Читать книгу Воспитанник Шао. Том 1 - Сергей Александрович Разбоев - Страница 4

Вот так и ты:

Палимый лютой

Тоской по Знанью,

Чист и смел.

Застигнут смертною минутой,

Отдай все то,

что ты имел.

Евгений Винокуров

Скорые, по-кошачьи мягкие шаги на ступеньках деревянной крутой лестницы. Только притертый поскрип некоторых наиболее обветшалых досок.

Не меняя позы, настоятель выслушивал привратника. Состояние глубокой отрешенности сменилось настороженностью. Спокойное, ироничное лицо слегка искривилось при последних словах монастырской служки.

– Брат, проведи приезжих в боковую комнату встреч. К нужному времени я предстану пред ними.

Так же тихо при последнем слове привратник исчез.

Настоятель сидел на верхней площадке крыши пагоды, созерцал окружающее, думал о своем. После сообщенной новости спокойный ритм углубленных размышлений – чань – прервался.

Довольно скорый, неожиданный приезд американцев напомнил о первой встрече. Тогда, после разговора, он рассчитывал, что янки вторично не появятся. Путь из Пекина в монастырь не близкий, и если визит повторяется, то вряд ли они скоро отступятся. Что за этим скрывается? В каком слове истинный слог настырности янки?

В одиночестве, наедине с самим собой, настоятель давал волю резким переменам настроения. Его сухое, благое лицо кривилось вспышками гнева, если он находил в действиях янки намек на попрание монашеской суверенности, передергивалось страшной ухмылкой, которая постепенно переходила в сосредоточенное выражение.

И все же, старательного Споуна пробирал необъяснимый мандраж. Не боязливый, нет. Какой-то сторонний, нудный. В животе начинались склочные перемещения содержимого, несмотря на то, что он часов шесть-семь не ел. Что-то больно давило на стенки сосудов, бурлило.

Но он молодцом силился смотреть на монахов, остро чувствуя и их такой же пронзительный взгляд. Старался дословно следовать наставлениям полковника. Но как это было непросто. Майор видел перед собой лица, ровным счетом ничего не означавшие, одинаково скучные, неприятные своей сухостью, надменностью. Эти беспристрастные лица пугали его. Не мог никак решиться, с чего начать разговор, на что делать ставку. Голову пусто хладила отрешенность настороженного сидения.

А Большой Чемпион.. Нет, на него лучше не смотреть. Еще не так поймет. От него можно сорваться, растеряться, сойти на хрип.

Спокойнее. Успокойся. Ты – визитер. Никому не враг. Вот только эти глаза Вана. Или глаз? Один глаз. Или все же два? Сколько же у него глаз? Узкий, словно граница между светом и тьмой. А кажется два. Но ведь он одноглазый. Все говорят. Может, скрывает. Жук. Какое-то миражирование. Один глаз. Конечно, один. А может, два? Или смотрит, будто два. Нет, все же один. Раздваивающийся, проникающий. Разве с таким совладаешь. Что думаю? За моей спиной Великая Америка. Первый народ. А я, как из малоизвестного островного племени. Чушь. Глупости. Я дипломат.

Меня трогать нельзя. Оскорблять тоже. Я американский подданный. Я…

Минуты шли. А он все пожимал плечами, да поглядывал то на своих младших офицеров, то на монахов.

Настоятель изредка наклонял голову, давая молчаливое согласие иностранцу начать разговор. Но после очередного кивка у Споуна еще более озадачилось лицо, пальцы бессмысленно теребили папку с бумагами.

Неизвестно, сколько еще длилось бы неловкое сидение, если бы настоятель сам не начал тихим, но твердым голосом:

– Мистер Споун, положение вас обязывает начинать не с молчания. Благодаря какой инициативе вы совершили столь длинный и нелегкий путь сюда, в сердце среднего Китая?

– Да, да, господин настоятель, – согласно закивал майор. Он был рад неожиданной поддержке, – дороги в Китае ужасные. Как только вы ими пользуетесь?

– Довольно просто. Ходим пешком, – сухо ответил настоятель. Он не был склонен поддерживать разговор на лишнюю для него тему.

Споун понял намек, но не желал упускать нить.

– Мы потеряли несколько человек. Не могу назвать другой страны, где бы подобное по своей реальности близко подходило к здешней действительности.

Ничего не изменилось в лице монаха. Будто не слыхал, от кого прозвучали слова. Но он также тихо и убедительно пояснил:

– Что делать, не любят у нас иностранцев, особенно на машинах, особенно на военных, особенно не приглашенных.

Узкие щелки глаз без интереса продолжали смотреть мимо американцев.

Маккинрой, видя нервную нерешительность майора, решил вселить уверенность в подавленного Споуна.

– При первом знакомстве кто-то должен приходить первым. Как знать, может это зачатки больших и полезных отношений между поистине великими державами.

– Поднебесная облагораживает свое многочисленное одиночество и, по возможности, защищает свою прихоть.

Эксперт уловил неприязнь, но решил не идти на попятный.

– Все же для тех, в кого стреляют, мотив не становится яснее от видимой предвзятости.

Лица монахов растянула язвительная гримаса. Она хмурила Споуна, но никак не Маккинроя.

Споун проклинал свою неловкость. Но, стараясь сразу смотреть на всех, заговорил:

– Господин Дэ в прошлый раз мы остановились на том, что вы сможете уступить нам воспитанника, если для этого созреют условия. Наше руководство твердо намерено увеличить сумму вознаграждения за него до цифры, названной вами.

– Мистер Споун, прошлое не относится к настоящему, каким бы убеждающим оно ни было.

Майор подавленно уставился мимо монахов. Остальные офицеры непонимающе молчали. Маккинрой покусывал губы.

– Уважаемый господин Дэ, я офицер, выполняю приказ. Я не могу уехать от вас, не получив хоть какого-то утвердительного знака. Меня будут до тех пор присылать сюда, и если не меня, то другого, пока вопрос не найдет ответа. Мне остается выполнять приказ моих боссов и лишний раз отвлекать вас от ваших насущных дел. Поверьте мне, лично я никогда бы к вам не совался.

Приходилось верить любезной физиономии Споуна.

