Читать книгу Утоли моя печали - Сергей Алексеев, Сергей Петрович Алексеев - Страница 15

Тогда Бурцев еще не разошелся с Наденькой, но разругался вдрызг, перенеся служебные отношения к семейному очагу.

Спустя два месяца после возвращения из Карабаха, уже по осени, он впервые оказался в Студеницах – небольшом провинциальном городке на севере России – и тут внезапно почувствовал полный штиль. Сюда не докатывались волны, не долетали ни бури, ни ветры, и в подслеповатом солнечном свете бабьего лета недвижно мерцала в воздухе серебристая паутина и пыль времен. Несколько дней подряд, пока изучал материалы в районной прокуратуре, ходил очарованный и часто забывал, ради чего приехал в это покойное, существующее вне времени и пространства место. Жители городка ходили по улицам тихо и беспричинно улыбались, словно блаженные. Задай им пустяковый вопрос – смущаются, краснеют, не зная, как ответить приезжему человеку, а минуту поговоришь, так уж и в гости приглашают…

А еще казалось, будто здесь невероятно низкое небо. Не облака, не тучи – космическая насыщенная и светящаяся голубизна днем и звезды ночью. Протяни руку, приподнимись на носках, и достанешь.

Здесь он откровенно отдыхал, еще не подозревая, чем обернется эта командировка.

Дело по сравнению с прежними было совсем несложное – ошибочный выстрел на охоте, в результате чего был смертельно ранен переводчик охотничьего клуба «Русская ловля» Николай Кузминых: в специально отведенные угодья привозили иностранцев на отстрел медведей, кабанов и глухарей на токах. Сафари в России было делом новым, егеря, набранные из местных охотников-любителей, не знали ни языков, ни элементарных правил безопасности, всецело полагаясь на Божью волю как на главное условие счастья, везения и удачи. Впрочем, в этих благословенных краях такое отношение к жизни и миру было естественным, тут еще действовали неписаные законы и все десять заповедей.

Разумеется, Бурцев несколько идеализировал и городок Студеницы с его населением, и нравы, и природу, чувствуя подспудно, что не так уж все тут гладко, однако ему после Карабаха и Москвы очень хотелось, чтобы существовал на земле такой уголок, где люди не стреляют, не звереют, не отсекают голов, чтобы делать кубки, и никуда не стремятся.

Но вот надо же было такому случиться – вместо медведя завалили хорошего молодого парня, армейского капитана, демобилизованного год назад. Николая Кузминых знал весь городок, и всем городком его жалели, сетуя на судьбу-злодейку, ибо некого было винить, да и неловко: роковой выстрел совершил иностранный охотник – голландец по имени Гюнтер, плохо проинструктированный и вдобавок нервный. Ну что с него взять? Поэтому заодно жалели и этого невольного убийцу, который теперь сидел за решеткой следственного изолятора: ведь и передачки принести некому, и дома у него, в Голландии, поди, родители плачут-убиваются. Что говорить, оба несчастные…

Вообще здесь жалели всех. До этого несчастья несколько лет назад случилось другое, можно сказать, предпоследнее: после падения с мотоцикла зимой сошел с ума инженер-электрик с подстанции Валентин Иннокентьевич Прозоров, и этот случай помнили до сих пор.

Об убийстве Кузминых тоже сложилась легенда, она дословно излагалась в уголовном деле. Бурцев изучил его вдоль и поперек, произвел дополнительную баллистическую экспертизу и следственный эксперимент, до малейшей детали восстанавливающий событие, после чего трижды допросил подозреваемого Гюнтера, всякий раз сверяя показания с прежними. И ровным счетом ничего нового не обнаружил, еще раз подтвердив версию ошибочного выстрела и статью – «неосторожное убийство», по которой и возбудили уголовное дело.

Можно возвращаться в Москву, а дело передавать в суд. Оно стояло особняком только потому, что подозреваемым являлся иностранный гражданин, а это значит – контроль у Генпрокурора и в Министерстве иностранных дел. Однако раньше как-то обходились в таких случаях без командировок на место происшествия, и Бурцев подозревал, что Фемида отправила его с единственной целью – развеяться и обоим полечить временем и расстоянием тяжелое заболевание семейных отношений.

