Читать книгу Крещение Руси и Владимир Святой - Сергей Алексеев - Страница 5

О времени рождения и материнском роде Ярополка и Олега мы не знаем практически ничего. Из двоих старшим был Ярополк, но родился ли он на самом деле раньше и Владимира, непонятно. Мать у этих двух княжичей – опять же по всей вероятности – была одна. Судя по всему, это и есть неизвестная нам по имени главная, в полном смысле законная жена Святослава. Происходила она, очевидно, из знатного рода. Скорее угадывают, чем утверждают, что союз Святослава с венгерским князем-жупаном Гейзой скрепил династический брак. Но союз этот, насколько нам известно, заключили лишь для войны с Византией, когда Ярополк и Олег уже принимали власть. Логичнее уж заключить, что жена Святослава была славянкой, княжной одного из многочисленных подвластных племен или градов, «приведенной» в полюдье. Все русские княгини, сопровождавшие Ольгу в Константинополь в 957 году, были с ней в родстве или в свойстве – кто-то, возможно, как раз через брак Святослава. Любопытно, что при осаде Киева печенегами говорится только о матери и детях, но не о жене отсутствовавшего князя. Это может свидетельствовать о том, что княгиня уже умерла к тому году.

К моменту кончины Ольги Ярополк уже достиг брачного возраста, то есть было ему не менее двенадцати или даже четырнадцати лет. В двенадцать лет русин считался уже совершеннолетним «отроком» и мог брать в руки оружие. Но жениться время наступало все-таки чуть позднее. Святослав привез сыну подарок с Балкан – красивую лицом девушку-невесту из разоренного греческого монастыря. Только один поздний летописец, передающий церковную легенду о ней, сообщает имя этой «грекини» – Таисия. Ярополк взял ее в жены, однако браком этим, для силой расстриженной язычниками юной монахини отнюдь не добровольным, особо не дорожил.

Именно между Ярополком и Олегом Святослав изначально хотел поделить Русь. Ярополку он назначил Киев. Следует помнить, что князь совершенно не собирался в случае успеха возвращаться в свою столицу. Так что Ярополк действительно становился под рукою отца верховным правителем Руси, собственно русским великим князем.

Понимая, что после смерти Ольги и в его отсутствие Деревскую землю будет трудно удержать в повиновении Киеву, Святослав посадил второго сына, Олега, на княжение в Деревах. Таким образом, самолюбие местной знати, несомненно униженной подчинением Рюриковичам, отчасти удовлетворялось. Резиденцией Олег избрал град Вручий. Тем самым столичная власть над Деревами отнималась у соплеменников древнего княжеского рода Малов, правивших в Малине и Искоростене, в южном междуречье Ирши и Ужа. Вручий стоял выше по Ужу, за рекой Жерев, где еще в IX веке существовал независимый племенной союз жеревичей, подчиненный позже южным древлянам.

Известия о кончине Ольги и грядущем уходе ее сына на Балканы между тем дошли и до севера Руси. В набирающей силу столице Русского Севера, Новгороде, все это вызвало вполне обоснованное беспокойство.

Новгород долго сохранял независимость и обособленность. Известная всем по учебникам картина объединения Киева и Новгорода князем Олегом уже в конце IX века восходит в конечном счете только к летописному преданию. Сейчас, с позиций современной науки, ее стоит подкорректировать – хотя бы потому, что самого Новгорода Великого в IX веке еще не было. Скорее, Рюриковичи, какое-то время поправив на Ильмене, просто покинули здешние места на произвол судьбы. В самом первом договоре Олега с Византией ни Новгород (что понятно), ни (что гораздо существеннее) какой-нибудь его предшественник не упомянуты ни словом. В скандинавских же викингских сагах, источнике пусть крайне легендарном, если не сказочном, но все же восходящем и к подлинным преданиям, рисуется картина ожесточенной борьбы за «Хольмгард» между местными князьями и скандинавскими «морскими конунгами» как раз в конце IX – первой трети Х века.