– Охотно одобряю вашу откровенность, – кивнул настоятель.

– Вот-вот, почтеннейший господин Дэ, полмиллиона долларов за мальчика. Устраивает вас такая сумма? Если вы считаете, что мне не подобает так мелко предлагать, то назовите сумму, устраивающую вас. Уверен, наше руководство благосклонно отнесется к вашим требованиям.

– Мне нечего вам ответить, мистер Споун, кроме того, что я говорил ранее.

– Да, – помог майору эксперт, – нерезонно отказываться от гонорара. Ваша страна не богата. Правительство монастыря не субсидирует. Наши деньги для вас большое подспорье в вашей же деятельности. Господин настоятель, мы просим у вас одного человека. Мы не претендуем на ребят китайского происхождения. Ваши воспитанники – ваша гордость, ваше будущее. А русский? К чему он вам? За него мы предлагаем очень большие деньги. Вы сможете подготовить новых ребят, имея такие средства.

– Гладко говорите, если не ошибаюсь, мистер Маккинрой. – Эксперт кивнул. – А вы попробуйте что-нибудь разглядеть в пятилетних малышах, что из кого получится.

– Резонно, но не понимаю, зачем держать так крепко в монастыре европейца. Никаких дивидендов с него вы не снимете. Он мертворожденный для Китая.

– Мы не собираем дивидендов, мистер Маккинрой. Во-вторых, он китаец русского происхождения. И старайтесь помнить сказанное мною раньше.

– Я хорошо помню, – твердо изрек эксперт, – и не вижу серьезных причин повторять так упорно известное вам и нам. Недальновидно вы поступаете, отказываясь от очень выгодного для вас предложения.

– Ну насколько – решать нам.

Внимание монахов незаметно переместилось с поникшего Споуна на уверенного Маккинроя. Их пронзительные глазки недобро ощупывали эксперта.

– На что вам русский? – продолжал настаивать Маккинрой. – Научите вы его, вырастет он и растворится в толпе, ничего не показав и никому в жизни не послужив. Не изведав ни радости, ни печали, ни простого житейского удовлетворения.

Глазки монахов тускло отсвечивали на каждое слово.

– Мистер Маккинрой, у каждого свое понятие счастья и сущности жизни. Мне, как человеку, немало пожившему и много передумавшему, искренне жаль вас. Ваша плотская слабость, которая со временем переходит во вредную для общества болезнь безмерного удовлетворения никчемной плоти, мешает не только совершенствованию человека, но и сдерживает эволюцию общества в целом. Поэтому мне, даже при желании, трудно помочь вам, так как в руки растления и общего упадка своих воспитанников давать я не намерен.

– Расчетливо сказано, но не доказано. И все же зачем он вам? Пустой балласт. Не лучше ли деньги?

Кто знает, не будут ли ваши ученики в будущем вашими же врагами. А это, признайтесь, нередкое явление в ваших странах.

– Мистер, вы претендуете на неплохое знание внутренней действительности.

Эксперт деликатно кивнул.

– Вы живете затворной жизнью и, наверное, потому думаете, что знание местной действительности ведомо только вам. Жизнь не утаишь. Все, что когда-то представляло привилегию немногих, постепенно является перед взором мировой общественности.

До этого отрешенный сквозной взгляд настоятеля, прощупывавший пространство за спиной американца, переместился на эксперта. Последнее резюме, видно, его очень заинтересовало. И оно точно передавало не случайный интерес иностранцев.

Рядом сидящие тоже настроились, глубоко перебирая услышанное. Только Ван, сидевший немного поодаль, в стороне, продолжал безучастно покачиваться. Мозолистые костяшки пальцев монотонно постукивали по утрамбованной земле.

Настоятель медленно обвел взглядом младших офицеров. По их сонным рожам определил: они непричастны к словам Маккинроя.

– Тот мальчик, которого вы так назойливо запрашиваете, предлагая нереальные для нас суммы, не может быть переведен в другое место по существенным причинам. Одна из них та, что он не пригоден к жизни за стенами святилища, незнаком с нею. Второе: он подрастающая гордость монастыря. Готовится к соревнованиям среди молодых. Мы не можем уступать свои позиции.

Настоятель показал рукой на сидящих схимников. Те согласно кивнули.

– Они изъездили весь Китай, присутствовали на многих соревнованиях. Несмотря на то, что наш опекун будет самым молодым среди участников, он выиграет. Для каждой школы самый настоящий и действенный дивиденд – это чемпион, живущий в ее стенах.

Маккинрой был весь внимание. И теперь готов был к новой атаке. Похоже, нащупано уязвимое место у монахов.

Он учтиво, с оттенком укора, галантно заговорил:

– Насколько мне известно, господа, китайцы не допустят к внутренним соревнованиям представителей иной расы. Уважаемый Дэ и вы, господа служители, не мне напоминать то, что вы прекрасно знаете и без меня. Я заинтригован вашим парнем, и не будет угодничеством, если скажу, что я на его стороне. Так вот, разрешите мне предупредить от своего имени, что в дальнейшем жизнь юноши может оказаться под угрозой. Прошу прощения за некоторую указуемость, но Америка здесь уже ни при чем. Это ваш устоявшийся внутренний порядок. Русский не будет допущен к соревнованиям. Он у вас враг под номером один. Я сторонний наблюдатель, и то никогда не решился бы ни подобный шаг. К трону Поднебесной патриархи Китая никогда не допустят мастера иной национальности, какими словами ни прикрывайся, и будь он семи и пядей во лбу.

Глаза монахов сузились до лезвия бритвы. От неподвижных лиц веяло холодом и скрытой угрозой.

Маккинрой был атакующей стороной. Он старался найти в них тень растерянности, замешательства. Понимал, что загоняет в угол, надеялся выявить на сухих лицах смущение, растерянность. Но те холодно буравили зрачками пространство, вбирая в себя сказанное американцем.

– Я знаю, много препятствий на нашем пути, но верую: разум возьмет верх, – также спокойно, как и сидел, изрек настоятель.

– Когда-нибудь, но не сейчас и не в ближайшее время, – примирительно согласился Маккинрой. Он видел: настоятелю нечем крыть. – При нынешнем нелегком материальном положении Китая деньги, предлагаемые вам, – очень сильное подспорье.

