Читать книгу 1991. Дивный сон - Сергей Бойко - Страница 2

1. ВОЛЬД (tragoedia)

…и черное меня сжигало пламя светлым днем, – мне снился дивный сон в деталях достоверных, подробный в обстоятельствах интриги, он был как жизнь – он для меня был явь! – набор невероятных исключений из правил жизни. Я это осознал, когда проснулся. Все пережитое во сне меня толкало к столу, бумаге и перу. Я сел за стол перед листом бумаги – и замер, как во льду замерзший камень, мне стало страшно, а из-под пера так и не вышло даже первой буквы: сон – пугал…

Прошло полгода или около того – и снова тот же сон поймал меня врасплох. Я снова жил во сне. И снова страшно стало, когда проснулся. Но на этот раз боялся я не сна, а повторенья сна: мне будто кто-то снова предлагал его оформить письменно, напоминал, что ЭТО сделать НАДО – и я поверил и решил не ждать напоминанья ТРЕТЬЕГО. И получился у меня рассказ – и стал полнеть, взрослеть, меняться – разросся и превратился в ЭТО, не объяснимое ни мне и никому, реальное, как опьяненье на природе, и вместе с тем причудливее сна – и дальше продолжал расти…

Я поначалу думал, написание избавит меня от связи с содержанием кошмара, но я ошибся, и написанное мной, мной завладело безраздельно и сбываться стало. И вот теперь последний раз сажусь к столу переписать и дописать, и уничтожить, и чья-то воля рукой моей ведет, и та выводит на листе бумаги: «Лето было…»

2. ГОРОД МЕРТВЕЦОВ

Лето было душным до умопомрачения. В такое лето могло произойти все, что угодно – даже то, что не могло произойти никогда…

Я не объяснил ей, почему мы заехали в этот городок на краю света – это было мое сугубо личное дело, сказал, как обычно, «надо!» – и она с привычной легкостью согласилась. Легкомыслие и доверчивость, определяющие ее характер, порой пугали меня до неуверенности в завтрашнем дне: точно так же она могла бы послушаться кого угодно, кто кстати оказался бы рядом. Ведь ни о какой взаимности не было и речи. В глупые моменты я спрашивал ее: «Ты любишь меня?» – и она с рассеянной готовностью отвечала: «Конечно!» И в этом «конечно!» яснее ясного проявлялось полное отсутствие какого-либо чувства. Тем более – любви. Ее не было и в помине. Но я не сильно расстраивался по этому поводу: она влекла меня своей молодостью, изящной красотой и безотказностью. По-видимому, я был влюблен – и до такой степени, что совсем наплевал на ее отношение ко мне. То, что она не понимала любви и не жила ею, я объяснял себе ее возрастом и не задавался вопросом, чем же она живет на самом деле. Живет – и живет. Меня это вполне устраивало.

Я увидел нужный мне дом в горчичном тлене перекрестка, распятого на солнцепеке, – беловатую оштукатуренную тысячу лет назад трехэтажку напротив дома уже закрытого на капремонт. Подругу я оставил в прозрачной тени молодой чахлой акации, а сам направился через пустынную в этот жаркий час улицу к подъезду. Пыль выпрыскивала из-под моих башмаков и не торопилась на землю.

Окна лестничных маршей были заколочены фанерой, – я вошел в прохладу и полумрак и чуть не уронил крышку гроба, притаившуюся за дверью. Только верхнее разбитое окно впускало зной и свет на последний лестничный марш, площадку третьего этажа и сверкающий пятнами потолок. Под этим окном сидели на корточках четверо мужчин от 17 до 70 лет – все в черных горячих костюмах. Лица их были по мрачному темны, как и взгляды, которыми они приветствовали и одновременно ощупывали меня, чужого всем своим видом этой жаре, этой пыли и, как они, по-видимому, решили для себя, этому дому и этажу.

Они, однако, ошибались.

Я кивнул им. Самый молодой попытался преградить мне путь, но старик властным жестом остановил порыв юноши, и тот уселся в прежней позе подпирать обшарпанную веками стену.

Дверь открыла пожилая женщина в заплаканном трауре. Она внимательно оглядела меня, вздохнула облегченно, как бы узнавая, хотя я здесь был впервые, и посторонилась, впуская меня в прихожую.

