Читать книгу Дива - Сергей Алексеев, Сергей Петрович Алексеев - Страница 2

Едва она скрылась в кабине, Зарубин налил по маленькой, и попутчик подбросил дров в костер. Оба почувствовали волю и азарт: один рассказывать, другой слушать. И начал Баешник с недосказанного еще по дороге – про районного охотоведа, которого звали на Пижме Недоеденный, хотя фамилия тоже была, как прозвище, Костыль. И вид у него соответствовал – прогонистый, но плечистый и нравом несгибаемый, с заусенцами. Сюда приехал откуда-то из Белоруссии, как молодой специалист, школьный учитель физкультуры, но пообтерся, первый раз женился на местной и остался. Жил бы себе да и жил, пускал корни в худую вологодскую землю, однако этот пришлый бульбаш увлекся охотой, бросил жену, школу, наел на дичи толстую шею и пошел в егеря. Не минуло и года, как физкультурник, благодаря высшему образованию, сделался охотоведом, и мужики поначалу обрадовались – грамотный, вежливый и имя у него ласковое Олесь. Предыдущий-то был из шоферов, поймает на охоте с нарушением, на весь лес ор стоит – мать-перемать, отлает как собаку и, бывало, отпустит, без составления протокола. А этот даже не пожурит, сразу ружье отнимет и такой штраф выпишет, хоть корову со двора веди или вешайся. Потом и вовсе взвыли вольнолюбивые, гордые пижменские мужики – в лес стало ни ногой! Не то, что за зверем, по грибы-ягоды и то в ножки Костылю кланяйся, и что собрал в лесу, ему принеси и сдай за копейки.

А все потому что с ведома губернатора свою охотничью базу построил, все угодья под себя подмял, прибалтов запустил, которые стали скупать дикоросы у местного населения за сущие копейки. При живом председателе совсем другие порядки были, Драконя Недоеденного в узде держал, все грозил угодья у него отнять – не успел. Теперь Костыль голову поднял и свои законы утвердил, по современному это монополия называется: хочешь вволю собирать грибы или клюкву, собирай только на сдачу. И ладно бы государству – литовцам, этим зеленым братьям! Они же в камерах все заморозят, потом пригоняют фуры и прямым ходом в Европу. Можно сказать, последний заработок, последнюю свободу отнял, бульбаш этакий.

Да ведь не на тех напал: сначала несколько раз просили, дескать, не обижай местных, люди здесь лесом всю жизнь кормились, и теперь, когда колхозы-леспромхозы позакрывались, так и вовсе остается питаться дарами природы. Потом для острастки предупреждать стали – колеса протыкали, ремни на снегоходе резали, литовских заготовителей пугали, вокруг овсяных подкормочных площадок карбид разбрасывали, чтоб животные не подходили – ничего не проняло. Только злее становится и беспощаднее к туземцам!

И вот тогда на Костыля зверя натравили, не большого, чтоб до смерти не задрал. Сначала напоили медведя медом с водкой, и когда он сговорчивый сделался, условились с ним проучить охотоведа, дождались, когда он поведет районного прокурора на лабаз и дали сигнал. Косолапый вышел на поле, прокурор стрелил его, а зверь прикинулся мертвым и лежит, как условились. Охотники подходят, довольные, медведь вскакивает и сначала на прокурора: видишь ли, молодой еще был, охотоведа в лицо не знал, к тому же, говорят, близорукие они. Прокурор от него свистанул, а Костыля-то не напугать, тот второпях стрелил навскидку, и мимо! У Олеся карабин был, СВТ, машина тогда еще редкая, полуавтоматическая, изрядно потрепанная еще в Отечественную, магазин при перезарядке и отстегнулся. Костыль давит спуск – патрона-то нет и затвор открыт!

Но Олесю в хладнокровии не откажешь, он давно уже пижменских баек наслушался, знал, что если медведя голой рукой за корень языка взять, то можно, как мягкую игрушку, домой живого привести. Называли даже имена, кто водил, например, дед Боруты, коновал. Однажды так вот привел, держит за язык и кричит своей старухе:

– Хватай коромысло! Бей между глаз!

