Читать книгу Мертвые сами знают отчего - Сергей Арно - Страница 2

В Петербурге стояла пора самого темного и холодного времени, когда рано смеркается, а днем солнце появляется редко. Резкий ветер дул с Невы, было холодно и промозгло, грязный снег лежал под ногами кашей.

Титулярный советник Григорий Иванович Зенкин, шедши со службы из департамента образования, остановился напротив Исаакиевского собора; глядя вверх, поднял руку ко лбу, намереваясь осенить себя крестным знамением… Но не успел: под ноги ему откуда ни возьмись вдруг бросилась крохотная мерзкая старуха в капоре и с мешком за плечами. Григорий Иванович отступил, нога соскользнула с булыжника мостовой, и он чуть было не упал.

Титулярный советник, чертыхнувшись, огляделся, ища мерзкую старуху, но нигде ее не увидел. На другой стороне улицы, несмотря на мерзостную погоду, чинно прохаживался городовой. Мимо, грохоча колесами по булыжной мостовой, проехала коляска, а невдалеке пробежала мокрая собака, чем-то, впрочем, похожая на старуху.

Григорий Иванович сплюнул по обыкновению через левое плечо трижды, хотел перекреститься, но почему-то не стал делать этого, а заспешил к дому. Жил он на Галерной улице в меблированной комнате, из окна которой были видны краешек самого двора-колодца да кусочек неба, всегда, правда, пасмурного.

Перейдя Исаакиевскую площадь, он поворотил в сторону Невы. Тут повстречался ему слепой мужик, громко стучавший по поребрику палкой. А когда, дойдя до Галерной, свернул за угол, столкнулся с хромым стариком и чуть не уронил его на мостовую. Нехорошее что-то почудилось ему в этих встречах, и он на всякий случай снова сплюнул через левое плечо.

Служил Григорий Иванович самым ничтожным чиновником, получал жалованье небольшое и чина был незначительного, а в силу происхождения и не рассчитывал на большее. Как шутили товарищи, «вечный титулярный советник». Хотя к своим без малого сорока годам ему, как всякому благообразному гражданину, надлежало жениться и обзавестись семейством, но он этого делать не спешил, а, будучи человеком бережливым, предполагал поначалу скопить нужный капиталец, а уж после думать о семье. От этого все дни он проводил в воздержании и только в праздник мог позволить себе излишества.

Всю дорогу до дома странное беспокойство терзало его душу. Кутаясь в старенькую свою шинель, Григорий Иванович озирался, словно кто шел за ним следом… а как будто даже и шел, но когда он оглядывался, ловкий преследователь шмыгал в ближайшую подворотню или прятался за столб – так что разглядеть его не представлялось никакой возможности.

На подходе уже к самому дому вновь произошел странный случай. Из темной подворотни с лаем выскочила мокрая лохматая собака и бросилась под ноги Григорию Ивановичу. Он отступил и, поскользнувшись на мокром булыжнике мостовой, чуть было не упал… но это оказалась не собака, как ему почудилось поначалу, а крохотная старуха в капоре; собака, должно быть, лаем прогоняла ее со двора.

– Прости, батюшка! – воскликнула старуха, подняв лицо на Григория Ивановича. – Не гневайся, да и не бойся ничего. Ты живой, а мертвые сами знают, отчего мертвы.

Проговорив это, старуха посеменила в сторону Исаакиевской площади. Как будто это и была та самая старуха, что бросилась к нему под ноги в первый раз.

«Что за ерунда!» – в сердцах подумал Григорий Иванович.

Эта встреча совсем испортила ему настроение.

Дворник Поликарп в белом фартуке и фуражке стоял у освещенной фонарем подворотни и, задрав голову, смотрел в темное небо. Что он мог видеть там? Ничего там и не было, просто хотел смотреть и смотрел. Когда Григорий Иванович проходил мимо Поликарпа, тот взглянул на него и, поклонившись, вдруг сказал:

– А на четвертом этаже в квартире прям, ваше благородие, жилец повесился.