Однокомнатная квартира. Совмещенный санузел. Здесь с недавнего времени проживал мой друг, молодой здоровенный парень, с которым мы последнее время были связаны не столько приятельскими отношениями, сколько деловым партнерством. Проживал, проживал – да вот вдруг помер. Известие это настигло меня на пути к морю, пляжу и рассеянному образу жизни – стоило подумать прежде, чем пускаться в такой дальний конец – но я заставил себя сделать это.

Ввиду прохлады гроб с телом стоял в ванной комнате. Женщина любезно включила верхний свет, хотя и без того было видно, что покойник мертв. Он занимал половину всего пространства, отпущенного архитекторами для живых утренних процедур, и казалось, был доволен тем, что мешает всякому, кто захочет хотя бы умыть с дороги руки.

Я стоял и смотрел на бывшее живое лицо своего приятеля – настолько БЫВШЕЕ, что уж по этому поводу не могло быть двух мнений – как вдруг что-то неуловимо дрогнуло, и реальность поплыла у меня из-под ног. Я беспомощно оглянулся на стоявшую позади меня в позе скорби женщину, но она отвернулась в этот момент, а через секунду и вовсе вышла, деликатно оставив меня наедине с покойником.

Тогда он СНОВА открыл глаза.

На этот раз я уже был подготовлен и вполне достойно перенес это легкое оживление в лице мертвеца.

Единственно, чем я был по-настоящему обеспокоен, так это чтобы траурная женщина не вернулась вдруг и не застала всего этого безобразия. И тут он подмигнул мне и сел в гробу, сложив по-турецки свои громоздкие в черных брюках ноги, оправил пиджак и галстук и улыбнулся. Он и при жизни отличался озорством, этот приятель. Но на такое…

«Только бы не вошла! Только бы не вошла!» – молил я неизвестно кого и с тревогой прислушивался к шаркающим шагам старой женщины. Больше в квартире, по всей вероятности, никого не было.

Она не вошла. Наоборот, она вышла – хлопнула входная дверь, и тишина выползла изо всех углов.

Покойник сидел в гробу и широко улыбался, радуясь встрече со мной.

– Ты с ума сошел! – прошептал я.

Что я еще мог сказать или сделать в такой ситуации? Милицию вызвать? Надо было знать моего приятеля при жизни, чтобы понять, что я не мог перечить его причудам. Он был бешеного склада характера и не допускал ни малейшего непонимания и, тем более, непокорности в отношении своих замыслов. Только мой застарелый страх перед ним не дал мне в этой ситуации сойти с ума или начать действовать как-то НЕ ТАК. Поэтому я не сильно расстроился, когда мертвец дружески хлопнул меня по плечу и неловко соскочил на пол. Он открыл дверь и выглянул в прихожую. Вышел, придерживаясь за стенку. Прошел таким макаром в комнату. Он как бы заново учился ходить. Но это продолжалось недолго. Скоро он уже носился вокруг стола, по дивану, оглушительно хлопал ладонями по обоям, пытался выскочить на балкон, но тут уж я вмешался и не выпустил его, хотя это стоило мне неимоверных усилий – приятель оказался такой же здоровенный, каким был при жизни. Тогда он уселся на диван, взял со стола бутылку и принялся ее распечатывать. Это была какая-то гадость местного производства. И тут в дверь забарабанили! Это было уже серьезно, потому что мертвец ни за что не хотел расставаться с бутылкой – совсем как при жизни – и тем более, возвращаться в свой гроб.

Стучали громко, настойчиво, будто хотели разбудить самого мертвеца, не подозревая, что он уже поднялся, хочет выпить и может сам открыть дверь.

С великим трудом мне удалось загнать его в ванную комнату и запереть. Только после этого впустил я нетерпеливых. Это оказались черные мужики из-под окошка. Теперь они по-другому смотрели на меня. Старик сочувственно пожал руку. Молодой глянул извиняющимися глазами. Остальные двое, как и полагается перед незримым ликом вечности, кивнули сдержанно и сурово. Вместе мы прошли к столу. Старик достал из кармана бутылку водки, распечатал, разлил по стаканам, пробормотал что-то и залпом выпил. Остальные последовали за ним. Без единого звука. Так же молча они прошли в прихожую – старик снова проявил соболезнование пожатием – о покойнике не поинтересовались и вышли.

Стоя перед зеркалом ванной комнаты, он неумело накладывал грим на свое мертвое лицо.