В общем, спешить в столицу не было нужды, а события в Студеницах всерьез заинтересовали Бурцева.

С голландцем все казалось более-менее понятно. В Россию он приехал через охотничий клуб «Сафари», который в прошлом году установил тесные связи с клубом «Русская ловля», заплатил за удовольствие хорошие деньги – пятнадцать тысяч долларов, привез с собой однозарядную винтовку «Манлихер» калибра 9,3 миллиметра с оптическим прицелом, оборудованным лазерной насадкой для стрельбы ночью. Из этого оружия и был произведен трагический выстрел.

Около четырех утра, когда медведи выходят на кормежку в овсяные поля, Гюнтер с егерем Вохминым отправились на охоту с подхода. Такой вид добычи зверя считается довольно опасным и рискованным мероприятием, требующим крепких нервов, уверенной руки и способности передвигаться бесшумно. Голландец такими качествами обладал – это отмечал егерь, хотя он в то утро был с сильного похмелья. Обходя поле вдоль кромки, на расстоянии ста семидесяти четырех метров Гюнтер увидел впереди темный движущийся объект, напоминающий бредущего медведя. Вохмин указал на него рукой, но не давал команды стрелять – было далековато, однако голландец расценил это иначе, вскинул винтовку и моментально выстрелил. Егерь тем временем держал карабин на изготовку, чтобы в случае чего подстраховать охотника и добить подранка. Но делать этого не пришлось, темный объект рухнул в овес и больше не шевелился. Вохмин поздравил Гюнтера с полем, достал нож и пошел к добыче первым, чтобы перерезать горло и спустить кровь. Он уверял, что с расстояния в двадцать метров еще отчетливо видел спину и лапу убитого зверя, лежащего на боку, однако через несколько шагов с ужасом заметил, что это человек в камуфляже. Тяжелая охотничья пуля попала точно в середину груди, отчего изорвало легкие и выбило седьмой позвонок.

Голландец вначале не мог вымолвить ни слова и, когда прошел шок, упал в овес, кричал, плакал и царапал землю, после чего случился нервный припадок. Гюнтер бегал по полю и смеялся со страшным оскалом. Вохмин же был уверен, что убитый переводчик Николай Кузминых не иначе как оборотень, но, чтобы не распускать дурных сплетен по городку, поделился своими соображениями только со следователем. Дело в том, что дядя Николая, Алексей Владимирович, был директором студеницкой школы, человеком уважаемым, и егерь когда-то у него учился.

Получалось, что похмельный Вохмин не так уж далек от истины, ибо и Гюнтер утверждал, что в оптический прицел он точно видел морду зверя, идущего на задних лапах.

Сомнений и разнотолков тут было достаточно. Если охотник стрелял, по сути, навскидку, успел ли он что-то рассмотреть? Даже в оптический восьмикратный прицел, поскольку самому опытному снайперу требуется не менее секунды, чтобы поймать цель в зону видимости, а потом и в перекрестье? Скорее всего здесь сработал психологический обман зрения: голландец хотел увидеть медведя, думал о нем, искал глазами и мог увидеть его в любом темном предмете, что часто и происходит с охотниками. К тому же он первый раз в жизни ходил на такого зверя, а как показал следственный эксперимент, стрелком Гюнтер оказался заурядным. Из десяти выстрелов, произведенных им при повторе ситуации, голландец попал в мишень всего раз, и то по краю. Так что его трагическое попадание можно было отнести к разряду рокового случая.