Та схватила и не медведю, а деду по лбу! Медведь такое увидел, со страху вырвался и убежал. Правда, таких ловкачей, вроде и на свете давно не было. Так вот, Костыль пятерню ему в пасть и давай за язык ловить, другой же рукой пытался ножик достать. А медведь-то уже овса на поле хапнул, в пасти у него скользкая каша – никак не взять! И ножика не вынуть, назад сбился, не дотянуться. Пока возились эдак-то, зверь всю руку до локтя ему пожевал. Тут прокурор очухался, оглянулся – нет, охотовед еще живой, даже скальп на месте, борется с косолапым, и вроде пытается его через бедро кинуть. Спортсмен же, говорят, вольной борьбой в институте увлекался! Но стрелять законник забоялся, Костыля можно зацепить, ну и давай над головами палить. Они возятся, волохаются, матерятся – прокурор палит. Медведь знал, что у него десятизарядный СКС, дождался, когда магазин опустеет, бросил бульбаша и наутек, как с мужиками договор был.

Охотоведу руку собрали, поправили, но пальцы все равно врастопырку остались, отсюда и прозвище появилось – Недоеденный. А когда он в пятый раз женился, это не считая десятка любовниц, то стали называть еще просто охотоведом, то есть, все время ведающим охоту, как племенной бык.

Зарубин слушал попутчика с серьезным видом и удовольствием, поскольку его торопливый вологодский говорок напоминал знакомую с детства, музыку. Но когда этот сказочник завернул про то, как мужики с медведем договорились, непроизвольно хохотнул и уже не мог избавиться от недоверчивой ухмылки. Знал ведь, что все это байки, но начинал верить, а ведь трудно сохранять спокойствие, когда слышишь, как собеседник старательно тебя дурит и потешается с серьезным видом. Однако попутчика ничто не смущало.

– У вас что, медведи считать умеют? – спросил Зарубин.

– А то как же! – уверенно заявил тот. – Даже науке известно, всякий медведь до десяти считает. Наши, пижменские, и писать умеют. Они однажды письмо сочинили губернатору, жалобу на Костыля…

Даже его жена тут не выдержала, высунулась из машины..

– Будя брехать-то. – строго сказала она. – Что человек-от про тебя подумаёт?

И словно пластинку сменила. Вкусив коньяку, этот сказочник окрылился, однако потерял охоту травить байки – переключил свое нарочитое возмущение на беспорядки и принялся крыть местное начальство. А это было в самый раз – услышать голос народа, поскольку Зарубин хоть и вырос в Вологодской области, однако давно жил в Москве, не знал современных нравов малой родины, тем паче, ее глухих уголков. Попутчик же так увлекся, что в азарте потерял всякую осторожность, продолжая повествовать о темных сторонах пижменской жизни. И считал, что имеет на это право, поскольку одно время, когда леспромхоз закрыли, работал егерем на базе у Недоеденного, весь его произвол наблюдал воочию и уволился из-за принципиального несогласия с агрессивной политикой в отношении к местному населению. Пять минут Баешник чихвостил всю охотничье руководство, благополучно избавился от замечаний жены, и когда та громко засопела, вернулся к прежним байкам, но уже полушепотом.

Оказывается, недоеденный медведем, Костыль не угомонился, хотя сразу догадался, кто зверя натравил, и никакого послабления местным мужикам не сделал; напротив, еще хуже пакостить начал, и все по закону. Он называл их аборигенами или того хуже – туземцами. Вроде не так и обидно: туземец вообще слово русское и означает, что человек из той земли, но все-таки уничижительно. Так вот захочет туземец зайчика стрелить или грибов-ягод побрать, отработай три дня по обустройству солонцов, потом заплати деньги, путевку выписывай, и еще ходи по определенному маршруту, в строго отведенное место и не нарушай экологического равновесия в природе. Медведи же, кабаны и лоси теперь даже охотникам из Вологды не достаются, только начальству, богатым москвичам да иностранцам. Чтоб Костылю все прощалось, и прикрытие от властей было, он хитро сделал, когда-то пристрастил к охоте местного губернатора. Прежде-то он и ружья в руках не держал, но однажды Недоеденный заманил его на глухариный ток и заразил, словно отравой. Бывший егерь по себе знал, насколько это занятие людей с ума сводит, человек как больной делается, и если рыбалкой увлекся, то тихое помешательство, охотой же, вооруженное и буйное.

