Читать книгу Цивилизация - Сергей Александрович Танцура - Страница 3

Камень не был ни белым, ни горячим, ни даже Алатырём. Это был алтарь. Алтарь чужого, непонятного – и не принятого – здесь, на холодном и неприветливом севере, бога Бэла, Баал-Зебуба, ставшего на своей родине демоном, исчадием ада, воплощением зла – и изгнанного прочь новым, не ведающим пощады, хоть и прикрывавшимся историями о всепрощении божеством. Однако жрецы и апологеты Бэла не предали своего повелителя, и став, как и он, изгнанниками, сохранили веру в него – и ритуалы, эту веру укреплявшие и поддерживающие. Ритуалы, основанные на крови многочисленных жертв, чьими страданиями и питался Бэл, и чьё горе и превратило обагрённый этой кровью алтарь в горючий камень. Камень, обладавший силой своего божества, и являвшийся его пиршественным столом…

– Потише, черти! – оглянувшись через плечо, прошипел Усмарь. Обмотанные тряпицами вёсла и так почти бесшумно резали гладь озера, но Усмарю всё равно казалось, что плеск их разносится далеко окрест, перебудив тех, кого будить не следовало.

– Будь покоен, дядько, – таким же шипящим шёпотом отозвался Юрко, рыжий, рябой от перенесённой в детстве оспы – никто не верил, что малец выживет, и только мать, рано поседевшая Верена, не сдавалась. И выходила-таки своё дитя, хотя чем она заплатила за его жизнь, знала только она – да бабка-ведунья, снабжавшая её отварами колдовских трав. Но слухами земля полнится, и люди до сей поры шептались, глядя вслед Верене, что не только лишь травы сохранили ей сына; был и договор, заключённый ею с незримой силой, обретавшейся на острове Буяне – с демоном Бэлом, бывшим некогда чужеземным богом. И платой за жизнь Юрка стала её, Верены, душа. Сама Верена не обращала на эти толки никакого внимания, продолжая жить, как жила. И только ранняя седина, январским инеем укрывшая её некогда рыжие, как у Юрка, косы, да мрачный, какой-то пустой взгляд, на дне которого тлела затаённая, неизбывная боль, напоминали о той бездне, в которую ей довелось заглянуть.

Ушкуй беззвучно ткнулся в прибрежные камыши. Неторопливо разобрав сложенное на его дне оружие, дружинники соскользнули из лодки в холодную склизь и медленно побрели к берегу, осторожно раздвигая высившийся перед ними сплошной стеной тростник. Усмарь, шедший впереди, каждую секунду ожидал окрика или, того пуще, свиста стрелы, и пот обильно катился из-под стального шлема ему на лицо, несмотря на предутреннюю прохладу.

Выбравшись из камышей, дружинники замерли, оглядывая открывшуюся им картину. Никто из них на острове до сего дня не бывал, и место, где им предстояло исполнить порученное им дело – или умереть, как мрачно и совсем не ко времени подумал Усмарь – было для них в новинку.

Буян был совсем невелик – в три перелёта стрелы во все стороны, не больше. Просто безлесый каменистый прыщ на лице мутного Нево, каких здесь встречается великое множество. Но именно этот прыщ облюбовали пришлые волхвы, избрав его местом нового жительства их чёрного божества.

Кто-то из дружинников негромко присвистнул. Усмарь вздрогнул, но не оглянулся, не в силах оторвать взгляд от простиравшегося перед ним храма.

Храм был небольшой, но исходящее от него ощущение скрытой мощи и угрозы заставляло ёжиться даже самых бесстрашных воинов. Каменные, грубо отёсанные столбы окружали плотно утрамбованную площадку, в центре которой возлежал он – Алатырь, камень, прочно вросший в канву едва ли не всех русских сказок. И именно этот камень Усмарь со-товарищи должен был исторгнуть с его места, выкорчевать, чтобы и следа его не осталось на этой земле. Так повелел великий князь Юрий Владимирович, прозванный Долгоруким – даже в самом Киеве ощущали крепость княжеской длани, простиравшейся из лесного Суздаля. А ему, князю, так повелели древние волхвы, с которыми он советовался по поводу новой столицы. Впрочем, о волхвах были только слухи, полученные от мало внушавших доверие людишек, и Усмарь постарался выкинуть эти мысли из головы. Не его это было дело – всякие волхования; его дело заключалось в избавлении земли русской от гнёта иноземной бесовщины, и дело это Усмарь намеревался выполнить во что бы то ни стало.