– Что?! Какой жилец?! – вздрогнул Григорий Иванович. – Да ты снова пьян! Ты что, дурень, говоришь?!

Поликарп был нетороплив в речах и излагал с растяжкой, вспоминая и старательно проговаривая каждое слово, будто недавно выучился человеческому языку. Да и выглядел он не как обыкновенно: всегда румяный и довольный, вечно под хмельком, а сейчас – бледное лицо, на шее болтается какая-то тряпка…

– Сосед с вашего этажа, Афанасий Степанович Поприщев. Из участка городовой уже приходил. Утром прям гроб привезут.

Григорий Иванович хорошо знал Афанасия Степановича – тихого, застенчивого учителя музыки лет пятидесяти.

– На Рождество, грех-то какой! Отчего же повесился? Водки, как ты, не пил.

Поликарп пожевал губами, словно во рту нащупывая языком нужные слова.

– Вы и сами знаете отчего.

– Что знаю? – Григорий Иванович пугливо оглянулся. – Что ты такое говоришь, дурья твоя башка?! Откуда же я могу знать?!..

Он бы плюнул и пошел себе прочь, чем разговаривать с глупым мужиком, но что-то останавливало его.

Поликарп поглядел на небо, словно ища там поддержки, неторопливо почесал затылок, сдвинув дворницкую фуражку на лоб.

– Тык прям сам Афанасий Степанович и сказал.

– Кому? Кому сказал?!

– Тык… Мне и сказал. Подошел ко мне сегодня по полудню и говорит: «Я прям сейчас пойду повешусь, а ты, Поликарп, передай Григорию Ивановичу, что он знает почему…».

– Что за чушь! – Григорий Иванович зябко повел плечами. – Откуда же я…

– Не могу знать, ваше благородие, а только так сказал. А еще сказал, что мертвые сами знают, отчего мертвы.

И опять бросились в глаза титулярному советнику бледность лица Поликарпа и отстраненный какой-то взгляд.

Более ничего не сказав, Григорий Иванович прошел мимо дворника, направляясь к своей парадной. На душе у него было пакостно, как будто он и вправду знал, отчего повесился Афанасий Степанович, и, более того, даже чуть ли не сам подтолкнул его к этому действию.

Квартира располагалась на четвертом этаже.

В дверях он столкнулся с кухаркой. Она взвизгнула и отступила в прихожую, словно был это не Григорий Иванович, а оживший мертвец.

– Глупая баба! – в сердцах пробурчал Григорий Иванович и, повесив в прихожей шинель, зашел к себе в комнату.

Он зажег свечу на столе. В комнате все было как обычно, но что-то не так. Что именно, понять он никак не мог. На столе рядом со свечой стоял прибор для письма, лежала стопка бумаги. Григорий Иванович иногда брал работу на дом, когда не справлялся с ней в департаменте.

А еще была у Григория Ивановича престранная привычка: он любил крутить в руках посторонний и как бы вовсе не относящийся к нему предмет – маленькую костяную статуэтку в виде петушка. И хотя у птицы был отбит клюв, ценность для хозяина статуэтка не теряла. Григорий Иванович, сколько помнил себя, всегда забавлялся с этой статуэткой, за что товарищи по службе в департаменте постоянно над ним подсмеивались. И сейчас, покрутив петушка, он поставил его на стол.

Экономная жизнь приучила титулярного советника ложиться спать рано, чтобы не тратить попусту свечу. И сегодня после ужина он хотел бы еще почитать книгу Николая Гоголя, которую выпросил на время у товарища своего в департаменте, и было, взяв уже книгу в руки, раскрыл, но, почему-то не прочтя ни строчки, отложил в сторону. На сердце у него было тревожно, в комнате зябко – печи в квартире топили плохо.

Григорий Иванович переоделся в ночную сорочку и, перекрестившись на висевший в углу образ, задул свечу и улегся в постель.

