Читать книгу Забытые союзники во Второй мировой войне - Сергей Брилев - Страница 9

Хотите сразу наладить с кубинцем неформальный контакт? Ответьте ему на дежурный вопрос «Как поживаете?» репликой «Completo Camagiiey!». В ответ будет умиление и даже восторг: ведь любому народу приятно, когда иностранец знает его «пенки».

После их подвигов во Второй мировой престиж военных моряков на Кубе поднялся так, что их образ до революции использовали даже в коммерческой рекламе

В переводе, на первый взгляд, получается полная бессмыслица: «Полный Камагуэй!» Но гаванские старики мне объяснили, в чем тут сразу – и страноведческая изюминка, и дореволюционный (и даже довоенный) флёр.

Итак, когда ещё до войны на Кубе запустили автобус между столичной Гаваной и провинциальным городом Камагуэй, то поначалу на линии были проблемы с заполняемостью. Но вот если раскупались все места, то служащие автобусной компании радостно оповещали друг друга и всю округу: «Полный Камагуэй!». То есть «Полный порядок!» или «Полный борт!»

Вот именно в Гаване я и размещу на борту большинство остальных «пассажиров» этой книги.

Ведь Куба – первая страна Латинской Америки, которая бросила против «Оси» не только своих дипломатов, но и своих военных.

Запахи на закате

В сегодняшних дорогих глянцевых журналах, когда печатают рекламу парфюма, то к фото с очередной волоокой красавицей (или с почему-то всегда небритым мачо) часто приклеивают бумажку, пропитанную запахом соответствующих духов или одеколона. Если же такой бумажкой сопровождать рассказ о Старой Гаване, то наклейку придется пропитать целым букетом запахов: взаимоисключающих дивных ароматов и омерзительных зловоний.

Например, безусловно – ароматом крепких кофе и рома. Кстати, особенно хорош тот ром, что привозят из восточной провинции Сантьяго, выдержав его в бочках добрые одиннадцать лет. Но тут же и завоняет: ядовитыми выхлопами латанных-перелатанных американских лимузинов, что колесят по кубинским дорогам ещё с тех времен, когда Гавана не была под санкциями США.

Я почему-то из раза в раз оказываюсь в этом чудном городе ближе к закату – прилетаю ли из Европы или въезжаю в Гавану из провинций. Чем же насыщен гаванский «парфюм» тогда, когда кубинскую столицу окутывает тропическая темень?

В это время ночной бриз разносит по городу два мгновенно узнаваемых запаха. Во-первых, «спрей» из морских соли и йода, который снисходит на кожу, наверное, самым целебным смягчающим бальзамом. Думаю, что именно этот эффект и породил легенду о том, что самые лучшие кубинские сигары закатывают на гладком бедре мулатки. Про сигары – миф. На самом деле, их делают в самой белой кубинской провинции Пинар-дель-Рио, где про мулаток и сами только фантазируют. А вот про многочисленные здесь гладкие бёдра – факт.

В этой связи критически важен второй ночной запах Гаваны: благоухание гладиолусов. Эти шикарные цветы ставят здесь в вазы на столах в барах и ресторанах. И вот уже на этот запах и слетаются цветущие креолки, норовящие к этим столикам быть званными. Это дело здесь было всегда: и при батистах, и при коммунистах.

И всё-таки глубоко ошибочно думать, что на Кубе только и делают, что, припевая, приплясывают, флиртуют, пьют ром и смолят сигары.

При свете дня

– Пако, марш домой! – 30 апреля 1942 года этот крик Марты Нуньес де лос Сантос распугал куриц, но не произвёл никакого впечатления на её сына.

– Мам, ну ещё полчасика!

– Хватит, подождёт твоя «пелота»[8], ещё наиграешься, – зычно приказала Марта, и её голос разнёсся над всем их сонным кубинским городком со смешным для русского слуха названием Хибара.

– Ну, мам!

– Тебе надо помочь мне снять с верёвки бельё. Оно только просохло, а, кажется, опять дождь собирается.

– Не собирается!

– Собирается-собирается. Странная в этом году весна.

– Ну, хорошо, иду, – наконец, послушно отвечал Пако, который в отличие от абсолютно чёрной мамы выглядел, как человек смешанного происхождения. Отец его явно был белым. Но отца не было: Пако был зачат вне брака, когда симпатичная Марта попалась на глаза белому хозяину сахарной плантации, где она до этого работала в провинции Матансас.

– Вот, хорошо, послушный мальчик. Будешь слушаться маму, станешь таким же великим человеком, как наш президент Батиста. Он, как и ты, мулат, но посмотри, как вознёсся!

– Ой, мама, что это?! – над горизонтом поднимался столб дыма. Прислушавшись, мать и сын услышали какой-то необычный гул. Шёл он со стороны моря.

– Ну-ка, заберись на крышу, посмотри, что там. Отсюда не видно: пальмы горизонт закрывают.

– Ой, мама, там какой-то корабль горит!

– Не может быть!

…30 апреля 1942 года в штабе расположенной уже тогда на Кубе военно-морской базы США в Гуантанамо приняли настолько удивительное сообщение от кубинских радиолюбителей, что поначалу подумали, что кубинцы выпили слишком много рома. До этого считалось, что Куба – это тыл. А из радиограммы следовало, что в территориальных водах Кубы напротив городка Хибары идёт бой: американского судна «Федерал» и немецкой подлодки, которую потом идентифицируют как U-507 под командованием капитана Шахта.

Вот как, годы спустя, события того дня пересказала кубинская газета «Хувентуд ребельде»:

«В тот роковой полдень жители мирной Хибара в провинции Орьенте были отвлечены от своих дел гулом от взрывов, которые доносились со стороны моря. Тысячи людей высыпали на берег и даже взобрались на крыши, чтобы понять, в чём же дело. Они увидели, как примерно в шести милях от берега некий американский танкер пытается увернуться от огня, который по нему вела немецкая подлодка. Судно „Федерал“ развернулось в сторону Хибары, пытясь скрыться там от хищного немецкого ястреба. Но субмарина всё кружила вокруг него, поливая судно огнём из палубного орудия. Через несколько минут, выпуская клубы дыма, корабль ушёл на дно»⁴.

Жители Хибары бросились к своим шлюпкам, чтобы выйти в море и спасти уцелевших моряков. Приблизившись к месту трагедии, мирные кубинцы успели хорошо разглядеть и немецкую подлодку, которая всё ещё оставалась на поверхности. Правда, какие они были «мирные»? К тому времени и Куба была с Германией уже в состоянии войны!

По рассказам жителей Хибары, потные гитлеровцы стояли на палубе в одних трусах. Кубинских мирных жителей они трогать не стали, а потом забрались внутрь субмарины и скрылись в пучине.

Это был один из самых первых эпизодов, когда Куба именно что увидела Вторую мировую войну. Но тогда жертвами немцев у берегов Кубы были ещё только американцы. Скоро список жертв немецких подводников пополнили и сами кубинцы…

Похороны членов экипажей уже и кубинских судов «Саншьяго-де-Куба» и «Мансанильо», потопленных немцами

Впереди было нечто такое, что, с привычной точки зрения, с Кубой тем более не ассоциируется.

Чужой человек в Гаване

Куба – единственная страна Латинской Америки, где в годы Второй мировой войны был высчитан, пойман и казнён сознавшийся в содеянном агент немецкой военной разведки Абвер.

– Вы знаете, что здесь у вас жил немецкий шпион? – этим своим вопросом мы, судя по всему, весьма озадачили молодого жителя квартиры на втором этаже в очень хлипком и очень старом, но всё ещё существующем доме номер 366 по улице Теньенте-Рей в Старой Гаване.

– Нет! Какой такой шпион, сопо? – Молодой кубинец (на вид, лет двадцать пять) так и не стал отпирать старомодную входную дверь своей квартиры. Но зато теперь пошире приоткрыл слуховое окошко, и мы увидели, что стоит он без майки и вообще весь какой-то растрёпанный.

– Тут у вас в доме и, вероятнее всего, именно в вашей квартире жил немецкий шпион.

– И что он делал?

– Передавал немецкой военной разведке Абвер информацию о передвижении союзных кораблей.

– Когда?

– Во Вторую мировую войну, в самом начале 1940-х.

– Нет, я об этом первый раз слышу.

– Вы давно здесь живёте?

– Я? Я с самого рождения.

– А родители, бабушки, дедушки?

– Въехали сюда ещё до революции. Как была фамилия этого немецкого шпиона?

– По паспорту Энрике Аугусто Лунин.

– Наш, кубинец?

– Нет, немец.

– Почему же его звали Энрике?

– Ну, это долгий разговор. Извините за беспокойство. До свидания.

– И вам хорошего дня. Вообще интересно вы всё это рассказываете, но извините, и у меня много дел. – За спиной у парня мелькнуло тело обнажённой девушки, которая явно заждалась милого.

Теперь стоит сказать, кто стучался в дверь этой квартиры. В приезд на Кубу в феврале-марте 2012 года моими проводниками по старой Гаване были оператор Анхель Альдерете, а также писатель и журналист Хуан Чонго Лейво. Хуан – это своего рода «кубинский Юлиан Семёнов» (они, кстати, были знакомы). Хуан – автор документального сборника «Почему на Кубе Гитлера ждал провал?» и сборника рассказов «Двойник Гитлера».

Как и любые латиноамериканцы, кубинцы страшно гордились тем, что оказались в самом эпицентре мировой истории. Но, конечно, многое тогда было засекречено, по причине чего всё новые любопытные детали всплывают и поныне.

Итак, въехал агент немецкой военной разведки в страну ещё в сентябре 1941 года по паспорту гражданина Гондураса. Согласно этому документу, его имя звучало как «Энрике Аугусто Лунин». На самом деле, звали его Хайнц Август Кюннинг, а его чернявая для немца внешность объяснялась тем, что мать у него была из Италии.

В Гаване он обосновался на втором этаже дома номер 366 по улице Теньенте-Рей в старом городе. Неподалеку, в доме 314 по улице Индустрия, располагалась его лавка модной одежды. Но коммерция была всего лишь «ширмой».

В задачу Лунина-Кюннинга входило следить за работой порта Гаваны. Способ выведать информацию он избрал самый простой. Особой агентуры у него не было. Но зато он регулярно получал денежные переводы из-за рубежа и щедро угощал спиртным моряков и проституток, которые заходили в портовые бары (а старый город в Гаване плавно «перетекает» как раз в порт).

По идее, свои сообщения он должен был передавать по радио. Но, судя по всему, с техникой он был не в ладах. Поэтому основную массу донесений Лунин-Кюннинг переправлял в Абвер… обычной почтой.