– Для вас деньги все. Для нас же искуснейший боец значит много больше. Наши традиции – наша жизнь.

– Но он еще в стадии обучения, – нетерпеливо, как бы сердясь на служителей, словно на упрямых мальчишек, информировал эксперт.

– В конечной стадии, – с прежней невозмутимостью уточнил настоятель.

– Хорошо, почтенный Дэ, вы упорны, непонятны. Семьсот тысяч за молодого, неискушенного в жизни парнишку. А? Семьсот тысяч! Какие значительные перспективы открываются у вас в будущем. Каких высот может достигнуть ваша обитель. А у нас он будет только агентом, связным. И то недолго.

– А у меня он будет чемпионом, – не унимался в своей идее монах.

– Наивность. Простая наивность. Необоснованная, неподтвержденная. В мире можно быть чемпионом, но только не в Китае. Вы его изначально обрекаете на гибель. Поймите, уважаемый Дэ: у вас же холодная голова, трезвый ум. Не той крови он. Не той. Разум здесь не совладает с предрассудками. Шовинизм вашей страны не менее, чем в Германии. А то, что испокон веков является монополией только Китая, ни под каким предлогом и никогда еще добровольно не отдавалось. И это уже ваша исконная черта.

– Не напоминайте мне, пожалуйста, негативные штрихи моей страны. Они не всегда будут доминировать в жизни, – холод начинал сквозить в слове настоятеля.

– Простите, почтенный отец, это у меня от того, что за мальчишку я начинаю просить, как за своего подопечного. Кому, как не вам, знать положение, бытующее в ваших провинциях.

Сейчас уже настоятель подозрительно косил на эксперта.

– Послушать вас, получается, что я толкаю своего воспитанника на гибель. А вы, его защитник, всячески пытаетесь воспрепятствовать нашему роковому шагу.

– Да-да, господин настоятель, выходит, так оно и получается. Даже преступники предпочитают охотно отсиживать свое, чем попадать под нейтрализацию своих дружков или противников.

Глаза настоятеля снова безучастны.

– Отметьте, мне шестьдесят шестой год. О чем могут думать в уединении люди моего возраста, размышляя над жизнью? Фактически это растянутая граница предела активной человеческой жизни. Пусть человек проживет еще двести, двести пятьдесят лет, но он уже никогда не будет строить долгосрочных планов. Надеюсь, вам понятно, что в таком возрасте, в любой достопочтимый момент бытия и по различным, часто не зависящим от нас причинам, человек очень легко отходит в мир иной. Не так ли, мистер Маккинрой?

– Так, тем более, что не каждый надеется дожить не то что до названных вами годов, но и просто до преклонного возраста. Но мне становится понятно ваше лирическое отступление.

– Ну, не столько лирическое, сколько прозаическое, – голос служителя стал растянутым, усыпляющим. – Мне шестьдесят шесть – черта, черта, от которой все чаще холодок темноты сжимает сознание. А ведь прикинуть: всего лишь шестьдесят шесть. Как неуловимо, странно устроено подсознание человека. Что приостанавливает мерное, удовлетворенное течение жизни? Какие сигналы исходят, предупреждая, что близка твоя переломная черта, отделяющая счастье бытия от вечного покоя. Неужели разум подает сигналы, чтобы ты поспешил, если еще не все сделал в своей жизни, неужели он кричит внутренней сутью, вызывая тебя к действию, не позволяя транжирить попусту отпущенное тебе время. И это при всем том, что по своим возможностям живое существо может жить не менее двухсот лет. Не менее. Как мы нерасчетливо мнем и треплем нашу жизнь в буйной молодости, глядим свысока вдаль, которой боимся, не принуждая себя дорожить настоящим. Потом одинаково скорбим, что дни иссякают и что не продлится век наш более, чем у других. Приходит время и каждый, кто чем-то серьезно был занят в жизни, делает аккордный шаг в своем бытии. Да, я посвятил свою жизнь изучению и совершенствованию системы У-шу. Как патриарх наш, который не присутствует сегодня, и как славный Ван, который кроме всего прочего достиг уважительных побед. Одновременно готовил учеников-последователей. Почему в нашем монастыре только сироты? Только с одной целью дальнейшего развития искусства единоборства. Политика, так полонившая души людей, авантюризм, интриганство, с помощью которого добиваются для себя в жизни многих привилегий, у нас исключены. Большая общая цель не оставляет поводов для низменных вожделений. Люди отошли от зверей тогда, когда им мало стало быть просто сытыми. Нелегко пятнадцать лет учить и воспитывать человека. Ребят, которые не выдерживают, не усваивают нашу науку, мы отсылаем в родственные монастыри. Сирот больше некуда девать. Не могу сейчас ответить, почему судьба уготовила именно его. Не китайского, скажем, маньчжурского или пусть корейского происхождения. Но, как видите, мне шестьдесят шесть. Смогу ли я, хватит ли мне времени, да и встречу ли другого способного ребенка. Второй раз выложить душу не дано никому. Да и кто знает, на каком слове остановится моя молитва.

– Как не понять вас, мудрый Дэ. Но давайте еще раз проанализируем реальность. Вы много вложили в русского. Много сейчас ставите в планах на него. Но если не отодвигать саму китайскую действительность за ширму наивной близорукости, без предложений и увещеваний, то придется осознать тот факт, что все приготовления его как будущего бойца-чемпиона губительны для него. Это простая констатация неопровержимого. Мне хорошо известен китайский шовинизм, национализм. Ему нет равных в мире, как бы ни кричали о себе немцы или евреи. Вы все равно стоите впереди них. Обособленность как нации, это у вас непреложно во всех поступках. Стратегия и тактика на любом уровне человеческих и межгосударственных отношений. Берусь даже рассмотреть вопрос дальше, с той позиции, что многое может иметь удачное продолжение. Например, произойдет маловероятное, и ваш воспитанник будет допущен к соревнованиям. Он победит, как вы утверждаете. Его первое место на турнире будет равносильно подписанию смертного приговора себе. И вы, уважаемый Дэ, будете не косвенным виновником его гибели. Ему не дадут продолжить карьеру чемпиона. Трудно припомнить, сколько чемпионов Китая дожило до старости.