По крайней мере в этой части события действия голландца логически объяснялись и не вызывали особенных подозрений. Иное дело – сам потерпевший. Во-первых, почему он появился на этом поле, когда должен был находиться в трех километрах отсюда, за лесным массивом на овсах, посеянных специально для подкормки зверей? Переводчик вышел на охоту с другим иностранцем по имени Эдгар примерно на час раньше, чем Гюнтер и Вохмин. Пути их никак не могли пересечься, ибо тогда следовало идти через лес, где нет ни тропинок, ни дорог. Что заставило Николая Кузминых продираться сквозь густую тайгу на колхозное поле, оставив подопечного иностранца одного на кормовой площадке? Знал ведь, что нельзя появляться в овсах, где идет охота, и все равно полез. Будто смерти искал…

Эдгар же ничего толком сказать не мог, хотя имел возможность объясняться с переводчиком как угодно – Николай отлично владел четырьмя языками, в том числе голландским. Он уверял, что Кузминых запрещал разговаривать на охоте, и они сидели на лабазе молча, поджидали, когда на овсы выйдет медведь, который уже трещал где-то поблизости. Когда немного рассвело, переводчик неожиданно сделал какой-то не совсем понятный знак – то ли показывал пальцами, что идет медведь, то ли хотел сказать, что сам куда-то пойдет. Через две минуты он опять же знаком приказал Эдгару сидеть, сам же осторожно спустился с лабаза и скрылся в лесу. Иностранец решил, что Николай пошел искать трещащего в ельнике зверя, и послушно сидел до семи утра, пока за ним не пришли. Он сделал единственное нарушение в отсутствие переводчика – стал курить на лабазе, что категорически запрещалось.

Пять его окурков были собраны и приобщены к делу.

Кузмин считался опытным охотником и, разумеется, никогда бы не полез в тайгу искать там выходящего на жировку медведя: зверь услышит и почует человека много раньше, чем он, и бесшумно уйдет. Ответить на вопрос, почему он пошел через лес на колхозное поле, мог бы только сам Николай, который теперь лежал в земле на старом кладбище в городе Угличе Ярославской области, где его похоронили по настоянию дяди рядом с родителями, погибшими в автокатастрофе пять лет назад.

Можно было сослаться на судьбу, закрыть глаза на некоторые странности и нестыковки в материалах дела, – и не на такое закрывали! – отправить его в суд, написать для начальства подробный отчет и забыть эту печальную историю. Однако чем дольше Бурцев жил в Студеницах, тем сильнее ощущал интерес к этому делу: будто магнитом тянули к себе две эти личности – подозреваемый и потерпевший. Здесь, в благостном покое, не в пример Карабаху, еще дорого ценилась человеческая жизнь, еще привлекало к себе таинство ее существования… Растрескавшиеся, как пятки от дальних дорог, чувства неожиданно обнажались, становились тонкими, как вездесущая паутина бабьего лета.

А вообще-то ему просто хотелось пожить здесь лишние две-три недели, что Сергей тщательно скрывал от самого себя, и больше для собственного оправдания послал в Москву запросы на имеющуюся оперативную информацию по Николаю Кузминых и Гюнтеру. Интересными казались любые сведения, связанные с жизнью этих людей. Например, по какому злому року, по какому несправедливому и случайному стечению обстоятельств получилось так, что молодой, здоровый и образованный парень – закончил факультет иностранных языков педвуза – вдруг так глупо гибнет и ложится рядом со своими родителями на угличском кладбище? И его родители тоже уходят из жизни смертью такой же случайной и глупой! Что это? Судьба? Проклятие, висящее над семьей?

Конечно, никакая спецслужба не даст подобной информации; за нею нужно обращаться к астрологам, предсказателям или… к оставшимся в живых Кузминых. Например, обстоятельно расспросить дядю Николая, его сестру, однако Бурцев не хотел лишний раз травмировать этих и так измученных горем людей. Местный следователь, побывавший в их доме, предупредил, что там еще очень тяжело переживают потерю и справедливо никого не принимают, в том числе и работников правоохранительных органов. По сведениям словоохотливых горожан, знающих все и вся, семья Кузминых жила скромно, без излишеств и выделялась в среде простых людей только образованностью. Это была типичная провинциальная интеллигенция, корнями своими уходившая – и это было любопытно! – в старообрядчество. Бурцев решил для себя, что в определенный момент он обязательно нанесет свой визит к ним, и оттягивал его лишь потому, что ждал оперативной информации.