Естественно, немцы были не дураки, и свои донесения Лунин-Кюннинг наносил невидимыми чернилами между строк в якобы обычных открытках. И всё-таки немцы прокололись. В числе адресатов Лунина-Кюннинга значился человек в Испании, про которого было известно, что он является активным членом фашистской Фалангистской партии генерала Франко. Письма таким адресатам у спецслужб вызывали понятную тревогу: ведь такие люди могли быть связаны не только с Франко, но и с немцами или итальянцами.

По одним сведениям, центр обработки почты, которая шла из Латинской Америки в Европу, располагался на Бермудах⁵, по другим – на Багамах⁶. Как бы то ни было, и те, и другие острова были британскими колониями, где англичане уже тогда активно работали вместе с американцами. Вот эти англо-американские цензоры и увидели на одной из открыток из Гаваны подозрительный адрес в Испании, изучили эту открытку и обнаружили на ней скрытый текст, нанесённый симпатическими невидимыми чернилами.

Из открытки следовало, что отправлена она в солнечную Испанию с солнечной Кубы, из Гаваны. Адресат был известен. Но кто точно бросил послание в почтовый ящик, было непонятно: адрес отправителя обозначен не был. Вот после этого над кубинской столицей и стали барражировать специальные американские самолёты, на борту которых находились радио-пелегнаторы. Делалось это в рассчёте на то, что в какой-то момент немецкий агент передаст срочное сообщение не по почте, а «морзянкой» по радио. Так оно и случилось. Но это был ещё только относительный успех.

С одной стороны, американцы и британцы смогли сузить поиски до вполне определенного квартала в районе гаванского порта, откуда исходил радиосигнал. Но даже и так речь шла о поиске, по сути, иголки в стогу сена: мало ли народу обитает и просто бродит в зоне порта! Тем более что зона порта в любом городе – место бандитское и мафиозное. Начал бы там что-нибудь разнюхивать бледнолицый «гринго» или брит, его бы сразу вычислили. А так можно было и шпиона спугнуть: мало ли какими связями он обладал. Тогда-то англо-американцы подключили к поискам и кубинцев.

Соответствующая кубинская спецслужба называлась SIAE: Servicio de Investigaciones de Actividades Enemigas, то есть, дословно, «Служба расследований враждебных действий». Там, естественно, мобилизовали агентуру. Но в дополнение решили посмотреть, а нет ли в квартале таких людей, кто получают подозрительные денежные переводы из-за рубежа.

Интересно, что, согласно данным, опубликованным в современном гаванском журнале «Ла Ирибилья», в итоге, Лунина-Кюннинга, таким образом, вычислил сотрудник SIAE по имени Педро Луис Гутьеррес Фернандес, который при этом был членом тогдашней кубинской… компартии. Таким образом, получается, что, в итоге, Лунина-Кюннинга задержали не просто не американцы и не англичане, а человек, лояльный скорее не Вашингтону и Лондону, а Москве…⁷

Так с чего же это Куба оказалась тогда в эпицентре столь серьёзных мировых процессов?

Ключ

Как, наверное, почувствовал читатель, к наследию Фиделя Кастро у меня отношение, скажем так, сдержанное. Но сам же я немедленно отдам команданте должное: в отличие от других коммунистических правителей, он ничего не стал переименовывать. Естественно, всего знать невозможно, но, насколько я сам видел, именами Маркса, Ленина и даже Че Гевары названы только новые парки, агрокооперативы, стадионы и т. п.

Разумная, на мой вкус, сдержанность была проявлена и в отношении государственного герба Республики Кубы. Никакими красными звездами, серпами и молотами (как, например, в народной Болгарии или социалистической Чехословакии) этот по-настоящему красивый герб додуман не был.

Так что же изображено на суверенном кубинском гербе? Давайте рассмотрим его внимательно.

Помимо «фирменной» для кубинского пейзажа королевской пальмы еще на геральдическом щите изображен ключ. Это – потому что именно стратегические бухты кубинских Гаваны (на Западе) и Гуантанамо (на Востоке острова) держат ключи от стратегических маршрутов, ведущих к богатствам обеих Америк.

То есть, например, если из Атлантики идти к Панамскому каналу – то мимо Кубы. Вдоль Кубы надо идти и если вывозить танкерами нефть со знаменитых месторождений в Мексиканском заливе.

Знал ли Гитлер, что там изображено на кубинском гербе, – неизвестно. Но всю значимость этих стратегических проливов в штабе Гитлера понимали прекрасно. К 1942 году воды вокруг острова буквально кишели немецкими подлодками. В Берлине тогда даже вошло в моду выражение «сезон американской охоты»: хищные гитлеровские субмарины буквально растерзали несколько конвоев, состоявших из американских танкеров с нефтью и нефтепродуктами Мексиканского залива, в том числе для Британии и СССР[9].

С началом войны именно на Кубе и соседних с ней Багамских островах американцы оборудовали базы для борьбы с этими немецкими подлодками. В частности, через считанные недели после гибели «Федерала» у Хибары, по соглашению от 19 июня 1942 года, американские авиаторы расположили одну базу в Сан-Антонио-де-лос-Баньос около Гаваны, ещё одну на западе страны в Сан-Хулиане, посадочную полосу в Камагуэе, а также пункты для дирижаблей в Кайбарийене и на Острове Пинос. И это – не считая уже имевшейся у американцев базы в Гуантанамо[10].

Один из немногочисленных обнаруженых мной докладов кубинских историков по этой теме принадлежит перу Сервандо Вальдеса Санчеса⁸. Теперь я с Сервандо знаком уже не только по его работам, но и лично: именно он водил меня по галереям удивительно красивого дворца на улице Рейна в Гаване, где располагается Институт истории Кубы (работает этот институт под эгидой правящей и единственной на острове КПК).

Но начнём с того, что поначалу я обнаружил в докладе Сервандо. Он, в свою очередь, приводит интересную цитату, принадлежавшую полковнику Косме де ла Торрьенте, который в разные годы был кубинским государственным секретарём, послом в США, главой делегации в Лиге наций и председателем сенатского комитета по международным делам. Приведу здесь эту цитату полностью:

«Мы являемся составной частью стратегической обороны США… Куба – самый большой остров всей антильской гряды, откуда так хорошо и защищать, и атаковать Панамский канал. Выбор очевиден. Либо мы с США являемся союзниками, что позволяет нам защитить и самих себя, либо они нас оккупируют»⁹.

Любители военной истории из числа кубинских эмигрантов в Майами и Мадриде помогли мне уточнить еще несколько деталей. В частности, аэродром в Сан-Антонио-де-лос-Баньос впервые был использован военными авиаторами США 29 августа 1942 года. Перелетали туда американцы с баз в штатах Небраска и Канзас. При этом часть полётов была «на будущее»: нанося бомбовые удары по расположенным вокруг Кубы мелким островкам в Карибском море, бомбардировщики США отрабатывали навыки боевых действий на островах Тихого океана, где засели японцы¹⁰.

Минимум два таких самолета Б-17 так и остались на Кубе, точнее – на дне у берегов Кубы. Столкнувшись, они упали в море. В 1980-х работу водолазов по обнаружению этих самолётов освещала всё та же газета «Хувентуд Ребельде».

Правда, печатный орган кубинского Союза коммунистической молодежи утверждал, что пилоты столкнувшихся самолётов были пьяны, а оказались на Кубе потому, что туда их пристроил служить «Дон Деньги». То есть мысль была такая: непутёвые американские пилоты были детьми богатых родителей, которые пристроили их служить на базах на Кубе, чтобы сохранить чад в тылу.

Однако, как мы уже выяснили, «тылом» тогдашнюю Кубу было назвать никак нельзя.

Но зачем всё это было нужно кубинскому лидеру Фульхенсио Батисте? В принципе, сам он мог ничего не делать: решали бы американцы свои задачи и решали. Но нет: Батиста не стал ограничиваться лишь формальным объявлением войны Германии ещё в 1941 году (sic!) и набором в армию. Еще в 1940 году на Кубе были закрыты все имевшиеся в стране нацистские и фашистские организации¹¹, а уже 12 декабря 1941 года Батиста подписал декрет № 3343, по которому проживавшие на Кубе граждане стран «Оси» подлежали интернированию[11].

С чего бы это?

Объективно. Настройки базиса

В архивах Министерства иностранных дел в Гаване до сих пор хранится письмо, которое в марте 1943 года своему начальству направил аккредитованный на Кубу корреспондент американского агентства «Ассошейтед пресс» Бен Мейер¹². В этом письме-справке Мейер, по просьбе руководства, описывал вклад Кубы в военную стратегию Объединённых наций. Начиналось письмо с категорического утверждения: «Брутальная правда состоит в том, что в военном смысле Куба делает очень мало». В частности, Мейер писал, что к военным комиссариатам Кубы приписано двести тысяч юношей в возрасте 18–25 лет, но ни один из них до сих пор не призван на действительную службу.

Каким-то уж образом письмо было перехвачено. Министр связи Кубы Марино Лопес Бланко посчитал это, по сути, внутрислужебное послание самой настоящей политической провокацией и немедленно переправил его премьер-министру Рамону Сайдину. Тот тоже возмутился и, в свою очередь, отписал главе МИД Эметеорио Сантовении. Цитата: «Когда я стал премьер-министром, я изучил вопрос с поставками по „ленд-лизу“ и выяснил, что мы от американцев до сих пор не получили ни одного ружья»¹³.

По поручению премьер-министра, во внешнеполитическом ведомстве Кубы составили ноту протеста в адрес посольства США на Кубе. Через несколько дней пришёл ответ, в котором американцы успокаивали кубинцев, уверяя их, что весьма высоко ценят и сотрудничество спецслужб, и поставки кубинского сахара. Инцидент был исчерпан (тем более что вскоре США поставили кубинцам противолодочные катера SC, о роли которых мы ещё поговорим отдельно). Но, думаю, читатель уже выхватил главное слово: «сахар». Конечно, сахар!

До поры до времени Кубу в мире и не называли иначе как «сахарницей Америки»[12]. Но почти никогда не говорится о том, при каких обстоятельствах она получила такой титул. А ведь было это как раз во Вторую мировую!

Одну из самых подробных статистических публикаций на этот счёт недавно подготовил доктор исторических наук Оскар Санетти Лекуона: член Академии наук Кубы и профессор Университета Гаваны¹⁴.

