Читать книгу Танцуй, пока молодой - Сергей Анатольевич Миронов - Страница 4

– Как?! Ты ничего не знаешь?! Весь наш Творческий Союз меня обсуждает! – она окинула меня оценивающим взглядом женщины жаждущей общения.

Мы пересеклись в районе Кутузовского проспекта, взглядом, среди празднично одетой толпы. Начало марта, снег таял, оставляя соляные разводы на обуви, рождая смутные надежды на что-то светлое, радостное и праздничное. Плечи сами собой раскрывались, давая возможность втянуть в лёгкие этот опьяняющий коктейль, так щедро разлитый повсюду.

С крыш капало.

– Приглашаю, здесь недалеко. Ты сам всё поймёшь, когда увидишь.

Я знал, что она удачно вышла замуж за дипломатического сыночка, перебравшись после свадьбы в пятикомнатные апартаменты. Он был значительно ниже её, сантиметров на двадцать, но её это нисколечко не смущало. Стройная, фигуристая, с каштановыми волосами до плеч, метр девяносто ростом, Галочка Марецкая давно мечтала взобраться, если не на самый верх, то повыше окружавших её подружек и молодых институтских парней, побаивавшихся исходящей от неё энергетики, её высокого роста и рационального мужского ума, отметающего всю романтику.

Они встретились на новогоднем карнавале, где она быстренько отбила его у двух тощих немок, работавших у него в подчинении в отделе международной логистики. Выпив публично на брудершафт, с горячим придыханием, щекоча кончиком язычка ушную раковину своего будущего мужа, она сказала:

– Милый, кожа моих маленьких пяточек такая нежная, что если ты закроешь глаза, а я тебя ими поглажу по щеке, то ты не сможешь отличить их касание от ласк моих рук, – и предложила убедиться на практике.

У мужика снесло крышу.

Через восемь месяцев в валютном роддоме «гора» родила мышь. Ребёнок женского пола оказался хилым и недоношенным, но милым и очень тихим. Дочку назвали Катей, в честь бабушки, которая изливала на ребёнка всю свою оставшуюся нежность и любовь.

Да и свёкор, измученный подагрой пожилой красавец, тоже всё чаще светился тихим счастьем, беря на руки маленький тёплый комочек, излучающий бесконечное доверие к окружающему его миру.

Европейские тренажёры, витаминные препараты, массажисты и лучшие педиатры Москвы помогали формированию и взрослению этого маленького комочка, превратившегося за два с половиной года в молчаливую и очень скромную девочку, с глазами, излучающими тихую светлую радость.

Войдя в квартиру и избавившись от верхней одежды и обуви, мы прошли в столовую. Пока мы шли по коридору, я боковым зрением смог подсмотреть обстановку соседних комнат. Всюду европейская мебель, стерильная чистота гостиничного номера и острое ощущение покинутости.

– Куда все делись? – подумал я, но спрашивать не стал, боясь нарушить хрупкий баланс больничной тишины и покоя, разлитый в воздухе.

Яркое мартовское солнце напоследок посылало тёплые лучи гаснущего дня, смело нарушавшие оттенок официальности в неожиданно возникшей паузе.

В глазах моей спутницы заиграли весенние чёртики. На столе появились два бокала с французским вином и две чашечки крепкого кофе, сваренного по-турецки. В качестве закуски – зелень с ломтиками брынзы.

Изящные женские сигариллы с золотым ободком, недокуренные и погашенные наспех, с грустью ожидали своей незавидной участи в серебряной пепельнице в виде морского рапана.

Затянувшись изящной безделицей, взятой из начатой пачки, и пристально глядя в мои глаза, откинувшись на спинку стула, чуть дрогнувшим хрипловатым голосом она промолвила:

«В один день я познала, что такое настоящий человеческий ужас. Даже нет, скорее нечеловеческий, а животный… Меня размазало, размазало так, что на какое-то время я превратилась в амёбу одноклеточную»…

Будучи Нарциссом по своей природе, она подолгу любовалась собой перед зеркалом, предварительно скинув одежду. Её всё устраивало, за исключением отсутствия дорогих украшений и дорогого белья на её прелестном и таком любимом теле.

Дольче Габбана, Гуччи, Версаче, Пако Рабан, Валентино – имена великих мировых кутюрье, одно перечисление которых производило эффект индийской мантры и отрывало её от земли, унося в мир грёз и эротических фантазий.