На Николая Кузминых сведения пришли быстро, и, едва с ними ознакомившись, Сергей ощутил знакомую, распирающую грудь энергию. Не таким уж простым был этот переводчик охотничьего клуба, и вряд ли погиб он от ошибочного выстрела…

Родился Николай в Архангельской области, в селе, где и на самом деле лет триста жили старообрядцы, когда-то спрятавшись от церковного и царского наказания. Детство его прошло в маленьком провинциальном городке, однако когда Николай закончил школу, родители переехали в Мытищи Московской области, так что он был «домашним» студентом. Отец с матерью погибли, когда он сдавал госэкзамены в пединституте. Авария произошла на трассе в районе Наро-Фоминска, и сведения о ней в присланных материалах были слишком скупыми. Старший Кузминых превысил скорость, не справился с управлением, и машина, слетев с асфальта, ударилась в бетонное основание рекламного щита. Тут было много вопросов, но самым главным Бурцеву показался один: почему их схоронили в Угличе, где Кузминых никогда не жили и не имели там родственников?

Надо было отдать должное воле и выдержке Николая: несмотря на трагедию, он на отлично сдал госэкзамены и получил красный диплом, освобождающий от обязательного распределения. После гибели родителей к Николаю и его сестре Наталье на постоянное жительство переехал дядя Алексей Владимирович со своей женой, они, по сути, заменили отца и мать. Спустя полтора месяца после трагедии произошла весьма странная история, которую можно было расценить как первое покушение на Николая. В Мытищах, поздно вечером, неподалеку от дома, его чуть не сбил неустановленный легковой автомобиль, который на большой скорости выскочил на тротуар. Спасла быстрая реакция и спортивность: в последний миг Николай подпрыгнул и, словно каскадер в кино, перелетел через машину, после чего с неопасными для жизни ушибами был доставлен в городскую больницу. По этому факту возбуждалось уголовное дело, которое было скоро благополучно прекращено. После этого случая Алексей Владимирович забрал все семейство и увез его сюда, в Студеницы.

И еще одна замечательная деталь, связанная с этими событиями: почтенный дядя во время переезда оставил свою жену, женился на другой женщине и стал не Поляковым, а Кузминых. И тут же, усыновив племянника и племянницу, наградил их этой фамилией.

В островных племенах Новой Гвинеи люди таким образом пытаются обмануть нечистую силу, считая, что изменение имени введет ее в заблуждение. Похоже, егерь Вохмин в какой-то степени был прав: оборотничество в этой семье наблюдалось…

После института Николай мог бы найти приличную работу – по тем временам красный диплом ценился, – однако он несколько лет проработал в школе учителем, а затем, когда предприимчивый бывший милиционер открыл элитный охотничий клуб «Русская ловля», подался туда переводчиком и егерем по совместительству.

И получил здесь свою пулю, так и не скрывшись от судьбы…

Но от судьбы ли?

Бурцев запросил дополнительные сведения об автокатастрофе под Наро-Фоминском, подробную информацию по факту дорожно-транспортного происшествия в Мытищах. Если Николай Кузминых был не просто чудаком и романтиком, то за всей его жизнью и жизнью его родителей стояло что-то особенное…

К Кузминых Бурцев отправился с утра. Жили они в двухэтажном купеческом особняке, сейчас отреставрированном и покрашенном в серый неброский цвет, причем дом стоял в окружении старых лип и с улицы плохо просматривался – типичная усадебная застройка прошлого века. Как выяснилось, дом оказался частным и, вероятно, стоил немалых денег, что директору провинциальной школы было явно не по карману.

Кованая узорная калитка оказалась запертой, на звонок из особняка вышел в прямом смысле богатырь – двухметровый огромный молодой человек, пышущий здоровьем, однако с ранними залысинами. Бурцев предъявил удостоверение и сообщил о цели визита, на что этот детинушка ответил категоричным отказом, дескать, Алексей Владимирович никого не принимает по известной причине и плохо себя чувствует.

– Я приехал из Москвы специально по этому делу, – попробовал объяснить Бурцев. – И мне необходимо встретиться с родственниками погибшего.