Не буду утомлять читателя тоннами, процентами, квотами и т. д. Скажу лишь, что, с одной стороны, начало Второй мировой войны было для Кубы, получается, даже благом: цены на сахар на бирже в Нью-Йорке сразу подскочили. Но, с другой стороны, разрастание войны означало, что под оккупацией Германии вскоре оказались такие традиционные импортеры кубинского сладкого, как Франция и Бельгия.

С одной стороны, для Кубы это ничего не меняло: ведь крупнейшим импортёром её сахара в Европе была как раз Германия, которая теперь просто увеличилась в размерах. Но, с другой стороны, это много что меняло для США.

Именно на фоне резкого усиления Германии сначала-то не Куба, а её главный «патрон», Америка стала задумываться над тем, а не стоит ли «поднять градус» своего традиционного нейтралитета. Именно тогда в США был принят знаменитый закон о ленд-лизе, и именно Куба стала одним из первых государств-подписантов соответствующего соглашения. США и Куба договорились, что отныне все излишки кубинского сахара (помимо того, что потреблял сам остров) будут поставляться только в Америку. Там из кубинского сахара гнали спирт. А спирт, в свою очередь, шёл на изготовление взрывчатых веществ.

Американцы поступили хитро: став монопольным импортёром кубинского сахара, выторговали себе право покупать кубинское «сладкое золото» со скидкой. С другой стороны, это означало, что кубинским плантаторам и сахарозаводчикам больше не приходилось ломать голову над тем, как и на какие рынки пробиться. Больше того: разрастание войны означало, что сахара стало требоваться всё больше и больше. А это привело к тому, что доля Кубы на мировом рынке сахара выросла за годы войны в полтора раза.

Естественно, кубинский президент Фульхенсио Батиста после этого интересам Америки стал уделять ещё более повышенное внимание. Как едко заметил на этот счёт печатный орган ЦК КПК, газета «Гранма», на Кубе тогда бытовала поговорка: «Батиста воюет с Германией, но не со своим карманом». Наверное, и без этого не обошлось. Но в данном случае всё вполне укладывается в логику Маркса: «базис» (экономика) определил «надстройку» (политику).

Но ведь тот же Батиста в годы Второй мировой протянул руку дружбы и Советскому Союзу! Между тем, с Советским Союзом у Кубы тогда никаких особых экономических связей не было. То есть в данном случае «надстройка» перенастроилась по каким-то совсем другим причинам. А здесь-то где «собака зарыта»?

Как мне кажется, теперь у меня ответ на этот вопрос есть. Но мне почему-то ещё кажется, что среди читателей этой книги хватает тех, кто взял её в руки, чтобы погрузиться не только в политику и не только войну, но и в мiръ – в кубинское общество.

Поэтому к участию во Второй мировой кубинских военных мы ещё, конечно, вернёмся, но сначала – мiръ. Мне, неплохо знающему Кубу социалистическую, и самому было интересно изучить, чем же она была до Фиделя, Рауля и Че: личностей, безусловно, выдающихся, но приходящих.

Так что государство Куба за страна?

Рассвет

Когда на гаванском небосклоне ночные чернила уступают место утренней лазури, то атмосфера пропитывается запахами свежих белых булочек с корицей, мангового сока, папайи, апельсинов и грейпфрутов. Правда, так пахнет там, где водятся деньги: у валютных кафе и отелей, вокруг которых и вьются вечно голодные и страшно тощие гаванские псы (те, что не были съедены в «особый период» тотальной экономии).

А чем пахнет там, где продукты на социалистической Кубе можно получить только по карточкам? К счастью, и в таких уголках Гаваны теперь атмосфера уже не стерильна: с некоторых пор косые солнечные лучи на рассвете стали пробиваться через… пыль.

Конечно, пылью сыт не будешь. И всё-таки это – благословенная строительная пыль от реставрационных работ.

Построенная в Старой Гаване при американцах башня «Бакарди». Здание Капитолия было спроектировано по подобию американского Капитолия в Вашингтоне

А они, наконец, начались на улицах с названиями, из которых когда-то словно осознанно составили рифму: Меркадерес и Эмпедрадо, Офисиос и Амаргура, Обрапия и Лампарилья, Баратильо и Техадильо. А еще там есть калье Порвенир, то есть «улица Будущего». Не того ли ради стоит ездить в Гавану?!

Правда, вдоль этих улиц – всё больше не будущее, а прошлое. Интересное прошлое. Взять улицу Эмпедрадо. Там – не только милые особнячки, построенные в те времена, когда Куба ещё была колонией Испании. Стоят там и офисные «сундуки», возведенные явно в какую-то другую эпоху. Так и есть: эти грандиозные здания-«шкафы» в Гаване настругали в те годы, когда вместо испанских идальго главными хозяевами на острове стали американцы.

Тогдашние янки были, конечно, часто не просто не идальго, а часто даже не джентльменами (да и само слово «янки» с трудом подходит для освоивших тогда Гавану итальянских мафиози из Чикаго вроде Аль Капоне).

Но у большинства из этих обладателей тугих кошельков были и настолько дельные советники, что именно в волшебной Гаване они убедили своих боссов потратить грязные деньги на смелые и даже светлые идеи.

Вот как ещё довоенные гаванские реалии описывал Владимир Маяковский, оказавшийся проездом в столице Кубы 5 июля 1925 года:

«За портовой полосой – чистый богатейший город мира… А в центре богатств – американский клуб, десятиэтажный Форд, Клей и Бок – первые ощутимые признаки владычества Соединённых Штатов над всеми тремя. Им принадлежит почти весь гаванский Кузнецкий мост: длинная, ровная, в кафе, рекламах и фонарях Прадо… Американцев берегут на своих низеньких табуретах под зонтиками стоящие полицейские.

…Все, что относится к американцам, прилажено прилежно и организованно. Ночью я с час простоял перед окнами гаванского телеграфа… Под потолком на бесконечной ленте носятся зажатые в железных лапках квитанции, бланки и телеграммы. Умная машина вежливо берёт от барышни телеграмму, передаёт телеграфисту и возвращается от него с последними курсами мировых валют. И в полном контакте с нею, от тех же двигателей вертятся и покачивают головами вентиляторы».

Напоминало всё это больше Нью-Йорк (или, скорее, Чикаго), но – вписалось.

Правда, потом, как следствие многолетнего эмбарго со стороны США и многолетнего эксперимента с социалистическим способом хозяйствования, от всего этого оставались «рожки да ножки».

Но для того, чтобы продолжить не только путевые заметки, но и объективный рассказ, мне прямо-таки необходимо заглянуть сейчас и в Москву и именно субъективно описать один… светский раут.

Гламур гламуру рознь

Предполагаю, что уже само по себе выражение «светский раут» вызывает сегодня у многих стойкую аллергию. Думаю, что не ошибусь, если предположу, что такое чувство действительно универсально и у тех, кто верен левым идеям, и у тех, кто склонен к здоровым буржуазным взглядам. За последние годы все мы буквально осатанели от засилия гламура.

К счастью, в данном случае речь пойдёт не о бесцельном бряцании брилиантовыми колье, не об ослеплении друг друга вспышками фарфоровых зубов и не о звоне бокалов с шампанским.

Вернее, весьма недурственное шампанское лилось и на том рауте, который я здесь вспоминаю. И всё-таки то была никакая не показная ярмарка пустомозглого тщеславия.

Утомлённым завсегдатаям дипломатических приемов я сейчас предлагаю страницу-другую перелистнуть. А вот всем остальным читателям стоит заглянуть в российский МИД. Но отправимся мы сейчас не в строгий небоскрёб на Смоленской-Сенной площади, а в изящный особняк на улице Спиридоновке. Это – Дом приёмов МИД России[13].

Обстановка там – именно что богатая и вечно модная: витражи, гобелены, лепнина, холсты маслом, позолоченная мебель. Но именно на Спиридоновке, как, возможно, нигде в нашей-то Евразии, нашли по-настоящему золотую середину. До таких стандартов благородного изящества ещё расти и расти всей нашей рублево-гламурной тусовке. Главное – никто не заходится и не полагает себя человеком высшего, чем гость, сорта. Церемониал и протокол служат лишь естественным фоном: чтобы насладиться великолепием интерьеров в атмосфере вежливой приветливости.

Не приходится удивляться, что многие поколения руководителей МИД СССР и России именно в атмосфере особняка на Спиридоновке предпочитают проводить и самые значимые переговоры, и самые знаковые приёмы.

Вот и 17 октября 2011 года глава российского внешнеполитического ведомства Сергей Лавров распорядился выделить именно этот особняк, чтобы провести раут, который нынешним модам так вообще перпендикулярен. Именно на Спиридоновке состоялась презентация русского издания мемуаров… коммуниста Фиделя Кастро.

Трудности без перевода

В день приёма на хорах главного зала мидовского особняка, как всегда, разместились переводчики-синхронисты. Но на этом мероприятии их услуги были востребованы по минимуму: большинство собравшихся без перевода понимали даже кучерявые двусмысленности.

Например, все без исключения и сразу засмеялись, когда прозвучала, в принципе, непереводимая шутка: «В чем сходство между красивым переводом и красивой женщиной? Красивая неверна!»

В тот день по приглашению Сергея Лаврова на Спиридоновку пришли те, кто ковал легендарный советско-кубинский альянс времён «холодной войны». Вот почему среди приглашённых кубинцев было много тех, кто прекрасно понимает по-русски. Вот почему и приглашённые на раут россияне, в свою очередь, если говорят по-испански, то норовят жонглировать такими исконно кубинскими выражениями, как «Полный Камагуэй!».

Вон, например, стоит в хорошем смысле знаменитый советский разведчик Николай Сергеевич Леонов[14]. Даже выйдя на пенсию, он до сих пор регулярно летает в Гавану как личный друг Рауля Кастро. Когда плотное кольцо почитателей разомкнется, обязательно подойду к нему и я. Вопросов – много.

Картинки с выставки

В фойе особняка на Спиридоновке, в бликах от разноцветных витражей, в тот день белели (точнее желтели) редчайшие архивные документы.

«Хитом» экспозиции о житии уникального советско-кубинского альянса времён «холодной войны» было письмо, которое ещё в январе 1959 года ушло в адрес нового руководства «Острова Свободы» за подписью тогдашнего «президента» Советского Союза. Клим Ворошилов извещал, что Москва признаёт новую революционную власть в качестве законного представителя кубинского народа.

И я тоже, склонившись над этими бумагами, поохал и поахал. Как ещё не раз увидит читатель, меня буквально завораживают подобные «приветы из прошлого». Но кое-какие свои эмоции я, по соображениям политкорректности, в тот день придержал при себе.