– Я больше не могу на этой жаре, Сережа! – с ужасом услышал я у себя за спиной. – Прости, милый!

Я захлопнул дверь ванной, обернулся, схватил свою подружку за руку и торопливо провел в комнату. Она увидела стол с закусками, опорожненную бутылку водки и с легкой укоризной посмотрела в мою сторону. Скинула раскаленные туфли и с ногами забралась на диван.

– Пьянствуете? В такую жару? А шампанского нету?

– И быть не может! – отрезал я.

– А почему ты меня не представишь?

– Кому?!

Он стоял рядом со мной! В руках продолжал держать баночки с гримами.

– Вольдемар! – склонил он вдруг свою крупную голову, обнаружив прямой, как лезвие опасной бритвы, пробор. – Ваш покойный слуга!

– Мария!

Моя подружка соскочила с дивана и сделала книксен.

– Какой вы смешной! Давайте я вам помогу.

Мария усадила покойника на диван, забрала у него баночки и принялась ловко манипулировать, будто занималась этим всю жизнь, приводя его лицо в божеский вид. Я не мог даже пошевелиться, – такой вдруг на меня напал столбняк.

В дверь постучали.

– Открой же, милый! Не видишь, мы заняты?

Так как я все еще не мог пошевелиться, Мария сама пошла открывать.

– Ты что делаешь, подлец? – двинулся я на мертвеца.

– Заткнись! – угрожающе приподнялся мой бывший друг, ухватился за столешницу, и я увидел, как древесина трещит под его пальцами и рассыпается трухой!

– Там какие-то спрашивают, когда выносить! – весело сообщила моя подружка. – Вы переезжаете, Вольдемар?

– Да, в некотором роде. Пусть подождут внизу! – приказал покойник, и моя Мария кинулась выполнять.

Потом она снова попыталась приступить к его лицу, но он недовольно отстранил ее со словами «хватит уже!» и поднялся.

– Поройся там, в холодильнике, приготовь чего-нибудь перекусить, – снова приказал он, и снова Мария с готовностью удалилась.

Мы тем временем стащили вниз пустой гроб, Вольдемар накинул на него крышку и выпихнул ногой за дверь, – а там как ждали: дружно застучали молотками, подхватили, засунули в пустой автобус и пыльно укатили в переулок.

– Венок забыли, – сказал покойник и потрогал черную ленточку с белыми буквами. – «Вольдемару от друзей», – прочитал он. – От тебя, между прочим.

– Ничего я не покупал, – убито проговорил я.

– Понимаю. Некогда. Самому пришлось позаботиться. Так! Зови свою кралю. Пойдем прошвырнемся. Скажи ей, у меня день рождения. И без глупостей… дорогой друг!

Прошвырнулись мы в грязную привокзальную кафешку, где даже чистые салфетки в пластмассовых жирных стаканах казались залапанными и мятыми. Но ничто не могло смутить мою подружку. Она во все глаза пялилась на Вольдемара, а тот был в ударе и щебетал соловьем.

Мы пили шампанское, сладкое и теплое, закусывая батончиками из сомнительного шоколада, – когда за наш столик подсел болезненного вида молодой человек и уставился на Вольдемара. Покойнику это не понравилось: видно было, как он начинает наливаться злобой, сжимая свои кулачищи, – но тут Мария коснулась его руки, – и грозный мертвяк расслабился и даже улыбнулся. Молодой человек вздохнул неопределенно:

– А говорили, ты помер, Волик.

– Ну и что?

– Так. Ничего. Болею я. Тоже скоро помру.

– Все там будем! – философски заметил покойник с большой долей лицемерия…

Из-за климатических условий попойка шла для меня изнурительно. Бутылки появлялись и исчезали с методичностью тренировки, сердце атлетически перегоняло взбухшую кровь. Это был даже не марафон, а бег по кругу. Вольдемар сидел румяный и свежий, как из холодильника. Когда он ушел танцевать с моей подружкой под магнитофонную лень, заведенную для него буфетчиком, больной юноша придвинулся ко мне и тихо проговорил:

– Население растет за счет покойников. Если бы не они, разве произошел бы такой демографический взрыв?

