Читать книгу Икигай. Записки «вчерашнего» журналиста - Сергей Авдеев - Страница 13

Я вернулся к своей гражданской, уже почти любимой и долгожданной профессии – и снова напрочь отдался командировкам по главным стройкам республики

Тогда здесь всё поражало масштабами и технологиями. Здесь была самая высокая в мире плотина Нурекской ГЭС – больше 300 метров. Самый длинный в стране Дангаринский ирригационный тоннель – почти 15 километров. Строилась высоко в горах уникальная и мощнейшая в Азии Рогунская ГЭС. Достраивался современный Таджикский алюминиевый завод и только-только начиналось строительство Сангтудинской ГЭС.

Всё это были мои подопечные объекты. И – наконец-то! – гидросооружения. К ним я мотался через горные перевалы по серпантинам узких дорог на служебной «Волге», на убитых рейсовых автобусах, на вертолётах и самолётах.

Несколько раз летал в другие города Советского Союза по делам «Рабочей эстафеты» с делегациями строителей, «выбивавших» из смежников досрочную поставку оборудования.

Однажды должен был лететь в Баку, но почему-то припозднился с выездом в аэропорт. Вбегаю в здание аэровокзала – а посадка на самолёт уже закончена. Билет на моё место продан другому пассажиру. И моя делегация в салоне готова улететь без меня.

Я нашёл начальника аэропорта, он повел меня прямо по лётному полю к самолёту, представил «уважаемого, слушай, человека» командиру корабля – и тот, от души сматерившись, посадил меня в тамбур на какие-то деревянные ящики. Так я весь полёт и просидел на этих ящиках с вакциной против оспы коз…

Другой раз прилетал в Свердловск – на Эльмаш, где мы должны были убедить наших смежников из УЭТМ поставить на Байпазинскую ГЭС последний четвёртый гидрогенератор на полгода раньше срока. Соревнование же!

После официальных переговоров с руководством и похода по цехам поехали в баню на дачу генерального директора «Уралэлектротяжмаша». Выпили, разумеется, под наши таджикские дыни и арбузы. А потом я в парилке хлестал веником здоровенного начальника цеха Алексея Молоткова, убеждая его: если они не поставят нам досрочно этот агрегат, я напишу в газете, что у уральцев кишка тонка. Тот страшно обиделся. И хлестал уже меня веником, как невероятного противника. Мэр Нурека, помню, тогда за меня заступился. И бригадир СпецГЭМа Женя Тишкин – тоже неслабый мужик.

Понятно же было, что на полгода раньше выполнить такой крупный заказ – нереально. Это как же надо составлять планы и графики, чтобы на «скрытых резервах» вытащить такую махину, которую двести человек делают полтора года?!

Но – соцсоревнование же! Братская Таджикская республика просит. И если пойти им навстречу, то и ордена потом за досрочный пуск объекта получать можно вместе…

Короче говоря, два дня мы с ними бодались. Мужики и так и так сопротивлялись, куда-то звонили, с кем-то советовались. В конце концов сказали: ладно! Изыщем внутренние резервы.

Стыдно нам не было. Хотя мы тоже понимали, что такие вещи так не делаются. Значит, уральцы сдвинули на попозже чей-то другой заказ, взяли дополнительно людей из других цехов. Мы им сломали всю нормальную плановую работу.

Но ведь соцсоревнование!!!

Молотков потом стал министром и заместителем председателя Свердловского правительства. А гидроагрегат, кстати, они нам тогда досрочно поставили, и Байпаза вошла в строй действующих на полгода раньше срока. Уже в июне мы устанавливали новогоднюю ёлку на крышке этого уральского гидрогенератора. А мне тогда вручили первые отраслевые награды – Почётные знаки «За участие в „Рабочей эстафете“» и «Строителю Байпазинской ГЭС».

