Читать книгу «Кофе по-сирийски». Бои вокруг Дамаска. Записки военного корреспондента - Сергей Бережной - Страница 4

– Серёга, привет! Так, в среду вылетаем… – как всегда, заполошно заорал в трубку Марат, полагая, что его вопли парализуют волю к сопротивлению. Стоял август, по утрам носилась назойливая липучая паутина, росные утренники гоняли мурашки между лопаток, и душа давно требовала покоя и умиротворения.

– Не могу, старик, работа всё-таки, – вяло за нудил я.

– Нет, какая работа?! – задохнулся от негодования Марат. – Там такое творится! Там такие дела заворачиваются! Мы теряем Сирию, понимаешь?! Ливию потеряли, Ирак потеряли, теперь очередь за Дамаском! Если их не остановить там, то придётся драться уже на улицах Москвы и твоего Белгорода!

Внутренне холодея от возможной виновности в надвигающейся геополитической катастрофе, я всё же робко попытался убедить его в своей непричастности. По большому счёту я не очень ему верил, не только и не столько в силу политической дремучести, но ещё и благодаря способности Марата несколько драматизировать происходящее. Это много позже пришло понимание, что он просто прогнозировал и моделировал возможные варианты развития событий и озвучивал самый апокалиптический. Но тогда я подумал, что блажит профессор, скучно ему стало от вузовской рутины, бестолковых студентов, завистливых коллег, вот и решил податься в теплые края. А я ему нужен просто за компанию, чтобы не было скучно. Ко всем прочим личным неурядицам только этого мне и не хватало. В трубке сначала что-то клокотало и булькало, словно крепко бродившая брага, потом раздался уже спокойный голос моего друга:

– Чё, очень занят? Никак не можешь? Ладно, в другой раз, – неожиданно великодушно отпустил он меня с миром, словно одарил шубой с барского плеча. – Ну, ты всё-таки имей в виду, я уже со всеми договорился. Тебя ждут. Героем будешь, возможно, посмертно! – Идиотско- ехидное хихиканье прервалось короткими гудками.

Да, поговорили. Впрочем, как всегда: шум, крик, брызги клокочущего шампанского и умиротворенное «до встречи, пока». В этом был весь Марат – умница, аналитик, в чём-то по-детски наивный, легко вспыхивающий, как порох, ранимый, упрямый, короче – неповторимый, уникальный, штучный.

Но напрасно я думал, что Марат вовсе расстанется со своей бредовой идеей засунуть меня в Сирию. Он был совсем не тот, кто останавливается на полпути и отказывается от втемяшившейся в голову мысли. К тому же ему нужна была опора, нужен был рядом человек, которому бы он верил, как самому себе. И хотя я совсем не одобрял его выбора в отношении себя и убеждал его в заблуждении, он всё равно с завидным упорством методично доставал меня звонками до самого декабря.

По большому счёту я мало представлял себе, что такое «ANNA-NEWS» – с выпусками почти не был знаком до самого отъезда, на центральных каналах о нём ничего не говорили вообще, да и репутация Марата как противника либерального крыла власти и непримиримого борца с её «пятой колонной» одновременно вызывала настороженность провластных СМИ и замалчивание либеральными. Марата погружали в вакуум, и его детище всё никак не могло задышать полной грудью.

Всё разрешилось в мой очередной приезд в столицу под самый Новый год в кабинете у Сергея Ивановича Котькало на Комсомольском проспекте, где я позорно для себя смалодушничал и капитулировал. Сумасбродный профессор радостно потирал руки, нёс несусветную чушь, обнимал и хлопал по плечу:

– Серёга, да мы… да теперь… да такое…

Что «мы», что «такое» и что «теперь», мне было глубоко наплевать, и я уныло обдумывал, как скрыть предстоящую поездку от чужих глаз и ушей и даже от родных: им-то к чему всякие волнения. Но особенно надо было утаить предстоящую поездку на работе. Мало сказать, что не одобрят – непременно постараются выдавить белую ворону из системы, потому что им такое парадоксальное явление ни к чему. Чиновники должны быть управляемыми, а судьи тем более, поэтому судейские вообще не терпят строптивых. Они непонятны, они опасны, они предсказуемы в готовности к сопротивлению, а вот этого как раз и не надо. Это уже рудимент, атавизм, аппендикс, который должен быть безжалостно удалён. На всякий случай во избежание проблем.

В том, что я согласился, был виноват Котькало, этот последний хохол империи, и личные обстоятельства. К тому же был канун нового 2013 года, а Новый год принято начинать с чистого листа. Во всяком случае, так хотелось, чтобы все заморочки остались позади.

