Читать книгу Веселые байки из тюрьмы. Полный сборник - Сергей Белогорцев - Страница 2

Первая встреча с "масками-шоу" в лагере

Я проснулся до подъема. Лежал и думал, что меня разбудило? Всматривался в темноту барака и вслушивался в шум за окном. В бараке была относительная тишина, хотя для вольных людей это было бы схоже с тем, как спать на аэродроме. Кто-то тихо сопел, кто-то храпел, как паровоз, кто-то разговаривал, кто-то вскрикивал, а старый армянин в середине секции поминал чью-то мать на своем древнем языке, но это был нормальный ночной шум. Лежа на спине я понял, причину того, отчего проснулся. В окне напротив была видна была локалка и там под светом фонарей бегали обиженные и убирали снег. Значит ночью снег шел, точно, скоро ведь Новый год. Сегодня какое число? 27 или 28 декабря? Вроде бы, двадцать седьмое…

Глянул на руку, чтобы посмотреть время и вспомнил, что часы проиграл в нарды старому рецидивисту по погонялу Седой в осужденке, когда меня везли в этот лагерь после раскрутки. Да, хорошие были часы – "Seiko"…

Кстати, давайте знакомиться. Зовут меня Андрей Андреевич Петраковский. Правда, до Андреевича я не дорос, а погоняло пока – Петрик, я ведь еще и до погоняла нормального не дорос, так… Шпанюк, ну или как еще говорили – звездюк. В этот лагерь усиленного режима попал за то, что бежал из-под стражи, когда меня вывозили на раскрутку с общего. Бежал, мать его, на свою голову. То дело не доказали, но за побег добавили. Итог – срок у меня пять лет и это первый мой Новый год в лагере, хотя сижу уже (ну или еще) почти два года. Все пугают, что перед праздником заходит ОМОН или как, здесь говорят маски-шоу, но мне кажется, что больше пугают.

Да, еще. Я из интеллигентной семьи. Мама – учитель французского языка, папа – инженер и в свое время был лектором КПСС. И тут я… Эдакий урод в семье, но что есть, то есть. Отец от меня сразу отказался, а мама тайком шлет бандероли и надеется на мое исправление. Какое исправление, мама, если я признан склонным к побегу, периодически я попадаю в ШИЗО, а когда в зоне, то каждые два часа меня приходит проверять мусор и отмечать меня, что я нахожусь в районе барака? Кстати, а кто сегодня проверяет? Что-то не могу вспомнить, чья смена на сутках. По-моему, Олежка Руки… Почему Руки? Так этот контролер до того худой, что его руки тоньше дубинки, которая у него на поясе.

Ну ладно, что-то на ностальгию потянуло. До добра это не доводит. Итак, я Андрюша Петрик, шпанюк лагеря (почти блатной) и мне эта жизнь нравится. Я уже имею какое-то слово в разговоре с администрацией, меня не дергают по мелочам мусора и вообще… Я могу себе позволить ходить в итальянских ботинках зимой по лагерю (а многие из вас носили итальянскую кожу в девяностых на свободе?), носить свитер и фуфайку, вываренную в хлорке. Короче, шпанюк. Ну что, нужно просыпаться полностью и вставать. Встаю со шконки, натягиваю спортивные штаны и иду умываться… Выхожу на продол (коридор в бараке) и спрашиваю у шнырей – в лагере все тихо?

Ответ – да.

Умылся и возвращаюсь в купе (место между двумя шконками).

Бужу Витю. Мало того, что Витя – это мой сосед по купе, но он мне близкий. Бужу его и говорю, – Чай пить будем?

Витя протирает глаза и ленивым голосом спрашивает, – Подъем был?

Отвечаю, что не был. Он ворчит, что можно и подождать было с пробуждением, но чай пить будем. Я ставлю кружку и начинаю варить чифирь. Витя лениво встает, одевается и идет умываться.

Что рассказать про Витю? Служил в стройбате, где дрались больше, чем на какой-нибудь войне. Пришел с армии, познакомился с девчонкой, вроде все серьезно. Шел с ней вечером, докопались два утырка, слово за слово – драка. Итог – один из тех труп, а второй – инвалид. Вите дают десять лет, девчонка выходит замуж за другого. Я, когда приехал в лагерь, то он сидел семь лет, но мы как-то с ним задружились и вот уже полгода являемся семейниками, а проще говоря – близкими.