Кстати, строили все эти уникальные объекты, в основном, русские специалисты. Местные были только подсобными рабочими и начальниками. Так было положено: руководитель, первое лицо должно быть обязательно лицом коренной национальности. А всю сложную работу вёл, как правило, его зам или главный инженер. Так было и в партийных, и в советских структурах. Везде.

Даже награды раздавали тогда по национальному признаку. Пусть круче всех работал именно русский, но разнарядка из Москвы приходила на другого, «политкорректного».

Ничего не имею против гидростроителей Героев Социалистического Труда Мухаббата Шарипова и украинца Владимира Лысенко. Они заслужили свои высокие звания ещё за Нурек. Но вот одна конкретная, очень характерная ситуация.

На завершающем этапе строительства Байпазы случилось ЧП. Тогда что-то нештатное произошло на отводном канале, и небольшая вода начала поступать совсем не туда, куда следовало.

Надо было срочно заглушить отверстие в трубе диаметром около 30 сантиметров. А вода уже затопила приямок, и эта труба находилась на глубине. Что делать?

Надо нырять – другого выхода нет.

Мужики выстрогали из чурбака деревянную заглушку. Бригадир бетонщиков Геннадий Трегубов разделся, намахнул стакан водки – и нырнул с кувалдой и этой заглушкой в ледяную горную воду. Забил чурку в трубу, и ситуация была спасена.

Думаете, дали что-нибудь этому Трегубову за геройский поступок? Ага, как же. Хорошо, выговор не влепили за то, что пил на работе…

Таких случаев было много. Тогда часто работали на энтузиазме. И чьи-то промахи неизбежно требовалось исправлять чьими-то героическими усилиями.

Это сейчас кажется: дураки были, лезли, куда не надо. Надо! Такими были обстоятельства. Время требовало. И те, кто умел, у кого кишка была не тонка – отвечали на эти вызовы достойно. А кто не смог, не захотел, струсил – о них мы не говорим. Бог им судья и стабильная зарплата.

Однажды начальник цеха ТадАЗа (Таджикский алюминиевый завод) повёл меня показывать новые, только что установленные в цеху электролизёры. Я удивился: почему так пусто в цехе? Завод-то, вроде, вовсю работает…

– Электромагнитное излучение здесь очень мощное, нежелательно долго находиться людям, – ответил он.

Потом для демонстрации взял мощный железный лом и поставил его на бетонный пол цеха. Отпустил руку. Лом стоял, как вкопанный! Вертикально. На бетоне.

Видя моё изумление, начальник цеха спросил:

– У Вас ключи с собой есть?

Я достал из кармана связку ключей – от своей квартиры, кабинета, мотоцикла. Он взял их, положил себе в кулак и разжал пальцы. Меня снова шокировало: мои ключи, как живые иголки ёжика, тут же оттопорщились на его ладони, стремясь строго вверх!

А люди тут работают…

Это сейчас про такое легко говорить. А тогда никому бы и в голову не пришло написать в газете про этот лом и ключи. Самоцензура в наших головах была – хуже Главлита.

Я знал про таджикские стройки всё. Облазил каждую турбину и плотину, разбирался в устройстве гидрогенераторов и буровых установок, знал, чем отличается тюбинг от обечайки. Я дружил со всеми руководителями строек и предприятий-подрядчиков. А с бригадирами и мастерами мы, бывало, не раз сиживали за дастарханом под арак и ходили друг к другу в гости.

Однажды большую группу журналистов направили из Душанбе на строительство Байпазинской ГЭС на экскурсию. Сопровождать нас на объекте поручили уже ставшему заместителем начальника СпецГЭМа Евгению Тишкину. Тот, когда перед ним открылась дверь нашего автобуса, оглядел нас всех хитрым взглядом и говорит:

– А зачем вам сопровождающий? У вас же Авдеев есть…

Однажды в командировке в Нурек я проснулся в номере гостиницы от того, что через открытую балконную дверь ночью ко мне вплыло облако. Сплошное молоко. Я спустился в вестибюль и спросил буфетчицу:

– Что, такое часто бывает?