Как бы то ни было, достоверно о подчинении ильменцев Киеву можно говорить лишь после основания собственно Новгорода в начале 930-х годов. Объединение словен, кривичей и чуди на Ильмене, их желание гарантировать себе спокойное будущее побудило обратиться к могущественному уже киевскому князю, выходцу с Севера. Именно тогда и должны были установить «дань», откуп «ради мира», уплачивавшийся в пользу соседних варягов – шведов. В Новгороде же или в остававшемся княжеской резиденцией Рюриковом городище уже к 944 году сидел киевский наместник – княжич Святослав Игоревич.

Присоединение к «Киевской» Руси было, как видим, скорее добровольным. Новгород сохранил широкую автономию, право распоряжения неконтролируемой частью собственной дани и получения с нее доходов по пути в «греки». Он имел собственного князя и собственную дружину – более ценную воинскую силу, чем племенное ополчение.

Ольга после гибели Игоря забрала сына в Киев и включила Новгород в первый же «круг» великокняжеского полюдья. Однако псковитянка Ольга оставила ильменцам, почти что своим землякам, толику прежних прав. По установленным тогда урокам дань с ильменских земель составляла три тысячи гривен. Из них лишь две тысячи шло в Киев, тысяча же оставалась в распоряжении новгородских правителей, «посадников». Это было, конечно, не прежнее довольство – но все равно ценный источник дохода для новгородской знати и возможность содержать довольно крупную дружину. Неизвестно, кто непосредственно правил Новгородом при Ольге. Ясно, однако, что это не был кто-то из Рюриковичей и едва ли князь.

Такое положение устраивало новгородцев до поры до времени. Но когда родившаяся на Севере княгиня умерла, новгородцы встревожились. Только князь из рода Рюриковичей, – рассуждала новгородская знать, – обеспечит сохранение уцелевшей части их привилегий. И вот Святослава перед уходом из Киева застает новгородское посольство.

«Люди новгородские» просили у прежнего своего правителя Святослава отправить к ним князя из своего рода. «Если не пойдете к нам, – заявили они, – то мы найдем себе князя». Угроза звучала вполне убедительно. Оставляя в стороне относительно еще недавнее «призвание варягов» – неподалеку от Новгорода, в Ладоге, постоянно гнездились изгнанные из своих краев норманнские «морские конунги». Любой из этих викингских вожаков счел бы за невиданную удачу приглашение на новгородский стол. Это не говоря уже о том, что Рюриковичи были в ту пору отнюдь не единственным великокняжеским родом на Руси. Допустим, в Полоцке сидел Рогволод, также не бездетный. И его земли лежали к Новгороду тоже гораздо ближе, чем Киев.

Но Святослава мрачный посул новгородцев нисколько не впечатлил. Мыслями своими князь был на юге. О Новгороде же воспоминания у него по каким-то причинам остались не лучшие. С едва ли оправданным для государственного мужа пренебрежением славный воитель бросил в ответ послам: «Да пошел бы кто к вам».

Ярополк и Олег, разумеется, совершенно не желали отправляться в Новгород. Чувства отца к далекому северному городу они, похоже, вполне унаследовали. Древлянское княжение Олега было после похода и реформ Ольги гораздо спокойнее и в любом случае ближе к родным местам. Ярополка, по большому счету, и спрашивать не было смысла. Летописец, впрочем, следуя доставшемуся ему устному преданию, чинно замечает: «И отказались Ярополк и Олег». Тут и вспомнилось о Владимире.

