Читать книгу Неотмазанные. Они умирали первыми - Сергей Аксу - Страница 14

Ноябрь. Последние дни командировки. Военная колонна медленно ползла по вьющейся змейкой дороге. Необходимо было успеть до темноты добраться до Хасавюрта. В воздухе искрилась дождевой пылью и играла радугой легкая изморось. Встречный сырой ветер продирал до костей. Миновали несколько блокпостов, оборудованных как маленькие игрушечные крепости. Окопы, дзоты, мешки с песком, бетонные блоки, зарывшиеся по макушку БТРы. Вырубленные подчистую деревья вокруг, чтобы не могли укрыться в «зеленке» снайперы или группы боевиков. Все подходы каждую ночь тщательно минируются, ставят растяжки и сигнальные мины. Утром саперы их снимают, чтобы своих не отправить к праотцам. А там, где поработал «Град», лишь обгорелые обрубки стволов и выжженная перепаханная земля. На обочинах дороги кое-где попадались остовы искореженной сожженной бронетехники, некоторые нашли здесь последний приют еще с прошлой чеченской кампании.

Неожиданно с пригорка шквал огня из гранатометов и пулеметов полоснул по колонне, головной и замыкающий БТРы вспыхнули как факелы. Из замаскированных укрытий пристрелянные пулеметы кинжальным огнем сеяли панику и смерть. Колонна развалилась прямо на глазах. Грохот гранат, отчаянные крики, нечеловеческие вопли раненых, автоматная бешеная трескотня, взрывы боекомплектов – все слилось в сплошной кромешный ад.

Когда они, поднятые по тревоге, подлетели на БМП к своим на выручку, от «вэвэшной» колонны, которая направлялась в Хасавюрт, почти ничего не осталось. Едкая черная гарь клубами стелилась над извилистым узким участком дороги, попавшая в мышеловку «ваххабитов» боевая техника горела. Отовсюду слышались крики, матерщина, стоны раненых, завывание и потрескивание горящей вонючей резины.

Пораженные увиденным кошмаром, Ромка и его товарищи посыпались с «брони». Прямо перед ними с пробитыми скатами замер и уткнулся носом в кювет «Урал» Рафика Хайдарова, замыкающий колонну. В кузове с изорванным в клочья брезентовым тентом у искореженной спаренной «зушки», защищенной от осколков крышками от люков БМП, лежали сильно опаленные тела двух убитых бойцов. Ближнего, уткнувшегося вниз лицом в еще тлеющий полосатый замызганный матрас, Ромка сразу признал по крестообразному белеющему шраму на стриженном затылке. Это был дембель Сашка Крашенинников, наводчик, долговязый пацан из Зеленодольска, известный в части под кличкой Меченый. Сбоку от него «заряжающего», который с оторванной по колено правой ногой лежал навзничь на мешках с песком, было не узнать, настолько было его тело изуродовано взрывом. Он был почти нагишом: ударной волной с него сорвало одежду. Больше в кузове никого не было. Борта автомобиля, обшитые изнутри стальными листами, буквально развалило, из продырявленных осколками и пулями мешков тонкими струйками продолжал высыпаться песок. На бээмпэшных люках, когда-то красочно разрисованных ефрейтором Федькой Зацарининым, большим спецом по художественной части, появились потеки крови и отметины от осколков.

В кабине на баранку завалился всем телом с наполовину снесенной черепной коробкой Рафик. На дверце автомобиля, снаружи, одиноко болтался его новенький «броник» с свежевытравленной хлоркой надписью «Казань-97». Очередь из крупнокалиберного пристрелянного пулемета прошлась как раз по лобовому стеклу машины и поставила точку на короткой жизни балагура и весельчака с волжских берегов. С другой стороны под распахнутой дверцей у подножки в кровавой луже лежал, покрытый черной жирной копотью, капитан Терентьев, с неестественно вывернутой, сильно обгоревшей кистью правой руки. Ромка с болью отвернулся, чувствуя, как к горлу подступает комок. Жалко, отличный был мужик Терентий, всегда за их брата, солдата, горой.