Она ответила:

– Постоянно.

Город находится в горах на высоте около тысячи метров над уровнем моря. Поэтому заплывающие в номера облака по утрам – самое обычное дело. По ним даже погулять можно.

Я вернулся к себе в номер, где уже сам собой родился этот белый стих:

– Девушка, вы не знаете, как попасть мне на это облако?

– Ах, на это! Идите прямо. Нет, недолго – минут за восемь.

На автобусе – две остановки. Там сойдете – и по тропинке.

Там увидите – ребятишки, как обычно, играют в прятки.

– Прямо в облаке?

– Да, конечно. Ведь оно – сплошное и плотное.

Захватите шапку – простудитесь. И один не ходите —

заблудитесь.

Не гуляйте по облаку долго: сыро.

Кстати, вот ваш автобус!

– Спасибо. Я передумал…

Всё было здорово в этой Азии. Недаром же ко мне в гости приезжали туда отец и брат, Жека Тарасов и семейство Горловых. А Ваня Семыкин так просто остался работать в одной газете со мной.

Я возил гостей отдыхать в красивейшее Варзобское ущелье и в дегустационный зал винкомбината «Шахринау». Рвал в горах по пути из командировок своим коллегам-женщинам цветы миндаля на 8 Марта. Новый год однажды встречал, сидя на тёплом зелёном берегу реки Душанбинки, опустив ноги в совсем не новогоднюю воду.

Там было, как в восточной сказке. Это когда всё хорошо, а счастливый конец ещё далеко впереди.

Но сказки, видимо, – не моё.

Отработав в Азии, как положено после диплома, три года, я начал настойчиво уговаривать главного редактора отпустить меня.

– Русский должен жить в России, – говорил я ему.

На что он мне каждый раз одинаково отвечал:

– Зайдите через недельку…

А на неделе мне вдруг неожиданно предлагали, например, вступить в Союз журналистов, в другой раз вне очереди приняли кандидатом в партию.

То, что шеф меня не отпустит, я понял после того, как он назначил меня заведующим отделом, а потом тихонько вручил ордер на однокомнатную квартиру в центре Душанбе. «Выбил» специально для меня в ЦК партии. До этого я жил в саманной кибитке, которая после каждого землетрясения шла трещинами, и печку в ней надо было топить дровами.

А тут – квартира. Бесплатно. Холостяку.

– Понимаете, – говорил мне редактор. – Очень мало специалистов хотят сейчас работать в национальных республиках. Но кто-то ведь должен…

Он много курил, стряхивая в аккуратно сложенную бумажку пепел – один-в один цвета его шевелюры. Я видел, что сам он, исконно русский интеллигент, тоже страдает на чужбине, но долг партийца обязывал. И ещё он был поэт. Его звали Борис Николаевич Пшеничный.

Он нравился мне так же, как я ему. Однажды на планёрке он сказал:

– Авдеев у нас пишет – будто кожу на барабан натягивает.

И все догадались, что это есть хорошо.

Я остался на Памире ещё на год, много ездил в командировки, в том числе и по трагическим событиям. Было однажды, наш вертолёт чуть не рухнул от высокой разряженности воздуха, когда мы поднимались в высокогорный посёлок, полностью разрушенный землетрясением.

Было, попадали под камнепад. Замерзали в горах и купались под водопадами. Меня однажды чуть не унесло бурным Вахшем. Как-то в общественной мехмонхоне (столовой) я получил бациллу в лагмане, и неделю провалялся в больнице с желтухой. Ну, прямо как отравленная халва. :)

Был такой запомнившийся случай. Мы обедали узким редакционным коллективом в одной столовой, где плов готовили прямо рядом с нами. Наблюдая за процессом, наш штатный переводчик Ориф подошёл к повару и сказал:

– Ты же неправильно делаешь…

– Ээээ, русские и так съедят…

Там, в Азии, я впервые реально поверил, что у меня есть ангел-хранитель. Мне тогда от профсоюза гидростроителей дали бесплатную путёвку в санаторий под Туапсе – в Лазаревском. И вот проходят наши пляжные две недели, наш агент привозит всем билеты на самолёты домой. Всем, кроме меня. Не нашлось для меня билета на рейс до Омска (я оттуда к родителям в отпуск собирался).