Ухмыляясь в бороду и хитро щуря карий глаз, Сергей Иванович многозначительно хмыкнул, оценивающе окидывая взглядом и щедро плеская коньяк в стопочку:

– Боишься? Ну-ну, хотя нет, всё правильно. Нормальный человек туда не поедет… Я вот тоже боюсь, потому и не еду.

Конечно, ни черта он не боялся, и само понятие «страх» и Котькало находились на разных полюсах. Тем более он уже побывал там, и не раз, так что по всем статьям дальнейшее моё упорство грозило катастрофой моему уже сложившемуся и выпестованному им и Маратом имиджу умудрённого опытом войны бесстрашного старого воина, не ведающего страха, каким я не был и быть не собирался. Оставалось лишь сделать небрежный мазок на уже завершенной картине. Он затянулся «Gauloises Blondes Blue» и сделал глоток кофе. Свои сигареты закончились, идти в магазин за ними не хотелось, поэтому не удержался «стрельнуть» у него. Сергей Иванович подвинул пачку, не преминув подчеркнуть с хитрой ухмылкой, что хоть сигареты и французские, но табачок сирийский.

Ну далась им эта Сирия? Сигареты отличались отменным вкусом и в продаже мне не встречались, поэтому всегда, оказываясь у Котькало, «угощался» его сигаретами. Я где-то вычитал, что «Голуаз» были любимыми сигаретами у мэтров Пабло Пикассо, Альбера Камю и Сержа Генсбура из-за особого вкуса, придаваемого смесью сирийского и турецкого табака, поэтому чувствовал свою причастность к великим. Хотя, может быть, у них просто не было выбора, а Сирия хотя и не была официально признанной французской колонией, но проходила по списку подмандатных территорий. Сергей Иванович потягивал сигаретку, запивая мелкими глотками кофе, и тихонько бормотал в бороду:

– Восток, конечно, дело, безусловно, тонкое, поэтому свежий незамыленный глаз нужен. Да где ж их найти, глазастых-то? Ослаб народец, ослаб, однако…

Он говорил по привычке тихо и даже вкрадчиво, как бы сам с собою рассуждая, но словно гвозди вколачивал по самую шляпку и в лоб, и в грудь, и в руки, словно распинал. Голубь воркующий, глухарь на токовище, ишь, распустил павлиний хвост, обхаживает, что девицу. Достал, блин, до самого нутра достал. Тут лютое безденежье, кредиты удавкой горло сдавили, на душе скверно от неустроенности, а они со своею Сирией… Да на фига она мне сдалась! А Котькало всё нудил, прикуривая очередную сигарету, приговаривая, что для такого дела характер нужен, размазню не пошлешь… Марат подыгрывал, но по возможности тонко и даже филигранно, делая акцент на моём патриотизме: Россия, великая миссия, борьба с международным терроризмом, беззаветное служение Отечеству. Тоже мне, Станиславский с Немировичем-Данченко! Балаган устроили. Дешёвый приём, меня этим не возьмёшь! Сам кого хочешь обую, не чета этим двум интеллигентикам…

– Да, каждый мужчина хоть раз должен оказаться на войне, – делился Сергей Иванович. – Иначе что он может рассказать своим детям и внукам? Война – это тот оселок, на котором оттачивают характер. Тот лакмус, которым проверяется суть человеческая. Ну какой ты писатель, если не вкусил эту остроту, – так, диванная амёба. И потом кто лучше и тоньше настоящего писателя прочувствует чужую страну и её народ? Никто. А ты хороший писатель, даже в чём-то лучше других

Он не знал, что все эти слова и взывания к пробуждению гордыни тщетны. Тем более купить меня таким дешевым приемом бессмысленно. Ну какой я писатель? Ленивый при отсутствии мудрости, читающий мало и совсем не то, что нужно, а пишущий ещё меньше. Скучный, некомпанейский и вообще дятел тоскливый.

Что касается войны, то мужчина может добровольно оказаться на ней либо для завоевания сердца любимой женщины, либо будучи отвергнутым ею. В таком случае это рыцарский турнир самого себя с самим собою, то бишь разновидность шизофрении.

Оказаться в компании с Маратом, да ещё в Сирии – не просто верх безрассудства, но и конец судейской карьере. Это та самая «чёрная метка», когда начинают под лупой рассматривать каждый твой шаг, прощупывать, просеивать каждый миг твоей шальной или непутёвой жизни что в прошлом, что в настоящем, что в будущем. Марат – низвергатель авторитетов, основ криминально-олигархической власти, проходящий по графе «неблагонадёжный», и всякий, кто рядом с ним, автоматически попадает в тот же разряд либо вообще становится изгоем.

Так что перспективы развития судьбы были более чем прозрачны, и я пытался сопротивляться. Даже не сопротивляться, а трепыхаться. Трепыхаться пойманной и брошенной на берег рыбой, которую рыбак оценивает на предмет отпустить её обратно либо отправить на кухню.