В свете выпитого и событий сегодняшнего дня мысль показалась мне любопытной, и мы вместе принялись развивать эту тему. По всем статьям выходило, что быть мертвецом в наше время гораздо выгоднее, чем живым. Во-первых, мертвые не потеют. Во-вторых, не надо тратиться на медицину и питание. В-третьих, освобождаешься от массы тягостных обязательств перед живыми.

– И потом, – заметил мой собеседник, – навсегда расстаешься с тоскливым страхом смерти…

– Да, мы в тысячу раз лучше вас! – рассмеялся над нами Вольдемар.

Он усадил свою партнершу и развалился сам. И тут я взбесился!

– Лучше? – почти закричал я. – Да вы гнилье! – я саркастически захохотал. – От вас разит. И я знаю самую главную тайну!

Как мне вдруг захотелось произвести на свою подружку неотразимое впечатление! Но она смотрела на меня с холодным удивлением.

– Ну-ка, ну-ка! – подался вперед покойник, и тусклый взгляд уперся мне в переносицу; пыль покрывала его глаза тонким бархатом.

– Да! Знаю! – отшатнулся я от него. – У вас у всех нету души. Ты пустотелая чушка, Вольд, чурбан, бревно, дерево спиленное…

Покойник смотрел на меня сочувственно и снисходительно.

– Да ты пьян, милый! – услышал я стеклянный голос Марии.

– Пьян? Да ты посмотри на его глаза! Зеркало души! Там ведь не отражается ничего!

– Иди умойся! – был ее ответ.

Откуда что берется? Моя подружка взрослела прямо на виду у всех.

– А ты умой своего кавалера, – проговорил я менее уверенно. – Посмотришь тогда, что это за птица. День рождения? Ха-ха-ха. Поминки это! Поняла?

– Пусть! – повысила голос уходящая из-под моей власти Мария. – Лучше покойник, чем такой зануда, как ты!

Вот это был удар! Она обняла за шею моего бывшего дружка и поцеловала в губы, и сама же смутилась своего порыва – моя маленькая крошка! – и зарделась, а этот субчик снисходительно потрепал бедную девочку по щеке.

– Не надо так волноваться, – ласково произнес он. – Наша любовь еще впереди. А пока…

Он поднялся над столом, громоздкий как самосвал, и я уже решил, что сейчас он разорвет меня на куски, – такая в нем чувствовалась неукротимая сила, – но он вдруг хлопнул в ладоши и каркнул:

– Маскарррааад!!!

Остальное, за тем последовавшее, ощущалось весьма приблизительно: какие-то массы покойников в кафе и потом на улицах, площадях, загаженных скверах и пустырях; страшные рожи, слепые глаза, оскалы вместо улыбок; исходящая веселым энтузиазмом крошка Мэри; постоянное присутствие настороженного покойника Вольдемара; болезненный молодой человек, с которым я успел подружиться, но которого никак не мог удержать около себя, потому что неведомые силы постоянно уводили его от меня в темноту; тоскливое одиночество и нескончаемое шампанское. А потом мы очутились в квартире Вольдемара. Мы стояли с ним на балконе, и он с хитрым видом демонстрировал мне содержимое небольшой коробки. Там были французские тональные пудры, гримы, лосьоны и одеколоны. И что-то еще, чем он больше всего гордился, но я глядел и не понимал, что это, собственно, за невидаль такая: два округлых белых камня-голыша с голубиное яйцо. И тут я понял – и только после этого сумел увидеть!

Это были два стеклянных глаза, которыми мой бывший Вольдемар собирался заменить свои поблекшие буркалы! Он простодушно хвастался передо мной. А потом убрал коробку в балконный шкаф, и мы прошли в комнату.

И снова мы пили шампанское и чем-то даже закусывали, и мой новый приятель сидел рядом, и вид у него был совсем уж болезненный: он часто прикладывал руку к груди и постанывал, но пить не переставал, и после очередного возлияния как будто оживлялся, но уже через пять минут снова хватался за сердце, и снова пил, а этот гад подливал ему, и мне тоже, и кому-то еще. А я потихоньку встал и вышел на балкон – будто бы покурить. И закурил на самом деле. Стоял курил, смотрел на черный капремонтовский дом, на кривые звезды – и тоскливо боролся со своим страхом. А потом все-таки решился…

Я открыл балконный шкаф и вынул оттуда заветную коробочку. Один глаз полетел в левую сторону проклятой ночи, другой – в правую. Остальное я вытряхнул вниз, в пыль под балконом. Коробку швырнул к дому напротив. И вздрогнул! И обернулся…

Покойник возвышался над компанией, подавшись вперед всем телом. Потом он взял кухонный нож и с треском вогнал его по самую рукоятку в стол – глядя в меня! И вышел из-за стола, опрокинув стул. И двинулся к балкону – то есть, ко мне…

Я стоял, ждал, а он приближался – широкий и паскудный, как улыбка на его роже, растопырив свои грабли со скрюченными и окоченевшими серыми пальцами.