Дело в том, что буквально за несколько недель до этого я держал в руках никак не менее подлинное письмо из того же мидовского архива. Но в той бумаге не Москва признавала Гавану, а Гавана предлагала Москве установить дипломатические отношения! И относилось то письмо к эпохе, когда на Кубе правил еще не команданте Фидель Кастро, а свергнутый им генерал Фульхенсио Батиста. Было это на пике Великой Отечественной войны!

Безусловно, в октябре 2011 года российские дипломаты поступили именно что дипломатично и политкорректно. К приёму по поводу выхода в свет мемуаров Фиделя они подготовили подборку архивных документов об установлении отношений как раз с ним, с Фиделем.

Но факт есть факт: задолго до того, как революционное правительство Кастро было признано Советским Союзом, с большевиками первым установил дипотношения Батиста. И когда же точно он так поступил?

Случилось это не просто в Великую Отечественную войну, а в октябре грозного 1942 года! То есть было это тогда, когда ещё не был очевиден исход не только войны, а даже и Сталинградской битвы!

Будущий коммунист Фидель Кастро и свергнутый им антикоммунист Фульхенсио Батиста. Друг другу – враги. Но оба – союзники СССР

Как, наверное, уже догадывается читатель, за всем этим скрывается прямо-таки детективная история. Забегая вперед, скажу, что этот детектив не лишён и элементов шпионского романа (по причине чего я ещё и вернусь к генералу КГБ Николаю Леонову), и даже любовной саги.

Но есть еще одно личное обстоятельство, которое так и подталкивало меня зайти на всю эту книгу именно через Кубу.

Субъективно

Можете считать это эгоизмом, но начинаю я именно с Кубы еще и потому, что я там… родился и именно там «шлифовал» эту главу.

Вполне вероятно, что эти, в общем-то, случайные совпадения обрекают читателя на большое количество с моей стороны «лирических» отступлений. Впрочем, вся история участия во Второй мировой якобы безмятежной Латинской Америки – и есть одно сплошное исключение и отступление от правил.

Итак, опять в Гавану. В Старую Гавану.

Былая красота?

Конечно, в теории, старый центр Гаваны продолжал числиться в списке всемирного наследия ЮНЕСКО и все последние десятилетия. Но на практике, в годы «особого периода» тотальной экономии (когда находящийся под американским эмбарго остров в одночасье бросила и Москва) вся эта красота всё больше и больше деградировала.

Особенно архитектурным шедеврам достаётся летом, когда на Кубу приходит сезон очень жаркой и очень влажной погоды. Тогда кажется, что все эти потрясающе красивые гаванские здания сыпятся прямо на глазах: их так и разъедают ультрафиолет и прель.

Но вот несколько лет назад кубинцы, наконец, взялись за реставрацию этой своей Старой Гаваны. Задача сложная: многие здания уже буквально на ладан дышат. Если же окончательно сгнили и перекрытия, то приходится ювелирно восстанавливать фасады и тотально менять начинку. Но дело – делается.

Я в Гавану регулярно возвращаюсь начиная с 1994 года. Но в конце «нулевых» у меня с поездками на Кубу случился трехлетний перерыв. Вновь собравшись в кубинскую столицу в феврале 2011 года, я наугад заказал себе номер в одном из таких новых заведений. И был по-настоящему приятно удивлен тем, в какой замечательный бутик-отель переделали ещё недавно разваливавшийся особняк графа Вильянуэвы на старогаванской улице Меркадерес[15].

В таких местах и намека нет на неизбежную при любой форме социализма манеру обвесить, разбавить, недолить и т. п. Кофе – так кофе. Коктейль «мохито» – так ещё и с капелькой пикантной эссенции «ангостура». Коктейль «Куба либре» – так с правильной пропорцией рома и настоящей, а не эрзац-колой, которую придумали в ответ на американские санкции. Иными словами – старая Гавана.

Старая Гавана

И там уже дергаются на обращение «компаньеро» (то есть «товарищ»), предпочитая старые добрые «кабальеро» и «сеньора».

Отреставрированный гаванский особняк графа Вильянуэвы

Но Куба – страна непростая. То, что радует приезжего, иного местного – расстроит. Ведь такие слова, как «кабальеро» и «сеньора», звучали в этих стенах при том самом Фульхенсио Батисте, о котором я до этого отозвался даже с некоторой похвальбой. А он на Кубе многим до сих пор ненавистен. И тому есть веские причины.

Гавана при Батисте

– Скажи, Анхель, – спросил я у моего кубинского телеоператора, когда мы ехали на очередное интервью через гаванский район Коли, – а вот когда точно после триумфа революции окончательно прекратилась привычная и размеренная старая жизнь?

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, например, когда закрылись клубы, в которых раньше было закрытое членство?

– Ну, на этот вопрос ответить можно со всей определённостью. Это случилось в 1961 году.

– Революция в 59-м, и уже к 61-му всё изменилось.

– Да. Вон, например, мы как раз проезжаем: в том здании у моста Альмендарес был детский клуб, в который меня тогда записали, но который к концу года уже в прежнем виде работать перестал.

– Национализация?

– Она. Но всё не так просто. Ведь до этого почти во всех клубах членство было только для белых. Например, даже и Батиста, будучи президентом, но мулатом, на членство в клубе рассчитывать не мог.

Всё действительно было непросто. Взять того же Батисту.

О, это был удивительный персонаж! Уникум! Мулат, начинавший с самых низов, но дважды становившийся президентом! А ведь, казалось бы, именно про таких, как Батиста, под впечатлением от заезда в Гавану и написал стихотворение «Блэк энд уайт» Владимир Маяковский:

К 1933 году кубинский мулат Батиста словно решил доказать советскому поэту Маяковскому, что карьера тех, в чьих жилах течёт кровь африканских рабов, может складываться и по-иному. По-своему, Фульхенсио Батиста был первопроходцем, на многие десятилетия опередившим мулата Барака Обаму. Но Батиста был – путчист. Сержант, он присвоил себе звание дивизионного генерала. Избравшись в президенты, принимал от чикагских мафиози подарки в виде телефонов из золота!

Матерый коррупционер и душегуб, Батиста, тем не менее, стал одним из первых латиноамериканских правителей, кого удостоили чести выступить с трибуны Конгресса демократичной и свободолюбивой Америки!

Ставшего дивизионным генералом сержанта-путчиста Фульхенсио Батисту любезно принимал президент-демократ США Франклин Рузвельт

Свой первый путч (названный, естественно, «славной революцией») Батиста устроил, как я уже заметил, в 1933 году. Сначала он правил руками президентов-марионеток. Но семью годами позже решил избраться в президенты сам (и именно в этом качестве объявил войну «Оси», о чём я ни на секунду не забываю и к чему ещё, естественно, вернусь).

После войны, оставаясь сенатором Кубы, Батиста проживал всё больше в Соединенных Штатах: наслаждался жизнью между Нью-Йорком и Майями. А в 1952 году вновь выставил свою кандидатуру в президенты. Видя, что не может выиграть честно, за три месяца до выборов срежиссировал новый путч. Тем не менее, США вновь признали его законным правителем: теперь он был нужен как союзник по войне «холодной».

Американцам было, за что его благодарить: массу других фаворов Батиста оказал своим соседям с Севера ещё до того, как выступить на стороне США в двух главных конфликтах XX столетия. Например, Батиста отдал американцам самые лакомые куски кубинской экономики: сахар, ром, табак, казино, бордели. Это, бесспорно, привело к бесчисленным унижениям – и всей нации, и отдельно взятых граждан и гражданок. Именно поэтому абсолютное большинство кубинцев устроили триумфальную встречу повстанцам Фиделя Кастро, которые режим Батисты буквально снесли[16].

И всё-таки сегодня многие мои знакомые кубинцы даже из числа убеждённых коммунистов вспоминают эпоху Батисты с некоторым придыханием: ведь попутно этот выскочка превратил Гавану в одну из самых модных столиц того времени.

Еще до войны Владимира Маяковского поразил автоматизированный гаванский телеграф. А после войны Куба стала второй после США страной западного полушария, где массовое распространение получило телевидение! Куба никогда не была простой![17]

Но в лабиринт старогаванских улиц, баек и государственных тайн я еще вернусь. А сейчас – открытые источники.

Не между строк

В перестройку с эстрады звучала миниатюра о том, как правильно читать советскую прессу: между строк. Мол, наша печать, например, никогда не сообщает о стихийных бедствиях вроде ураганов. Но зато через пару месяцев появляется статья о том, как трудящиеся такой-то области успешно справились с последствиями стихии. И что «даже нашлась собачка Шарик, про которую все думали, что она утонула вместе с колхозным стадом».

В целом, так оно, к сожалению, в значительной степени и было. Но даже и в советские времена всё-таки бывали исключения. А именно: например, то, как советская печать на удивление многогранно (можно даже сказать плюралистично) освещала по ходу Великой Отечественной войны политические процессы в Латинской Америке. Ещё более интересно то, как это происходило в самом начале войны. Доказательством этому – то, что я обнаружил, ещё только начиная собирать материалы для телевизионной серии «Неизвестные союзники».

Сначала была «Правда»: благо наши редакции располагаются друг от друга в пяти минутах ходьбы. В архиве меня ждал ветеран редакции (поступил на работу туда в 1954 году) Николай Дмитриевич Симаков. Знающий хранилище как свои пять пальцев, он всего-то за полтора часа после моего звонка извлёк из архивных стопок заинтересовавшие меня материалы за грозный июль 1941 года: именно тогда «Правда» впервые обратилась к кубинской тематике.

Да ладно бы только к кубинской! Оказывается, с первых же дней войны печатный орган ЦК ВКП(б) буквально «шерстил» информационное пространство всей Латинской Америки.

«Правда»?

Первая ласточка – уже 1 июля 1941 года. В тот день в «Правде» – первая после начала Великой Отечественной заметка про Латинскую Америку. Сообщалось, что председатель чилийской палаты депутатов Ресендо заявил, что германское нападение на Советский Союз не может быть оправдано, а вступление СССР в войну является «самой решительной преградой гитлеровской агрессии». И ещё:

«Выступая в палате депутатов, радикал Сантанбро выразил солидарность с Советским Союзом. Председатель демократической партии Карденас заявил, что „гитлеризм роет себе могилу. Наш народ симпатизирует СССР“»¹⁵.

Заметим: героем уже и этой первой правдинской заметки времён войны о Латинской Америке выступил не коммунист, а представитель иной партии. То есть в лице «Правды» советская печать стремительно расширяла границы дозволенного. До войны политиков другой ориентации цитировали всё больше в рамках «критики буржуазных теорий». Теперь же интересы национального выживания заставляли искать новых союзников, создавать принципиально новые для СССР коалиции. В этом смысле «Правда» словно предвосхищала знаменитое радиообращение Сталина от 3 июля, в котором вождь обратился к народу на «братья и сестры» и говорил о том, что Советский Союз поддержат многие страны и народы.