– Не вижу смысла такой встречи. – Богатырь говорил неожиданно тихим голосом, так что пришлось напрягать слух. – Следователь был у нас, и не один раз. Что же вы еще хотите? Николая от ваших бесед из могилы не поднять, а вот травмировать родственников можно.

– Так вы отказываетесь меня впустить?

– Считаю, это ни к чему.

– В таком случае я вынужден вызвать гражданина Кузминых по повестке, – пошел на хитрость Бурцев, обычно действующую в таких случаях. – Согласитесь, это еще хуже.

Детинушка спокойно посмотрел ему в глаза и отворил калитку:

– Входите. Я спрошу Алексея Владимировича, сможет ли он с вами побеседовать.

Молодой человек провел Сергея в переднюю, откуда вела широкая лестница на второй этаж, попросил подождать и минут на десять куда-то исчез. Было полное ощущение, что в этом чистом, ухоженном доме нет ни единой души, ощущением горя и скорби, казалось, тут был пропитан сам воздух. На вешалке у входа висел зимний офицерский камуфляж, принадлежавший Николаю: на рукаве фирменная зеленая эмблема клуба «Русская ловля». Судя по размеру, он был высоким и крепким парнем, немудрено принять за медведя…

Потом на лестнице послышались торопливые легкие шаги и показалась девушка лет семнадцати в длинном черном платье, с пепельными волосами, собранными и увязанными в жгут на затылке так туго, что кожа на лице, казалось, чуть натянулась. Она увидела гостя и остановилась на ступенях, не скрывая удивления и заметного девичьего испуга, мол, а это еще кто такой? Несомненно, перед Бурцевым была сестра Николая.

– Здравствуйте, – кивнул он. – Не бойтесь, я из прокуратуры.

– Я не боюсь, – проговорила она и тут же умолкла, потому что рядом с ней оказался этот богатырь, легко и неслышно спустившийся сверху.

– Ступай к дяде, – довольно строго сказал он. – Пора сделать укол.

Девушка пошла наверх, держась поближе к перилам, и, пока не скрылась, все смотрела вниз, на Бурцева, отчего тот почувствовал неожиданное смущение и одновременно желание, чтобы она не уходила. Не сказать, чтобы взгляд ее был манящим, завлекающим; скорее всего любопытным, оставляющим какую-то смутную надежду в мужской душе.

– К сожалению, Алексей Владимирович сейчас не сможет встать с постели, – сообщил детинушка. – Просил вас зайти послезавтра. Во второй половине дня.

Это был вежливый отказ. Можно приходить и послезавтра, и через неделю, но всякий раз будешь слышать одно и то же. И ничего тут не сделать: семья потерпевшего – это не семья обвиняемого…

– Хорошо, – согласился Бурцев и еще раз посмотрел на лестницу, где скрылась сестра Николая. – Только прошу больше не переносить сроков. Мне скоро уезжать.

И вдруг ощутил, что потерял волю и настойчивость. Еще несколько минут назад вполне был уверен, что не уйдет отсюда без разговора со старшим Кузминых, и не сомневался в твердости решения. А тут что-то произошло! Не мог же его, матерого мужчину, так смутить этот странный, невинно-пристальный взгляд сестры Николая…

Богатырь между тем заверял, что встреча состоится непременно и что Алексей Владимирович сам весьма заинтересован в ней, поскольку желает узнать подробности расследования. На том и разошлись.

Едва Бурцев покинул этот негостеприимный дом, как заметил позади себя человека, который грубо пытался выследить его, изображая случайного прохожего. Сергей сделал два ложных хода по переулкам, затем свернул к автомобильной стоянке и сделал вид, что отпирает машину – чужую, первую попавшуюся. «Хвост» заволновался, чем окончательно выдал себя, и тогда Бурцев в открытую подошел и спросил, что ему нужно. Филеру было лет за сорок, озираясь, он вдруг зашептал настороженным голосом:

– Прошу вас… только не здесь. Идите за мной!

– Кто такой? – спросил Сергей. – И куда я должен идти?

– За мной! За мной, я покажу. Здесь нас могут увидеть.