«Робичич» – значит, сын «робы», рабыни. Прозвание-клеймо (и юридически четкое указание на место в обществе), долго преследовавшее Владимира Святославича и, без сомнения, немало отягощавшее его молодые годы. Владимир был сыном Святослава и Малуши, ключницы княгини Ольги. Ключница – служанка привилегированная, ответственная за все хозяйство княжеского дома. Но все же только служанка. «Роба». Судя по славянским именам и ее, и отца ее Малка, и брата Добрыни, Малуша вышла из холопов – рабов-соплеменников, обращенных в рабство за долги или преступления. Им нередко доверяли ответственные посты при дворе. Но и самые доверенные холопы обязаны помнить свое место.

Первобытный славянский закон отнюдь не воспрещал многоженства. Но если, скажем, у вятичей иметь «по две и по три жены», если верить летописи, являлось обычным делом, то в Киеве многоженство осталось привилегией одних князей. Жен они получали в результате династических браков либо им «приводили» невест во время полюдья от подвластных племен. Но помимо «чинного», с соблюдением всех обычаев, брака со свободной женщиной, языческий князь имел право и на иные утехи. Именно – взять себе «на ложе» наложницей холопку либо полонянку.

Арабский путешественник Ибн Фадлан, отправившийся в северные края в 922 году, оставил живописное, со слов очевидцев, описание гарема «царя русов» – насколько мы можем понять, Игоря. Единственной известной нам женой Игоря была Ольга, «приведенная» ему в полюдье от кривичей. Но помимо того, как узнаем мы уже от арабского автора, у князя имелись десятки наложниц. Правда, от них Игорь старался детей не заводить – логичное объяснение тому, что Святослав остался единственным сыном-наследником. Сам Святослав, как видим, оказался менее щепетилен. Он сошелся с Малушей как со своей «робой» – и на свет появился Владимир.

Среди ученых Нового времени немало предпринималось попыток как-то «приподнять» происхождение Владимира. Его возводили то к древлянскому князю Малу, то к воеводе Свенельду, то даже к ним обоим, изысканно сплетая родословные древа. Искусная игра научных умов, подчас действительно гениальных. Не имеющая, однако, ни малейшего основания в источниках. Любопытно, что древним летописцам, которым «облагородить» великого во всех смыслах князя, казалось бы, было нужнее, подобные построения в голову не приходили. Никогда.

Отца Малуши звали Малко Любечанин. Следовательно, он либо родом был из Любеча – важной полянской крепости в левобережье, выше Киева и за впадением Десны, либо жил там. Любеч со времен захвата Киева Олегом являлся княжеским городом, в начале X века и позже там сидел собственный великий князь, родич и подданный великого князя русского. Однако уже к середине Х столетия Любеч превратился в замок киевских князей – вероятно, местная линия пресеклась. Самое большее, мы можем предположить, что Малко служил Ольге в качестве управителя Любечской крепости. Хотя и в пользу этого никаких свидетельств не имеется. О Малко известно, по сути, только три вещи – прозывали его «Любечанин», дочь его была княжеской «робой», имел же он двух детей, дочь Малушу и сына Добрыню.

Ученые по-разному судят и об обстоятельствах связи Святослава с Малушей. Кто-то подозревает, что Ольга сама содействовала союзу, пусть неполноправному, своей ключницы с сыном. Версия занятная и не нелепая, однако опять-таки не имеющая никаких подтверждений. Кто-то, напротив, полагает, что Малуша, сойдясь с молодым князем, прогневила хозяйку. В этой связи ссылаются на одну из летописей XVI века, утверждающую на основе каких-то местных легенд, будто Владимир рос в селе Будотино, куда Ольга сослала «в гневе» его мать. Там княжич-«робичич» оставался якобы даже после смерти княгини. Но если первая версия просто не имеет подтверждений, то вторая надежно опровергается источниками более ранними и достоверными. Действительно, живший в XI веке автор первого жизнеописания Владимира, Иаков Мних, рассказывает нам, что Владимир был довольно близок к своей святой бабке. Она поведала ему немало о своей вере, пробуждая интерес и воспитывая терпимость к христианам. Позже выросший Владимир сознательно подражал великой княгине во многих делах. Может, Иаков кое-что здесь и преувеличил, но никакой враждебности между бабушкой и внуком младшие современники явно не помнили. Летопись говорит о том, что дети Святослава (без исключений) находились при Ольге во время осады Киева печенегами, в последний год ее жизни. Если предание XVI века и достоверно (а обязательно ли ему являться достоверным?), то отражает какой-то «проходной» эпизод из жизни Малуши и ее сына.

