Читать книгу Право на убийство - Сергей Бортников - Страница 10

Почему Мисютин так разоткровенничался со мной? Прежде всего потому, что он психует, он на последней грани, – не понимает, за что угодил в тюрьму и получил такой срок. Можно попытаться представить себе ход его мыслей.

«…Подумаешь, угробил конкурента! Не своими же руками! Непосредственные исполнители попались на месте преступления и, доведенные до отчаяния побоями и угрозами, теперь глаголют, что получили приказ на ликвидацию лично от Барона. За это им на зоне кранты будут! Тем более, что “телегу накатывают” они впустую. Сам он никогда бы не опустился до отдания такого приказа. Для этих целей есть свора шестерок. Да, это он спланировал и подготовил акцию по устранению авторитета С. Но ведь никто не знал об этом! Почему менты решили сделать крайним его? Почему суд, обычно такой покладистый и гуманный, основываясь не на доказательствах, а всего лишь на показаниях киллеров, которым и верить-то нельзя, разошелся и впаял семь лет?! Может быть, менты получили заказ посадить наконец-то хоть одного организатора заказного убийства и на роль козла отпущения избрали его? Тогда как объяснить такое стопроцентное попадание?..»

Голова шла кругом, и Мисютину необходимо было с кем-нибудь посоветоваться. Под рукой оказался только я. Это – первая причина, объясняющая снизошедшую на моего сокамерника откровенность.

Но есть и вторая. В бандитской среде всегда существует культ силы. У этих людей в крови – подчиняться более сильному. Как в физическом, так и в умственном отношении.

Свое превосходство над Мисютиным я наглядно продемонстрировал, – и именно поэтому он пошел на сближение, стал рассказывать историю своей жизни.

«Его скудный мозг нуждается в подпитке извне, и эту подпитку придется обеспечивать мне».

Так наивно я полагал тогда.

Не менее наивен был мой сосед. Ведь он не предполагал, что очутился в этой камере только для того, чтобы познакомиться со мной. И суд неспроста оказался столь суровым, а только для того, чтобы принудить Барона искать пути сокращения назначенного «чрезмерного» и «несправедливого» срока. Путь исправления, образцового поведения в зоне его не прельстит – не та фигура. Остается одно – смыться. И легче всего сделать это на этапе. Или – в пересыльной тюрьме, какой для Сергея стали «Кресты». Именно отсюда совершит побег Мисютин. А я останусь в камере…

К сожалению, он еще ничего не знает о своей участи. Но у меня есть время для того, чтобы подвести его к такой мысли!

…Зимой мы ежедневно набегали на лыжах более пятидесяти километров, благо та зима в Казахстане выдалась на редкость снежной, а едва потеплело – перешли на изнурительные марафоны. 42 километра я бегал ничуть не хуже любого участника международных соревнований. В таких условиях откажешься не только от салицилового спирта, но даже от более благородных напитков, если, конечно, не хочешь сдохнуть прямо во время занятий.

С конца апреля 1976 года начались тренировки под водой. Мы неоднократно переплывали Балхаш не только в самом узком месте, у поселка Саяк, но и там, где его ширина достигала максимума, почти восьмидесяти километров. Аппараты замкнутого регенеративного типа позволяли нам находиться под водой до восьми часов и погружаться на глубину до пятидесяти метров, но таких ям на Балхаше просто не было.

Наше вооружение состояло из автоматов для подводной стрельбы, так называемых АПС, и четырехствольных пистолетов. Они стреляли десятисантиметровыми иглами и легко поражали противника с расстояния десять – пятнадцать метров. Для бесшумной стрельбы с ближнего расстояния применялись глушители. Стреляли из мощных снайперских винтовок в светлое время суток, в сумерках и даже ночью, используя бывшие тогда еще в диковинку инфракрасные и оптические прицелы, в нынешнее время замененные лазерными.