– Пошли, – выдохнул он своим присмиревшим людям и сам первым тронулся вперёд, к четырём деревянным, укрытым дёрном избам, окружавшим храм с четырёх сторон.

…Сражения, которого Усмарь так опасался в глубине души, не было. Никто не выскочил навстречу дружинникам из изб, бренча оружием и воинственно вопя во всю силу могучих лёгких, никто не показывал чудеса боя, которыми так славились местные жрецы – якобы один такой жрец, даже безоружный, стоил десяти самых умелых воинов. Всё прошло тихо и как-то… обыденно, что ли, и от этой обыденности в душе Усмаря копошились теперь чёрные предчувствия, похожие на обгладывающих разлагающийся труп червей. Окружив все четыре избы одновременно, дружинники подпёрли их двери найденными здесь же чурбачками, потом содрали со стен защищавший их дёрн и, обложив избы сухим камышом и дровами, запалили их. Жирный клубящийся дым четырьмя столбами вознёсся в светлеющее небо – и через полчаса растаял в нём бесследно, оставив после себя четыре горки золы и потрескивающие, рассыпаясь в пепел, головни, среди которых кое-где проглядывали почерневшие от жара кости.

– Даже не пискнули, – ухмыльнулся во всклокоченную, чёрную как смоль бороду Сибур, старый дружинник, утирая ладонью вспотевший лоб.

– Угорели небось, – равнодушно пожал широченными плечами Тогай, налысо бритый по обычаю своего народа татарин. Усмарь, слышавший их разговор, недовольно хмыкнул.

– Небось да авось неплохо жилось, да только у них было всё вкривь и вкось, – проворчал он, не переставая ощущать нависшую над всеми ними угрозу, так и не рассеявшуюся после гибели жрецов. – Так что хватит небоськать. Дело надо делать!

И Усмарь, размашисто перекрестившись, медленно, словно нехотя, двинулся к храму. Сибур и Тогай переглянулись, одновременно пожав плечами, и тронулись за ним следом, как, впрочем, и остальные дружинники.

– И как же совладать с этакой громадиной? – спросил Тогай, почесав бритую макушку. Алтарь действительно был огромен – в полторы сажени длиной и шириной и в аршин высотой – и весил не меньше тысячи пудов. Даже сдвинуть с места такую махину, не говоря уж о погрузке её на ушкуй, казалось совершенно невозможным.

– Под мышку засунуть, – отозвался Сибур, задававший себе тот же вопрос.

– Под мышку несподручно, – усмехнулся Тогай. – Разве что ты подмогнёшь.

– Подмогну, не сомневайся, – крякнул Сибур, чьи плечи не уступали по ширине тогаевым. Дружинники засмеялись.

– Будет лясы точить, – хмуро оборвал их смех Усмарь. – Тащите верёвки, а там поглядим, кто кому подмогать станет.

Обвязав алтарь крепкими, специально для этого привезёнными верёвками, дружинники взялись за свободные концы и по знаку Усмаря дружно потянули. Камень, как будто пустивший в землю крепкие корни, даже не шелохнулся.

– Не идёт, дядько, – тяжело дыша от дикого напряжения, пожаловался Юрко.

– Сам вижу, – процедил сквозь стиснутые зубы Усмарь. – Ну-ка, ещё разок! Навались!

Дружинники навалились, но результат был всё тем же – никаким. Наконец они бросили бесполезные верёвки и уселись прямо на землю, хватая воздух широко открытыми ртами, как выброшенные на берег рыбы, и утирая блестевшие от пота лица.

– Притомились, соколики? – внезапно раздалось за их спинами, и мигом вскочившие на ноги дружинники с немым изумлением уставились на невесть откуда взявшуюся здесь старушку, опиравшуюся на почерневшую от времени клюку.

– Ну да ничего, сейчас мы это поправим, – не обращая внимания на выставленные в её сторону мечи и копья, спокойно продолжила бабка и уверенно двинулась к камню. Так уверенно, что никто из бывалых воинов и не подумал остановить её, а их мечи сами собой опустились к земле.

Подойдя к алтарю, старушка протянула свою ссохшуюся, цветом не намного светлее её клюки, руку и легко, почти что нежно, погладила его. И Усмарь, не сводивший со старушки настороженного взгляда, вздрогнул: камень, который не смогли сдвинуть с места двадцать ражых мужиков, под её пальцами явственно пошатнулся и даже как будто приподнялся из цепко державшей его земли.