И всё-таки я был внутренне готов отправиться с Маратом хоть к чёрту на кулички, и тратить время на меня для психологической обработки было равноценно покраске неба в пасмурную погоду. Просто ещё оставались некоторые чисто бытовые проблемы, которые надо было срочно решать. И личные тоже, но там подводили черту другие.

Эти двое с виду вполне приличных учёных мужа катализировали процессы, и внешне несокрушимая оборона была взломана.

С досадой давлю недокуренную сигарету в пепельницу и обреченно говорю, что вылететь могу только к концу января, потому что надо ещё отчёты сдать, отпуск оформить, ссуду взять… Может, им январь ни к чему? Может, к тому времени всё утрясётся в этой Сирии и я буду уже не нужен?.. Хотя при чём здесь Сирия? Ещё теплилась надежда, что оттает вдруг окаменевшее сердце любимой и тогда никуда не надо будет мчаться.

Увы, не оттаяло. Через три недели мосты будут сожжены, и я шагну в неизвестность. Добровольно. А пока Марат радостно потирает руки:

– Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону…

Это точно, ей совсем в другую сторону. Давно уже в другую… Грустные мысли прерывает ещё одна ворвавшаяся стихия. Это Олег. Писатель, арабист, каким-то образом связан с МИДом и еще чёрт знает с кем. Кричит, руками машет, радостно жестикулирует, глаза полыхают огнём. Мелькает мысль: да они тут все с фонтанчиком в голове.

Марат радостно сообщает, что мы, то есть он и я, летим в Сирию. Олег улыбается и тут же предлагает обмыть это событие.

Сергей Иванович с ловкостью фокусника извлекает откуда-то бутылку коньяку, мгновение – и вот уже он в рюмках. Сам он не прикасается к коньяку, покуривает свой «Голуаз» и хитро ухмыляется. Понятно, конечно, что он не только режиссёр всей этой постановки, не только сценарист, но играет первую скрипку. Олег как бы между прочим, но напористо говорит, что совсем распустились эти «Братья мусульмане», и что бьётся об заклад, но через полгода к средине лета от этих братьев мусликов и следа не останется. А вот в Сирии нам будет посложнее.

Чокаемся, камертоном тонко и чисто звучат рюмки, лёгкий трёп не о чём с пожеланиями возвращения. Осталась неделя до Нового года, а настроение в общем-то ни к чёрту. Может, предстоящая поездка кстати и надо благодарить судьбу за эту возможность? Вот она, судьба-то, стоит, очками поблескивая и пряча ухмылку в бороду, – нашли деревенского дурачка на вакантное место живой мишени. И Марат тоже судьба – не скрывает радости, лыбится, словно золотой червонец царской чеканки нашёл. Одна судьба с двумя такими разными лицами и одной душой.

Я отдал Марату загранпаспорт – надо было поставить в сирийском посольстве визы и приобрести билеты. Денег на билет в оба конца с собою не было – карточка стремилась к обнулению: выплаты по ссудам забирали львиную долю зарплаты, к тому же сказывалось хроническое неумение распоряжаться своим бюджетом. Впрочем, эта неспособность к созданию элементарной подушки финансовой безопасности передалась на генном уровне: родители жили от зарплаты до зарплаты, периодически уходя в долговой штопор. К тому же хозяйка съёмной квартиры неожиданно преподнесла новогодний «подарок» – повысила плату, одновременно возжелав получать деньги вперёд. Так что по возвращении предстояло оформить очередной кредит исключительно для покупки билетов и валюты, которая, по словам Марата, не нужна была вовсе, разве что для покупки сувениров. Хлеба и зрелищ было обещано на халяву: развлечения на свежем воздухе – пробежки-перебежки под звуки эстрадно-симфонического оркестра местных и приезжих «бармалеев».

Вообще-то налицо был редкостный идиотизм – для организации сборов и поездки на войну взять ссуду. Хотя проведи кто-нибудь из психиатров исследования, то в линейку клинических идиотов попали бы и Марат, и Котькало, и еще немало таких же восторженно-наивных энтузиастов.

Сергей Иванович, как всегда негромко, обронил, что с обратным билетом я зря поторопился, ну да ладно, если что, то Марат сдаст его. Шутка. Хорошо, что я не мнительный и мне его шуточки – как слону утиная дробь. И вообще Бережного и Бог бережёт, так что с обратным билетом в кармане мне будет как-то спокойнее. Главное – не опоздать к самолёту.

За окном падал снег огромными хлопьями, да и вообще вечер был удивительно не по-зимнему тих и мягок. Совсем лёгкий ветерок ворошил ложившиеся вдоль проспекта снежинки, заметая последнюю надежду, что никакой поездки всё-таки не случится.

Случилась. До моего отлёта оставался ещё целый месяц. Точнее, три с половиной недели.