Дальше, в метрах двадцати, где, пересекая дорогу, узкой дорожкой пылала вытекшая из пробитых баков солярка, виднелся наглухо зажатый между «бэтээром» и сгоревшей БМП «ГАЗ-66», чадящие протекторы которого обнажились так, что стала видна обгорелая паутина корда. В изрешеченной как сито кабине обнаружили раненного в грудь и голову, стонущего старшего прапорщика Яблонского. Стоило большого труда извлечь его из кабины.

Майор Геращенко отдал приказ всех раненых и «двухсотых» стаскивать к началу поворота, откуда их могли эвакуировать.

Три подошедшие «бэхи» под командованием пришедшего в ярость капитана Дудакова заревели, развернулись и понеслись в сторону села, откуда доносилась яростная стрельба. Там уральский СОБР, появившийся чуть раньше из Ножай-Юрта, разбирался с отступившими в ту сторону нападавшими. Один из барражирующих над чеченским селом вертолетов вернулся к разгромленной колонне, стал снижаться, чтобы принять на борт раненых и «груз двести».

«Вэвэшники» наконец добрались до начала колонны. За подорванным головным БТРэром в канаве нашли громко стонущего, раненного осколками в живот, сержанта Широкова и еще трех перепуганных покалеченных ребят. У одного было осколочное ранение в ягодицу и в руку, у остальных легкие пулевые ранения и множественные ожоги. Все они находились в глубоком стрессовом состоянии. Младший сержант Алешка Кожевников, увидев Самурского с товарищами, все время без удержу бубнил как сумасшедший: «Наши! Наши! Наши!». Из ушей и носа у него, не переставая, текла кровь, голова подергивалась словно у марионетки. При этом он бессмысленным взглядом смотрел на ребят и глупо улыбался. Ромка, Чернышов, Пашутин и санинструктор Терещенко сразу же стали их перевязывать и делать противошоковые уколы, потому что те находились в таком плачевном состоянии, что сами за все время почти ничего не сделали, чтобы оказать себе и друг другу первую медицинскую помощь. Пока остальные занимались пацанами, Ромка и Костя Терещенко тщетно пытались облегчить страдания сержанту Широкову, который, урывками приходя в сознание, дико кричал, плакал, испытывая страшную боль, вновь терял сознание.

Был серый промозглый день, из-за сырого тумана, опустившегося над дорогой, и мелкой измороси кругом все было холодным и влажным. Раненых и убитых таскали на кусках прожженного дырявого брезента, ноги разъезжались по сырой глине, под сапогами уныло чавкала липкая грязь. Потом они бродили и собирали фрагменты тел: руки, ноги, пальцы. На дороге под «звездочкой» БМП нашли разбитый ящик из-под ЗИПа с рассыпанными инструментами и чью-то сплющенную обгоревшую голову. Ромку и остальных сильно мутило, он старался не смотреть на то, что когда-то было частью человека. Закончив погрузку «двухсотых» и раненых в грузовой отсек вертолета, они отбежали подальше от ревущей винтокрылой машины, – оглушительный вой винтов рвал перепонки. Укрылись от поднятого лопастями ветра за «Уралом». Подняв отсыревшие воротники, жадно закурили. В стороне, не переставая, надрывно кашлял словно чахоточный наглотавшийся удушливого ядовитого дыма пулеметчик Пашка Никонов.

«Да, попали, – подумал про себя Ромка, окидывая покрасневшими слезящимися от гари глазами место трагедии. – Не приведи господь в такую катавасию когда-нибудь вляпаться, как нашим дембелям довелось. Вот и дембельнулись! Пацаны погибли, а ради чего, спрашивается?»

Пока они курили, поминутно сплевывая горькую грязную слюну, любопытный, как старая бабка санинструктор, Костя Терещенко везде совал свой нос. То полез зачем-то через люк оператора-наводчика в подбитую «бэху», понесла его туда нелегкая. Потом весь перемазанный в саже, и не лень ему было, вскарабкался вместе с Чаховым и баламутом Приваловым на крутой откос, откуда боевики вели ураганный огонь по заблокированной колонне. Там они обнаружили обустроенные ячейки для стрельбы, горы стрелянных гильз, лужу крови, несколько использованных «Мух», чуть дальше брошенный кем-то из раненных боевиков «РПК», пустые магазины к нему, зеленую повязку с арабской вязью.

