Читать книгу Наши в городе. Сборник новелл - Сергей Баев - Страница 4

…Первый раз в жизни Маша, совершенно не желая того, обманула человека; никакой больной бабушки у неё не было, она элементарно хотела избавиться от ненавистных, смущающих цветов, но при этом намеревалась не ранить тонкую душу своего воздыхателя

Не осознавая своего внезапного страха, ругая себя за непреднамеренную ложь, она чуть ли не бегом мчалась к своему дому.

Розовый шарф развивался на ветру, как израненное знамя, жёлтая, вязанная шапочка промокла и потеряла свою первоначальную форму, белая куртка, – символ непорочности, – забрызгалась грязью. Маша уже находилась в двух шагах от дома и всё больше ненавидела себя за боязнь окружающих, за детскую трусость, за беспомощность. Несмотря на свои восемнадцать лет, она, без всякого сомнения, застряла в детстве и не имела ни малейшего понятия, как выкарабкаться во взрослую жизнь. Её слишком часто злобно обижали в школе, каждодневно садистски унижали дома, поэтому, она ежеминутно ощущала себя маленькой серой мышкой, от страха забившейся под плинтус.

Единственный человек, поддерживающий её все эти годы, – подруга детства, соседка по дому, непоседа из параллельного класса, Таня. Они были настолько разные, что тянулись друг к другу, как разноимённые полюса магнита. Таня постоянно защищала Машу и во дворе, и в школе, иначе её совсем затюкали бы злые, жестокие дети.

Если кто-то в песочнице нагло отбирал у Маши совок, то тут же ему прилетал удар в лоб этим же совком от Тани, если мальчишки в школе дёргали Машу за косы, то тут же получали в глаз от вездесущей Тани, если в старших классах, особо дерзкие, пацаны обзывали Машу юродивой, то тут же огребали болезненный пинок в пах от Тани.

…Так происходило каждый раз, вплоть до поступления в Университет. По большому счёту, Маша боготворила Таню, но не хотела становиться такой же, а Таня, в свою очередь, снисходительно позволяла Маше восхищаться и превозносить себя.

Таня с каждым годом всё быстрее скатывалась в пропасть вседозволенности, хулиганства и блуда, а Маша, с той же скоростью, летела вниз к самобичеванию, неуверенности в себе, полному одиночеству, депрессии. Наверное, если бы не Таня, то Маша уже давно наложила бы на себя руки.

…Печально всё это, но сколько таких обиженных жизнью, уничтоженных собственными родителями, униженных одноклассниками девчонок балансировали между Жизнью и Смертью. Несмотря ни на что, Маша благополучно дожила до окончания школы и легко поступила в Университет, а Таня, одурманенная травкой и алкоголем, пустилась во все тяжкие.

После школы их жизненные траектории резко разошлись, единственное, что оставалось общим, – это программа на самоуничтожение: у Маши через депрессию, а у Тани – через безобразный образ жизни. Они обе оказались в группе риска.

…Когда Маша прошмыгнула через арку в свой двор, то боковым зрением заметила на лавочке около соседнего подъезда промокшую, полупьяную Таню с сигаретой во рту.

– Здравствуй, Таня. Ты чего такая? Что-то случилось?

– А, Машка, салют, подруга! Вот видишь, я вся в хлам, не представляю, что и делать…

– Может, я могу тебе чем-нибудь помочь?

– Может и можешь, а лучше не надо… Представляешь, я такая свинья. Короче, отец вчера выдал мне три штуки, ну типа матери хороший букет купить, а я бабки в ночнике с Игорьком спустила, в «Андеграунде». У маман сегодня юбилей, полтинник, а я, коза драная, даже цветы не могу ей подарить. Вот сижу тут и не знаю, как домой показываться, в общем, муторно мне, да ещё и башка трещит, – всю ночь фестивалили.

– Послушай, Таня, денег у меня с собой нет, а вот букет возьми и домой ступай, маму поздравь.

– Подруга, такие розы бешеных бабок стоят, ты чо, серьёзно?

– Таня, я тебя искренне прошу, возьми цветы и поднимайся домой, а то простудишься, заболеешь и умрёшь…

– А я может, хочу сдохнуть…

– Не говори такие ужасные слова, бери букет и ступай…

– Ну, лады! За цветы, конечно, респект…

…Таня отшвырнула промокший окурок в грязную лужу, утёрла красный, сопливый нос, нехотя взяла розы и моментально скрылась в подъезде. Маша поглядела вслед своей непутёвой, бесшабашной, легкомысленной подруге, с облегчением вздохнула и, с чувством выполненного долга, побрела в кафе. Ей нравилось совершать благородные поступки, помогать несчастным людям, делиться всем, забывая в это время о себе…

…Дверь открыла взволнованная Танина мама, сердито зыркнула на непутёвую дочь, но, заметив красивый букет, смягчилась: «Спасибо Танечка, честно говоря, не ожидала. И где мы шлялись?»