Сообщение о смерти соседа не то что потрясло его, но вызвало в душе странное угнетение. Лежа сейчас в постели в полной темноте, он вспоминал учителя музыки и его слова, переданные дворником. «Отчего же он так сказал? Откуда же я могу знать?..» Хотя Афанасий Степанович часто жаловался на своих учеников, потешавшихся над ним. Однажды проказники подсунули в ящик учительского стола живую мышь, в другой раз незаметно подложили в его портфель, с которым он ходил на службу, дохлую кошку, обнаруженную им уже дома. А недавно они принесли в класс надгробную плиту, на которой стояли его фамилия, имя и надпись «От благодарных учеников». Тут было отчего повеситься. Да, это, пожалуй, он и имел в виду. Именно это, а иначе что?

Придя к такому выводу, Григорий Иванович удовлетворенно повернулся на бок, намереваясь заснуть. Но дурные мысли продолжали тревожить его. Будучи человеком суеверным, он представлял себе, что где-то по квартире бродит неуспокоенная душа учителя музыки и мается, и стонет…

Жутковато сделалось Григорию Ивановичу в ночной тишине. Он перевернулся на другой бок… как в дверь тихонько постучали. Григорий Иванович вздрогнул, насторожился. Поначалу он подумал, что стук ему причудился. Но через некоторое время постучали снова, уже громче. Сердце упало. Черт знает, чего ожидать в ночное время, особенно перед Рождеством, когда всякая нечисть вылезает из своих убежищ, пугая народ!

Он поднялся на локоть, во все глаза вглядываясь в темноту. Липкий ужас заполз под одеяло.

– Кто, кто там?.. – почему-то шепотом проговорил он.

Вместо ответа постучали снова.

«Наверное, кухарка. Вечно она стучится, когда человеку спать пора! Наверное, забыла чего-нибудь… или ерунду какую скажет…» – мысленно убеждал он себя, но не верил. Казалось ему, что все-таки не кухарка это никакая, а кое-кто пострашнее.

Подавляя поднимающийся в душе ужас, Григорий Иванович спустил голые ноги на пол, нащупав тапки, поднялся и, выставив вперед руки, в темноте подошел к двери.

– Кто еще там?! – сказал он нарочно громко и нарочно недовольным голосом, чтобы приободрить самого себя.

– Кухарка это – Евфросинья, – ваше благородие, – раздалось из-за двери.

От сердца отлегло.

– Ну что тебе? Я уже спать собираюсь, – сердито сказал он через дверь.

– Завтра праздник, так я завтрак раньше подам, а потом уж в церковь… – донесся из-за двери голос кухарки.

– Хорошо-хорошо…

Он поворотился к кровати и уже было сделал шаг, как в дверь снова постучали.

– Да что ж это такое! – раздраженно воскликнул Григорий Иванович. – Чего тебе еще?

В темноте он сделал два решительных шага, собираясь отчитать глупую бабу, шатающуюся по ночам и мешающую почивать господам. Нащупав щеколду, отодвинул ее, распахнул дверь… И тут же, вздрогнув, отступил в комнату. На пороге со свечой в руке стоял повесившийся учитель музыки. Рука его, державшая свечу, дрожала, поблескивали стекла очков, по стенам прыгали кривые тени. Лицо Афанасия Степановича было мертвенно-бледным, губы шептали что-то.

Учитель музыки вдруг сделал шаг в комнату, Григорий Иванович охнул и, отступив, наткнулся на стол, пребольно ударившись об его угол. Боль несколько отрезвила его.

– Кто вы и откуда?! – воскликнул он, придав голосу решительность, не зная, что следует говорить в том случае, когда покойник ночью приходит к тебе в комнату.

– Вы ли это, Григорий Иванович? – таинственным шепотом проговорил Афанасий Степанович.

– А вы сами-то кто?! – визгливо почти прокричал титулярный советник. – И зачем вернулись с того света?!