Замужество подарило ей возможность материализовать свои мечты в виде золотых украшений и фирменных тряпок. Где-то в глубине души она понимала, что не любит мужа, но всегда щедро дарила ему иллюзию этого глубокого, всепоглощающего чувства в виде суррогата эротических сцен, подсмотренных в голливудских блокбастерах. Ей очень нравилось воплощать свои фэнтези в скучную, пусть даже очень сытую, реальность бытия.

Она купала дочь, когда раздался тот роковой, изменивший всю её жизнь, звонок её институтской подруги. Наскоро смыв шампунь «Джонсонс бэби» с кудрявых волос дочери, она попросила её подождать минутку и пошла в переднюю, где на журнальном столике, рядом с уютным креслом, стоял телефон. Мобильников тогда ещё не было.

Рядом была начатая пачка её любимых сигарилл с золотым ободком у основания и терпким запахом, дарящим одновременно ощущение комфорта, релакса и предвкушения приключений.

Её материнский инстинкт неожиданно дал сбой. Произошёл провал во времени, когда протрепавшись семь, а то и все десять минут, она не обнаружила дочери, войдя в ванну.

На секунду ей показалось, что Катька прячется от неё где-то в соседних комнатах, может быть голая и обиженная, ревнуя её к разговору с подругой.

Взяв в руки большое небесно-голубое, привезённое из Парижа махровое полотенце, она направилась в соседнюю комнату.

Мысль о том, что нигде не было отпечатков мокрых Катиных ножек, заставила её впасть в ступор и стала медленно, медленно проникать в её ещё заполненный диалогами с подругой мозг.

Ужас как шар в боулинге, выпущенный безжалостной рукой рока, сминал и рушил все внутренние, такие милые и устоявшиеся, конструкции её новой состоятельной обеспеченной, с уже отлаженным алгоритмом комфорта жизни. Страх стал заполнять образовавшуюся пустоту внутреннего пространства её холёного, изнеженного тела.

На одно мгновение ей показалось, что вокруг неё и внутри её телесной оболочки всё замерло – просто выключили звук и откачали воздух из окружающего её пространства, а такое любимое и обожаемое её тело, полностью лишённое веса, тряпичной куклой летит в бездну.

Она вдруг отчётливо поняла, что её маленькая тихая дочка Катя лежит на дне ванны под густой пеной американского шампуня «Джонсонс бэби».

Эта мысль взорвала и вынесла ей мозг. Став на колени перед ванной, она стала просить прощенье, заливаясь слезами и лихорадочно шаря в мыльной пене, не решаясь опустить руки чуть глубже.

Наконец, набравшись смелости и опустив руки глубже в воду, она вздрогнула, коснувшись головы своей утонувшей дочери.

Подвывая и лязгая зубами, она вынула мёртвую Катю из воды, взяла её на руки, прижала к груди и не понимая, что делать дальше, замерла, не сводя глаз с уснувшей навеки дочери.

Струйки уже остывшей воды, прохладным водопадом омывающие низ живота, бёдра и ноги, постепенно затихая, перешли в капель, чья скорость и частота вскоре поменяли свой ритм на редко падающие капли.

Конфигурация лужи вокруг Галиных ног стала отдалённо напоминать силуэт сбитого и раздавленного на асфальте голубя.

Мысли, ещё не так давно молнией взрывавшие ей мозг, теперь начинали вязнуть и зависать, в виде отдельных слов или фраз, не выстраивающихся в логическую смысловую цепочку.

Безумие, отключив работу нейронов мозга и включив программу автопилота, передало рычаги управления телесной памяти.

Инстинктивно двигаясь в сторону детской, Галя машинально напевала колыбельную, вернее, пыталась её напевать, издавая звуки, отдалённо напоминающие мычание глухонемых.

Встав в дверном проёме Катиной комнаты, опираясь центром спины о дверной косяк, словно лишившись сил, Галя медленно, не выпуская из рук окоченевшее тело своего ребёнка, сползала на пол.

Опустившись на колени, Галя стала продвигаться в сторону уютной маленькой кроватки у окна, продолжая прижимать, спящую вечным сном дочь. Неожиданно, перевернувшись на спину, она положила её себе на грудь и стала разглаживать влажными пальцами её спутавшиеся волосы.

Вся её материнская сущность до конца отказывалась принимать вынесенный ей самим существованием приговор.

– За что мне эта боль, эта мука, за что?!

Катина кровать была низкой, поэтому Гале не составило труда, прижимая левой рукой остывшее тело дочери к своей груди, правой разобрать кровать, откинув одеяло.

Уложив в постель мёртвую дочь и накрыв до подбородка одеялом, она вспомнила, как ещё вчера она читала ей на ночь сказку об Иване Царевиче и Василисе Прекрасной.