Примечательно, что такой же подход применялся и в первой же публикации о Кубе. Она была 31 июля 1941 года: по итогам массового шествия солидарности с Советским Союзом. Согласно корреспонденции ТАСС (именно его телеграммы составляли основу большинства публикаций советских газет на международные темы), по улицам Гаваны «беспрерывно в течение шести часов» шли 40 тысяч человек.

В этой заметке уже специально подчёркивается, что речь идёт именно обо всём политическом спектре: в шествии приняли участие «почти все профсоюзы и группы, стоящие на самых разных позициях». Сама же манифестация явно была ярким зрелищем:

«Ведущими лозунгами были „Привет боевым народам СССР“, „Да здравствует доблестная Красная Армия!“, „Смести с лица нацистского зверя и фалангисгских агентов", „Поддерживаем англо-советский пакт борьбы против Гитлера"».

Особое внимание населения вызвала большая группа молодёжи, которая носила клетку с собакой, украшенной свастикой. На клетке надпись: „Уничтожим фашистских собак!"»[18]

А еще «Правда» писала, что митингующие требовали от властей установить дипломатические отношения с СССР. В этом смысле сообщения были выдержаны в традиционном классовом духе: есть прогрессивный народ, требующий наладить отношения со Страной Советов, а есть – упрямое буржуазное правительство. Забегая вперед, замечу, что в этой заметке про Кубу ни слова не было сказано о том, что организаторами этой профсоюзной акции вообще-то были коммунисты. То есть «Правда» не просто расширила список дозволенных к упоминанию союзников, но вдруг решила игнорировать старых друзей. С чего бы это?

Это тем более занятно, если учесть, что до войны между советскими и кубинскими профсоюзами были установлены и бурно развивались прямые связи. В частности, весной 1934 года кубинская профсоюзная делегация совершила поездку по СССР. Кубинцы посетили тогда Москву, Ленинград, Свердловск, Челябинск, Горький, Харьков. В принятой по окончании поездки резолюции члены делегации заявили, что готовы со всем международным пролетариатом «защищать Советский Союз»¹⁶.

Впрочем, и к этому, на первый взгляд, странному повороту я ещё вернусь позже. А пока скажу, что никак не менее поучительно взглянуть и на выбранные редакторами «Правды» сообщения ТАСС о соседях Кубы.

В параллель

Например, 3 июля 1941 года – интересное сообщение из центральноамериканской республики Никарагуа: аккредитованный там финляндский консул г-н Сенгельмана ушёл в отставку «в знак протеста против сотрудничества Финляндии с Германией».

Интересно, как потом сложилась судьба этого человека?

В то же день – отклики на советско-германскую войну ещё и из Мексики. Про эту публикацию стоит сказать особо. Как и в случае с заметкой про Чили, текст – про реакцию парламентариев. В принципе, заметка – и заметка. Но, оказывается, – неполная.

Замаскированное Замоскворечье

Москва, Замоскворечье, улица Большая Ордынка, дом 21. Именно здесь до сих пор работает академический Институт Латинской Америки.

Принимал меня там человек, которого можно назвать «ходячей энциклопедией» в области отношений Москвы с той частью света. А. И. Сизоненко – доктор наук, профессор. Называет себя Александр Иванович человеком левых убеждений. Но, как учёный, он ещё как объективен. И вот когда в нашей беседе всплыла публикация «Правды» про Мексику от июля 1941 года, он указал мне на то, что она, на самом деле, ущербна.

Оказывается, в той заметке ни слова не было сказано о много более значимых заявлениях: со стороны не мексиканских депутатов, а мексиканского правительства.

Оказывается, уже 24 июня (!) 1941 года МИД Мексики отреагировал на войну Гитлера и Сталина раньше, чем на неё откликнулись и собственный мексиканский парламент, и все остальные правительства Латинской Америки. Другое дело, что, осудив германское вторжение в СССР, мексиканское правительство, не называя имён, косвенно пожурило и Сталина: за то, что он так долго заигрывал с Гитлером. Про это, конечно, в «Правде» не было ни слова.

Но даже при всех изъятиях советская печать действительно вдруг вспомнила обо всех этих «латинах». А ведь даже названия этих стран для большинства тогдашних советских людей звучали в диковинку. Позади действительно была длинная-длинная пауза.

Разговор у нас сейчас будет не про одну только Кубу. Но так – даже интереснее. В конце концов, Куба – это кристалл, грани которого бывают шероховатыми, но отражают по-настоящему разные страны Латинской Америки.

Безвременье

В конце этой книги я обязательно выражу благодарность всем-всем моим помощникам, редакторам и рецензентам, но уже здесь поблагодарю мою дочку Александру. При всей моей любви к экзотическим странам, когда есть время и возможности, вырываемся мы с Александрой куда-нибудь поближе. Вот и перед новым 2012 годом мы отправились на миниканикулы в австрийскую Вену. Там в свои пять с половиной лет Александра Сергеевна, естественно, первой освоила новомодный электронный аудиогид. Выдали нам такую говорящую трубку в Шёнбрунне – бывшем загородном дворце Габсбургов. Именно этот гид в кабинете императора Франца-Иосифа со строгой печалью указал нам на портрет его брата Максимилиана, напомнив грустную историю, которую я, признаться, и позабыл. Ведь брат императора Австро-Венгрии стал в XIX веке императором… Мексики, но был расстрелян восставшими подданными.

И ведь действительно: после того, как бывшие колонии Испании и Португалии в Новом Свете обрели независимость, в этот регион рванули вкусить власти и совершенно новые игроки.

Не будем преувеличивать мудрость наших Романовых (в конце концов, и они империю потеряли). Но в тот период они были осмотрительнее Габсбургов: по крайней мере, ни в какие авантюры с престолонаследием в Латинской Америке не ввязывались. И, например, именно Россия инициировала приглашение латиноамериканцев на Гаагскую конференцию мира 1907 года[19].

Ирония судьбы: особую роль в утверждении отношений с юными и сумбурными тогда латиноамериканскими республиками сыграла «Аврора», с выстрела которой потом всё и притормозилось. Впрочем, та «Аврора» – это не знаменитый крейсер из брони и стали, что стоит на вечной стоянке в Питере, а его предок-парусник. Как бы то ни было, та «Аврора» ещё на самом «рассвете», в середине XIX века, стала всего-то третьим в истории российским кораблём (после «Рюрика» и «Суворова»), который зашёл в Перу. Там, в Южной Америке, особую роль сыграл российский посланник в Рио-де-Жанейро Александр Ионин. Из Бразилии он совершал вылазки в соседние страны: и в прибрежные Уругвай с Аргентиной, и в куда более труднодоступные Парагвай с Боливией в сердце континента. Судя по тому, что Ионин потом написал в своей книге «По Южной Америке», наибольшее впечатление на него произвело путешествие из Бразилии в Уругвай. Он, кстати, стал, возможно, самым первым европейским дипломатом, кто добрался до Монтевидео не по воде, а через степь-пампу.

В 1886 году в Уругвае Ионина поразило всё: от первобытных нравов кочевых уругвайских пастухов-гаучо до передовой манеры уругвайцев-горожан размещать на могилах фотографические карточки усопших. Конечно, едучи по степи-пампе, Ионин еще не знал, чего ждать от этого Уругвая. Но, добравшись до городов, был приятно удивлён. Он именно что восторженно описал и газовое освещение в городке Флорида, и по-европейски мягкие сиденья в поездах, и «натуральную весёлость дам», и орловских рысаков у тогдашнего верховного правителя страны генерала Сантоса. И правописание, и тогдашняя пунктуация – сохранены.

«Великолѣпный экипажъ, сопровождаемый отрядомъ скачущей в каръеръ еще болѣе великолѣпной кавалерiи, раззолоченной, в красныхъ плащахъ съ перьями – в опереткѣ такихъ не встрѣтишь. Я основился, широко раскрывъ глаза: монументальное голубое ландо, съ гербами, запряжено было парою великолѣпных сѣрыхъ русскихъ, настоящихъ русскихъ рысаковъ. Около кофейни генералъ вышелъ прогуляться и встрѣтил меня… Генералъ любезно пошел ко мнѣ навстрѣчу. Съ особенно развязнымъ жестомъ, которому онъ, видимо, старался придать какъ можно болѣе военнаго характера, протянувъ мне руку, онъ выразил большую радость меня встрѣтить и спросилъ, что мнѣ больше всего понравилось въ Монтевидео?

– Ваши лошади, – отвѣчалъ я.

– Ахъ, неправда-ли? Понятно, это настоящiе русскiе, да, чистокровные орловскиiе рысаки. Я купилъ ихъ въ Парижѣ за 50.000 франковъ. Вѣдь это настоящиiе?

Я успокоилъ его, увѣряя, что его не обманули насчетъ породы, удивляясь только цѣнѣ, но для американского генерала, что это значитъ? Мы продолжали разговаривать, тогда я замѣтилъ въ другой рукѣ генерала зонтикъ. Зачѣмъ зонтик, особенно же при этом костюмѣ? Но дѣло было просто: набалдашникъ на зонтикѣ былъ огромный бриллiантъ-солитеръ совсѣмъ необыкновенной величины.

– Ну, а что еще вамъ понравилось? – продолжалъ довольный собою и мною генералъ.

– А еще? – да вотъ вашъ зонтикъ.

Генерал прiятно захохоталъ, протягивая мнѣ зонтикъ – a la disposición de usted, hace me el favor (сдѣлайте одолженiе, въ ваше распоряженiе).

– Очень вам благодаренѣ, генералъ, – я ѣду теперь путешествовать по разным дебрямъ, и потому, куда же мнѣ дѣваться съ такой драгоцѣнностью, пожалуй еще убьютъ, – не то, я, конечно, принялъ бы»¹⁷.

Стоит заметить, что в расположенные к Югу от Бразилии страны Латинской Америки Ионин прибыл в тот период, который тамошние историки изящно называют эпохой «консолидации государства»¹⁸. Действительно: самые бурные революции отбушевали, междоусобные войны отгремели, и страны Южной Америки вступали в эпоху, которую иные местные историки склонны ностальгически называть «апогеем»¹⁹.

Как бы то ни было, на рубеже XIX–XX веков до стабильности было ещё далеко, но быт уже стал уютнее и веселее. Не удержусь и воспроизведу еще один пассаж Ионина, где он описывает главную для тогдашнего Монтевидео «ярмарку тщеславия»: радующий глаз и поныне театр «Солис».