Приходит Витя и садимся пить чай, каждый думает о своем. Витя и говорит – что-то чуйка не очень хорошая. Да ладно, говорю, ерунда, прорвемся. И тут объявляют подъем во всем лагере. Забегали шныри, включая свет, на продоле что-то верещит завхоз, как будто режут его, суета. Арестанты вскакивают со шконок, кто-то ворчит на соседа, кто-то пытается рассказать сон, кто-то анекдот, одни словом – барак проснулся. Но минут через десять все успокоились, умылись и многие пошли в столовую. Заходит Олежка Руки, я расписываюсь за то, что не сбежал, представьте какой маразм....

И вот, сидим мы с Витей, балдеем от чая, все отлично.

– Пойдем курить, спрашиваю? – после чая мы любили курить на улице.

– Ага, – соглашается он, ну, накидываем фуфайки и выходим.

Благодать, ветра нет, свежий снег, мороз примерно минус 10, сиди себе в тюрьме и радуйся. Но Витя не может успокоиться, – Что-то свербит, что-то сегодня будет.

Я говорю, – брось, рано еще.

А он отвечает, – Сидишь мало, а я восьмерку досиживаю, говорю, что что-то будет.

Ну ладно, покурили, постояли, подышали…Тут и народ со столовой стал приходить, только собрались заходить в барак…

И идет наш общий знакомый с соседнего барака Гоблин Яша. Почему Гоблин? А здоровый был, как Красноярский край, вот и Гоблин, тем более что он был чемпион СССР по какой-то борьбе. Сидел за бандитизм, но добрый был, как Чебурашка, ну или Винни Пух.

И спрашивает, – Пацаны, чай есть?

– Есть, – отвечаем, – пойдем, заварим.

Приходим к нам в купе, и Гоблин говорит, сегодня будет ОМОН.

– Откуда информация?

– От верблюда, чуйка работает.

Я ему говорю, – Яша, брось!

А он… Хитрый такой – а выйди на проверку в своих замечательных джинсах черных. "На слабо" берет, хотя, вроде и приятель… А, так как лагерь был черный, то выходили на проверку в спортивных костюмах, а тут… В джинсах…

– Ладно, Яша, мажем (спорим), выйду…

Ну посмеялись, вроде, Витя и говорит, – Яша, завтракать оставайся.

Тот стал отнекиваться, типа у себя поест. Витя продолжает уговаривать и объясняет, что если чуйка у них двоих, то нужно колбасу доесть и масло сливочное, не солидно, говорит, на шмон с колбасой идти. Сделали сладкий чай, тут шныри пайки принесли, а утром всегда белый хлеб был.

Нарезали последние полкило колбасы, наделали бутербродов, позавтракали, а я хохочу – Яша! Мы тебе, богатырю, последнюю колбасу скормили. Если "маски" в лагерь сегодня не зайдут, то я к тебе завтракать завтра приду.

Яша усмехнулся – зайдут.

Выходим покурить и ДПНК (дежурный помощник начальника колонии) объявляет по матюгальнику (громкая связь по лагерю) проверку. Ну и вот, я как правильный пацан ( я же слово дал) натягиваю на себя черные джинсы, правильный ремень, хорошую черную футболку, свой фуфан и шапку с кожаным верхом и выхожу на проверку. И приходит отрядник и объявляет, что сегодня в лагере будет шмон, с заходом "масок"… А сам отрядник стоит бледный и не знает, что делать. Все, аут…

Вот и покурили, вот и чай попили с Гоблиным и с Витей, вот это чуйка у пацанов… Ну и начинается цирк. По матюгальнику объявляют, что всему лагерю нужно постепенно выходить на "стометровку" (место между вахтой и перед выходом в промзону), строиться пятерками и проходить шмон. Ну, что делать? Собираем свои "непосильным трудом нажитые" пожитки и идем.