– Поцелуй меня, мамочка, – засыпая, еле слышно попросила Катя. – Я люблю тебя, – беззвучно одними губами прошептала дочь.

Галя не помнила как, покинув детскую, оказалась в коридоре. Шатаясь, она дошла до мастерской.

Её незаконченный поясной автопортрет встретил у порога самодовольной улыбкой успешной и самовлюблённой женщины, раздающей бесплатные советы направо и налево своим, менее удачливым в семейных делах, подругам.

Собственно, именно такой она и была всего несколько минут назад. Гале показалось, что прошла целая вечность, с тех пор, как она последний раз бралась за кисть.

– Ну что, сука, довыёживалась?! – сказала она, подходя к автопортрету и грозя ему кулаком. Ей захотелось взять на кухне нож и разрезать холст в лоскуты, а затем с остервенением топтать его ногами, разломав подрамник. Орать и выть, выть и орать!

На какой-то миг ей стало легче. Её как будто отпустило. Машинально закурив, Галя подошла к окну.

Ад, царивший в её душе, заканчивался прямо за оконным стеклом. Мелкий мартовский снежок сыпался с небес. Влюблённая пара обнималась в окне напротив, неподвижно застыв в поцелуе. Дети на площадке играли в войнушку.

– Падай, ты убита! – кричал маленький мальчик своей подружке. Та не раздумывая, грохнулась в сугроб, раскинув руки.

Галя вдруг вспомнила, как сама играла с мальчишками в войну. Она также падала в сугроб, закрыв глаза и раскинув руки, растворяясь во внутренней темноте. Открыв глаза, она любовалась синевой неба и плывущими вдаль облаками, словно сказочными кораблями, зовущими на край света.

Теперь она знала, что делать. Надо просто убить себя, но убить понарошку, как в детстве. Упасть в эту черноту, чтобы затем, открыв глаза, ожить.

Обмакнув кисть в чёрную краску, и держа её как пистолет, она приблизилась к холсту. Закрыв глаза, представила себя с оружием в руке, ощутив холод металла под левой грудью.

На какой-то момент, неуправляемая энергия, разрывающая на отдельные фрагменты её тело и мозг, сконцентрировалась в руке, держащей пистолет. Тяжесть металла и шероховатость диагональной насечки на рукоятке дарили ощущение влитости в кисть правой руки. Указательный палец начал медленно взводить ударный механизм.

Нажав на курок, Галина, оглушённая выстрелом, упала возле мольберта, потеряв сознание. Там её и нашли, с кисточкой в правой руке и нарисованным на холсте под левой грудью пулевым отверстием.

Любопытства ради, я подошёл к холсту, чтобы лучше рассмотреть это изображение. Необъяснимый, нарушающий все физические законы, аудио эффект, обдав меня потусторонним холодом, заставил мои волосы на голове шевелиться.

Ощущение было такое, будто воздух с шумом засасывался в маленькое пятимиллиметровое пулевое отверстие, нарисованное художницей, обманувшей свою судьбу.

Вернувшись к столу, я стал медленно допивать кофе, чередуя его с французским вином.

– А куда муж делся? – спросил я.

– Запил, загулял, – задумавшись, после паузы, сказала она. – Я разведена, не волнуйся никто не придёт. Мы одни. Может, выпьем на брудершафт? – загасив в пепельнице окурок и подняв бокал, Галя открыто глядела мне в лицо, ожидая ответной реакции.

Откуда у меня этот озноб, эти мурашки и стойкое нежелание целовать эти голодные до нежностей губы. Эта полуулыбка, прикус нижней губы, это напряжённое тело тигрицы, готовое в любой момент взять своё.

– А где его старики? – спросил я, чтобы разрядить обстановку.

– Умерли, – последовал её ответ после паузы.

Серая тень, пробежав по её красивому лицу, спряталась в уголках губ, исказив их гримасой.

– Через две недели после похорон Кати. Оба в один день. Они её очень любили.

Попав в цепкие объятия воспоминаний, Галя утратила ко мне прежний интерес. Сославшись на слабость после перенесённого гриппа, я откланялся.

Оказавшись на улице, смешавшись с толпой, я, наконец, вернул себе радость бытия, покинувшую меня во время прошедшей встречи.

Потрясающую радость обычного московского вечера, украшенного яркими гирляндами фонарей города, ждущего настоящую весну, ждущего праздник.

Просто жить, просто дышать, просто любить. Радоваться каждому дню, каждому часу, каждому мгновенью ускользающей жизни.