Когда он был уже на пороге, стоял пожирал своими невидимками весь мой страх и ужас (в это время что-то с грохотом обвалилось в комнате, а внутри меня лопнула струна, удерживавшая все мои жизненные силы, но я почему-то все еще не умирал и не умирал, а это пугало стояло на пороге и пугало, но не приближалось, хотя и не удалялось тоже) – в это самое время на меня и снизошло радостное, как покой, великое знание: Я СПЛЮ, И ВСЕ ЭТО МНЕ ТОЛЬКО СНИТСЯ! И я поверил. И с этим новым своим знанием, но ничем не выказывая его, приготовился ждать, что будет дальше, решив про себя, что проснусь только в самом крайнем случае. А покойник стоял на пороге, подозрительно на меня поглядывал и не шевелился. А потом перестал улыбаться и безвольно растворил свою пасть, при этом глаза его ввалились, оставив после себя два черные провала, – неприятное зрелище! – и я решил, что с меня хватит и пора просыпаться. Проснусь – и поудивляюсь на свои страхи и глупые фантазии: приснится же такое! Расскажу этот сон кому-то, – и мы вместе посмеемся. Запишу на бумаге, – вот будет занимательное чтение для любителей остренького, на ночь глядя! Когда проснусь… Но я почему-то не просыпался! Я напрочь позабыл, как это делается. Да и знал ли когда-нибудь? Да кто-нибудь знает ли – как?

Сквозь сон ко мне стучалась жизнь, мир, в котором меня сейчас не было, – а я спал и не знал, как ему помочь вернуть мне мое бытие. Как это обычно бывает: или команда «подъем!» или звонок будильника, или – что? Мой-то будильник молчал…

Нелепейшая ситуация! И если бы хоть снилось что-то приличное, а так…

Не вечно же мне торчать на этом безобразном балконе?!

Но нет, видно, не вечно.

Страшила тоже решил, что так дольше продолжаться не может – между жизнью и смертью, сном и явью, когда самая главная его тайна (что он лишь плод моей фантазии, сон) уже не тайна, – и он собрал свои челюсти в подобие улыбки и кивнул мне снисходительно, как палач приговоренному. И я тоже кивнул ему, обмирая от ужаса…

Просыпайся, Сергей! Напрягись, ну! Проснись, проснись, проснись! – но только слабость навалилась на меня своим толстым брюхом, придавила – не продохнуть!

И мертвец снова двинулся на меня…

В последний момент страшила вдруг превратился в моего старинного приятеля Вольдемара. Он крепко хлопнул меня по плечу и сказал, что это была его глупая шутка – розыгрыш с мертвецом, что вся эта фантасмагория подстроена его бредовой фантазией – даже девушка Мария. И Мария подтвердила с извиняющейся улыбкой: «Да, милый! Я спала с тобой по его прихоти. Но это же так смешно, правда?» А я спросил их, зачем? И он ответил: просто так! Им обоим, мол, было скучно, и они решили развлечься таким способом, умотав меня до самого края.

– Не в кайфе финиш, яд прикола – в умате! – сказал Вольдемар.

Очень убедительно оба они говорили, очень понятными для меня словами и выражениями – даже подозрительно близкими мне, МОИМИ словами и выражениями! (Ведь после своего ОТКРЫТИЯ, я стал чертовски мнителен!) А Мария вдруг сказала:

– Ну и что же, что во сне? Чем тебе это не нравится? – и повернулась к Вольдемару: – Не бойся, он ничего плохого нам не сделает…

Кто кого уговаривал: она его, или она меня, или это я сам себя уговаривал? Или это была вынужденная защитная реакция сознания на непостижимость случившегося, его адаптация к новым условиям существования – жизни во сне?! Сознание будто хотело зажмуриться, сунуть голову в песок – чтобы не свихнуться или не умереть от ужаса.