– У подруги засиделась. Новый диск «Квест Пистолс» гоняли. Побоялась поздно по городу шарахаться, вот и тормознулась у неё.

– Ответ выглядит вполне правдоподобно. Ладно. Иди на кухню, помоги нам с приготовлением торжественного ужина.

– Ма, я только часок покемарю, а после обязательно помогу.

…В коридор выглянул Танин папа в фартуке, с перепачканными руками и весело произнёс:

– Привет, золотая молодёжь! Как дела?

– Всё тип-топ! Вот носилась по городу, искала маме цветы.

– Молодец, доченька…

…Таня закрылась в ванной, умылась холодной водой, стряхивая с себя следы пребывания в ночном клубе и покосилась на зеркало, не узнавая себя, прошипела: «Какая я всё-таки сука конченная, эгоистка неисправимая. Всё! С понедельника начинаю новую жизнь».

Танино отражение грустно скривило пересохшие губы, нагло ухмыльнулось и дерзко ответило: «Опять ты врёшь! Ни одного дня без трёпа не можешь прожить. Иди проспись, пьянь – дрянь».

…Разговор по душам с туалетным зеркалом давно стал привычным делом для Тани, поскольку больше некому излить израненную, заблудшую, несчастную душу.

– Ну как потусовалась, тварь бездушная? Про мамкину днюху чуть не забыла?

– А ты, чо, такая насквозь правильная, чтобы меня жизни учить? Иди ты к едрене фене…

– Я совесть твоя, твоё второе, хорошее «Я». Я добра тебе желаю. Хватит уже порхать стрекозой по жизни. Всё это когда-нибудь плохо кончится…

– Плохо – это как?

– А сама не догадываешься? Доведёт тебя твой Игорёк до холодного мраморного стола и сам рядом ляжет.

– Надоела ты мне. Не учи меня жить.

…Танина мама тихонько шагнула к ванной, прислушалась и громко спросила: «Дочь, с кем это ты беседуешь?»

– Это вода шумит.

– Чего ты так долго?

– Выхожу я уже, пописать, блин спокойно, не дадут…

…Елена Александровна пристроила подаренные розы в вазу и вернулась на кухню: «Серёжа, ты не забыл, что в шесть надо маму встретить. Давай снимай фартук, умывай руки и мигом на вокзал. За рулём осторожно, дорога мокрая».

Сергей Юрьевич послушно кивнул, вытянулся в рост, приложил ладонь к виску и игриво ответил: «Слушаюсь! Можно исполнять, товарищ командир?»

– Как был глупым пацаном, так и остался. Тебе пятьдесят три скоро, а ты, как дурак, вечно блаженный.

– А вы, Елена Александровна, не хамите! Я, между прочим, известный прозаик и член Российского Союза Писателей.

– То, что ты член, – это точно, а романы твои тоскливые, ничтожные, мухосранские, никто не читает, кроме убогих бабушек, разведённых, горемычных женщин и вдовствующих, неадекватных истеричек…

– Лена, я умоляю, не начинай, будь милосердной к моему творчеству…

– У тебя десять минут, чтобы прыгнуть за руль и двинуться на ж.-д. вокзал. Время пошло… Да, кстати, возьми розы, маме подаришь, ей приятно будет. Этот шикарный букет немного покатается с тобой, и в итоге в эту же вазу вернётся.

– Всё, я помчался. Танюшку не буди, пусть ребёнок поспит; сегодня допоздна шумно будет.

– Ты знаешь, Серёжа, почему я с тобой столько лет живу?

– Нет!

– Умеешь ты острые углы сглаживать и каждодневный бытовой негатив не замечать…

– Спасибо, Леночка, на добром слове, я тебя обожаю.

…Сергей Юрьевич осторожно пилил по мокрому, осеннему Томску и вспоминал, как они тридцать лет назад поженились, как прозябали практически в нищете, как Танечка родилась, – такой маленький, розовый поросёночек, как он вдруг романы начал писать, исключительно дамские, как его под псевдонимом «Елена Штайнер» номинировали на премию «Писатель года». Всё это произошло как-будто вчера, и вот уже его прекрасной Елене исполняется пятьдесят.

…Летит время со скоростью курьерского поезда, а за окном мелькают бесцельно прожитые годы, забытые лица, сотни знакомых и десятки фальшивых друзей.

До прихода курьерского Москва – Томск оставалось пятнадцать минут. Сергей Юрьевич зарулил на привокзальную площадь, нашёл парковку, поставил машину на сигнализацию и поплёлся на перрон.