И вижу, что за воротами вахты в начале промзоны стоят солдаты внутренних войск. Реально триста гладиаторов, это потом мне такое сравнение пришло, когда фильм какой-то вышел. Все в шинелях, в касках с "полусферами", все со щитами, с дубинками, бьют этими дубинками по щитам, шум стоит – "Бум-бум, бум" и… Через каждые пять щитов собаки… А собаки – это и овчарки, и доберманы, и ротвейлеры. Шум, лай, стук дубинок и… Ощущение безнадежности… Что еще сказать? Вот это и есть – тюрьма… А, собаки… У них длина поводка ровно такая, чтобы ты проскочил между ними, двумя, если оступишься сантиметров на двадцать влево или вправо, то она тебя за задницу и схватит, ну и оторвет кусок… Вот и живи потом, как хочешь, с покусанной задницей…

И вот, картина. "Стометровка" это было такое пространство между задней стеной лагеря и вахтой (ну или дежуркой) – расстояние метров сто двадцать. Когда стоишь лицом к вахте, то под ней ворота, которые ведут в промзону, слева стена, справа стена, все, бежать некуда. Нас выводят туда, и я вижу картину – под стенами стоят столы, с каждой стороны – штук по пятнадцать. За каждым столом стоит сотрудник под шмон. Ну, что? Поехали? Поехали!

И погнали нас пятерками по столам – первая пятерка налево, вторая -направо. Я попадаю в пятерку, которая подходит к нашим мусорам с лагеря. И, оооо.... Привет, давно не виделись, Олежка Руки! Здравствуй! И он начинает шмонать мою сумку. И находит какой-то учебник по шахматам, который меня попросил пронести на шмон один интеллигент. Сидел он за какую-то растрату, был тихий и боялся, что учебник заберут. И мы с этим Олегом начинаем "бодаться". Руки кричит – выбрасывай, где ты и где шахматы. Я ему кричу, что учусь играть. Он орет, ты только учишься, как в ШИЗО садиться. Я ему в ответ – я хочу встать на путь исправления, цирк, одним словом. Он кричит, что запрещено, я кричу, что разрешено. Нормальный спор арестанта и мусора.

И вот стоит этот Олег Руки и начинает мне шепотом говорить, – Собирай вещи и звездуй отсюда.

Я у него спрашиваю, -Так книгу можно или нет?

Он также шепотом говорит – можно все, и я вижу, что он прижимается промежностью в стол и как-то вытягивается, как на параде. Впечатление, что президента увидел. …

И смотрю, у него вид какой-то стал придурковатый, да и косоглазие резко началось.

Интересуюсь, – Что случилось, все хорошо?

А он косит глазами, как придурок, бледнеет и шепчет – проходи. Я поворачиваю голову в ту сторону, куда он косится и …

Если вы помните, то в советском фильме "Чапаев" была показана атака капеллевцев, это когда идут в бой молча, эдакая психическая атака. Примерно, как на фото, только без штыков. А если серьезно, то я подумал, что это тридцать три богатыря и с ними дядька Черномор.

Это было нечто, они шли клином. Был клин и возглавлял этот дядя… Сейчас попробую описать. Шло их человек сорок. В черных костюмах и в масках, где видны было только глаза. И у каждого в руках по дубинке (те, кто из старых подтвердят). И это именно был клин. Но первый… Это был реальный богатырь, роста выше двух метров и такой здоровый в плечах и огромный… как трехстворчатый шкаф с антресолью. И что меня поразило – они все были без касок, а только в масках, причем в тех масках (кто помнит) старого образца – разрез был только для глаз. И вот идет этот первый… И он крутит в обеих руках эти дубинки, причем крутит пальцами. Вы представьте, он крутит резиновые палки, каждая из которых 74 или 73 сантиметра в длину, как карандаши. И самое, что страшное, он спокойно успевает еще поднять руки вверх и вниз, жонглер, мать его. И меня поразили его пальцы, впечатление, что они длиной как половина дубинка. Это что-то нереальное, причем он был в перчатках с обрезанными пальцами. Вот представьте, торчат огромные сосиски из черных перчаток и крутят эти дубинки