Настоятель молча показал на сидевшего поодаль дремавшего Вана.

– Это единственный, – соглашаясь, не отступал эксперт, – уникальный случай, вызывающий восхищение той волей и собранностью, а главное, целью, которую имел перед собой Большой Чемпион. Но в вашей истории некороткий список граждан, имевших высшее звание. Где они? – Маккинрой знающе выпрямился. – Те чемпионы все китайского происхождения, и все равно, мало кого миновал нож или стрела, если они только раньше не оставляли трон вакантным. А ваш воспитанник будет как травинка на шквальном ветру. А ветер тот состоять будет из холодного оружия, применением которого так богата ваша страна. Против него ополчатся все, без исключения, школы и секции Китая. Все. Ваши союзники самое большее, что смогут сделать, это остаться нейтральными. Ваш авторитет, популярность Вана не уберегут его. Только усугубят положение. Он падет, как пали многие до него: сильные, опытные, имевшие корни в своей же стране. Убьют его. Убьют, как убивали многих, кто не умел лавировать между жизненными реальными ситуациями.

Не теряя внешнего спокойствия, самообладания, настоятель глубокомысленно уточнил:

– Он должен уметь защитить себя, иначе какой он чемпион.

Легкомысленная наивность, пагубная, ничем не подкрепленная, – махнул рукой Маккинрой. Его стало тяготить необъяснимое упрямство настоятеля. – Можно противостоять группе, толпе, но не массе. Вы не убережете его. Реалии вашего Китая более жестоки, чем наши, американские. А у нас? Через три-четыре года он вернется к нам. В России дольше нельзя продержаться. В любом случае там он будет в большей безопасности, чем здесь. А Китай для него не родина – мачеха. Мачеха с чужими сыновьями, братьями. Каждый из местных рад будет при случае убрать его. Это отвечает интересам нации.

Монах наклонил голову, давая знать, чтобы американец приостановил свою бесконечную тираду.

– Все было бы проще, если бы начало было простое и замыслы не те. – Дэ опустил свои глаза. Но казалось, будто он сквозь прикрытые веки пристально изучает сидящих. – Когда отшельники нашего монастыря принесли мальчонку немногим более двух лет от роду, я наблюдал, как он сидел в углу кельи. Ни к кому не тянулся, ни на кого не смотрел. Был он маленький, беспомощный, но так неподдельно силен своей детской независимостью, что я пришел в осмысленное возбуждение от того, каким может быть человек, если он представлен самому себе, если он существует своим, пусть маленьким, но ни от кого не зависящим и никому не подчиняющимся миром. Родители его умерли на руках монахов, которые принесли его в монастырь. Представляете!.. – глаза настоятеля восхищенно расширились. – Перед вами ничто. Но оно в такой степени гордое, ни к кому не льнущее, от всех отталкивающееся, что невольно воспринимаешь ту сверхъестественную мощь, которой существует это дитя, – голос священнослужителя высился монотонной гаммой. Торжественный ритм продолжался с тем же упоением. – Вот тогда у меня и зародилось. Я поверил в свою заветную цель: вырастить человека, достойного называться этим великим словом. Добавить к жизненной тверди физической уверенности, которой обладают наши великие мастера. Появится человек, близко отвечающий требованиям настоящего разумного интеллекта.

А вы хотите приобщить его к службе низкой и подлой, вылепить из неокрепшей души шпиона, не зная человека, его внутреннего мира, его чаяний, просто используя покорные полезные качества. Не сделка ли это с моей непрощающей совестью? Кто я буду? Чем покроются мои седины?

Вы должны понять, мистер, зная, что человеку, у которого изъято детство в том понимании, которое имеет каждый из нас, при мысли, что и жизнь у него пойдет не своя, приказная, мне становится горько, думается, что и я не своей жизнью живу, выполняю чью-то скаредную волю. Деяния мои упираются в какую-то стену, которую не вижу, не предчувствую.

У Маккинроя что-то сжало внутри. Трудно было представить, что такая жесткая аскетическая натура, какую с детства воспитывают монахи, может звучать глубокими сентиментальными аккордами.

– Мы, Дэ, всю жизнь ходим вдоль невидимой запретной зоны-стены, во многом мешающей нам жить так, как хотелось бы. Куда она ведет? Кому дано ответить на извечный для человека вопрос?

– Знали бы вы, чего мне стоило решиться воспитывать ребенка в стороне от людей, от сверстников.

– Но совсем понимаю вас, – осторожно вставил эксперт, подобное воспитание замедляет развитие.

– В какой-то степени да. До двенадцати лет мальчик был фактически изолирован от сверстников и посторонних. Он знал пять человек, которые его обучали. Через них познавал мир. Его психика, мышление, сохранили чистоту родниковой воды, личностный оттенок. Четырнадцать лет – это возраст, когда можно обучать человека, но не воспитывать. Далее им занимается только жизнь.

Представьте теперь молодого человека двадцати двух лет, который имеет свои вполне богатые жизненные концепции, приобретения. Если приходится обучать такого, то обучение и воспитание его в духе бойца представляет немалые трудности. И учтите, только к сорока годом это будет боец, которого столь долго готовили. Но это, к вящей правде, возраст зрелого мышления. Человека влечет не столько к риску, опасности, романтике нового, сколько к осмысливанию философской, психологической трактовки единоборства. Вот здесь и нарушается понятие единства теории и практики. Сила, убедительность истинных понятий возможного и происходящего. Определения, взгляды ученика будут ошибочны по своей природе, так как волею судьбы он будет лишен схваток, где лезвие смерти выступает со сжимающей душу отчетливостью. Но, если обучаемый не проходит по грани существа двух миров, то и представление материальности жизни и смерти будет искаженным, не истинным. Близким к понятию живущих обыкновенной мирской сутью. А ведь многие озарения приходят на грани существующего. Ведь цель наша, конечная, не столько обучение искусству единоборства со всевозможным оружием, сколько обретение одухотворенного спокойствия, трезвой мысли в самых неожиданных, по-настоящему опасных ситуациях. Воспитание мудреца и философа. Эти догмы – непреходящее условие всего курса обучения.