То же самое и с губернатором произошло, одержимый стал, разных ружей себе накупил, ножиков, амуниции, еще больше надарили взяткодатели и просто пристебаи. Раздухарившись, изображая из себя барина, он личное стрельбище построил и даже свору легавых завел, как помещик, чтоб мелких птичек круглый год стрелять, теперь мечтает о борзых. На охоте все свои губернаторские дела решает, делегации встречает, в том числе, иностранные, для чего непременно надевает шляпу с пером, как немец. Короче, произвел увлечение в образ жизни и государственной службы. Иногда в засидке важные бумаги подписывает и печати шлепает. На Пижму как не приедет, как не сядет на лабаз, как не стрелит – зверь лежит, потому что руку в тире набил. Или поставят его на номер, пустят взвод егерей, и они на него лосей гонят, бывало, целый табун. Так он на выбор, как совестливый защитник фауны, лосих не трогает, одних рогачей бьет, а потом с ними фотографируется в назидание другим охотникам. А однажды снялся даже в окружении живых благодарных самок, но это было уже после того, как попутчик уволился из егерей.

Оказывается, тетка в машине все еще не спала, сопела и слушала, и тут не вытерпела – открыла дверцу.

– Да это он на лосиной ферме снялся! Полно врать-то! Они хоть и коровы, да ведь не дуры. За цё благодарить, коль он быков перестрелял? Сам-от подумай, цё городишь?

Видно, на ночь вставные зубы сняла и сразу зацёкала.

– Такая подпись была под карточкой! – отпарировал муж. – Своими глазами видал.

Попутчица подошла к костру и присела поближе к благоверному.

– Вы уж его не слушайте. – заворковала она Зарубину. – Брешет мой туземец. Они все у нас брехуны да баешники. А губернатор нам достался хороший. За счет него мы себе челюсти подешевше вставили. Если б нечисть не разводил, цены бы не было. В газете сознался, все мясо отдает в детские дома, на котлеты, себе не берет. Да и не сьесть стоко-то! Даже хвархворовыми зубами.

– Кто тебе сказал, что зубы у него фарфоровые? – изумился попутчик. – Сама придумала?

– Поцё сама? Медичка сказала, которая сверлила! Им по должности ставят. – Потом громко зашептала. – Человек-от на базу едет, к Недоеденному. Номера-ти на машине видал? Московские! А ты цё плетешь? Цего языком-то мелешь? Ну как передаст?

Зубастый и обретший достоинство, попутчик чувствовал себя независимым, отвечал громко и дерзко:

– По справедливости говорю, как есть. Не бойся, зубы назад уже не выдерут! Теперь можно все говорить, пусть люди знают. Эх, мне бы фарфоровые вставить! Да стакан водки с медом залудить!… Всех бы перегрыз! И губернатора, и особенно Недоеденного доел бы! И даже Диву Никитичну укусил бы.

Он уже дошел до той степени правды, что душа требовала простора, но жена мешала, путалась под ногами, опасалась, как бы не сболтнул лишнего.

– Нашему бы теляти да волка съесть! – подобострастно рассмеялась она. – Диву-то за что кусать?

– За задницу, конечно! Ох, до чего вкусная женщина…

Супруга ничуть его не ревновала, верно, привыкнув к болтовне.