Какое же место занимал «робичич» в княжеской семье? Едва ли значительное. Судить можно хотя бы по тому, что Святослав и в расчет не взял третьего сына при разделе земель. С другой стороны, он рос при княжеском дворе и официально княжеским сыном признавался. На это указывает и княжеское славянское имя Володимер, полученное им от отца. Имя древнее, совсем не «рабское», наполовину (вторую) восходящее к связям славян и готов, означавшее же тогда «Обладатель славы». Смысл этот едва ли помнился к Х веку, но имя у славян давалось только князьям. Сам Владимир и его двор предпочитали позднее более простую и легко переводимую славянскую народную форму – Владимир, «Владеющий миром».

Двойственность положения, конечно, наложила отпечаток на весь характер Владимира Святославича. Едва ли подраставший княжич мог питать особую приязнь к киевской знати и смотревшим свысока сородичам. Свидетельство Иакова Мниха о внимании Ольги к внуку выглядит вполне достоверно – если кто и уделял «робичичу» достойное внимание, то, конечно, это была княгиня-христианка, осуждавшая языческие обычаи.

Однако Ольга не осталась единственной учительницей Владимира, да и время должна была делить между всеми внуками. Воспитателем Владимира, его «кормильцем», как называлось это на Руси, стал, по обычаю, его уй, то есть дядя по матери Добрыня Малкович. Это объясняет, почему воспитанник Ольги так и не стал христианином в молодости. Добрыня, насколько нам известно, первоначально являлся язычником ревностным. И это «уравновесило» благожелательные рассказы княгини о христианстве. Да, Ольга первой поведала Владимиру, говоря словами митрополита Илариона, «о благоверной земле Греческой, христолюбивой и сильной верою, как Единого Бога в Троице почитают и кланяются, какие у них совершаются сильные чудеса и знамения, как церкви людьми исполнены, как веси и грады благоверные все в молитвах предстоят, все Богу предстоят». Но молодой Владимир остался убежден в истинности языческих верований, доставшихся по «отеческому преданию», и чужд христианства. Самое большее, княгине удалось привить внуку некоторый интерес к своей религии – но и к другим верам вообще, «широту взглядов», говоря современным языком. Отсюда до обращения – дистанция огромного размера, и Владимиру только предстояло ее пройти. Впрочем, оставшееся на всю жизнь уважение к Ольге на этом пути сильно помогло. Но это потом.

Итак, сын Малуши рос при княжеском дворе Ольги в Киеве. Мы не знаем с достоверностью, когда скончалась его мать. В летописи о дальнейшей судьбе Малуши нет никаких надежных свидетельств. Правда, один скандинавский сагописец при описании событий примерно 963 года представляет нам мать Владимира как всеми на Руси почитаемую ведунью-пророчицу. Но в том он нуждался для своих литературных целей, и мы не знаем, действительно ли Малуша славилась чем-то подобным. Очень вероятно, что ее уже не было в живых в 969 году, когда посольство новгородцев вывело Владимира на сцену большой истории. Впрочем, не знаем мы и того, насколько, собственно, вырос Владимир к тому времени. Суховатые строки летописи не позволяют судить, говорится ли о ребенке, о входящем в возраст «отроке» или уже о вполне зрелом молодом человеке.