И вот тут только я окончательно понял, что проснуться мне уже, как говорится, не суждено никогда…

И не проснулся!

И до сих пор так ни разу и не просыпался…

Я все-таки добрался до пляжа и моря, просолил, прокоптил и провялил себя безо всякого удовольствия и пользы, но – во сне!

Я понимаю, лето было душным до умопомрачения, и в такое лето могло произойти все, что угодно. Но то, что случилось со мной – невероятно! И я даже не знаю, как об этом сообщить людям, – ведь я не могу проснуться! Может быть, это послание как-то дойдет до них, и меня разбудят? Хотя… это уж точно – бредовая идея!

Лето было душным…

Но вот теперь – холодная осень, и надвигается студеная зима, и придет весна. Дни идут, и приходят ночи. И я пытаюсь заснуть – в тайной надежде ПРОСНУТЬСЯ – и не могу! И успокаиваюсь только с утренним светом, – и нет этому предела!

3…И ПРОСНУЛСЯ!!!

Вокруг была непроницаемая темнота и духота, но это не смущало, потому что я лежал, думал, анализировал и мог ВСПОМИНАТЬ.

Никогда раньше не видал таких убедительных снов! Причем ситуации, люди и даже места действий были мне совершенно незнакомы, за исключением Вольдемара, с которым мы еще в детстве водили дружбу, а потом учились в университете, и у нас даже были какие-то общие дела. Но ведь он жив-здоров – это раз! Во-вторых, я никогда не боялся его. И самое интересное: что это за Мария за такая? Лица я толком не запомнил, но знаю наверняка, что она не была ни одной из прежних моих подружек…

А почему так темно? Не во сне ли я опять? Говорят, бывает: просыпаешься от одного кошмара, чтобы тут же очутиться в другом. Надо себя ущипнуть: если будет больно, значит это не сон. А если не будет? А почему так душно?

…Сергей срывает с лица полотенце и садится в постели, отбросив одеяло. Это тюремная камера. Сопят и храпят во сне заключенные. Утро. Бледнеет дежурная лампочка над дверью. Шконка Сергея в глубине камеры, у окна, на нижнем ярусе. Стукает, открываясь, кормушка на двери, и громкий голос врывается в помещение:

– Подъем!!! Трудовые резервы…

Камера отвечает сопением и храпом. Сергей вздыхает:

– Дивный сон!

Ложится и закрывает глаза.

4. ТЕАТР И МИФ

Был теплый воскресный день сентября. Мальчик Вольдемар играл с ребятами в войну на стройплощадке, среди остатков бетонных плит, груд кирпича, поломанных дверных обналичек и оконных рам. Строительство вступило в завершающую фазу отделочных работ, но и они не велись в тот день по причине выходного. Сторож отпустил приятеля, убрал посуду и закуску и теперь удовлетворенно дремал. Помех игре не было.

Видимо то, что никаких реальных помех и угроз «партизану» Вольдемару не было, он переполз через рельсы еще не убранного крана, подобрался к груде битого кирпича, выбрал осколок по руке, прикинул расстояние и швырнул свою «гранату» в окно первого этажа.

Звон стекла разбудил сторожа. Он вскочил на ноги, заметил ребят и закричал страшным со сна голосом. Ребятня бросилась наутек.

Волька остался лежать на своем месте. Он видел, как носится сторож, безуспешно пытаясь поймать кого-нибудь, как ребята ловкими перебежками покидают строительную площадку, как суетится друг Сергей на бетонных плитах, не решаясь прыгнуть вниз. Сторож тоже заметил его. И тут Сергей прыгнул. Он, наверное, зацепился ногой, потому что перевернулся и упал навзничь. И не смог подняться. Даже не попытался. Это очень удивило и разозлило Вольдемара и он крикнул:

– Серенька! Дурак! Спасайся!

Но ни сторож, ни друг Сергей не обратили на этот крик никакого внимания: Серенька лежал, а старик стоял над ним. Вольдемар вышел из своего убежища и подошел, изображая из себя постороннего. Но сторожа обмануть было невозможно, и уже через секунду он крутил Вольдемару ухо, ругался матом и все время пытался узнать, – мальчик никак не мог понять, что именно.

– За что? – дышал на него сверху сторож. – Ты думаешь, гад, ты стекло разбил? Ты меня под монастырь подвел, сукин сын! За что мне все это? Полному кавалеру Славы! Отвечай – за что?