«Баръер ложъ дѣлается не сплошной, какъ у насъ, а представляетъ тоненькую изящную рѣшетку, такъ что снизу, изъ партера, не только можно видѣть до самаго конца прелести платьев Ворта и Руффа, но даже узнать, какiе въ данный моментъ башмачки в моде въ Парижѣ, и какiя ножки у предмета, за которымъ, вы, может быть, ухаживаете»²⁰.

В ответ на столь благожелательное к ним любопытство со стороны любознательных российских дипломатов правители иных далёких латиноамериканских республик, в свою очередь, отправляли своих дипломатов в Санкт-Петербург[20].

В начале XX века, когда назависимой стала и Куба[21], дошла очередь до взаимного признания друг другом и Санкт-Петербурга с Гаваной.

«26 мая 1902 г. первый Президент только что провозглашенной Республики Куба Томас Эстрада Пальма сообщил Николаю II о прекращении оккупации Кубы американскими войсками, о своем избрании Президентом Республики и о том, что его правительство хотело бы поддерживать самые тесные и сердечные отношения дружбы со всеми нациями, в том числе с правительством и народом России. 6 июля того же года царь заявил о признании Республики Куба и готовности России к дружбе с ней…

После обмена посланиями между Т. Эстрадой и Николаем II летом 1902 года в Гаване было учреждено Генеральное российское консульство во главе с Рехино Трюффэном»²¹.

Впрочем, самыми знаменитыми посланцами России на Кубе до революции стали художник Верещагин и балерина Анна Павлова. Кстати, в 1915 году она танцевала не только в Гаване, но и в городе Матансас. Ныне город это весьма зачуханный. Но нет-нет, а и до сих пор иной гид при проезде через Матансас укажет вам на местный театр и мечтательно расскажет о былом величии этой бывшей «богемной столицы острова», где танцевала аж сама Павлова!

В свою очередь, самым именитым дореволюционным кубинцем-гостем России был чемпион мира по шахматам Хосе Рауль Капабланка.

Приключения Капабланки в России

Как ни странно, для начала я хочу здесь напомнить об одном эпизоде из «Двенадцати стульев» Ильфа и Петрова. Итак, вспомним то, как великий комбинатор Остап Бендер выступал перед шахматистами-любителями достославного города Басюки:

«Остап со вчерашнего дня ещё ничего не ел. Поэтому красноречие его было необыкновенно.

– Да! – кричал он. – Шахматы обогащают страну! Если вы согласитесь на мой проект, то спускаться из города на пристань вы будете по мраморным лестницам! Басюки станут центром десяти губерний!.. Поэтому я говорю: в Басюках надо устроить международный шахматный турнир.

– Как? – закричали все.

– Вполне реальная вещь, – ответил гроссмейстер, – мои личные связи и – ваша самодеятельность… Приезд Хозе-Рауля Капабланки… обеспечен. Кроме того, обеспечено и мое участие!»²²

На самом деле, правильно не «Хозе», а «Хосе». Но в другом Ильф и Петров не ошиблись: в середине 1920-х не только шахматистам, но и всем жителям СССР не надо было объяснять, кто такой Капабланка.

В 1925 году кубинец Хосе-Рауль Капабланка – почётный гость Москвы.

Никаких официальных отношений между его буржуазным тогда островом Куба и вставшей на путь построения социализма Россией на тот момент не было.

Но Капабланка – чемпион мира по шахматам. И он – участник первого для Советского Союза международного шахматного турнира, который проходил в фонтанном зале отеля «Метрополь».

Надо сказать, что популярность шахмат и Капабланки в СССР были такими, что кубинца уговорили сняться не только для кинохроники, но и для игрового фильма «Шахматная горячка».

По сценарию, посланец солнечной Гаваны играет в ленте самого себя. Его задача – примирить в заснеженной России двух москвичей: помешанного на шахматах жениха и ненавидящую по этой причине шахматы невесту. Естественно, ему это с блеском удаётся. Кстати, это была одна из первых лент в будущем знаменитого режиссёра Пудовкина. И, кто знает, не Капабланке ли он обязан своей дальнейшей блестящей карьерой?!

Оказывается, однако, что и участие в турнире, и исполнение самого себя в короткометражке Пудовкина для Капабланки – где-то лишь предлог. Чего же ещё он искал для себя в Советском Союзе?

Много лет спустя, в 1986 году, кинематографисты СССР и уже социалистической Кубы ставят о той поездке полнометражный игровой фильм, который так и назвали: «Капабланка»[22]. Лента – очень даже симпатичная. Но написанный ещё до перестройки сценарий изобилует характерными идеологическими изъятиями. Если вдуматься, то этот фильм – лучшее отражение того, как продиктованные идеологией изъятия надолго лишили нас истинной истории российско-кубинских отношений.

Итак, в фильме есть не только московские, но и ленинградские эпизоды. Но, во-первых, только как бы «между прочим» звучит намёк на то, что шахматист помнит и какой-то другой Питер. А ведь так и было! Просто в советские времена, конечно же, нельзя было напрямую сказать, что впервые Капабланка приезжал в Россию как консул Кубы ещё при царе. Именно в этом качестве он и участвовал в очень важном для него международном шахматном турнире в Санкт-Петербурге в 1913 году.

Строго говоря, самым первым кубинским дипломатом, аккредитованным при дворе Его Императорского Величества в Петербурге, был сеньор Гойкоэчеа²³. Капабланка был при нём. Но, судя по всему, и сам Хосе-Рауль дипломатом был весьма толковым. Об этом можно судить по тому, в какие ключевые дипломатические миссии отправляло его гаванское начальство после, скорее, представительской командировки в Санкт-Петербург: Париж, Вашингтон, Нью-Йорк. Много лет спустя, когда Капабланка будет работать в посольстве своей страны в Америке, глава кубинской дипломатической миссии в США Аурелио Кончесо напишет: «Родная Куба признала в Капабланке национального героя и предоставила ему дипломатический статус. Кому-то казалось, что это – для красоты. Но это не так. Капабланка относился к своей дипломатической работе очень серьёзно»²⁴.

Ну, а в России Капабланка уже в начале XX века дал свои первые у нас сеансы одновременной игры. На одном таком сеансе он познакомился с самим Сергеем Прокофьевым. «Капа, – вспоминал композитор, – прыгнул конём так, что я неизбежно должен был потерять ладью. Капа сделал этот ход и отошёл в сторону. По совету приятелей я изменил свой предыдущий ход, надеясь, что Капа этого не заметит. Капа снова подошёл, улыбнулся и выиграл и при этом варианте»²⁵.

Впрочем, детали – деталями. Но ведь ещё из всего этого выходит, что и при Фиделе, и при Батисте дипломатическое присутствие лишь восстанавливали! А установили – при Капабланке. Не будем об этом забывать!

Но вернёмся к советско-кубинскому фильму. Во-вторых, в нём изображён и ход сеанса одновременной игры, который Капабланка дал уже не в Петербурге, а в Ленинграде: уже в советском 1925 году. А там и тогда Капабланка-чемпион вдруг начал для себя понимать, что вот-вот проиграет одному скромного вида молоденькому «очкарику». Как выяснилось, судьба свела тогда в Ленинграде с будущим чемпионом мира. В фильме в этом месте звучит такой диалог Капабланки с организаторами:

– А кто этот мальчик за последним столом?

– Это Миша Ботвинник. Ему 14 лет. Он шахматист второго класса.

– В моей стране он был бы маэстро. Интересно на него было бы взглянуть через 10 лет²⁶.

Через десять лет они и встретятся: на международных турнирах, которые в СССР проходили уже в середине 1930-х. И именно Ботвинник оставил в советской печати мимолётное, но ценное воспоминание: после таких проигрышей Капабланка замечал, что, вообще-то, шахматист он – только во вторую очередь. А кем же он был в первую?

«Капабланка подчеркивал, что он – дипломат или негоциант. Приезжая в Москву, он каждый раз уговаривал купить при его посредничестве кубинский сахар»²⁷.

Впрочем, как выясняется при внимательном прочтении советских газет, Капабланка на эту тему распространялся не только в среде шахматистов. В интервью газете «Вечерняя Москва» он ещё в 1925 году признался, что его занимают другие дела, которые не позволяют сконцентрироваться на шахматах. Произнесены эти слова были после того, как Капабланка провёл переговоры по сахару в Наркомате внешней торговли²⁸.

Опять сахар! С одной стороны, после просмотра того же советско-кубинского фильма можно предположить, это для Капабланки было своего рода «нагрузкой» или даже «индульгенцией». По крайней мере, из фильма следует, что тогдашний президент Мачадо был вовсе не в восторге от того, что Капабланка отправился пусть даже и играть в шахматы в какую-то там Советскую Россию. Вон он, русофил Капабланка, будучи сотрудником министерства иностранных дел, и вёл в СССР ещё и коммерческие переговоры – для «отмазки».

Но, с другой стороны, Капабланка вёл такие переговоры и за пределами Советского Союза, когда нельзя было сказать, что ему требовалась какая-то индульгенция.

Здесь уместно будет вспомнить о таком его партнёре по шахматному турниру в Москве 1925 года, как Александр Фёдорович Ильин-Женевский. Кстати сказать, он тогда одержал над Капабланкой сенсационную победу. Но дело даже не в этом. Дело в том, что, как и Капабланка, Ильин-Женевский был и шахматистом, и дипломатом.

К 1931 году оба они, Ильин-Женевский и Капабланка, представляли свои страны, СССР и Кубу, в Париже. И там они вновь встретились – но уже как официальные лица. По итогам этой встречи Ильин-Женевский сообщил наркому иностранных дел СССР Литвинову, что целью визита Капабланки в советское полпредство было «желание прозондировать почву относительно позиции СССР по вопросам экспорта [ну, конечно же] сахара. Капабланка старался меня убедить, что какая-либо договоренность в этом вопросе представляет обоюдный интерес»²⁹. Кстати, словно заглянув в будущее, Капабланка говорил, что Куба взамен могла бы покупать у СССР нефть и лес. А ведь именно с пакта «нефть за сахар» потом, при Хрущёве и Фиделе, началась многолетняя стратегическая дружба СССР и уже социалистической Кубы.

Ещё один раунд переговоров с официальными советскими представителями состоялся у Капабланки 1 октября 1934 года. К тому времени его уже перевели в США. На завтраке у советского полпреда Трояновского речь зашла о целесообразности налаживания торговли между СССР и Кубой. «Посол, – докладывал в свой МИД Капабланка, – был настроен весьма благожелательно. Я сказал ему: установление торговых связей явится очень хорошим средством для восстановления в будущем всех видов отношений между нашими двумя странами»³⁰.

