и детей – только потому, что их товарищ и собрат оказался недостаточно предприимчивым и ловким, чтобы соперничать с ними. А потом я читал об одном талантливом мальчике-артисте, чьи родственники слетелись, как стая стервятников, чтобы поживиться его богатством, словно это был подбитый зверь.

И когда я сижу на ступеньках у дверей своей хижины, размышляя над всем этим, вдруг какая-то нотка в песне птички, падающий лист, едва уловимая далекая мелодия или мимолетный аромат вызывают в памяти очарование родных мест. И я брожу мысленно по лабиринтам памяти. Вот воспоминания нахлынули на меня с непреодолимой силой, и я снова тоскую по звериным тропам и прислушиваюсь к ритму скользящих лыж, напрасно всматриваюсь в даль, весь в ожидании увидеть легкое каноэ, появляющееся из-за уступа берега; я снова слышу запах дыма давно погасших костров, вижу лица, тени людей, которых давно уже нет, ко мне доносятся звуки навсегда умолкших голосов. Знакомые руки, грубые, сильные и добрые, с мозолями, натертыми веслами, чудится, тянутся ко мне из прошлого. Кучка маленьких доверчивых созданий с живыми глазками, любознательные и трогательные, крошечные обитатели лесных просторов, пробираются, шелестя сухими листьями, и приветствуют меня, когда я бреду по аллеям Времени в далекое Прошлое. Невидимая армия выстроилась колоннами и марширует со мной – теперь уже не назад, но вперед, к Реке дикой, романтической, загадочной, – реке Миссиссауге. Только немногие добились – своим искусством, выносливостью и отвагой – небольших побед над ее грохочущими, ревущими водопадами; другие же вынуждены были признать непобедимость Реки, а себя покоренными.

Ведь это не рядовая река, но королева среди рек, или, пожалуй, ее лучше сравнить с воинственным восточным владыкой, который посылает свои дикие орды, и те наводняют целые материки. Вот так ведет себя Миссиссауга – Великий Водопад Индейцев. В неистовстве она прокладывает свой путь меж скалистых берегов, двести миль несется сквозь леса, собирая дань с бесчисленных притоков на территории четырех тысяч квадратных миль; непокорная, дерзкая, неумолимая, она царит над всей этой землей; и человек может плыть много дней в каноэ, перебираться через волоки, странствовать по запутанной, сложной сети ручьев и озер, бродить по лесам и любоваться все новыми и новыми картинами природы, не выходя за пределы владений могучей Миссиссауги. И нет человека на земле, кто знает о ней все. И я думаю, что есть ямы и омуты, водовороты, пороги, перекаты, пруды и озера, ручьи, которых никто не видел, даже индейцы; и что в девственных лесах, протянувшихся на сотни, сотни миль, не найдешь следа человека.

У Реки есть свои настроения, как у каждого живого существа. И какая она неожиданная и разная на всем своем протяжении! Местами темный, угрюмый поток, могучий и глубокий, несется быстро и спокойно между зловещими обрывистыми берегами; прорвется через мрачное ущелье в горах, потом, вырвавшись на свободу, вдруг заревет, станет яростным могучим потоком и бьется в неистовстве о свои берега; но вот он уже превратился в стайку маленьких лепечущих волн и играет на камешках отмели.

Как часто Река течет в задумчивости, и кажется, будто она напевает песенку или же бормочет что-то неясное, словно во сне; течет все спокойнее и спокойнее, пока не превратится в живописное озеро с глубокими заливами и заливчиками, с дерзко вырисованными скалистыми мысами, поросшими соснами.