И вот я пытаюсь пройти боком мимо, нафиг он мне нужен? И тут, он молча хлопает меня по плечу… Я поворачиваюсь к нему лицом и смотрю в его глаза. Вижу серые и в то же время бездонные и пустые глаза (заметьте, что он выше меня сантиметров на 25-30) и понимаю, что глаза отводить нельзя. Нельзя, совсем… И мы стоим друг напротив друга, смотрим в глаза, взгляд никто не отводит. Честно? Я вижу в них свою смерть. И я начал прощаться с мамой – мамочка прости, но так получилось, что сынок погиб в тюрьме. Кстати, кто помнит, это сейчас спецназ ФСИН кричит, а раньше они молчали. Ну и этот здоровенный мужик показывает двумя пальцами – типа, встать к стене. А что делать? Я понимаю, что если не встану, то умру здесь моментом и становлюсь к этой самой стене. Поднимаю руки над головой и немного раздвигаю ноги. И знаю, что если придется умирать, то хоть раз, но попытаюсь ударить его. Оказывается, нет. Все легче и проще. Этот мужик подходит ко мне, задирает фуфайку, запускает руки под пояс джинсов с боков и одним движением рвет их вниз. Вы представьте… Рвет на мне джинсы по боковому шву, вместе с пряжкой ремня. Я только услышал, как пряжка дзинкнула о забор. И все – я стою в трусах, в итальянских ботинках, футболке и фуфайке. Потом молчаливое похлопыванье по плечу, я поворачиваю голову назад, и он жестом показывает мне – иди. И вот тут я понимаю, что все прошло мирно и без потерь для здоровья…

Прохожу спокойно мимо этого строя ВВ-шников, солдатики стоят обалдевшие и даже собак придерживают. А я иду и удивляюсь… Да что там, удивляюсь, я был в шоке. В промзоне загоняют всех в цеха, и начало отпускать.

И здесь все свои. Здорово, пацаны! Мир и дружба, всем нам. Андрюха! На, держи штаны, и давай хохотать, как дурные. Что еще рассказать? Не знаю, подумаю…

И только потом, когда уже все закончилось, сказали, странно, но в этот шмон никого пальцем не тронули. Только одежду вольную рвали на людях, но все пристойно. Но и потом в жизни пришлось и "под раздачи" попадать. Но это совсем другие истории.

Котенок Бонифаций

История эта произошла в начале 90-х годов в одной из исправительных колоний, коих раскидано по нашей матушке – Руси великое множество. Лагерь тот был усиленного режима, черный, администрация на многое закрывала глаза, в том числе и на кошек, которых арестанты держали. Вот об одной из кошек, точнее – котов пойдет речь.

Дело было поздней осенью, когда уже листья с деревьев облетели, температура опускалась до минус пяти, периодически выпадал снег.

И сидел в этом лагере старый рецидивист Юра Горб. Лет ему было чуть за пятьдесят, из которых тридцать он провел в тюрьмах и лагерях, прозвище получил за то, что постоянно горбился. Наверное, прошлая и нелегкая жизнь отложила свой отпечаток, но складывалось впечатление, что он действительно имеет горб. Был Юра высокий и худой, именно той, лагерной худобой, которая сразу выдает в нем человека бывалого и не ждущего от жизни ничего хорошего.

Юра был квартирный вор, эдакий гастролер – крадун, чем и жил, за что и сидел постоянно. В конце 80-х он поехал на "гастроли" в Казахскую ССР, там и попался. Потерпевший оказался каким-то номенклатурным работником, впаяли Горбу пять лет и сидел он в Карагандинских лагерях. Когда пришел конец срока, то Союз развалился, это уже был независимый Казахстан и поехал Горб домой, в Россию. Его потерпевший сильно постарался и по освобождению казахский суд дал Юре два года надзора. Юра, думая, что казахские документы не достанут его в России, жил на свободе спокойно и не переживал. Наверное, все-таки он сильно достал своего терпилу (потерпевшего), но документы о том, что у Юры есть надзор пришли в Россию. В итоге, уже российский суд дал Горбу два года реального срока за то, что он не отмечался, находясь под надзором.

Так как статья не тяжкая, но с учетом биографии Юры, режим ему был определен усиленный. И вот этот Юра Горб отбывает свою двушку среди молодежи – грабителей, разбойников, убийц. У Горба было всего два развлечения. Первое – это тасоваться (ходить от стены к стене) по локалке (территория около барака) и травить байки молодежи о "ранешних временах", когда водка была крепче и дешевле, а девки моложе. Соберет вокруг себя человек пять, они заварят чифиря и давай им Юра в уши дуть "за жизнь". Ну, а что… И молодым интересно, да и старому развлечение.