Удивительно, что мы не можем с уверенностью ответить на простой вопрос: когда родился Владимир Святой? Впрочем, как увидим далее, даже дата его прихода к власти в Киеве ненадежна. Здесь же нам придется немного углубиться в историческую «кухню» работы с источниками. Это и необходимо для решения вопроса, и полезно, поскольку позволяет показать, как трудно подчас работать на поле истории «дописьменной», основанной в основном не на достоверных свидетельствах очевидцев, а на записанных века спустя устных преданиях. Понятно, что «устных хронистов» из княжеских дружин хронология если и беспокоила, то не в первую очередь. Недаром два первых русских киевских князя, Олег и Игорь, княжат каждый по былинному сроку в тридцать три года, то есть просто «долго». На таких-то основаниях и покоится нередко летописная хронология…

Впрочем, Владимир стоит на рубеже двух эпох – языческой и христианской, «устной истории» и писаной истории. А значит, ничего удивительного, что срок его жизни оказался все-таки записан с высокой точностью. Пусть всего в одном и довольно позднем, начала XIII века, источнике. Но все-таки записан.

Созданный в Северо-Восточной Руси, пользовавшийся различными устными преданиями, а также несохранившимися версиями житий Летописец Переславля Суздальского под 1015 годом свидетельствует о Владимире: «И так скончался 73 лет». Если верить этому уникальному показанию источника, то получается, что сын Святослава и Малуши появился на свет в 942 году.

Однако это только начало. Дело в том, что по единогласному свидетельству всех летописей, и прежде всего – Начального летописца, основывающегося на древнейшем сказании младших современников Владимира, Святослав на момент гибели отца зимой 944/45 года был очень мал. «Бе бо мал еще, детеск» («Мал ведь был еще, детских лет»), – отмечает летописец в связи с походом Ольги на древлян в 946 году. По обычаю, князю полагалось начать битву. Но ребенку Святославу не под силу оказался настоящий бросок копья. Он лишь «сунул» копье между ушами коня, а Свенельд и кормилец Святослава Асмунд воскликнули: «Князь уже начал! Поспешим, дружина, за князем!»

С этим прекрасно, казалось бы, согласуется и запись в Галицко-Волынском летописном своде конца XIII века, так называемой Ипатьевской летописи, отсутствующая во всех остальных версиях Повести временных лет. Галицкий летописец под 942 годом (уже любопытно!) отмечает: «Родился Святослав у Игоря». Итак, в 942 году родился вовсе не Владимир, а его отец?!

Автор Галицко-Волынского свода пользовался более ранней киевской летописью конца XII века, которая в свою очередь восходила в этой части к Повести временных лет. Летопись эта сохранилась до нас только в составе Ипатьевской, однако В.Н.Татищев вроде бы читал и использовал ее как самостоятельный памятник. Называет он это позже утерянное сочинение Раскольничьей летописью, поскольку получил ее от сибирского раскольника-старообрядца. Так вот, Раскольничья летопись в показаниях о возрасте Святослава совершенно расходилась с основанной, казалось бы, именно на ней Ипатьевской. По Раскольничьей, Святославу было 52 года в момент гибели, в 972 году. Значит, родился он вовсе не в 942-м, а в 920? Тогда, конечно, в 942-м мог родиться и Владимир. Галицкий же летописец, – рассуждаем на этой основе далее, – заметил противоречие с «детским» возрастом Святослава в летописном сказании о мести Ольги и решил «исправить» кажущуюся ошибку. Увы! Ценность свидетельства Раскольничьей летописи ошеломляюще перечеркнул сам Татищев. При одной из правок он почему-то заменил ссылку на Раскольничью ссылкой на другие летописи – а эти летописи до нас сохранились, и в них ничего подобного нет вообще! Так не идет ли речь просто о догадке или об ошибке памяти историка XVIII века, который так и не смог найти под пришедшее на ум измышление подходящую ссылку?

