Читать книгу Бредогенератор Два. Коллективное бессознательное - Сергей Анатольевич Доброеутро - Страница 3

Снова Бредогенератор Два не даёт покоя. Снова что-то придумывает, сочиняет, рисует. Снова перемешивает слова, перепутывая смыслы. Заметь, «снова» – это совсем не «опять» и вовсе не «заново». Снова – это когда такое же время, такая же жизнь, как всегда, но с чем-то новым. С новыми рассуждениями, зарисовками, историями и с новыми авторами.

Как это? Бредогенератор Два уже не одинок? Одинок, хотя и никогда не был одинок. Бредогенератор Два, начиная с первой книги от себя, как с очередного рождения, всегда стремился к одному – общаться с другими Бредогенераторами Два напрямую, минуя сознание. Историями, образами, фразами. У нас почти нет возможности иного общения, кроме объятий словами в круговороте жизни, от конца к началу и обратно, по зацикленным внутренним мирам людей.

Ничего не понятно? Это потому, что ты пытаешься понять этот круговорот Бредогенератором Один, иначе говоря – сознанием. Пытаешься построить логичную схему мироздания. Мы и так все живём в зданиях мира, в которых всё построено на схемах и чертежах. А в этой книге… В ней есть логика, которую нельзя назвать логикой, потому что у каждого автора этой книги она своя, как и у каждого её читателя. Не пытайся понимать! И тогда всё снова встанет на свои места, если они ещё не заняты полезно-бесполезной информацией. Так что… объяснять что-то ещё нет смысла, потому смысл этой книги можно найти, лишь ничего себе не объясняя. Так что…

Бредогенератор Два, давай!

Не так!

Бредогенераторы Два, давайте!

Мы снова идём в новую жизнь!

Сергей Анатольевич Доброеутро

Жизнь для кого-то путы, а для меня лишь минуты, в которые вижу ручьи горные, свежие, что бегут из Вечности, переплетаясь один с другим. Даря надежду рождения и прокладывая новые пути-дорожки для тех, кто явится после. Кто продолжит точить камень бытия, познавая мир.

И глаза их будут излучать радость, глядя без страха и сожаления в солнечное будущее, которое уготовано им счастьем дыхания, счастьем созидания и создания нового, никому не ведомого ощущения жизни.

Они захлебнутся от порывов ветра, что будут менять направление тропинок, которые не пройдены, на которые встанут, кто с осторожностью, кто напролом, но встанут и обязательно пройдут.

И задохнутся они от наполненности души и осознают, стоя под куполом небосвода, с которого смеётся светило вовремя; и орошает водой их, когда необходимо; и изумрудной планета будет независимо от их желания; и ночь сменит день, и обратно…

И дойдёт до них окончательно: всё это с ними не беспричинно происходит…

Ann Shtad

Происходит, проходит, уходит из жизни навсегда, но не всегда возвращается.

Возвращается в нашей памяти, возвращается во снах, возвращается в реальности, повторяется, чтобы чему-то нас научить. Словно с первого раза урок не был усвоен, а если и был усвоен, то в иной трактовке. Специально, но будто случайно.

Вы думаете, что разговор сейчас о любом событии в жизни?

Абсолютно да, но это неверно. Не совсем верно, не вполне, а значит, совсем неверно.

Речь о целых фрагментах жизни, об этих небрежно нарезанных кусках, об отрывках, соединённых невпопад, без видимой или невидимой связи, которая бросается в глаза, но значима и не значима. Одновременно.

Вы думаете, что разговор об этой книге? Абсолютно нет, но это так.

Речь о том, что происходит, но не проходит, потому что возвращается вновь, в виде вымышленных и настоящих, фантастических и реальных отрывков. Тех историй и тех отрывков историй, что были прожиты и созданы их авторами.

Речь о том, что для каждого читателя этой книги с каждым следующим прочтëнным им отрывком приходит. Происходит. Уходит и возвращается. Снова и опять. Снова или опять.

Сергей Анатольевич Доброеутро

Опять дежавю. Каждый раз, когда она бывала на этом мостике через канал, у неё возникало одно и то же видение. Её ждёт группа молодых людей, которые всегда спрашивают: «Ты принесла новое стихотворение?» «Нет», – грустно отвечала она, кутаясь в длинное чёрное пальто и пряча лицо в пушистый шарф. Потом они шли в старинный дом, где в огромной, изысканно обставленной квартире пили кофе, слушали стихи и болтали.