Всё бы так и шло дальше, до конца срока Горба, но тут барачная кошка Маркиза окотилась, принесла пятерых котят. Одного котенка – мальчика, черного, как уголь, Юра забрал себе. Вот тут у Горба "кукушка" и улетела. С учетом того, что он и так уже был "пересидком", Юра просто "повернулся " на заботе о котенке.

Во-первых, он назвал кота Бонифаций, сокращенно – Боня. Во-вторых, сплел ему ошейник из красных нитей и по ошейнику Боню знал весь барак. В-третьих, Горб очень сильно ревновал Боню ко всем, кто пытался играть с котенком или погладить. Доходило до скандалов, с руганью и угрозами.

Бонифаций рос и превратился в молодого кота. Наверное, тюрьма на него как-то повлияла, а может что-то с генами или воспитание Юры наложило отпечаток, но Боня был похож на бультерьера, втиснутого в кошачью шкуру. Он был криволапый, какой-то дерзкий, не мяукал, а только рычал. Причем рычал на всех, кроме Горба. Боня даже не царапался, а сразу кусал, ну, в натуре, бультерьер.

Но Юра души не чаял в своем Бонифации. Это была какая-то нереальная дружба, ну или любовь "брата старшего" к "брату меньшему". Боня спал на шконке (кровати), прям вместе с Горбом, причем голова Бони была на подушке, а туловище под одеялом. Они ели из одной миски, точнее, ел Юра, а кота кормил. Нужно было наблюдать эту картину – сидит на шконке Юра, перед ним тарелка с супом, на коленях Бонифаций. Юра ложку супа себе в рот, потом набирает и дает Бонифацию и ждет, когда тот съест, эдакий нянь-рецидивист. И так каждый прием пищи.

Молодежь в бараке предлагала "арестанта" – Боню научить пить чифирь, на что Горб возмущался, дескать, вы что паскудники, он же еще ребенок, не дорос. Когда они выходили на прогулку, то это выглядело так – идет, сгорбившись Юра, а рядом на поводке бежит Бонифаций. Так и ходили от одной стены локалки к другой. Почти по Чехову, только это было мужчина с котом, а не дама с собачкой. И вся эта идиллия продолжалась до одного случая.

Сидели вместе с Юрой на бараке четыре молодых парня.

Первый, это Саша Маленький, парень лет 30. Прозвали его так за маленький рост, он действительно был не выше метра шестидесяти и щуплый, как ребенок. Несмотря на такую внешность, Саша был очень дерзкий и сидел за убийство, кого-то там ножом на фарш разделал. Срок у него был 12 лет и на момент рассказа, отсидел уже десять. Конечно, у Маленького "крыша текла", но это проявлялось в том, что он мог кого-то доводить шутками с самым серьезным видом. Если Саше попадала "жертва", то он мог часами "докапываться" до человека, причем, все это делалось спокойным тоном.

Второй, это семейник Саши – Олег Резец, примерно его ровесник. Был он высокий, жилистый парень. До тюрьмы закончил какое-то училище по профессии "столяр-краснодеревщик", работал в артели, которая изготовляла резную мебель. Что-то там не поделил с бригадиром и убил его резцом по дереву, за что и получил погоняло. Срок у него был десять лет и Олег досиживал последний год. Буквально еще несколько месяцев назад, Резец занимался "маклями", то есть резал нарды, шкатулки и прочие разделочные доски, но сейчас, устав от всего, просто ждал конец срока. С Маленьким они были очень дружны и если Саша начинал кого-то "доставать" со своими шутками-прибаутками, Олег всегда его поддерживал.

Третий, Ян Броня – здоровенный, сельский парень, лет 27. Прозвали его так за широкий, как взлетная полоса аэропорта Шереметьево, лоб. Сидел он за кражу государственного имущества, в самый разгар начала фермерского движения, угнал в колхозе комбайн и продал каким-то фермерам. Получил свои восемь лет, отсидел шесть. Тоже был веселый гражданин, но юмор у него был какой-то "плосковатый", что ли. Ян был парень очень добрый, он всех жалел, несмотря на свою жутковатую внешность