Здесь в игру вступают свидетельства современников-иностранцев. Прежде всего, упомянутый выше император Константин VII Багрянородный в своем обширном трактате «Об управлении Империей» сообщает, что еще при жизни Игоря Святослав правил в Новгороде. Представить, что Игорь и Ольга отпустили «княжить» в только что покорившийся (и недавно возникший) далекий град на северном порубежье двухлетнего мальчика, даже с надежной дружиной, – за пределами вероятия, почти абсурд. Помимо прочего, Святослав практически во всех источниках предстает как единственный законный наследник своего отца. Рисковать им почти во младенчестве даже ради Поильменья родители едва ли стали бы. Святослав между тем имел свою дружину и даже отправлял особого посла для заключения договора с Империей в 944 году.

Титмар Мерзебургский, немецкий хронист и современник Владимира, утверждает, что тот умер не просто «в преклонных летах», но «глубоким стариком». Можно ли было сказать такое о Владимире, если его отец родился в 942-м, а сам он, следовательно, – не ранее 956 или даже 957 года? Шестьдесят лет уже могут быть признаны по средневековым понятиям старостью, но едва ли слишком «глубокой». По крайней мере, ничего исключительного, требующего указания на возраст, в такой кончине не было бы. Старость же Владимира отнюдь не бросалась в глаза. В 1008 году, по свидетельству другого немецкого современника и очевидца, он легко «спрыгивал» с коня. А от последнего брака, заключенного уже после 1011 года, имел ребенка. Само по себе ни то ни другое ничего не говорит о возрасте. Однако показывает, что шестьдесят едва ли были б сочтены для Владимира очень уж «глубокой» старостью. Скорее надо думать о возрасте за шестьдесят или даже ближе к семидесяти. То, что Владимир до таких лет дожил – и тем паче сохранил бодрость телесную почти до самого конца, – вот это действительно обратило бы на себя внимание современников.

Все эти рассуждения если не сокрушают, то серьезно подрывают версию галицкого летописца о том, будто Святославу было всего три года на момент гибели отца. Правда, совсем не обязательно считать при этом выдумкой живописный летописный рассказ о юном князе, начавшем битву с древлянами. Речь вполне может идти о возрасте 10–12 лет, также вполне «детском» по древнерусским понятиям. Правда, и тогда встает вопрос: в каком все-таки возрасте родители отправили своего единственного наследника Святослава на княжение в далекий и вполовину еще непокорный Новгород? Может быть, стоит вспомнить, что о Владимире в брачных уже летах, причем при описании второго брака, владимирский летописец начала XIII века вполне четко и осознанно говорит то же самое: «Детску сущу». Так же осознанно называл в своем житии «детским» Нестор 25—26-летнего князя Глеба Владимировича.

Что касается аргументов «от психологии» (почему доблестный воитель Святослав вышел из-под материнской опеки и начал ратные труды лишь в возрасте за тридцать или за сорок?), то они не вполне убедительны. У нас, к несчастью, просто нет надежного психологического портрета Святослава. Есть образ, скроенный из дружинных эпических преданий об идеальном вожде и из личной, более критической точки зрения нашего Начального летописца. Подлинное лицо князя можно лишь воссоздавать – но тогда уже с учетом всех показаний источников.

Это все, что известно и может быть выведено относительно времени появления на свет самого Святослава и его прославленного сына. Общий же вывод будет не слишком утешительный. Мы не можем установить, когда точно они родились. Все сообщаемые в летописях даты и сроки крайне ненадежны и сомнительны. Из вышесказанного ясно одно: Малуша родила Владимира еще до 955 года, самое позднее около того. Может, не в 942-м, а в 952-м? Драма, связанная с этим рождением, если и имела место, то осталась в прошлом, и Владимир занял место – пусть не очень почетное – в княжеской семье. К моменту ухода Святослава из Киева на вторую Болгарскую войну Владимиру было самое меньшее лет четырнадцать. По всем древнерусским понятиям это уже совершеннолетие.