Через несколько минут незнакомец привел его к зданию городской больницы, попросил подождать и затем позвал в процедурный кабинет на первом этаже. Эта его самодеятельная конспирация вызывала улыбку, однако Бурцев решил довести дело до конца и скоро оказался в тесноватой комнатке, заставленной медицинскими шкафами.

– Моя фамилия Сливков! – представился незнакомец и, схватив руку, горячо и радостно стал ее трясти. – Яков Сливков, не слыхали? Должны были слышать!

– Нет, не доводилось, – не без сарказма отозвался Сергей. – Чем же вы знамениты?

– Как же? Как же? Я фельдшер! Тот самый фельдшер! А вы – представитель Генеральной прокуратуры, не так ли? И приехали расследовать дело по убийству Кузминых. Скажите, что, я не прав?

– Сдаюсь.

– Но вы неправильно ищете преступников. Это дело запутано умышленно, так, чтобы вы ничего не нашли, – уверенно заговорил фельдшер, отпустив наконец руку Бурцева. – Хотите, я подскажу, откуда нужно вести поиск? И вы сразу установите виновного!

– Хочу, – откровенно признался Сергей. – Выкладывайте!

– Все не так просто. Есть множество лишь косвенных улик. Вы имеете время выслушать? Имеете терпение? Не бойтесь, сюда никто не войдет, я запер дверь изнутри и убрал ключ. Только говорить надо шепотом, чтобы никто не услышал.

– Говорите!

Сливков усадил Бурцева на кушетку, а сам вдруг заволновался, ломая пальцы, как опереточная актриса.

– Понимаете, в чем дело?.. Она была беременна! Я лично засвидетельствовал это, когда гражданин Прозоров тайно пригласил меня в свой дом. Примерно тридцать две недели беременности! Плод уже развернулся вниз головой и опустился… И она действительно рожала! Без помощи медиков, в домашних условиях.

– Простите, фельдшер, кто – она? – перебил Сергей.

– Как – кто? Лидия Васильевна! Жена Прозорова! Эта старушка! Нет, история совершенно невероятная с точки зрения медицины, физиологии, но я засвидетельствовал это! Была беременность! А если она была, значит, были и роды, логично?

– Да уж…

– Потому что, если есть беременность, будут и роды!

– Логика железная…

– Эта старушка рожала в возрасте семидесяти четырех лет! И плод был совершенно нормального развития, без явных патологий. – Он склонился к уху и зашептал: – На тридцать шестой неделе, ровно в срок, бабушка родила! Представляете? Я как специалист имею два мнения: или мы имеем уникальное явление природы, или роженица прибавила себе возраст, потому что выглядела много моложе своих лет. Много моложе!

– Ну вот что. – Бурцев встал. – Хватит мне морочить голову. При чем здесь беременная бабушка?

– Как при чем? – изумился фельдшер. – Она никогда не рожала! И не только не рожала, но и ни разу не беременела. Сама сказала мне об этом!.. И тут невероятное происшествие с точки зрения физиологии!

– Знаете, как вас там, – выругался про себя Бурцев. – Мне ровным счетом наплевать на физиологию и на вашу бабушку. Я занимаюсь абсолютно другим делом.

– Но вы же из Генеральной прокуратуры?!

– Из Генеральной. И потому откройте дверь, у меня очень много работы.

– Имейте вы терпение выслушать! – прикрикнул неожиданно фельдшер. – Неужели не понимаете, в чем вопрос?

– Не понимаю!

– Где ребенок? Где тот новорожденный, если состоялись роды? Живой или мертвый?

– Меня это не интересует! Откройте дверь.

– Почему не интересует? А если я скажу, что ребенок остался жив? Что роды прошли успешно?

– И слава богу!

– Как это – слава богу? Куда исчез ребенок? Его же нет! И могилка на кладбище пуста, ее проверяли! С какой целью спрятали новорожденного? И куда – вот в чем вопрос! Вы обязаны допросить гражданина Прозорова! И пусть он ответит, куда и с какой целью спрятал ребенка! Немедленно разыщите его и допросите! Милиция и врачи – все в сговоре, написали отрицательное заключение по бабушке и упекли ее в психушку, тоже спрятали, представляете? И Прозорова спрятали!