– Не верь ему, – сказала Зарубину. – У нашего губернатора и зубы и плешина на голове – все настоящее. Вставных только три или четыре, говорят. В рот ему не заглядывала, не щупала…

Попутчик уловил запретную тему о губернаторе и дабы усмирить жену, переключился на Костыля.

– Про охотоведа я тебе все расскажу! – встрепенулся он и поправил челюсти во рту. – Что наши мужики-то удумали на сей раз! Это же надо такое вытворить!

– А что за мужики-то? – осторожно поинтересовался Зарубин.

Бывший егерь своих не выдавал и никаких имен не называл.

– Нашлись ловкие ребята!… Сейчас Костыль сам сидит в заднице, и вся его прибалтийская свора в лес не суется. А как раз второй слой белых пошел! Грибов в борах видимо-невидимо. Присядешь эдак-то – одни ядреные шляпы торчат по беломошнику, иные с человечью голову. Два автобуса с зелеными братьями пришло, но вот хрен одного сорвут! Нынче брусники мало, так весь зверь на подкормочных площадках жирует. Как вечер, так столпотворение, считай, весь овес уже потравили. Да никто зверя не шевелит, лабаза пустые стоят и ни выстрела! Для фауны благодать наступила. Не будет нынче королевской охоты!

– Отчего же так? – подтолкнул Зарубин и щедро налил ему коньяка.

На спиртное он был не жадный, поболтал в стакане, понюхал и даже не пригубил – для него была важна интрига и сам процесс рассказа!

– Нашлась управа и на Недоеденного. – мстительно произнес попутчик, все еще интригуя. – А его предупреждали, добром просили!… Пусть теперь убытки считает!

– Да ты скажи уж прямо! – не выдержала его жена и распахнув дверцу, перекрестилась на елки, стоящие в темноте, как стрельчатые храмные купола. – Бесов наслали! Прости, Господи!.. Собираемся по всей Пижме крестным ходом идти. Благочинный приезжал, благословил.

– Бесы – не материальные существа. – философски заметил ее муж. – Они вымысел попов, чтоб народ в темноте держать. А вот волков развелось! Но охотоведу некогда хищников истреблять, он королевские охоты проводит, бабки зарабатывает. У Дракониной вдовы пять телок зарезали, две из них стельные были. Пока мы соберемся покупать, всех порежут…. А ты про бесов лепишь! Хоть раз их видала?

Попутчица не пожелала вступать с ним в дискуссии на тему нечистой силы и веры.

– Ты ежели охотиться едешь на базу, то сразу поворачивай назад. Довезешь нас и в обратку. Охоты нынче не будет. Можешь, конечно, у нас погостить. Мы любим гостей, и дочка приедет, картошку копать…

Это уже было сказано Зарубину и ясности не добавило.

– Но у меня лицензия выписана! – нарочито возмутился тот. – На медведя и кабана.

– Повесь ее на сук. – заявил бывший егерь. – И возвращайся в свою Москву.

– А что случилось? Почему?

Попутчики заговорщицки переглянулись и тетка обреченно вздохнула.

– Нечистая сила кругом. Видал деда Мороза? А есть и почище!… Как увидишь свет над лесом, знай, или кикимора на болоте светится, или леший вышел на промысел.

– Если свет, то какая же нечистая сила? – вяловато возразил ее муж. – Говорят, где нечистая, там тьма.

– Уж не знаю, кого ты слушал. – с комсомольским задором отчеканила его жена. – Но старые люди так говорили. Увидишь зарницы, или еще от земли свечение – нечисть ходит, себе дорогу светит. Бесовский огонь!

У попутчика было благодушное настроение, ссориться не хотелось.

– Див у нас завелся. Точнее будет, дива. Борута говорил, на Доринском болоте поселилась и живет.

Зарубин знал про это сказочное существо, бабушка в детстве пугала, мол, не ходи один в лес, див схватит и унесет к себе в логово, ребятишкам своим на забаву.

– Это кто? – однако же спросил он. – Что за зверь?