Волька морщился от боли, но не кричал, скулил потихоньку, чтобы не привлекать внимания, чтобы никто не заметил его унижения. На площадку уже заглядывали взрослые, подъехала карета «скорой помощи», и постанывающего Сергея на носилках отнесли в машину.

– Скажешь, нечаянно – да? – не отпускал Волькино ухо сторож.

– Не!

– Что – не? Специально? Хулиганил?

– Не, дяденька! Пусти, больно. Чтобы взаправду было. Как жизнь!

– Что – взаправду?

– Чтобы страшно. Как война. Чтоб взаправду.

– Ах, чтоб страшно? Чтобы как война? А потом – дяденька, пусти? На-ка выкуси! Раз так – отвечать будешь по законам военного времени!

И сторож за ухо потащил Вольдемара со стройплощадки.

– Куда вы меня?

– Куда, куда! – передразнил сторож. – К стенке!

Он вывел Вольдемара на траекторию улицы и пинком отправил в полет. Волька совершил посадку около палисадника, осознал свободу и ощутил радость и облегчение.

Понять и оценить по достоинству Вольдемара могли бы только трое: прославленный театральный мыслитель К. Станиславский, философ имени, мифа и числа А. Лосев и юный филолог Ф. Ницше, – других не знаю. (Миф – это магическое имя истории.)

5. ПРАЗДНИК

Государственный праздник. Весной или осенью – сейчас уже трудно сказать, да это и неважно, если стоит хорошая погода, а люди хотят радости и веселья, и препятствий этим порывам нет никаких.

Одно из праздничных мероприятий проходило на городском стадионе. Стадион был устроен в низине, и юный пионер Вольдемар еще с лестницы, спускавшейся к трибунам, увидел на беговой дорожке битву былинных витязей с врагами и заторопил родителей.

Город был древний, с памятниками и традициями, посещаемый кинематографистами разного рода, и подобные действа нередко веселили затосковавшего в труде горожанина.

На богатырей они опоздали: когда они занимали свои места – в самом низу, прямо перед барьером по беговой дорожке неслась тачанка, запряженная тройкой вороных, за ней скакали на непослушных конях «буденовцы», а следом выкатил неторопливый зеленый броневик с человеком наверху. Уже так называемые «буденовцы» произвели на искушенного знаниями Вольдемара удручающее впечатление: лошадь одного почему-то все время норовила идти боком, другая понесла своего ездока прямо на зеленый газон футбольного поля, остальные перепугано шарахались от громогласных трибун и громкоговорителей и припадали на задние ноги…

«Броневик», подрагивая своей фальшивой броней, приближался к Вольдемару. На «броневике» стоял мужчина, неудачно загримированный «под Ленина». Волька отчетливо разглядел его бугристый «лысый» парик, нарумяненные щеки, и кривящиеся от напряжения, как бы ухмыляющиеся губы. В протянутой вперед руке мужчина мял свой огромный картуз. Волька готов был сгореть со стыда за такого «Ленина», когда, в довершение всего, мотор спрятанной в зеленую фанеру машины неожиданно заглох, и она остановилась прямо напротив Вольки. Мужчина при этом клюнул всем телом вперед и чуть не сверзился вниз…

Волька сорвался со своего места, перелез через ограду, выскочил на беговую дорожку и встал перед автомобилем.

– Вы! Что вы тут – клоун? – закричал он мужчине на «броневике». – Вы никакой не Ленин! Уходите отсюда! Ну? Уходите же!

Врльдемара поймал за руку милиционер и возвратил родителям, опешившим от невероятности и конфуза. Отец отвесил Вольке подзатыльник и с чувством произнес:

– Ка-кой по-зор!

Не имея сил сдерживаться, Вольдемар зарыдал так безудержно и горько, как только может человек в самом безвинном детстве. Слезы душили маленького пионера, он кашлял, пускал сопли, и никто не смог бы успокоить его в этот миг.

Броневик тронулся, наконец, с места, и победная карусель на беговой дорожке возобновилась.

Мама повела рыдающего Вольдемара со стадиона – мимо киосков, где мужчины угощали женщин и друг друга вином и пивом, а детей мороженым, мимо продавцов воздушных шаров, накачивавших свою продукцию чистым водородом из специальных автоматов, мимо всего праздника, наверх, не давая сыну оглядываться назад, потому что по беговой дорожке продолжала катить невообразимая для юного театрала по фальши и уродству кавалькада лицедеев, а ненавистные трибуны приветствовали ее криками «ура!»