Костя как-то им, еще будучи в части перед отправкой сюда, рассказывал, что после школы поступал в МГУ на факультет психологии, да срезался на первом же экзамене по математике. Потому что утром по чьему-то дурацкому совету стакан валерьянки хлопнул, чтобы не волноваться. Ну и в результате пару получил. А ведь усиленно готовился, на заочных подготовительных курсах успешно учился, литературы специальной море перелопатил. На собеседовании перед вступительными экзаменами членам комиссии приглянулся, потому что в свое время книжками психотерапевта Владимира Леви увлекался и сыпал цитатами оттуда как из рога изобилия. Председатель приемной комиссии ему на прощание так и сказал: если он получит «тройку» на первом экзамене, чтобы документы не вздумал в растрепанных чувствах забирать, а продолжал сдавать дальше. Костя вновь собирается после армии поступать в университет по той же специальности, чтобы в недалеком будущем изучать и помогать прошедшим дорогами войны больным солдатам. Уколы научился делать, как заправский доктор «дядя Ваня». Добрый, отзывчивый. Что бы не случилось, подойдет, утешит, по-родному поговорит. Одним словом, молодец, пацан!»

Ромкины думы прервали, появившиеся из-за разбитого кузова перемазанный как черт Терещенко и насупленный Славка Чахов, который тащил за собой обгоревший окровавленный бушлат.

– Чей?

– Не знаю!

– Нашли, вон там, за кюветом! – Костик махнул в сторону канавы, заполненной мутной водой.

– Метка есть?

– Сейчас посмотрим!

– Гады черножопые! – бледный Эдик Пашутин в сердцах зло сплюнул и поковылял к группе солдат, которые с майором Геращенко и старшим лейтенантом Тимохиным тщетно пытались открыть одну из кормовых дверей подбитой «бэшки». Витька Долгоруков как заведенный упорно долбил ломом, пытаясь, поддеть край люка. Наконец это им удалось. Распахнув дверь, бойцы отпрянули в сторону от страшного запаха и жуткой картины, что предстала перед ними…

– Нет, метки нема! – сказал разочарованный Костя, повертев в руках бушлат, и принялся выворачивать карманы. В одном была сырая рыжая табачная кашица, сплющенный спичечный коробок и грязный, как портянка, скомканный клетчатый платок; в другом ничего, кроме большущей дырки с кулак. А вот во внутреннем что-то было. Покопавшись, медбрат извлек отполированный до зеркального блеска патрон от «калаша» и мятую затертую фотокарточку симпатичной девушки с короткой стрижкой и смеющимися глазами.

– Это девчонка Сереги Ефимова, я, кажется, видел эту фотку у него.

– Какого Ефимова? Ну ты, Костян, даешь! Башкой, что ли, о броню шандарахнулся? Ефимов же только что с нами был! С Дудаковым и Стефанычем на «бэхе»!

– Да, верно! Серега с нами был! Что-то, братцы, и взаправду мозги у меня заклинило!

– Лечиться надо, Склифосовский!

– Погоди, погоди, я ведь тоже видел эту деваху! – откликнулся Крест, снайпер Валерка Крестовский, навалившись сзади на спину Чахову.

– Стоп, мужики! – Ромка Самурский хлопнул себя рукавицами по бедру. – Вспомнил! Эта же фотка «дяди Федора»!

Дядей Федором в роте за глаза называли Фарида Хабибуллина, здоровенного парня, спортсмена из Татарии, перворазрядника по вольной борьбе. Никто из «дедушек» его не трогал, все боялись с ним связываться, поглядывая на его твердые бицепсы и бычью шею. Несмотря на его вечно хмурую физиономию, он был спокойным, безобидным, в меру флегматичным пацаном.

– Точно! – оживился Свят Чернышов. – Фаридка Хабибуллин мне ее еще полгода назад показывал, когда мы с ним наряд по кухне тянули. То-то я чувствую, что где-то видел ее!

– Дай сюда! – Ромка, сунув потрепанные перепачканные рукавицы под мышку, бережно взял фотокарточку из рук Терещенко.

– Смеется, – грустно сказал он, кивнув на снимок, который держал перед собой, разглаживая трещинки на портрете большим огрубевшим пальцем.