Упоминание о психушке вдруг натолкнуло Бурцева на мысль, что перед ним тоже не совсем здоровый человек, излагающий сейчас свою навязчивую идею.

– Хорошо, спрятали. Всех спрятали, – согласился он. – Изложите все это в письменном виде и принесите мне в прокуратуру.

– Ни в коем случае! – перепугался Сливков. – Я должен остаться инкогнито! Буду вашим тайным помощником. Без меня вам не разобраться в этом деле. Писать ничего не стану!

– А вы левой рукой, – посоветовал Бурцев.

– Ни левой, ни правой! Я так могу вам сказать: по моим наблюдениям, ребенок сейчас находится в доме Кузминых. Поэтому вас туда не пустили и не стали разговаривать. Кузминых прячут чужого ребенка, никому его не показывают, но я сам, сам видел его однажды вечером. Это девочка! И ей уже семь лет! Иногда ее выпускают во двор погулять, разумеется, под присмотром и с бдительной охраной. Вопрос: откуда у них эта девочка? Чья она? Кто ее родители? Николай не был женатым, его сестра сама почти ребенок. А Прозоров к директору школы ходил постоянно. Но всегда, прошу заметить, тайно, чтобы никто не видел. И выходил так же. Что-то приносил, уносил… Он отец ребенка! Мать – Лидия Васильевна. Подумайте сами, не могла же родить эту девочку сестра Николая. А там больше рожать некому.

– Почему не могла?

– Говорю же, девочке семь, а сестре – семнадцать. В десять лет, извините, не рожают. Это уж мне поверьте.

– Почему бы и нет, если старуха родила в семьдесят четыре? – съязвил Сергей.

– Исключено! Невозможно! И между прочим, жена Алексея Владимировича тоже не могла родить эту девочку!

– Но почему? Насколько мне известно, его жене Ольге под тридцать.

Фельдшер погрозил пальцем, загадочно улыбнулся:

– Не могла! Никак не могла! Потому что девственница!

– Откуда это вам известно?

– Что? Что девочка живет у Кузминых?

– Я спрашиваю о жене Алексея Владимировича. Как это возможно, если она замужем?

– Это еще одна загадка семьи! – прошептал фельдшер. – Только этого никто не видит, не замечает в городе. А Кузминых умело распространяют о себе мнение открытых, добропорядочных людей, так называемой провинциальной интеллигенции. На самом деле они не те, совсем не те, за кого себя выдают! Понимаете? Николая убили не случайно, не по ошибке. Тут есть тайна!

– Ну ладно, а с чего вы взяли, что она девственница? Проверяли? – уже с явным издевательством спросил Бурцев, чувствуя неприязнь к этому всезнающему фельдшеру.

– Проверял. Наблюдал ее как гинеколог. Дважды обращалась, – с профессиональной невозмутимостью сказал Сливков. – Первый раз типичная простуда, во второй – застойные явления в малом тазу… Так теперь имеете понятие, чья у Кузминых девочка?

– Может, вы что-то путаете? У Николая есть сестра Наталья…

– Нет, вы бестолковый человек! – возмутился фельдшер. – Говорю же, это не сестра! Наталью я отлично знаю! Тоже наблюдал…

– Как гинеколог? – с иронией спросил он.

– Да нет, как… гражданин. Тоже странная девица, и содержат ее как барыню. В школу проводят или на машине отвезут, потом встретят. Без взрослых – ни на шаг из дома. Сейчас на юридический поступила, студентка Санкт-Петербургского университета!

– И что же в этом особенного? – Бурцев окончательно терял терпение.

– Вы же следователь! И ничего не видите!.. Почему люди прячут чужого ребенка? Откуда он, кто? Почему? Сколько вопросов!

– Но как это все связывается с убийством Кузминых? При чем здесь ребенок?