Заболоцкий-Поэт сказал:

6. БОЯЗНЬ ГЛУБИНЫ, НЕ ОСВЕЩЕННОЙ ДНОМ

Прикосновение к плечу…

Как в детстве: ты бежишь, а тебя кто-то догоняет, догоняет, ты уворачиваешься – раз, другой… «За одним не гонка, человек не пятитонка!» Но в жертву выбран именно ты. Помните? Или тебя ищут. «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана: буду резать, буду бить, – все равно тебе водить!» Детские забавы…

Обыкновенное прикосновение к плечу…

Как мы любили пугать друг друга в детстве! Рассказывали жуткие истории в темноте – и с воплями набрасывались друг на друга в самых страшных местах повествования. У меня получалось пугательнее всех, потому что я дотрагивался тихонько, змеевидно – и только потом орал во всю глотку…

(А теперь? Кого я пугаю? Или кто это – меня? Меня?! Ведь я – Вольд! (Не Волька и даже не Вольдемар). Меня знает Россия, Кавказ, Казахстан! А этот городишко – бывший полигон – пасынок диких степей, принял за родного и подчинился! Кто?! Меня?! Может?! Напугать?!)

Обыкновенное прикосновение…

холодных мокрых пальцев…

БЕСПРИЧИННОГО СТРАХА!

Ну и что? И что? Чего это я так разволновался? Первый раз, что ли?

Не первый…

БЕСПРИЧИННОГО?

Как же! Себя пытаюсь обвести вокруг собственного пальца! Страх мой причинен и конкретен, как электрический ток. Только признаться в этом или – упаси Бог! – назвать его вслух…

Упаси, Господи, назвать его вслух!

Как рукой – за оголенный провод! Вдарит – и не оторваться, не сойти с места. Пока солнце не рассосет это жирное в копоти небо за окном, пока не вольется в кровь жиденькое слабительное утро… Если, конечно, дожить до утра.

Никого нет. Кухня и ночь, стол и табуретка. И иллюминация по всей квартире. Я сижу лицом к окну. И я уже Вольд, а маленький маменькин Волинька. На столе раскрыта – не знаю, про что – мучительная книга и стоит бутылка без ничего. Пить и читать – одинаково противно и бесполезно. Испробовано все: чтение, кутежи, авантюры… Холостая пальба! Трата сил и времени. Суммы, брошенные на ветер, смутили бы моих дельцов. Но они не знают – или догадываются, но помалкивают, прикидывая, как меня обуздать: замочить без разговоров или все-таки побеседовать, наставить на путь истинный? Но их планы совершенно не волнуют меня. Я не страшусь покинуть этот мир. Противно только, если ангел смерти явится в виде ублюдочной рожи, которая будет знать о твоей жизни лишь то, что ей пришел конец…

Тужится морозом холодильник, – а за распахнутым окном бесчинствует душная ночь.

Ничем реальным меня не запугать…

Стоп, машина! Задний ход. Оголенный провод!

Уговариваю себя, чем могу: сладкими воспоминаниями, грубыми насмешками над собой, глубоким вздохом и громким стуком (это я роняю единственную в этом доме книгу, невозможно толстую для чтения, но вполне пригодную для такого шумного падения).

Как бы хотелось, чтобы всякая нечисть существовала на самом деле – черти, домовые, гномы… Чтобы по-настоящему, а не в моем воспаленном…

Стоп!!! Высокое напряжение. Не влезай – убьет!

Но поздно: сдвинулось, поползло…

Озноб – от затылка до копчика! Сам я занозой, булавкой, кнопкой вдавливаюсь, впиваюсь, ввинчиваюсь в табуретку. Голова закипает. Ни встать, ни повернуться… Длинная-предлинная секунда! Чем дольше она тянется, тем страшнее оглянуться. Но еще ужаснее сама неподвижность, потому что страх заполняет каждую клетку, каждую полость в теле. Всю эту секунду я жду, что кто-то выпрыгнет из-за подоконника с пугающим криком или змеевидно дотронется сзади до шеи ледяными пальцами, или притаился в коридоре и только и ждет, чтобы я…