– В том-то и дело, не зверь. – замялся Баешник. – Если верить попам, то нечисть. По нашему, так леший, дяденька лесной, див – всяко называют. Леших, кикимор, русалок так и кличут – дивьё лесное. Если женского рода, то дива.

– На Пижме даже иногда девчонок так называют. – призналась тетка Которые оторвами растут. Вот мы свою Натаху так и звали…

И оба почему-то тревожно и надолго замолчали.

– То есть, у вас настоящий леший завелся? – спросил Зурубин и побулькал фляжкой.

– Вроде того, лесной дяденька. – боязливо отозвалась попутчица. – Или верней, тетенька…

– Раньше как-то не заметно было, – трагично подхватил бывший егерь, явно не желая менять своих убеждений. – Лешего редко встренешь. Где-нибудь возле Доринской мари только. Он туда к кикиморе ходил…

– Будя языком трепать! – попыталась остановить жена. – У них ведь никак у людей…

Баешника уже понесло.

– Бывало, конечно, – невозмутимо продолжал он. – То зверей из загона выпустит, то морок наведет и в трех соснах закружит… А сейчас всюду ходит, многие видали. Я – человек образованный, и опираюсь на факты. Вынужден признать, дива в нашем краю есть. И русалки из Дора в речки перебрались, в омутах живут. Кикиморы теперь на всех болотах. Пойдешь за морошкой, непременно баловать начнет. Или закрутит, или корзину с ягодами отнимет и выкуп просит.

– Всякой твари развелось! – горько вздохнула попутчица. – Раз сам губернатор под опеку взял и сделал все наши леса заколдованными. Так однажды при народе и сказал, дескать, мы нынче лесов рубить не станем, поскольку все уже вырубили. Мы их заколдуем, и все туземцы будут жить счастливо.

– Деду Морозу терем выстроил, в Великом Устюге! – подхватил муж. – С ледяными палатами. Туда он местных девок водил, морозить. Тоже охотовед знатный! То есть, как племенной бык, всегда в охоте, если близко телка.

– Многих, гад, поморозил! – с завистливой мстительностью добавила жена. – Снегурку себе ищет. Как с цепи сорвался, кобель! Девки-то липнут сами. Они же у нас простые, до сих пор думают, дед Мороз настоящий. Замуж хотят, так уже и не смотрят, дед, не дед. Главное, чтоб мужик был, и лучше если заслуженный артист… Вон наша Натаха-то, тоже с Морозом сфоталась!…

– И нарвался однажды, – горестно заключил попутчик, желая перебить жену, дабы не выносила семейных секретов. – В этом деле надо меру знать. А он, будучи выпившим, принародно заявил, дескать, саму лешачиху в снегурки возьмет! Мол, только она по достоинству ему будет! И заставил народ хоровод вокруг елки водить и орать:

– Дива, явись! Дива явись!

– Лешачиха услышала и явилась! – торжественно вставила тетка. – Прямо на елку в терем! И так самого поморозила!… Все достоинство-то и отвалилось. Говорят, теперь он, как мерин, ни конь, ни кобыла…

Мужик не сдержался.

– Ты уж объясни толком! Человек подумает, и правда… Дед Мороз был назначенный, не настоящий. Артиста из Москвы привезли, заслуженного. Но дива-то, говорят, была настоящая! Вот и отснегурила ему хозяйство, чтоб девок не портил.

– Откуда же она взялась? – спросил Зарубин.

– Наши мужики на Вятку ходили. – по секрету сообщил попутчик. – Договорились и привели да поселили в Доре. Это бывшая деревня колдунов на болоте. Теперь он в наших лесах хозяин.

– Бабу привели, то есть, лешачиху! – встряла его жена. – Нашли там одинокую и уговорили на вологодчину пойти. Она узнала, что губернатор нечистой силе терема строит, вот и согласилась снегурочкой у деда Мороза послужить… Ой, не к ночи помянуто! Накличу нечистых духов – не уснуть будет.

Похоже, спор этот у них был давний, потому что оба зажигались, как спички.