– Уважаемый учитель, объяснили вы очень неординарно. Но и после сказанного считаю уместным настаивать на прежней просьбе. – Тень признательности отразилась на лице эксперта. Он потер руки об штаны. – Поверьте мне, моему достаточному опыту. Здесь, в монополизируемом Китае, ему места не найдется. И никто, кроме вас, Вана, сожалеть не будет. Ваша специальность имеет такой узкий круг избранных, что сжиться с ними практически невозможно.

– А я почему-то всю жизнь верю в то, что люди смогут понять, смогут понимать Верю в разум.

– Благое пожелание. Светлая наивность. Но она не защищена. – Настоятель поморщился, но не перебивал. – Вообще, желаемое может быть, если противоборствующие стороны равны по силам и к тому же согласны. Если нет – война. В Китае, убежден, примирение произойдет не скоро.

Дэ пожал плечами. Лицо его снова обрело восковой оттенок. Он поклонился:

– Я оставлю вас на некоторое время. Мне полезно было с вами познакомиться и как с компетентным собеседником, и как с толковым представителем нации, которая смело теряет авторитет, не заботясь о своем будущем. Вы мне многое напомнили, о чем я перестал задумываться.

– Минуту, почтенный Дэ, если не секрет, чем сейчас занят воспитанник и можно ли увидеть его со стороны?

Маккинрой ожидал услышать уклончивый ответ, но гордый монах только мягким жестом попросил следовать за ним.

Они прошли узкий коридорчик, зашли в небольшую комнату. В стене искусная щель, равномерно замаскированная общей потертостью и неопрятностью поверхности. На нее и указал настоятель.

Маккинрой пригнулся, посмотрел. Нетерпеливый Споун также сунулся к щели. На внутреннем дворике, плотно и чисто утрамбованном, несколько молодых послушников сидели полукругом недалеко от пропасти и наблюдали, как их товарищ передвигался при помощи бамбуковой палки по двум длинным параллельным бревнам, косо вкопанным в землю с одной стороны и наклонно нависшими частью своей длины над ущельем.

У Маккинроя и Споуна дух перехватило от неожиданности.

В бревнах на небольших расстояниях друг от друга виднелись торчащие палочки с небольшими закругленными шляпками. Упражнение было довольно примитивным, но утомительным и опасным: ученик подтягивался на палке, как на турнике, длинными пальцами держась у самых ее краев, рывком перебрасывал один или одновременно два края на следующие, ближе к пропасти зацепы. Задание: добраться до вершины этого довольно уникального гимнастического сооружения. Если послушник, теряя силы или по небрежности, цеплял палкой шляпку, проваливались все зацепы, и неудачник ехал вниз, если не мог каким-либо образом притормозить. Затем начинал заново карабкаться вверх, но уже далеко не с той силой и энергией.

Маккинроя и сопровождавших захватило это зрелище: они со спортивной страстью и пробирающим трепетом наблюдали.

Выбившиеся из сил ученики покидали снаряд, презрительно окидывая взглядом вздыбившиеся бревна, неподатливые их крепким рукам.

Эксперт жадно запоминал лица учеников, местность, скудностью и суровостью способствующую настрою на выполнение опасных упражнений.

Американец в такой степени вошел в азарт болельщика, что не сразу отметил про себя паренька, отличающегося внешностью от прочих азиатов. Он был светлее, более дик взглядом, но с необъяснимо мягкими движениями для такой внешности. Несоответствие выражения лица и тела смутило эксперта. По спине противно поползли мурашки. Он оглянулся. Споун вытирал лицо платком, гадко сплевывал:

– Что за мерзкий тип? Это не русский, это крашеный какой-то!

– Это и есть требуемый вами человек, – учтиво прошамкал монах.

– Пренеприятнейший кадр! Готовый киллер. Не верится мне, что это русский. Я их видел живыми, жил с ними – они не такие. Не верится мне.

– Второго иностранца у нас нет.

– За что платим? Вы посмотрите, – обиженно, уже к Маккинрою обратился майор. – Ну и товарец. Что вы думает, эксперт?

Маккинрой усмехнулся.

– Таким, приблизительно, я и представлял его. Но присматриваться надо. Там видно будет. Хотя впечатление, будто на подборе трупов работает.

– Харя неустрашимая. Чем ты его проймешь? Стоит ли нам так настаивать на нем? Динстону теперь совсем другую картину распишу.

Послушник тем временем старательно преодолевал ступени подъема. Он держался за палку только мышцами рук. Оставалось несколько зацепов. Эксперт даже представил, как монах этим же путем спустится обратно. Но тут неожиданно выступы одновременно вошли в бревна. Ученик заскользил по наклонной вниз. Маккинрой удивился: парнишка очень аккуратно проходил снаряд. Не было заметно, чтобы он зацепил шляпки. Но монах резким движением вскинул тело вверх-вперед, обхватил бревна ногами изнутри. Выгнулся, выпрямился, уже сидя на бревнах, пронес свою палку вперед. Зацепы медленно вышли из потайных ямок. Еще несколько движений – тело повисло над устрашающей пропастью – вершина достигнута. Теперь, более спокойно, тем же путем спустился обратно.

Ничто не изменилось в его облике. Ни всплеска радости, ни удовлетворения.

– Смышленый, – ни к кому не обращаясь, проговорил Маккинрой.

– Похоже. Серьезно подходит к каждому упражнению, будто главному в жизни, – кивнул и как-то слезно зашелся Дэ. – Малая заполняемость опытом, отношением с живыми, небольшой объем памяти возвеличивает каждое препятствие неодушевленного характера. С предметами способен тягаться. А вот люди? Для него это сплошное белое пятно. Сможет ли совладать с их хитродействием?

– Если будет жить среди людей, сможет. Иначе… Сухой лист отпадает.

– Веско. Прошу прощения, я вас оставлю на время.

Дверь закрылась. Четверо монахов разошлись по углам. Лица неподвижно застыли, и только легкое посапывание, изредка нарушавшее могильную тишину кельи, напоминало о жизни.