Стоит заметить, что к тому времени Советский Союз был уже признан Соединёнными Штатами – на чьей территории и состоялись эти переговоры. По этой причине Капабланка рекомендовал и своим властям поступить так же: последовать за США и признать СССР.

Но почему же потом Капабланка к этой теме уже не возвращался? Судя по всему, дело было в позиции не только его начальников в Гаване, но и его самого…

Вернёмся ещё раз к предперестроечному сценарию советско-кубинского фильма «Капабланка» о пребывании великого шахматиста в СССР в 1925 году. Судя по всему, сценаристы намеренно ограничили рассказ именно тем годом. Например, в фильме обыгран роман, который тогда у Капабланки вроде как случился с московской балериной Сашенькой Можаевой – её сыграла Галина Беляева. Но ведь ко времени своих поездок сюда к нам в 1935–1936 годах Хосе-Рауль Капабланка и в реальной жизни связал себя с русской, но с белоэмигранткой Ольгой Чагодаевой! А ей советские власти наотрез отказывались давать визу. Про это в фильме, естественно, – ни полунамёка.

Не в этом ли причина того, что, продолжая лоббировать сахарный бизнес с Советским Союзом, Капабланка с середины 30-х перестал советовать своим властям признавать советское государство?

Впрочем, это я уже забежал сильно вперёд.

А сначала была – русская революция.

«После Октябрьской революции Правительство Кубы отказалось признать Советское правительство, кубинское консульство в Петрограде прекратило свою деятельность. Враждебное отношение правящих кругов Кубы к переменам в России особенно проявилось в 1918 году, когда посол США в Гаване В. Гонсалес запросил, „готово ли кубинское правительство принять участие в немедленных действиях против Советской власти⁴? В своем ответе МИД Кубы не только выразил поддержку антисоветской политике США, но и запросил у госдепартамента указаний и совета о формах таких действий»³¹.

Официальная Гавана, впрочем, была в тогдашней Латинской Америке не одна такой.

Сразу после

Рассказывая о своем путешествии по Южной Америке в 1886 году, русский дипломат-монархист Александр Ионин, как выяснилось, в одном месте сильно ошибся. К сожалению, глубоко неверными оказались его ответы на вопросы спутников по уругвайскому дилижансу о русских нигилистах (то есть тогдашних народовольцах и будущих эсерах и большевиках):

«– А что дѣлаютъ въ Россiи нигилисты?

– Право, не знаю, я объ этомъ давно не слышалъ. Да должно быть, ихъ теперь почти уже нетъ.

– Ну, какъ же можно, чтобы в Россiи не было нигилистовъ, – даже какъ-то неодобрительно-обиженнымъ тономъ возразилъ мой собеседникъ. – Что-же тогда будетъ в Россiи?»

Сразу после прихода к власти в России нигилистов-боль-шевиков все иностранные, в том числе и латиноамериканские посольства перебрались сначала из Петрограда в Вологду. А потом, вслед за державами Антанты, и «латины» начали «сматывать удочки».

С 1918 по 1924 год ни РСФСР, ни СССР в Латинской Америке не признавал никто. В том же Уругвае дело дошло до того, что популярная (и тогда практически перманентно правившая) партия «Колорадо» даже срочно отказалась от партийных знамен красного цвета: чтобы не вызывать ассоциаций.

Что было дальше? Продуктивнее всего рассказать о логике событий на примере Мексики: она первой попыталась абстрагироваться и иметь дело с большевиками, как с ещё одним обычным правительством.

Впрочем, если отвлечься от идеологии, то мексиканцы тогда взглянули на мир как никто трезво. Они первыми нашли в себе мужество сказать: Россия (империя ли, советская ли, Федерация ли) всегда была и будет в центре мировой политики – нравится это кому-то или не нравится.

Мексиканская опция

Дотошный Александр Сизоненко раскопал в хронике тех лет один любопытный эпизод в Москве. Оказывается, ещё и в 1918 году остававшийся в России генконсул Мексики К. Бауэр направил письмо наркому иностранных дел РСФСР Г. В. Чичерину, содержавшее соболезнование в связи с покушением на Ленина. И что же это могло означать по версии А. И. Сизоненко?

«Примечательно, что выражалось соболезнование от имени мексиканского правительства. Таким образом, есть основание утверждать – это правительство, к тому времени, хотя и прекратившее дипломатические отношения с Советской республикой, де-факто ее всё же признавало.

Бауэр попросил Чичерина определить время, когда он вместе с сотрудниками консульства сможет посетить Наркоминдел, чтобы лично подтвердить содержавшиеся в письме чувства».

Однако это все-таки казус. Отношения были прерваны[23].

Впрочем, именно с Мексикой, как скажут сегодняшние молодые люди, всё довольно быстро опять «срослось».

Первый полпред СССР в Мексике Станислав Пестковский

Возможно, дело было в том, что Мексика и сама незадолго перед этим пережила свою революцию, которая также сопровождалась национализацией земли, антиимпериалистической риторикой и т. п. Всё тот же Александр Сизоненко так описывает события и атмосферу вечера 31 октября 1924 года, когда в Мехико прибыл первый советский полпред в Мексиканских Соединённых Штатах (и в Латинской Америке вообще) Станислав Пестковский:

«На авениде Хуарес – одной из наиболее фешенебельных проспектов мексиканской столицы, где редко встретишь жителей пролетарских кварталов, – прохожие наблюдали необычную здесь картину. На проспекте появилась колонна людей, нёсших развевающиеся алые знамена. С пением „Интернационала" демонстранты – представители трудящихся столицы – направились к расположенному на авениде отелю „Рехисл". Группа демонстрантов поднялась в номер советского дипломата. Их встретил среднего роста человек с умным интеллигентным лицом, обрамленным густой чёрной бородой, его приветливые глаза и дружеское рукопожатие сразу расположили к нему пришедших»³².

Возможно, А. И. Сизоненко где-то что-то и преувеличивает. Но в данном случае важны не детали, а, как сейчас принято говорить, «тренд».

Такую же теплую встречу полпредам Страны Советов оказывали коммунисты и в других странах Латинской Америки.

А вот власть имущие чаще были настроены скептически. С одной стороны, они не знали, что, например, отправляя в Мексику следующего посла, Коллонтай, Сталин сказал ей «не поддаваться ложным представлениям о нарастающей революции, [а] укреплять дружеские отношения»³³. В принципе, куда уже более примирительный тон? Однако, строго говоря, содержание этой закрытой инструкции было «латинам» неведомо, и до поры до времени они о таком пацифизме советских «нигилистов» могли только догадываться.

Но, с другой стороны, в Латинской Америке читали вполне себе очевидное заявление наркома иностранных дел Г. В. Чичерина корреспонденту аргентинской газеты «Ла Насьон» о том, что «инициатива любой южноамериканской страны» по вопросу установления отношений с СССР «встретила бы с нашей стороны понимание и поддержку»³⁴. И тем не менее, в среде латиноамериканских власть имущих по отношению к СССР превалировал именно скептицизм. Почему? Как представляется, дело было не только в общем настрое, но и в деталях.

Особую роль в том, чтобы Латинская Америка прониклась трудно исправимым скетицизмом, сыграла такая вроде бы периферийная даже по тамошним меркам страна, как… Парагвай.

Где это?

Парагвай – это страна-загадка между Аргентиной, Боливией и Бразилией. Туда и сегодня добраться непросто.

Судя по тому, что и кого увидел там я, заселена эта страна исключительно интровертами. С другой стороны, бурная история этой удивительной южноамериканской республики свидетельствует о том, что я ошибаюсь: по идее, парагвайцы – редкие пассионарии.

Истина, как водится, – где-то посередине.

На самом деле, с точки зрения глобальной военно-политической истории, Парагвай – действительно никакая не периферия. Ещё на рубеже XIX–XX веков именно на территории Парагвая состоялись, минимум, две репетиции тех ужасов, которые всему миру ещё только предстояло пережить во Второй мировой. Собственно, именно парагвайский опыт и заставлял остальную Латинскую Америку быть потом столь осмотрительной.

По идее, эта парагвайская сага надолго отвлечёт нас от Кубы, которой, как я сам обещал, в этой главе уделяется первоочередное внимание. Тем не менее, я просто уверен, что и без парагвайских кружев здесь точно не обойтись. Да и, в конце концов, я же с самого начала оговорился, что «рассажу» в этой главе и многих других «пассажиров». А Латинская Америка – ещё как многолика[24].

Парагвайская «школа»

Про Вторую мировую войну часто говорят, что, в известной степени, она началась не с нападения Германии на Польшу, то есть не 1 сентября 1939 года, а много раньше.

В принципе, так оно и есть. Предтечей Второй мировой можно считать и японскую агрессию в Маньчжурии в Азии, и захват итальяцами Абиссинии в Африке.

Однако куда реже в России пишут о ещё одной «войне-репетиции»: о боливийско-парагвайском конфликте за обладание спорной пограничной территорией Чако.

По идее, та война 1932–1935 годов – действительно «из другой серии». Иной раз её даже несколько презрительно называют «филателистической»: в начале 1930-х годов в Парагвае действительно напечатали почтовую марку с картой, на которой спорная область Чако была отмечена как часть Парагвая, что и стало поводом для боливийско-парагвайского обострения.

В действительности, как будет показано чуть ниже, и в боливийско-парагвайскую войну за Чако так или иначе были втянуты немцы и американцы, англичане и итальянцы. Но наш читатель вполне справедливо может задать другой встречный вопрос: «А где же в этом наборе Советский Союз?!» Минутку терпения! И до наших людей доберёмся.

Парагвайские рекруты готовятся к отправке на фронт с Боливией

Но начну я издалека.

Режим режиму рознь

Когда в 2000 году я впервые пробился в Парагвай, то поинтересовался у пожилого пограничника столичного аэропорта Асунсьона, какой по счёту за свою практику он держит в руках российский паспорт. Бывалый «погранец» посмотрел на меня как-то по-отечески внимательно и отвечал, что я у него русский – всего-то пятый или шестой.

Сегодня в Республике Парагвай уже есть целое посольство Российской Федерации. Впрочем, и сегодня туда добираются буквально единицы наших людей: уж больно далеко и больно дорого.

Ну, а в советские годы эта страна для нас была вообще закрыта: в Парагвае правил жуткий диктатор-антикоммунист Альфредо Стресснер.