– Ах да! Забыл! Сразу хотел сказать, но столько информации… – Сливков сделал паузу перед решающим признанием. – Этот голландец убил Николая не случайно, а умышленно. Потому что за день до происшествия на охотбазу «Русской ловли» ночью приезжал человек. Лица толком не разглядел, темно было. Он встретился с этим Гюнтером и проговорил один на один целых полчаса, на немецком языке. Но приезжий был русский. Я разобрал немного, но точно понял: речь шла о том, чтобы Гюнтер потребовал устроить ему охоту на медведя не с лабаза, а с подхода.

– Хорошо знаете немецкий? Это не фантазии? Не ошибка?

– Занимался когда-то самостоятельно, ездил в ГДР по путевке…

– Куда потом делся этот приезжий?

– Вероятно, поселился в гостинице. Раза два я видел его машину на гостиничной стоянке. Но и подумать тогда не мог…

– Как же вы оказались ночью на охотбазе?

– Из любопытства, иностранцы же, посмотреть, какие они… А когда Николая убили, машина от гостиницы исчезла и появилась только раз, когда его в Углич повезли хоронить. Случайно увидел возле универмага, только номер уже был другой.

– А вы не ошибаетесь? Слишком много случайностей, – усомнился Бурцев, однако фельдшер подумал и уверенно покачал головой:

– Никогда не ошибаюсь. Мои ошибки слишком дорого стоят. Я очень внимательный и наблюдательный человек. Если что заинтересует, я потом автоматически отмечаю всякие изменения и новые ситуации. Вроде бы и не нужно, а глаза работают и голова тоже. Вот, например, – он снова вернулся к семье Кузминых, – я про родственников Николая столько всего запомнил, и все свежо. Допустим, точно знаю, это не первый случай, когда они кого-нибудь тайно содержат в своем доме. Был там еще один человек, глубокий старик, лет девяноста, и тоже никому не показывали. Но я его видел несколько раз. По ночам выходил во двор подышать свежим воздухом. Девочка гуляла еще засветло, а старичок исключительно ночью и тоже под присмотром. Я наблюдал его целый год! А потом он умер. Его тайно куда-то увезли и похоронили.

Бурцева словно током пробило от последних слов.

– Увезли? И похоронили? – переспросил он вслух, мгновенно вспомнив окованный золотом череп-кубок.

– Должен заметить, без всякого медицинского освидетельствования и документального подтверждения смерти.

– Когда это было? Хотя бы примерно?!

– Тише, не кричите, – фельдшер обрадовался, что наконец-то заинтересовал следователя. – Могу сказать точно – три года назад, зимой. Откуда и когда он взялся у Кузминых, не знаю, но увезли его мертвого в легковой машине. Завернули в ковер… Представляете, и это интеллигентные люди!

Неизвестного старца похоронили в Зубцовске тоже три года назад, в восемьдесят седьмом…

– Кому еще говорили об этом? – Бурцев подтянул к себе Сливкова – тот с достоинством освободился, поправил ворот рубашки.

– Неоднократно писал в областную прокуратуру, естественно анонимно, никто не обратил внимания. Вы же понимаете, не могу открыть своего имени, Студеницы – городок очень маленький, а эта загадочная семья Кузминых и все, кто к ним приезжает, представляют определенную опасность… Почему они увезли хоронить Николая в другой город? Почему именно в Углич? Что это за традиция – увозить и прятать покойников?.. И еще, подумайте, отчего это жена Алексея Владимировича, Ольга, не вернулась с похорон? Да-да, та самая жена-девственница?

– А она что, не вернулась? – окончательно обескураженный, спросил Бурцев.

– И не вернется, – уверенно заявил фельдшер. – Потому что заочно выписалась. И никто не знает, жива ли она…

– Скажите, а у этой старушки родственники есть в городе?

– Никого! Одинокая была… Но в доме у нее сейчас живет квартирантка! – вспомнил Сливков. – Даже не квартирантка, а как бы сказать… последовательница этого самого Прозорова. Молодая, красивая женщина, учительница, но живет странно!

– Обливается водой на морозе? Ходит босой по снегу?

– И не только! В ней что-то колдовское есть. Ученики ее обожают, а я боюсь, она их в секту свою незаметно всех переманит. Это дело надо остановить!

– Остановим, – пообещал Бурцев, чувствуя какое-то странное оцепенение мыслей и чувств.