Они находились на втором этаже обители. Четвертым был Коу Кусин, или «Карающий Глаз Истины». Острый всплескивающий взгляд его постоянно ощупывал одно место в пространстве, с которым он как бы негласно общался.

– Что ты сможешь дополнить к известному? – обратился патриарх к Коу Кусину.

– Пока меня увлекает только настойчивость янки. В Пекине творится полный хаос, беспорядок. Развитие культурной революции перерастает в обыкновенный шабаш и дезорганизацию. Иностранцам живется сейчас очень несладко. При случае и без случая толпа избивает их, шпыняет, заплевывает. А вот американцам это как будто бы не помеха. Маккинрой? – здесь «Карающий Глаз» пожал плечами, нашел другую точку в воздухе. – Этот из торгового представительства. Обыкновенный чинуша. Неплохо знает порядки в нашей стране. Но сейчас мне представляется, что он немного больше, чем чиновник, и больше, чем капитан по удостоверению.

Вполне может, что его, как знатока Китая, прислали в помощь Споуну.

– Но он не был бы так нажимист.

– Да, все их действия не просты.

Патриарх посмотрел на настоятеля, но его перебил Ван:

– Все равно не так нужно разговаривать с янки, – выпрямился – каждое слово должно бить их, показывать кто они, а кто мы. Они наглеют после каждой фразы – мы шаркаемся беззубо перед ними, будто они наши наставники. Купец этот совсем бояться перестал.

Лицо Вана кривилось от сдержанной злобы. На руках бугристо вздувались вены. Пальцы в нетерпении подрагивали. Сквозь сухую бледноватую кожу проступали неправдоподобной величины сухожилия. Они шевелились, выпячивались, словно готовые к нападению змеи. В них по-настоящему предрекалась смертельная схватка.

– Успокойся, Ван, всему свое время. Пусть янки сластятся в своей купели. Нам ли учиться выжидать, – патриарх одобрительно кивнул словам настоятеля. Дэ, размышляя, продолжил: – Мы неплохо утомили друг друга. Через словоохотливого эксперта я стремился точнее выведать всю подоплеку этих странно санкционированных поездок. Ведь разрешение на передвижение по стране не так-то легко получить. Капитан прав: они имеют влиятельные силы. Но и подозрительно: с их имеющимися возможностями стремление к незначительным прибавкам. ЦРУ слишком могущественно, чтобы утруждать себя приобретением какого-то неизвестного монаха. Но каков он сам, а? Точно указывает причины, под впечатлением которых мы не имеем прежней силы препятствовать соглашению. Силен. Знает, чем живут наши власть имущие. Если через них начнет действовать, то в наши головы могут полететь увесистые палки.

В дверь постучали. Вошел привратник, поклонился.

– Офицер из Пекина прибыл. Желает немедленно видеть.

Священнослужители непонимающе переглянулись.

– Янки не дремлют. Катают шары по всевозможным каналам, – злобно прошипел Ван.

– Если зацепили наши службы, ним ничего не останется, – наставительно изрек патриарх. – Чтобы не выглядеть теперь подозрительно самим, придется давить на доллары и готовиться…

Он не договорил, но по глазам монахов видел, что поняли его однозначно.

– Проведи офицера в дальнюю келью. Дэ поговорит с ним. Янки не должны видеть его.

Века ожиданья того и сего…

Тоска ожиданья – сильнее всего

С рожденья до смерти мы все в ее власти.

С рожденья до смерти мы ждем свое счастье.

И ждем свое счастье и рвемся на части.

С рожденья до смерти имея его.

Бахтиар Вагаб-заде

Три низких поклона.

– День добрый, почтенный отец. Как здоровье ваше, ваших друзей? Как обстоят дела? Давно вас не видел. Наверное, накопились какие-нибудь вопросы?

Дэ скупо улыбнулся.

– Добрый вечер, уважаемый Bэн. У нас и дела идут, и время не стоит. Где только та дыра, куда все валится? Только взрослеем и глупеем.

– О, если кто и меняется, то только не вы, не монахи. Время вас не берет. Недаром такие карманы глубокие, потайные. Вот где минуты про запас держите. Есть у вас час и посидеть, и побурчать на человечка. Здесь вас не обойдешь. Но я думаю, как все мирские: не стоит ломать голову над тем, должен ты существовать или нет. Вопрос решенный: раз ты есть, значит нужен. Вот только кому и как использовать то, что имеешь и что можешь. Вот это вопрос вопросов.

– Э-э, уважаемый, не приписывайте мне только то, что я привираю в полемике. Слишком я люблю грешного человека, чтобы так о нем отзываться.

– Ну об этом можно и не говорить. Ваши мысли становятся ясны, когда потолкуешь на тему: «Человек – вместилище пороков, а пороки – продукт творческого разума».

Майор по-ребячески хохотнул. Настоятель кивнул. Он знал этого офицера: еще с прежних времен сохранились деловые связи, и никто не стремился их нарушить.

– Значит, я так прост, что мои сокровенные мысли проникают в соседские головы. Человек – дитя природы и в своем бытии недалеко отошел от зверя дикого. Неужели у меня не получается иносказательно? – грустно запаясничал Дэ.

– А может, именно ясны своей глубиной. Для тех, конечно, кто желает понять. Не скорбствуйте зазря, уважаемый учитель, тема головоломная.

– Ну да ладно, уважаемый Вэн, тема вольная, но, кроме общего недоразумения, ничего не привносит. Что же занесло вас в нашу тихую обитель, поддерживаемую духами да подаяниями мирян? Вы очень занятой человек. Особенно в теперешнее время. Хотелось бы знать, что творится в столице?

– Хм, на это не скоро смогут ответить даже историки. Я слишком маленькая пегая птичка. Служу тем, кто правит. Вот если бы весь Китай охранялся такими духами, которых воспитываете вы, то Срединная по-настоящему была бы непобедима, больше существовало бы порядка на ее территории.

Майор Вэн, с лицом ближе к монгольскому, непомерно узкими глазами, вечно блуждающей улыбкой при разговоре довольно часто кланялся. В беседах часто шутил, выдавливал немало сарказма.