В ту же секунду с Юрко, до этого без особых эмоций наблюдавшим за происходящим, начало твориться нечто странное… и страшное. Его рябое лицо вдруг задёргалось в неудержимом тике, глаза закатились, так что остались видны только белки, губы раздвинулись, сведённые жуткой судорогой и, оскалив зубы, Юрко слепо пошёл к бабке, глухо и вместе с тем раскатисто рыча.

– Держите его! – резво обернувшись, повелительно крикнула бабка, и не посмевшие ослушаться дружинники вцепились в своего обезумевшего сотоварища. Рык Юрка стал на мгновение громче, он легонько присел – и дружинники разлетелись в разные стороны, как подхваченные ураганом сухие листья. Незрячий взор Юрка опять упёрся в стоявшую подле алтаря бабку, и рыжий дружинник снова двинулся к ней, вытянув перед собой скрюченные когтями пальцы.

– Силён, – кивнула, словно с чем-то соглашаясь, старушка – и повернулась к наступавшему на неё Юрко спиной, как будто его тут и не было.

– Силён, – повторила бабка, укладывая свою руку обратно на алтарь. – Да только мы сильнее. Это наша земля, наша вода, наше небо и наша кровь. Нет у тебя здесь власти, нет – и не будет!

С последним словом старушка слабенько шлёпнула камень своей невесомой ладошкой – и тот внезапно лопнул с пушечным треском, слышимом, наверное, в самом Суздале, развалившись на девять частей. Юрко, которому оставалось сделать до бабки всего два шага, замер – и, не издав ни звука, плашмя рухнул на землю, словно обрезали удерживавшую его нить.

Дружинники, разбросанные Юрком, кое-как поднимались на ноги, ошалело глядя то на расколотый алтарь, то на бабку, то на лежавшего колодой Юрка.

Теребя свою и без того всклокоченную больше обычного бороду, Усмарь приблизился к старушке, опасливо обойдя рыжего дружинника стороной, хотя тот не только не шевелился, но даже, кажется, и не дышал.

– И что теперь, бабушка? – почтительно спросил он, сняв на всякий случай шлем и склонив – чай, шея не переломится! – голову.

– Теперь-то, внучек? – весело переспросила старушка, блеснув совсем не по-старушески глазами. – А теперь вы делайте своё дело, а я займусь, сталбыть, своим. Больше я вам тут не потребна, и даже не уговаривай – года у меня, вишь ты, уже не те.

И бабка задорно рассмеялась, заговорщицки подмигнув в конец растерявшемуся сотнику.

– А с ним что? – пытаясь скрыть эту свою растерянность, Усмарь кивнул на неподвижного Юрка.

– А ничего, – жёстко отрезала бабка. – Пусть лежит тут – воронам ведь тоже кушать надо.

– Как-то… не по-людски это, бабушка, – насупился Усмарь.

– Так ведь и он нелюдь, внучек, – прищурилась старушка. – Говорила я его матери: то, чего Мара коснулась, пусть Мара и забирает. Не послушалась Верена, отдала его, да и свою, душу Бел-богу – и получила взамен сына этого упыря.

– Наговор это, старая! – возмутился подошедший к ним Сибур. – Не был Юрко упырём!

– А ты не кричи зазря, – посмотрела на него искоса бабка. – Крик – не дрын, хребта не перешибёшь. Не веришь моим словам – пойди и сам глянь, кто кем был, а кем не был.

Сибур фыркнул, но всё же подошёл к лежавшему лицом вниз Юрку и перевернул его на спину. Усмарь услышал, как Сибур громко сглотнул, а дружинники охнули и подались назад.

– Как же это? – спросил, ни к кому конкретно не обращаясь, Сибур, глядя остановившимся взглядом на чёрное, давным-давно сгнившее лицо Юрка, в пустых глазницах которого копошились жирные трупные черви.

– А вот так, – мягко, словно несмышлёнышу, сказала бабка. – Мёртвый он, с детства мёртвый, хоть и выглядел для всех живым. Бел-бог дал ему эту власть, а я отняла.

– А Верена? – осенённый внезапной мыслью, посмотрел на старушку широко открытыми глазами Усмарь. – Верена тоже?..

– Да, внучек, – печально кивнула бабка. – Тоже.

Усмарь поспешно отвернулся, борясь с приступом тошноты. Ведь он не далее как три дня назад захаживал к матери Юрка и вёл речь о том, чтобы она хозяйкой – и женой! – перешла в его дом.