– Да ведь толком-то не рассмотрели, кого! – драчливо возразил попутчик. – Нынче среди людей трудно различить, баба или мужик!

– Если снегуркой служила, какой же мужик? Зато какая веселая Снегурочка была! И бесплатно работала. Губернатор нарадоваться не мог, вместе с московским мэром. Народ поездами поехал! А потом вышел разлад…

– Все равно не доказано! – уперся попутчик. – Дракоши уверяют, лешего привели!

– Дак Борута щупал – лешачиха! Тварь она гулящая!

– Ладно тебе! Боруту если послушать!… Кто еще видал, что гулящая?

– А цё к мужикам только пристает?

– К кому приставала-то? К Эдику, что ли? Так к Эдику и мужики пристают.

– Деда Мороза совратила – терем покинул! Снегурку свою назначенную бросил. А она ведь уже с пузом была! Надеялась, замуж возьмет. Теперь к губернатору иск выставила, алименты платить. Потому как дед Мороз, лицо сказочное, не настоящее, по лесам скрывается, документов не имеет. А губернатор – избранное голосованием.

– Голосованием, значит тоже сказочное лицо!

– Но алименты пообещал не сказочные…

Эта житейская история как-то приземлила поэтичность образов, и попутчик перевел дух.

– Теперь нового деда Мороза привезли. – скушно сообщил он. – Нашли артиста еще здоровей. Такой лешак!… Этого в строгости держат, по договору, там все прописано. Снегурка ему положена разовая, привозная на праздник. И чтоб с дедом ни-ни! Отснегурила и уехала. Сам губернатор по конкурсу выбрал, чтоб детям нравилась, а не деду Морозу. Прежний-то, кроме назначенной, еще десяток местных снегурок держал. И в своем тереме морозил! Поморозит и бросит, разбаловался совсем мужик, развел бардак.

– Вот и наскочил на лешачиху! – подхватила его жена. – Сейчас весь дедморозовский штат поменялся. Правда, ребятишки новую снегурку за Бабу Ягу принимают…

– Страшная потому что. – вставил попутчик. – Настоящая нечистая сила. Зато никакого искушения деду.

– А то ведь до чего дошло! – Забывшись, воскликнула тетка. – Старая-то, снегурка, принародно чуть губернатора не совратила!

– Вот что ты несешь? – заругался муж. – Откуда там народ? Никто ничего не видал! А не видал, значит, и не было!

– Хочешь сказать, лешачиха к самому губернатору не приставала?! – брякнула тетка и опомнившись, прикрыла рот ладонью. – Прости, господи…

– Да к нему же приставала Дива Никитична!

– Это он приставал к Диве, дура ты!

Должно быть, оба проболтались в азарте, выдали пижменский секрет, но слово вылетело. Зарубин знал про вдову от Фефелова, но сделал вид, будто ничего о ней не слышал.

– Я что-то запутался. – сказал он. – Дива лешачиха, а Дива Никитична кто?

– Вдова председателя.

– У нас председатель колхоза был герой труда, Драконя.

– Дважды герой, Алфей Никитич, царство ему небесное…

Объяснили и как-то насуплено умолкли. Зарубин плеснул коньяка в стаканы, чтоб оживить разговор.

– Неужели к самому губернатору лешачиха приставала?

– С чего бы еще шум-то начался?…

– Губернатор у нас лысый. – сообразно своей логике, пояснила тетка. – Значит, мущина жаркий, по чужим подушкам прическу вышаркал. Так эта тварь его по плешинке погладила и титьками потерлась…

– Борута не видал, чтоб гладила! И терлась об лабаз.

– Зато другие видали! – огрызнулась та. – И у него стали волосья расти. Сначала вся макушка заросла, потом ниже поползло.

– Вот что несешь? Откуда ты знаешь, куда поползло?

Тетка окончательно воспряла.

– Егеря с ним в бане парились, видали. Говорят, весь мохнатый стал.

– Он давно уже мохнатый! Порода такая…

– А от чего, скажешь?!