Продолжая загадочно улыбаться и кланяться, Вэн пояснил:

– Если мы, занятые люди, несем натруженными ногами свои не спокойные головы в такой малолюдный и неинтересный район, как ваш. Значит, центр служебной деятельности переносится в Шао.

– Огорчительные откровения для спокойствия вседержителя, – невесело пробубнил Дэ.

В помещении они находились вдвоем. Старейшины и Коу Кусин расположились в верхней низенькой комнатке, где была превосходная акустика, так как более половины потолка составляла плотно натянутая бумага.

– Значит, пора нам, наверное, присваивать звания. Для вас это ничто, а к нам меньше разномастных путников заворачивать будут в личных интересах.

– А что? Кто знает. Вполне возможно, что за некоторые услуги генерал предложит чин. Была бы польза.

Лукавые глазки майора весело светились. Представлялось, что он приехал к настоятелю потрепаться, отвести душу. После очередной фразы помолчал. Сосредоточился и, как бы извиняясь перед священнослужителем, заговорил:

– В отделе создалось довольно неловкое положение. Американские официальные лица обратились к нам с просьбой о содействии в заключении соглашения на одного из ваших послушников. Но занимательно то, что по неизвестной причине генерал, вначале не обращавший внимания на янки, вдруг засуетился. Чего я и пригнал сюда на перекладных. Он хочет знать, в какой стадии проходят переговоры и основную цель янки. Нет ли каких оригинальных идей в ваших нестандартных головах?

Дэ сидел, вращал небольшую бамбуковую палочку в руках. Лицо его не изменило доброжелательного выражения, но пальцы жестче вцепились в дерево.

– Не ожидал я, что янки так скоро наступят на вас! Их торопливая настойчивость в немалой степени настораживает меня. Шесть дней прошло с начала первого визита, а в известность поставлены и вы, и, по-видимому, кто-то там повыше. На второй вопрос я тоже хотел бы знать ответ. Янки не придают большого значения камуфлированию своих секретов, но довольно странно распоряжаются людьми. Им ведь лучше нашего ясно, что Споун не способен вести длинные напряженные переговоры. Но присылают его. Не людьми ли они прикрывают свои истинные намерения? На поверхность выплыло новое лицо, как бы ни связанное с общей идеей, но его подготовка и, как утверждают, возможности гораздо шире обыкновенного торгового чиновника.

Повинуясь своей привычке, майор наклонился вперед.

– Когда в последний раз вы разговаривали с ними?

– Несколько минут назад, Вэн оторопел:

– Они здесь? Они опередили меня?

– Сейчас они занимаются анкетными данными ученика.

– Почему я не заметил следов машин? Да и сами автомобили, где стоят?

– Немудрено. Их хлопотно потрепали в прошлый раз. Теперь они маскируются и принимают меры необходимой обороны.

– Да, иностранцы сегодня вынуждены крепче закрывать свои ставни. Народ распоясался, зуботычины дает направо и налево. Но это и хорошо, уважать будут. И то, что они у вас, тоже хорошо. Посмотрю со стороны на них. А вы, задумчивый Дэ, как отнесетесь к возможности за деньги, временно, предоставить им человечка?

– Отрицательно. В следующий раз у янки меньше будет шансов топтать заповедные места наших предков. Я не предполагал, что они сунутся сюда вторично.

Майор примиряюще развел руками:

– Уважаемый Дэ, опять вы впадаете в крайность. Не торопитесь. Подумайте о Китае. Второго случая может не представиться. Мы имеем надежную возможность разыграть с американцами лишнего.

– А кто этот лишний? – помрачнел настоятель.

– Как кто? – не ослабляя юморного тона, переспросил Вэн. – Что для нас иностранцы? Дети родные? Чужая кровь. Нам с ними не жить, – но увидав, как потемнело лицо монаха, осекся и спросил:

– Если у вас имеется иное мнение, почтенный учитель, скажите. Вопрос будет решаться к взаимовыгодной стороне дела. Хочу ввести вас в курс тех обстоятельств, что сложились в верхах. И скажу без предисловий: кое-чем придется поступиться. Но я уверен, мы найдем решение, удовлетворяющее всех нас. Американцы шустры, имеют рычаги скрытых пружин. А там мы не можем сказать нет. Власть. Но дело не обстоит так мрачно, как думается. Янки просят человека на два-три года для обучения. По первым наметкам, это будет на территории Кореи. Кстати, это наше условие. А потом в России. Сколько там будет, менее известно, но ответственный уверяет: не более двух лет. Так вот, мы кое-что придумали. Нам пригодится свой человек у янки. Он сможет передать методы подготовки агентуры, достижения шпионской науки. Здесь мы отстали. Глупо с нашей стороны отказываться от столь выгодного варианта.

Лик настоятеля был отрешен и далек. Вэн даже не уловил, слушал его Дэ или нет. Но, услыхав приглушенный голос, успокоился.

– Мы не должны его терять.

– Не беспокойтесь, уважаемый Дэ, все вопросы страховки будут отрепетированы совместно.

– Подозрительно все, ненадежно, неизвестно, – с сердцем выдавил монах. – По каким-то одним им известным причинам ставят на русского крупную игру.

– Не может быть. Преувеличение. Но подумать стоит. Конечно, их требования не могут не вызывать сомнительных мыслей.

– Вот поэтому и подозрительно.

– Ну и пусть. Мы со стороны посмотрим, чего они хотят. Сейчас важно, что и вы, и мы можем сорвать немалый куш. Разве деньги не заменят всего того, что делается с приложением больших усилий и времени. А если так, это прекрасно! Нам еще долго жить.

И майор состроил такую мульти гримасу, что настоятелю ничего не оставалось, как тоже хмыкнуть.

– Сколько они дают за парнишку?

– Последнее предложение – семьсот пятьдесят тысяч.

– Ото!!! Да за такие деньги можно купить всю секретную службу Китая. И вы еще раздумываете?! А я, доверчивый, думал, распри идут на несколько тысяч. Не торопился – майор вдруг посуровел. – И вправду, такие суммы заставят насторожиться. Крупно взялись. Значит, он нужен, Нужен, и все. А мы должны помочь им раскрыться. Иначе как? Кто разгрызет металлический мозг янки? Пусть ваш парнишка и втискивается потихоньку в бурную жизнь. Не только нам ребусы решать. Без народа мы никак. Много вопросов встает. А как они вышли на него?