Это было настолько явно, что, вернувшись в гостиницу, она начинала записывать стихотворение, которое рождалось в её голове как бы помимо её воли, легко, свободно и очень красиво. В последний раз после видения она пошла осматривать город, музеи, дворцы, где всё ей казалось смутно знакомым.

Новый день начался с того, что её потянуло опять к мостику через канал, и там снова возникла почти та же картинка, только, помимо знакомых лиц, с другой стороны канала мчались на лошадях вооружённые солдаты, разгоняя плётками людей. Она быстро ушла от этого заколдованного места на площадь, где был простор, много солнца и воздуха.

Это продолжение чьей-то жизни ожило в ней, а мостик через канал, вероятнее всего, был очень важен и связан с каким-то событием в её прошлой жизни, которое хотело, чтобы она о нём вспомнила.

Жизнь очень непредсказуема, она всегда идёт своим чередом, век за веком, год за годом, день за днём, считая часы и минуты.

Ирина Ширяева

Минуты ворвались в её жизнь в момент первого вздоха, начиная отсчитывать секунды. Она провожала мгновения, хлопая наивными глазками, и глотала воздух. Непрестанно менялись картинки, смутно повторяя отдельные элементы, и лишь сон рисовал чёткие изображения и давал отдохнуть.

Тёплый и родной запах обволакивал с каждым днём всё сильнее, успокаивал, а жизнь давала себя почувствовать.

Возрождение в этом мире было нелёгким, но это было только начало.

Вехи расчехлялись попеременно, давая понять, что каждая из них была воплощением и продолжением эпизодов предыдущей. Наивные прежде глазки наполнялись глубиной и смыслом. Всё уходило, чтобы возрождаться, а минуты, продолжая встречать новую жизнь, так и бегут.

Татьяна Мотовилова

Бегут волны, и я бежала. По белому песку к нему, разрывающему сердце счастью. Оно там, впереди, у кромки воды. А полоска кричала: «Здесь нет ничего!» Растянулась кривизной, будто играя, нас презирая, людишек, что портят эмоциями жизни потоки, словно сороки.

И я, как самая-самая, стала спорить, и с кем? С кромкой. Да, с ней, доказывая: эмоции – счастье, эмоции – горе, эмоции – препятствие и море всего, что внутри. Так похоже оно на бури, что несут нас вдаль, тёмные, светлые, быстрые. Обыденные и редкие, но главное – присные. Почему же их не жаль?

События смываются волнами новых дел и мыслей. Мы, догоняя старое, пропускаем перемены. Помнить, но не отвлекаться. Успеть нарисовать творение, что убежит вслед за прибоем. Нарисовать следующее, почёта ожидая, не понимая, что о смытой реальности и не узнает никто.

Постоянное обновление и крах. Две стороны одного, замкнутого по кругу. И впредь по берегу брожу, с подругою своей дружу.

Рассказываю истории о бренности бытия, доказываю с укоризной, что, будь воля моя, всегда были бы вместе мы.

Наталья Ясницкая

Мы не такие, как они. Они были совсем другими. Впрочем, это мы другие по сравнению с ними. А они? Что они? Они просто жили, верили в будущее, любили, рождались, рожали, умирали. Короче, просто жили. А мы? Мы другие. Мы уже не умеем просто жить. Мы разучились верить в будущее. Иногда кажется, что мы разучились любить, но мы по-прежнему рождаемся, рожаем, умираем. И всё это для того, чтобы после нас появились новые они. Другие они. Совсем не такие, как мы.

Бредогенератор Два, что ты несёшь? Что ты проносишь мимо моего воображения? Что я должен увидеть?

Я включил тебя в очередной раз для того, чтобы ты показал мне обновление. Обновление человека. Меня, её, его. Постой, или этот образ и есть обновление? Обновление человека происходит лишь через смену поколений? Значит, сам я не смогу обновиться? Просто дети и внуки будут другими, не такими, как я?

Хочется других образов для обновления себя!

Что ещё мы упускаем в себе? Чего ещё мы о себе не знаем?

Сергей Анатольевич Доброеутро

– Не знаем, не знаем, не знаем… – ветер понёс слова детей по пустыне. – И вы не знаете. Никто не знает. Не знает…

Я откупорил фляжку и, глотая пыльные крупицы, хлебнул воды, от которой мерзко несло сероводородом.

Молодые парни и девчонки качались в такт порывам ветра, то ли беспомощно, то ли расслабленно болтая руками.