Когда он справился, наконец, со своей слабостью и вновь повернулся к старушке, той нигде уже не было видно. И никто из дружинников, толпившихся возле мёртвого – на этот раз действительно мёртвого, мелькнула в голове Усмаря горькая мысль – Юрка, не заметил, когда и куда она подевалась. Бабка исчезла так же неожиданно, как и появилась, как будто её и не было здесь никогда.

– Ну, и бог с нею, – пробормотал Усмарь, на которого все эти чудеса действовали просто оглушающе. – А нам ещё эти валуны ворочать надобно… Эй! – крикнул он дружинникам уже в полный голос. – Неча зенки-то проглядывать, мы и так тут слишком долго обретаемся, неровен час, ещё какая нечисть заявится. Давайте-ка грузить каменья и отчаливать отсюда от греха подальше.

Дружинники, которым всё произошедшее здесь тоже было уже поперёк горла, согласно зашумели. И, подойдя к расколотому алтарю, по двое-трое взялись за каждый обломок. Взялись – и едва устояли на ногах, вместо неподъёмной тяжести гранита встретив пуховую лёгкость. Обломки на поверку практически ничего не весили, и поднять их мог играючи даже ребёнок.

– Вот ведь бесовское место! – в сердцах сплюнул Сибур.

– Чего приуныл? – насмешливо посмотрел на него Тогай. – Сам же предлагал под мышку засунуть. Вот и суй!

Татарин коротко хохотнул и, примерившись, действительно подхватил немалый обломок одной рукой, как бабы носят корыто со стиркой на речку.

– Об заклад бьюсь, что эта штука сама поплывёт, ежели её за лодкой привязать, – весело заявил Тогай и едва ли не в припрыжку направился к берегу, где их ждал ушкуй.

– Лучше бы ты лбом побился, глядишь, ума прибавилось бы, – проворчал ему вослед в конец расстроенный Сибур. И, взвалив на плечо обломок не меньше тогаевого, пошёл за татарином к кораблю.

– Видал я уже такие каменья, которые не тонут, – сказал вдруг один из дружинников.

– Ага! – хмыкнул в ответ другой. – Все мы их видали – в отхожем месте!

Воины, слышавшие эту перепалку, захохотали, сбрасывая с себя путы нервного напряжения, в которых их держали необъяснимые события на этом проклятом острове. Даже Усмарь усмехнулся в бороду, подумав, что чудеса чудесами, а жизнь жить нужно. И она, эта жизнь, любое чудо переварит. И в то самое отхожее место им сходит, лишь малую толику его вобрав в свою плоть и кровь.

Когда все обломки алтаря были погружены на ушкуй, Усмарь приказал отчаливать. Ему не терпелось как можно скорее покинуть странный остров, и дружинники, испытывавшие такое же желание, без ропота взялись за вёсла.

– И на кой ляд князю эти булыжники? – зло воскликнул дружинник, при очередном гребке больно рассадивший локоть об один из обломков, теперь, вдали от острова оказавшийся не таким уж и лёгким.

– А это не нашего ума дело! – одёрнул его Усмарь. И бросил прощальный взгляд на отдаляющийся берег. «Бабка?» – подумал он, заметив на том месте, где остался лежать мёртвый Юрко, женскую фигуру. Но тут же понял, что ошибся, и его сердце сжалось, заколотившись, как птица в клетке. Ибо он ЗНАЛ эту женщину, знал, хотя и не мог рассмотреть на таком расстоянии её лица. Усмарь был уверен, что видит Верену, которая должна была сейчас – это он тоже знал наверняка – находиться за сотню вёрст отсюда, в Кучково. А вокруг неё стояли, колыхаясь на ветру, словно клубы дыма, никак не желавшие рассеиваться, прозрачные тени. «Жрецы!» – молнией мелькнула догадка, и Усмарь похолодел от ужаса. Это были тени жрецов, сожжённых дружинниками заживо в своих избах, и тени эти с каждым мгновением становились всё плотнее, всё вещественнее.

– Матерь божия, дева всеблагая, смилуйся над нами, грешными, – прошептал Усмарь помертвелыми губами. И завопил не своим голосом, срывая связки: – Гребите! Гребите, во имя спасения своих душ!

А вслед им нёсся жуткий, монотонный, разрывающий душу вой – вой волчицы, потерявшей своих волчат…