Он был в заявочном списке на один из турниров по молодым. Думается мне, мы рискуем больше потерять, чем приобрести, уступая своих людей американцам. Янки достаточно могущественны, чтобы позволять себе ошибаться. Мы такого позволить себе не можем.

Майор тоже побарабанил по земле, как это делал Дэ:

– К сожалению, вы отрешенные идеалисты. Приходится жертвовать людьми ради жизненных интересов. Опуститесь на землю. Интересы Поднебесной выше интересов личной замкнутости. – Дэ нехотя кивнул. – В жизни приходится жертвовать малым ради большего. Не вам и не мне это напоминать. В настоящее время требуется не многое. Поторговаться, набить суму потолще. Тогда и нам легче свои проценты выбить из американцев.

Настоятель долго смотрел, не мигая, на стену за майором. Потом, словно очнувшись, спросил:

– Разве нет возможности решить вопросы без русского?

Вэн щелкнул пальцами, показывая, что все уже решено.

– Не рискуйте зря. Раз он стал известен в высоких кругах, скрыть не удастся. Делом вербовки занялись серьезно. Неизвестно еще, как могут отнестись к тому, что на территории метрополии обучен иностранец, Лучше пока не раздражать нервозные верха. Но если все окажется к выгоде Китая, то, сами понимаете, никто ничего против иметь не будет. Такова логика, было бы выгодно. – Дэ сжал кулак: – Янки еще не раз будут сокрушаться, что нашли дорогу в эти края. Поплатятся за свой вездесущий нюх.

– Почтеннейший, не стоит так удручаться. Кто знает, может, ваш воспитанник много пользы принесет и вам, и стране. Жизнь еще не раз переставит то, что, казалось бы, прочно стоит. «Ветер вечности неторопливо перелистывает книгу судьбы по-своему», – как не раз сетовали вы.

– Да, если только не вырывает их из общей книги бытия, – думая о чем-то своем, ответил монах.

– А мы, как и положено великой нации, будем две, а то и три цели вести. Если все идет к этому, почему не попробовать. Китай силен тем, что умеет выжидать.

– Самонадеянная нация, – голос Дэ был тих и печален.

Майор не встревал, чувствуя, что монах немало расстроен; но подытожил: – Ничего страшного. Пусть это будет нашей заботой. А сейчас мне необходимо посмотреть на янки со стороны. Руководство желает знать все. Маккинрой – хитрая лиса.

Настоятель показал рукой на дверь, приглашая идти.

Темными коридорчиками он провел офицера к боковой комнате, откуда были видны и слышны американцы. Сам же другим входом вошел к ним.

Маккинрой внимательно посмотрел на вошедшего настоятеля. Тот стал живее, но глаза сохраняли пасмурность, озабоченность.

– Уважаемый Дэ, почему в анкете не указан возраст воспитанника со дня и месяца рождения?

– У нас этого никто не знает. Все сироты. Приблизительно известен только год.

Эксперт хмыкнул. – Тоже кроется какая-то загадка.

– Ничуть. Наоборот, нет тайны. Если никто не знает, то и нет места для скрытых вожделений. В нашей обремененной неизвестностью жизни сокрытие дня рождения, время зачатия является дополнительным барьером, защищающим нас от тяжелых увечий и гибельных последствий от полученных ударов в поединках. Циклы развития: лунные, сезонные, суточные в состоянии тонуса организма значительно отклоняются в сторону низшего и высшего колебаний жизненной энергии. В периоды спада организм более подвержен губительным травмам даже при несильных, не очень точных атаках противника. Если сопернику будут известны часы рождения, дни, то он постарается использовать биологические режимы в свою пользу. Будет искать встречи для боя в те часы, когда эмоциональный и физический циклы минимальны и сопротивляемость внешним воздействиям наименьшая. Знаки зодиака оказывают не только магическое воздействие потустороннего мистицизма, но и действие психологической, талисманной защиты. А это, поверьте мне, немало, когда надеешься только на себя, на свое умение и опыт.

– Трудно верится в возможность воздействия каких-то нереальных сил, тем более сил собственного воображения на организм.

– Вам трудно, потому что вы не касаетесь этой темы. Но психологическое воздействие на организм всегда было сильнейшим стимулятором не только здоровья, но и долговечности. В этих вопросах существует целая система, знание которой дает видимые преимущества над соперником. Вот почему мы принимаем только сирот. Не только враги, но и братья по духу и вере не знают времени рождения друг друга. Это исключает подноготное тщеславие, ведет к более родственным отношениям. И для врагов мы остаемся незаполненной карточкой в их досье.

– А заявки на соревнования?

– А какое это имеет отношение, если за основу принят год? После двадцати четырех лет мы вообще считаем, что разница в годах не играет роли, если оба соперника изъявили желание встретиться.

– Круто.

– Пустота – лучший тайник даже для ваших служб.

– Уважаемый Дэ, время, нам пора отъезжать. Что смеем мы передать начальству?

Настоятель пожал плечами.

– Без патриарха мы эти вопросы не решаем. Но, в залог ваших серьезных намерений на период консультаций, если оставите сто тысяч сейчас, думаю, что Пат сможет положительно отнестись к надоевшему всем нам вопросу. Если вы в дальнейшем откажетесь от переговоров, то еще сто пятьдесят тысяч выплатите в счет компенсации того, что вы прознаете здесь, и за информацию, полученную за время пребывания.

Споун даже подпрыгнул от радости. Никак не ожидал подобного оборота событий.

– Лейтенант Берк, – зычно гаркнул он, – отсчитайте требуемую сумму. – Господин настоятель, все ваши слова и пожелания будут в точности донесены до начальства. Чтобы вы еще желали от себя добавить?

Дэ обернулся. Он увидел радостные глаза майора, но только ответил болезненно.

– Нет, ничего.

Через несколько минут машины, зловонно урча, оставляя черный след на нетронутой цивилизацией местности, тронулись поспешно от посеревших стен обветшалого монастыря.