А я уже постель в санатории сдал, сумку собрал. Что делать? Поеду со всеми в Адлер, агент же обещал завтра там подсуетиться и отправить меня ближайшим рейсом. Переночевал у какой-то бабушки в адлерском сарае среди клопов, утром прихожу в аэропорт – а там тишина и море билетов на Омск. Бери – не хочу.

– А Вы не знаете, что случилось? – высунулась ко мне кассирша из своего окошечка. – Ваш вчерашний рейс разбился при посадке в аэропорту Омска. Все погибли…

Советские газеты никогда не сообщали об авиакатастрофах. У нас в стране ЧП, якобы, не было ни в воздухе, ни на воде. А мы в омском аэропорту садились на чёрный от вчерашнего пожара бетон с остатками сгоревшего самолёта по краям посадочной полосы, и люди, встречавшие нас за воротами у выхода с лётного поля, безнадёжно выкрикивали в нашу толпу фамилии своих друзей-родственников.

Но никто не отзывался. Все, кому суждено было сгореть, сгорели вчера…

Мы с секретарём парткома Яванского электрохимкомбината стояли па передней площадке локомотива и ехали по территории предприятия, когда радиоприёмник в кабине машиниста сообщил о смерти Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова. Я видел, как побледнело лицо партийного секретаря. Спросил его:

– Очень переживать будете?

Он сказал:

– Ну, сначала надо траурный митинг организовать. А вечером приду домой, выпью рюмку… ну, и всплакну, пожалуй…

Мы тогда нисколько не ощущали, что закончилась эпоха. Как она могла закончиться?! Социализм же непобедим! Взамен упавшего командира встанет новый. И дальше мы пойдём вперёд так же поступательно и уверенно, как всегда. Как положено.

Правда, не очень-то бодро, без энтузиазма шли мы к коммунизму. Журналисты были обязаны пропагандировать высокие моральные принципы, хозрасчёт и бригадный подряд. Ни в коем случае не опускаться до описания мерзостей текущей жизни. Писать только о хорошем и приятном. Искать ростки нового.

И мы искали. Каждое утро работа в отделе новостей газеты «Коммунист Таджикистана» (мы сидели в смежных кабинетах и всё слышали) начиналась с тотального обзвона предприятий-организаций: нет ли у вас чего нового?.. Может (за ночь!?..), что-то интересное случилось?..

Мало чего случалось. Всё шло по плану. По чёткому унылому плану.

Я всячески пытался избегать «дутых» тем и пустых публикаций. Но политики гласности тогда ещё не было, а была партийная дисциплина, и у каждого журналиста был план по строчкам. Поэтому иногда всё-таки приходилось сдавать в секретариат «пластмассовые» заметки. И от этого на душе становилось всё грустнее и пасмурнее.

Социализм, может, и был с человеческим лицом, но почему-то иногда так хотелось дать ему по роже! :)

…Каждые выходные я один ходил на железную дорогу – тосковать по России. Садился на насыпь, курил и ностальгически смотрел на рельсы, убегающие в сторону севера.

Там была Родина…

Через год мой друг Серёга Смирнов, главный редактор республиканской «молодёжки» – газеты «Комсомолец Таджикистана» – устроил мне направление от ЦК ЛКСМ республики в Высшую комсомольскую школу в Москве.

– Поживёшь там два года, осмотришься, а потом и не обязательно возвращаться назад, – говорил он. – Распределение, скорее всего, там будет по другому принципу.

Так и закончилась моя восточная сказка.