Между тем в слабом свете свечи он пристально вглядывался в шею учителя музыки, стараясь увидеть на ней следы от веревки, чтобы уже в точности увериться, что к нему пришел повешенный. И не торчит ли у него зуб изо рта, какой появляется у висельника-вампира.

– Да отчего же с того света, милостивый государь, – тихо, вкрадчиво заговорил учитель музыки, маленькими шажочками приближаясь к Григорию Ивановичу, – ежели вы сами умерли? Я же вас не боюсь. Мы с вами приятельствовали, жили мирно. Отчего же вы мне вред должны причинить…

– Как умер?! Я жив! – вскрикнул Григорий Иванович.

«Господи! Да как же умер?! Неужто я умер?!» – пронеслась в голове шальная мысль, хотя он и знал, что жив. Но раз покойник так говорит, то он и сам уже начинал сомневаться.

– Да как же жив? – продолжал настаивать учитель музыки. – Дворник наш Поликарп уверил меня, что вы, милостивый государь, повесились. Я вот попрощаться зашел, а вы, я вижу, покой не обрели еще.

– Что за ерунда! – Григорий Иванович начинал о чем-то догадываться. – Это мне Поликарп, дурья его башка, сказал, что это вы повесились сегодня, и будто я знаю почему.

Он, все еще храня в душе страх, протянул руку к Афанасию Степановичу, чтобы потрогать его, но тот как-то ловко отпрянул, не позволив сделать этого.

– Мне он, шельмец, то же самое сказал, – признался учитель музыки.

Товарищи поговорили еще минут пять, уже со смехом рассуждая о выходке дворника, решив завтра поутру наведаться к нему и проучить враля.

Спровадив гостя, Григорий Иванович лег спать в прекрасном расположении духа, несмотря на поднявшееся бурление и беспокойство в животе. И спал вполне прилично, а проснувшись по обыкновению рано, надел халат и выглянул в окно.

На дворе было еще темно. В Петербурге зимой рассветает часов только в десять, а то и в одиннадцатом, да и в том случае, если небо без облаков. А когда в Петербурге небо без облаков? Редко случается такое – никто даже не вспомнит, когда такое было.

Во дворе он увидел лошадь с телегой. Два мужика сгружали с нее какой-то большой ящик. Григорий Иванович, уже было отошедши от окна, отчего-то вернулся. Приглядевшись, он увидел, что не ящик это вовсе, а гроб – большой черный гроб. Он показался ему особенно большим, просто огромным.

«Афанасий Степанович-то совсем тщедушный. Зачем ему такой? – вдруг пронеслось в голове титулярного советника. – Велик будет… а дворник ведь точно сказал, что утром гроб привезут. Вот тебе и на! – Хотя в комнате было холодно, Григория Ивановича бросило в жар.– Что же это я ночью – с покойником разговаривал? А ведь как живой! Вот скажи мне кто, что Афанасий Степанович мертвец, – ни за что бы не поверил».

Ночное приключение сейчас, в утреннюю пору, было уже не так страшно. Расскажи он у себя в департаменте – пожалуй, на смех поднимут! Но как же он не смог отличить живого от мертвого? Или они умеют такой морок на человека навести, что глаза видеть перестают?

Григорий Иванович в возбуждении, беспрестанно вертя в пальцах костяную статуэтку, вышагивал по комнате взад-вперед. Так он проходил около часа.

В дверь постучали. Титулярный советник остановился, бросил взгляд во двор; за окном тьма сделалась уже не такой густой.

– Кто там? – спросил он, не двигаясь с места.

– Я, Афанасий Степанович, – донеслось из-за двери. – Мы с вами поутру намеревались пойти к дворнику.

Григорий Иванович открыл дверь и впустил учителя музыки.

– Да, пожалуй, пожалуй, – рассеянно проговорил он, а про себя подумал: «Странно все это – может, Поликарп объяснит».