– Библиотекарша говорит, денег на культуру не выделяет. Вот и оброс шерстью.

– Их на культуру никогда не выделяли! Никто не обрастал… Дива погладила!

Попутчик спорить больше не стал, неторопливо выпил коньяк и рассказал историю, вообще уже фантастичную.

Егеря Недоеденного прикормили крупнейшего кабана с трофейными клыками – что тебе бивни мамонта! Разумеется, Костыль доложил губернатору и тот примчался прямым ходом из Кремля, где отчет держал – вот что значит ловчая страсть. Недоеденный сам вызвался сопровождать охоту, сели на лабаз вдвоем, а губернаторского начальника охраны Кухналева с крупнокалиберным карабином посадили на опушке леса с подветренной стороны, чтоб страховал, подранка достреливал и посторонних не пускал.

Солнце на закат, в кристальном воздухе даже кипрейное семя на пушинках замерло: на русском севере бывает такое состояние природы, будто в невесомости сидишь и тишина, даже дышать боязно. И вот на сумерках вдруг слышат, зубовный скрежет, значит, секач вышел и уже кормится! Только в каком месте на поле, не разберешь, овес высокий, да еще подсеянным горохом перевитый, ничего толком не разглядеть. Вроде, есть черное пятно, и движется, но в потемках не понять, что за животина. Не раз бывало, вместо кабана медведя стреляли и наоборот. А то и лося случайно валили – у них как раз в это время гон, ползают в поисках соперника где угодно. А ночными прицелами губернатор принципиально не пользовался и другим не велел, считая, что всякому зверю надо дать шанс. Решили ближе подпустить, что бы уж наверняка высмотреть будущий трофей, охотовед ночной бинокль включил, все одно понять не могут, то ли матка с двумя медвежатами, то ли свинья с поросятами. Охотники даже карабинов в руки не взяли, ведь секача ждут, другая дичь ни к чему. Видно, что пятно лохматое, бесформенное, скрежещет зубами, словно кабан, чавкает как медведь, а размером с крупного лося, если не больше, только ни рогов тебе, ни длинных ног. Какая-то гора шерсти ползет!

Под самый уж лабаз подпустили, все равно понять не могут, что за зверюга, да и темнеет быстро. И тут губернатор не утерпел, вздумал стрелять: снял карабин с гвоздика, и только положил ствол на упор, как животина встала во весь рост. Оказывается, на корточках сидела и жрала горох! Охотоведу же сначала медведь привиделся: морда, пасть, клыки, лапы – все звериное. Но губернатору показалось, обликом так вылитый человек! Лицо, руки и даже женскую грудь рассмотрел! Только очень мохнатый и огромный – метра четыре высотой показался, как раз в уровень засидки!

В общем, тварь эта сначала карабин у него вырвала и на глазах в штопор скрутила. Потом засмеялась и по лысинке будто бы погладила, а губернатор отмахнулся, отпихнул ручищу и заругался, мол, какое право имеешь лапать неприкосновенное лицо? Тут лешачиха и рассвирепела, ухватилась ручищами, расшатала лабаз, а он на четырех столбах стоял, вырвала из земли и завалила на лес. Если бы лестница его не подпирала, в дребезги бы разбился, и люди бы пострадали. Но все обошлось, только накренился, тварь же напоследок взвизгнула женским голосом, Недоеденный утверждал, выразилась похабно, и убежала, как человек, на двух ногах. И ладно бы только охотники – охранник Кухналев все это наблюдал издалека, в прибор ночного виденья, а он был целым полковником службы безопасности и совершенно трезвым в тот миг!