Из холодного оружия мы всегда имели при себе обычный десантный нож и игольчатые кинжалы с газовыми баллончиками. Каждый курсант лихо орудовал ими, как на суше, так и под водой.

Но основным нашим оружием все же оставались не ножи и автоматы, а мины, бомбы, торпеды…

Больших успехов я достиг в рукопашном бое. Среди нас были боксеры и дзюдоисты, самбисты и специалисты по восточным единоборствам. Синтез различных боевых искусств, культивируемый в нашем центре, дополнял и развивал навыки убийства, приобретенные курсантами в своих видах единоборств еще на гражданке.

Здесь я твердо и навсегда усвоил, что шаолинь-цюань, карате, кунг-фу, джиткундо и другие «до» хороши лишь для американских боевиков и прочей показухи, к настоящему смертельному бою они не имеют никакого отношения. Лучше прямого и точного удара кулаком человечество не смогло придумать ничего. (Точного – значит, основанного на знании нескольких мест и участков тела, которые «отключают» самого сильного и закаленного противника.) А остальное… Пока такой «Брюс Ли» будет лететь на меня с выставленной вперед ногой, я успею увернуться и вырвать ему яйца. Учитывая то, что нас учили, заставляли и тренировали отрывать от живого тела целые куски мышц, сделать последнее будет совсем нетрудно. Большинство курсантов стало такими – умелыми и жестокими бойцами. Что тогда говорить о наших инструкторах, если, работая с ними в спарринге, курсант ставил перед собой единственную цель – не свалиться сразу с катушек, то бишь с ног!

Ты-то сам, читатель, никогда не задумывался над тем, почему японцы, с детства обучаемые всем этим премудростям в стиле айки-до или кекусин-рю, очертя голову давали стрекача, как только русские воины, набранные из числа совершенно не владеющих боевыми искусствами крестьян, переходили врукопашную? Или почему такие организованные и прекрасно обученные немцы как огня боялись русского штыка? Потому что «против лома нет приема», дорогой мой читатель.

«Если нет другого лома», – возразят мне «интеллектуалы», только где наберут столько ломов клятые империалисты? Это наше, исконно русское оружие!

Рукопашный бой, кроссы, подводная спецподготовка (теория и практика), история диверсионных подразделений, психология и… прыжки с парашютом. Без них «морскому дьяволу» никак нельзя.

Когда в январе я совершал свой первый ознакомительный прыжок с принудительным раскрытием – страху натерпелся немеряно. В «ЛИ-2», как в советской авиации назвали американский «дуглас», нас было шестеро курсантов. И две девушки-парашютистки. Так сказать, для поднятия духа. Они выпрыгнули первыми, долго кувыркались в воздухе, что-то пели… Затем настала очередь курсантов-диверсантов, как нас в шутку называли летчики. И сразу вопли отчаяния разрезали салон самолета: «Не буду-у-у!!!» Это громила чуть ли не с центнер весом уперся ногами в раскрытый люк. Почему-то не желает прыгать в бездну. Мы все наседаем сзади. «А-а-а»… Крикун летит вниз, над ним мгновенно вспыхивает белоснежный купол. Следом строго по весу вылетают остальные…

Так вот. Тогда бы я ни за что не поверил, что вскоре стану заядлым парашютистом и в любую погоду, днем и ночью, без всякого страха буду успешно прыгать как с двухсот метров, так и со стратосферы. На воду, на горы, в пустыню. При этом точности нашего приземления могли бы позавидовать многие профессиональные спортсмены.

Прыжки неплохо оплачивались. 2.50 за первые пять, 1.50 – с шестого по десятый. Дальше, до сотого, – снова, как за первый. Учитывая, что в месяц я получал лишь три рубля восемьдесят копеек, это было хорошим подспорьем. Инструкторам вообще завидовали все. 10 рублей за прыжок, а оплачивается два прыжка в день. Всем бы так!