Они отвечали мне, но как-то отрешённо, мои вопросы были настолько неважны, что казалось, ответы тонули в песках, не дав ни одного полезного ростка в их умах.

– Кто вас учит? Вы же должны хоть что-то знать!

Вдруг они остановились и посмотрели на меня:

– Вы!

– Н-нет! – я отшатнулся. – Мы совсем другие!

– Ну, не знаем, – снова произнесли они, улыбаясь, и продолжили смотреть, как песок перетекает с одного места на другое.

– Мы всегда куда-то шли! Мы стремились! – я чуть не рыдал, тряся кулаками. – Мы добивались, стремились, строили, ломали, бежали… Мы вот так не стояли, мы бежали!!!

Очередной порыв ветра заставил меня закрыть глаза и рот.

Когда песчаный вихрь миновал, я увидел, что они даже не укрывались, всё так же стоя. Один из них усмехнулся и кивнул на мою фляжку:

– Бежали? Куда?

Ольга Гузова

Куда мы спешили в детстве?

Нам хотелось поскорее вырасти. Наверное, как папа – стать сильным, как мама – быть красивой.

Я начала ходить на маминых высоких шпильках, как только начала ходить. Маминой помадой рисовала губы, брови, лицо. Потом остатками помады рисовала на руках и на ногах.

Мама же смеялась до слёз.

А вопросы какие у меня были…

Как «вырАживаются» дети? Как он туда попал? В общем, полный арсенал неудобных вопросов, которые оставались для меня открытыми. На многие из них мне отвечала «улица», старшие подружки.

Со временем, столкнувшись уже взрослой с житейскими проблемами, вспоминала, как же хорошо быть маленькой. Спроса нет, беззаботность и никакой ответственности.

Ну подумаешь, нашкодила. Папа покачает головой, мама – со своей универсальной фразой «Ещё раз узнаю – на улицу не пущу»… Это был серьёзный аргумент. Потому как улица для меня была ВСЁ.

Я становилась паинькой до поры до времени…

А во взрослой жизни малейший шаг в сторону оказывался для меня фатальным. Даже слово, пророненное в сердцах, обижало человека.

Вся взрослая моя жизнь похожа на ходьбу по канату. Балансируя, боюсь упасть, «жонглирую» с разными ситуациями, людьми.

И вот в который раз спрашиваю: время поторапливала своё зачем?

Мадина Имамова

Зачем он притащился на этот перрон? Если бы он мог сам себе не лгать, то…

Телефонная трубка из чëрного эбонита. Сколько часов он оглаживал еë изгибы, шепча слова нежности той, которая была далеко, но навсегда в его сердце.

Они вместе придумывали милые словечки, значение которых было известно только им двоим.

– Ми.

– Тусь.

– Финь.

– Лю.

А дальше. Тьма. Еë в том далëком, но родном северном городе, где ночь длится месяцами, упекли в больницу с дурацкими отговорками про «сохранение», «угрозу», «не вставать».

Мать, как коршун, оберегала еë покой, нависая своим медицинским авторитетом над дочерью. И разговоров не стало.

Хотя… был один.

Она успела проскользнуть мимо бдительных медсестëр и пропищать ему в вырываемую из прозрачных пальцев телефонную трубку: «Лю-ю-ю-ю».

Снова, как чëтки, он перебирает в уме все те чëрные слова, застучавшие из уст еë матери в его чëрную трубку: «…роды тяжëлые …кровопотеря …умерла… сын… останется со мной… вы ему никто… ничего не докажете…»

Сколько труда и сил ему достало вызнать, каким поездом бабушка и внук поедут в его город. Пять лет прошло, но раны на сердце не затянулись. Он уже решил, что никогда… У него новая семья. Дети, жена.

И вот он стоит на перроне, прячась за угол голубого продуктового ларька.

– Ба! Ба! Я тебя лю! – услышал он прежде, чем увидел эту парочку. Сомнений не было. Это его сын. Такой же рыжий и конопатый, как он. А глаза голубые и бездонные, как у его матери.

Он скорчился за углом ларька и глухо зарыдал-затрясся. Жизнь, которую он решил больше не жить, выкинуть еë за пределы себя. Счастье. Он запретил себе быть счастливым. Всё это разом ворвалось в его пустую душу.

Ничего. Ничего не кончилось для них. И для него. Только для него. Сейчас взошло на перроне его Рыжее и Голубоглазое Новое Солнце.

Оксана Царькова