Но все эти очевидцы и пострадавшие были на вологодчине людьми пришлыми, с разных краев, ни в черта, ни в бога не верили, поэтому, пережив стресс, взялись гадать, что произошло. Заводилой разбирательства стал, естественно, губернатор, он и убедил остальных, что это не зверь, не огромный медведь, и не дивьё лесное, а реликтовый снежный человек, про которых давно талдычат по телевизору. Костыль его послушал и тоже изменил мнение. Просто после поединка с медведем, ему звериные рожи все время чудились, и тут охотовед даже будто бы вспомнил человеческие руки, что раскачивали столбы лабаза, и обнаженные женские груди с оттянутыми сосками, как у кормящей матери. К тому времени он разошелся с пятой женой, нарожал в общей сложности семерых детей, женскую физиологию и животных знал хорошо.

Мало того, на следующее утро вся компания поехала на поле и там, где кабаны вскопали землю, нашли гигантские человеческие следы, с которых охранник профессионально сделал гипсовые слепки. В общем, все сошлись на утверждениях губернатора, а чтобы его не дискредитировать столь необычным случаем, решили все засекретить, что сделать на Пижме практически невозможно. У этой охоты на секача оказался еще один свидетель, пижменский мужик Борута. Этот туземец тоже когда-то у Костыля работал, сначала шутом, за деньги упражнения с хвостом показывал, а когда его лишился, стал егерем. И поскольку по профессии был колхозный ветеринар, то не просто лосей загонял на стрелков, а еще занимался животным миром базы, то есть, собаками, притравочными зверями, что в клетках жили, и лошадями. Но все это пока Недоеденный не отыскал себе настоящего специалиста-собачника, после чего колхозника уволил – обидел мужика.

И сделал это зря, потому как Борута сам почти леший, везде теперь ходит, все видит, и как губернатор охотился на кабана, тоже узрел. Разумеется, и самого лешего на двух ногах он наблюдал не только на подкормочной площадке, и в борах, где прибалты собирали белые грибы, но и на зарастающих проселках, заброшенных полях, старых вырубах и даже возле охотничьей базы. И ничего особенного хозяин леса не проделывал, только показывался воочию, и все прибалты бежали от него в ужасе, чтоб спрятаться за высоким забором. А поскольку зеленые братья теперь дальше ее территории не высовываются, то леший вконец обнаглел, трется все время возле базы и напускает страху. Недавно Эдика поймал, совладельца литовской компании, парня храброго, который, служа еще в советской десантуре, грузин не забоялся и рубал их саперной лопаткой, когда они бунт учинили на площади в Тбилиси. Поймал в объятья и поцеловал взасос, так что все европейское лицо десантника оказалось в пасти чудовища, да еще титьками потерся об него. Титьки голые, без шерсти, и сама она вся без телесных волос, но смугловатая, кожа гладкая и видом – женщина, только роста и объема исполинского. Еще Борута заметил, как леший, то есть, скорее всего, лешачиха, изнывает от плотской страсти без мужика: бабы, они все время трутся, если сильно чего-нибудь хотят.

Отсюда и пошло дива, то есть, снежного человека по научному, считать женским полом, дивой, а так этих самых гениталий не заметно, хотя существо совсем обнаженное.

И все бы ничего, прошло бы время, и эта нечистая сила покорилась бы деду Морозу, пошла бы в снегурки или вернулась на Вятку, где водилась, говорят, в избытке: напрямую-то через Великий Устюг тут совсем близко. Однако губернатор, встречаясь с самим Президентом, вздумал заразить того охотой и для начала весной затащить на глухариный ток. Глядишь, какой-то краешек пирога и обломится для областного бюджета, всякие инвестиции пойдут, гранты и прочие деньжата. А пока байками про медведей и кабанов потчевал, и Борута свидетельствовал, что губернатор весьма искусно описывал охоту, как настоящий баешник. И даже изображал в президентском кабинете, как следует подходить к поющему на току, глухарю.

Президент носил фамилию звериную, диких животных обожал и не купился на россказни губернатора, зато пообещал отправить в Вологду одного европейского короля с дочерью. Этому королю не быть, не жить надо русского медведя стрелить, иначе, мол, чуть ли не с трона снимут. При чем, они с принцессой условились сделать это тайно: ихняя мамаша, то бишь, королева, возглавляла движение «зеленых» и защищала от убоя даже комаров.