Есть быстрины между этими озерами – игривые, но спокойные. Но когда Река попадает в ущелье, в тиски высоких скалистых берегов, она прыгает неистово через валуны и скалы со страшной разрушительной силой и быстротой, это настоящие пороги «белая вода». Река бросает вызов гребцам, и тогда робкие (или, может быть, разумные) предпочитают обойти ее волоком; только испытанные путешественники и бесстрашные гребцы принимают вызов могучей Миссиссауги, ставя на карту свою жизнь. Некоторые из этих порогов – бурные, коварные, трудные и опасные – занимают небольшое пространство. Другие же, поспокойнее, тянутся милю, а то и три. Но самые знаменитые пороги вытянулись на расстояние двадцати миль – водопад за водопадом, стремнина за стремниной, и только кое-где они прерываются небольшими озерами, словно для передышки. Двадцать миль захватывающей дыхание скорости, оглушительного шума и волнующей опасности – таковы знаменитые пороги «ДВАДЦАТЬ МИЛЬ».

Есть такие пороги, которые ни один человек не может преодолеть, каким бы искусным спортсменом он ни был. То здесь, то там по течению Реки встречаются громыхающие водопады, которые низвергаются с отвесной скалы в пенящийся пруд (где иногда можно поймать крупную рыбу).

Вдоль берегов шумит дремучий лес. На сотни миль тянется он сплошным зеленым массивом на Восток и на Запад, к Верхнему озеру. Там встречаются все виды деревьев, характерные для этой зоны, и панорамы – одна другой прекраснее – предстают вдоль берегов. Вы увидите целые леса тополей, полюбуетесь их светлыми стволами и беспокойной трепещущей листвой, легко скользящими тенями; вы увидите густые смешанные чащи ивы, ясеня и ольхи; яркую зелень березы и клена; фиолетовые луга с сочной травой; старый сосновый бор, погруженный в мрачную задумчивость.

Местами огромные гранитные скалы громоздятся на берегу, и Киуэйдин – самая старая гора – возвышается над Рекой; карликовые искривленные деревца цепляются, спасая свою жизнь, за уступы. Странные изображения высечены давным-давно дождем и снегом на отвесных скалах: одни из них сидят, другие стоят, третьи наклонились вперед из своих альковов, все застыли в неподвижности, и все смотрят и смотрят на быстрое бесконечное движение Реки с какой-то саркастической улыбкой. И наконец, словно утомленные спектаклем, у которого нет конца, горы поворачиваются круто и уходят в глубь страны, образуя массивную стену, как будто сторожевой вал.

Сбившись в кучу на небе, здесь собираются в бесчисленном количестве тяжелые облака и грозовые тучи. Они висят зловеще над горным хребтом вдоль бурлящей и рокочущей Миссиссауги.

А позади Реки, далеко-далеко, где не слышно ни ее рокота, ни шума, лежит «Страна, где никогда ничего не случается», где Вечная Тишина отмечается делением в тысячу лет, движением колоссального маятника Времени.

Река, хранящая тайны, ты и я знали отважных гребцов. Они были отважные ребята, выносливые и исполнительные; их богом была СКОРОСТЬ, их девизом: «Доберись туда, во что бы то ни стало доберись».

Река, величественная и непокорная, дочь Дикой Природы, наверное, до сих пор тебя навещают призраки прошлого. Вот они ритмически сгибаются и отбрасываются назад, сидя на веслах в каноэ; под бременем невидимой ноши, они прокладывают бесшумно свои тропы по волоку среди теней соснового бора; в быстрых каноэ-невидимках они несутся вниз по бурлящим, клокочущим волнам с пронзительными возгласами и криками, которые никогда не долетят до слуха человека.

Мне чудится, что я вижу эти скользящие тени, а на волоках я ловлю напряженным слухом шорох забытых шагов, словно шорох во сне, уже почти стертый в памяти, но все еще не совсем забытый.

Зазвенела песня белогрудой славки в густой зелени деревьев, высоко надо мной. Мне кажется, я слышу рев Реки, ее бесконечный шумный церемониальный марш; в отдаленном шуме водопадов мне чудится разговор мертвых.

Жалобная мелодичная песенка маленькой птички оборвала тишину; мелодия, полная грусти, бесконечно прекрасная, она зазвучала как прощальная песнь погибшим товарищам. Она лилась и лилась где-то надо мной, а потом все дальше и дальше… Все тише и тише…