Дело, впрочем, не только в его антикоммунизме. То есть членов парагвайской компартии Стресснер, конечно же, загнал в глубокое-глубокое подполье, а, если ловил, беспощадно гноил в тюрьмах (и это в лучшем случае). Но в ежовых рукавицах он держал и всех остальных своих подданных. Например, даже в Советском Союзе не было загранпаспортов только на одну поездку. В Парагвае – были[25].

Этот парагвайский правитель держался власти не просто долго, а очень долго. Уже даже и генерал Пиночет в Чили готовился планово передать власть гражданским властям. А упрямый генерал Стресснер – всё никак не хотел расставаться со столь полюбившейся ему президентской лентой. В итоге, пришлось – свергать.

Оказавшись в парагвайском Асунсьоне даже и в 2000 году, я всё равно не мог отделаться от ощущения, что генерал – где-то рядом. То есть, конечно, я знал, что к тому времени Стресснер уже 11 лет как был в изгнании. Но не так уж я ошибался в своих ощущениях. Ведь генерала свергли свои же: выходцы из, как казалось еще недавно, вечной военно-чиновничьей «Национальной республиканской ассоциации», которая при нём была вообще единственной легальной партией страны. По крайней мере, и в 2000 году единственно аккуратно покрашенными зданиями в центре Асунсьона оставались казармы[26].

Естественно, при Стресснере, который правил в 1954–1989 годах, ни о каких отношениях с московскими большевиками и речи быть не могло. Но Парагвай в упор не видели ещё с нашей революции[27].

Естественно, причин тому было много. Но, в частности, нежелание Республики Парагвай иметь дело с Союзом ССР объясняется и тем, что с середины 1920-х там обосновались и очень скоро составили костяк вооружённых сил (а, значит, элиты) такие лютые ненавистники большевиков, как русские офицеры-белогвардейцы.

Сюрприз: будущий диктатор-антикоммунист Стресснер служил под началом как раз этих антикоммунистов-русских!

Парагвай по-русски

Во главе этой необычной русской колонии в Парагвае стоял совершенно удивительный человек – русский генерал-майор, но потом и парагвайский дивизионный генерал Иван Тимофеевич Беляев.

Русско-парагвайский генерал Иван Тимофеевич Беляев. На фото слева он – еще полковник, но все еще в русском мундире. На фото справа Хуан Беляефф – начальник парагвайского Генерального штаба

Два слова о том, как он начинал.³⁵

Родился в 1875 году в Санкт-Петербурге. И не просто в Петербурге, а в казармах Лейб-гвардии Измайловского полка: отец служил в нём артиллеристом.

Прадед по материнской линии, Леонтий Федорович Трефурт – адъютант Суворова. Другой прадед по материнской линии, А. И. Эллиот – из старинного шотландского рода. На Русь его позвала Екатерина II: развивать Черноморский флот. Эллиот и отличился – при Чесме и Наварине.

Позднее Беляевы породнятся и с поэтом Блоком, а, значит, сблизятся и с Менделеевыми.

Еще одну деталь мне самому рассказали руководители того, что сегодня называется «Ассоциацией русских и их потомков в Парагвае» (ARYDEP). Оказывается, с самого детства мальчик буквально бредил индейцами: сначала зачитывался Фенимором Купером и его «Последним из могикан», а потом нашёл в архивах прадеда старинные карты Южной Америки. Этот свой интерес к экзотическим сюжетам Беляев подогревал, посещая лекции в Русском географическом обществе.

Как и многие другие дворянские дети, Беляев – воспитанник кадетского корпуса. Как и отец, он пошел в артиллеристы. С началом Отечественной войны 1914 года (то есть Первой мировой) он поступил в I Кавказский стрелково-артиллерийский дивизион. К тому времени Беляев – патриот, монархист и архитрадиционалист. Вот что писал он сам:

«„В копыте лошади есть белая линия, от которой начинает расти рог. Можете срезать копыто, загонять в него гвозди, но если коснетесь белой линии, то оно пропало. Старые офицеры, для которых их полк стал родной семьей, а честь знамени – дороже жизни, которые и были „белой линией^, без которой боевая дружина превращается в шайку авантюристов, в результате войны были убиты и ранены“».

Чем обернулось разложение царской Русской армии – известно. В годы Гражданской войны Беляев воевал против красных: у Деникина и Врангеля. Последний отзывался о нём как о «храбром и добросовестном офицере». Но и Врангель, и другие отмечали, что Беляев не всегда готов был взять под козырёк, то есть бездумно разделить взгляды начальства. И действительно: Беляева очень смущало то, что белые, как и красные, беззастенчиво грабили крестьян.

С позиций сегодняших реалий, можно сказать, что, конечно, ныне у нас всё встало с ног на голову: если раньше мы белых полагали дьяволами, а красных ангелами, то сегодня часто бывает наоборот. Но ведь всё было сложнее: Белая армия обладала всеми теми недостатками, которые накопились в армии царской. Посмотрим правде в глаза: по ходу Гражданской войны в России белые стремительно катились к военному и, главное, к политическому фиаско. Как бы мы сегодня не фантазировали о «России, которую мы потеряли», та Россия сама выкопала себя могилу.

И всё-таки с белыми Беляева связывало много большее, чем с красными. Поэтому-то он и оказался, в итоге, в эмиграции: с красными его связывало ещё меньше.

Отвоевав на Дону, генерал Беляев бежал от большевиков через Новороссийск. В начале 1923 года он оказался уже совсем далеко: вот уж действительно на противоположном конце света, в Аргентине, в Буэнос-Айресе, в Южной Америке – о которой, впрочем, он, как мы помним, знал много больше, чем другие русские беженцы. Там-то судьба и вывела его на парагвайцев, о которых он когда-то читал книжки в библиотеке прадеда. С Асунсьоном Беляев и завёл разговоры о создании своего рода «Новой России» (во всех смыслах) на земле Южной Америки. Проект его назывался «Русский очаг».

Но каким же образом Беляев добился того, что парагвайский парламент на полном серьёзе рассматривал его законопроект, по которому новые русские иммигранты получали зарплату депутатов и освобождались на 10 лет от уплаты пошлин на ввозимое имущество?[28]

Естественно, в Парагвае учитывали не только предреволюционные заслуги в России.

Дело в том, что перед самой Второй мировой русские во главе с Беляевым выступили не просто истинными патриотами своей новой Родины, а даже её спасителями: возглавили парагвайскую армию во время победоносной войны Парагвая с Боливией в 1932–1935 годах за спорную пограничную местность Чако.

В годы войны с Боливией генерал Иван-Хуан Беляев-Бе-ляефф последовательно занимал должности сначала главного инспектора парагвайской артиллерии, а с 1933 года – начальника штаба всей парагвайской армии. Но кроме него в парагвайской армии был ещё один русский генерал (Николай Эрн), 8 полковников, 4 подполковника, 13 майоров и 23 капитана.

И про практически всех из них можно сказать, что в Парагвай их зазвал именно Беляев.

Как пишет в своем исследовании в журнале «Русский мир» Василий Андреев, «в отдельные периоды войны четвертью всех полков парагвайской армии командовали русские». И он же продолжает:

«Чакская война была расценена многими представителями военной эмиграции как последний триумф русской (именно русской, а не советской) военной школы. Так, генерал Н. Стогов писал „по горячим следам“ (в 1936 г.) в своей статье в журнале „Новый часовой“: „Что же дали Парагваю наши офицеры? Прежде всего, они дали свой военный опыт Великой и Гражданской войны, и не только участием в самой войне, но и подготовкой офицерского состава ещё задолго до войны, но, конечно, сравнительно небольшого их числа, чем и объясняется известная неподготовленность офицерского состава в массе“. И далее: „Одним словом, нет, кажется, ни одной области военного дела, к которой наши русские офицеры-эмигранты в Парагвае не приложили бы своих рук и не внесли бы своих знаний и опыта“».³⁶

Попадание в Парагвай «свежей крови», прибытие в эту несчастную южноамериканскую республику целой группы блестящих русских иммигрантов-офицеров стало для страны событием вселенского масштаба, своего рода «манной небесной».

Окончательно своё место в парагвайском ареопаге (и в Национальном пантеоне) они займут после победы над Боливией[29]. Но уже в 1920-х эти наши люди пользовались в Парагвае непререкаемым авторитетом.

Еще до парагвайско-боливийской войны русские антикоммунисты-белогвардейцы обзавелись в Асунсьоне таким влиянием, что парагвайское правительство и думать не думало о дипломатических отношениях с изгнавшими этих русских из России большевиками: дипломатические отношения

Парагвай установил уже только с новой Россией и только в 1994 году.[30]

Впрочем, с иной точки зрения, даже и антикоммунистический Асунсьон и большевистская Москва мелькнули на политическом горизонте друг друга ещё в начале 1930-х (пусть и опосредованно).

Вместе в Лиге наций

В течение нескольких месяцев 1934–1935 годов и Парагвай, и СССР одновременно являлись членами такой предтечи ООН, как тогдашняя Лига наций.

В известном смысле, с точки зрения того, о чём я рассказывал выше, это означало тектонический сдвиг. Так, по мнению аргентинского международника А. де Юлииса, принятие СССР в Лигу наций означало атоматическое признание советского правительства всеми членами этой организации, включая государства-члены от Латинской Америки: и Парагваем, о котором я толкую сейчас, и Кубой, которой посвящена вся эта глава, и всеми остальными.³⁷

Что касается Парагвая, то произошло нечто ещё более интересное. Советский Союз стал членом этой международной организации, Лиги наций, как раз на пике того самого парагвайско-боливийского конфликта и даже посильно принимал участие в попытках его разрешения.

В действительности, если кому-то и было суждено посредничать в этом конфликте успешно, то не Лиге наций, а Панамериканскому союзу во главе с Соединенными Штатами. Как бы то ни было, и Лига наций утвердила запрет на поставки воюющим сторонам оружия и даже создала специальный большой Комитет для обеспечения этого эмбарго. Членом Комитета стал и такой новобранец Лиги, как СССР.

«Позиция СССР… была сформулирована в выступлении его представителя на заседании Ассамблеи, который предложил… придать эмбарго „более строгий характер"… В заключение представитель СССР заявил: „Большое расстояние, отделяющее нас от театра военных действий, и сравнительно незначительное число участвующих в них вооружённых сил не должны умалять в наших глазах важности проблемы. Решения, которые мы здесь примем, могут иметь весьма важные последствия в разбирательстве более серьёзных конфликтов… советская делегация настаивает на том, чтобы постановления ассамблеи по этому вопросу носили решительный и твёрдый характер, и чтобы ассамблея проявила твёрдость в деле их проведения в жизнь"»[31].

По идее, это означало, что у СССР и Парагвая даже появилась общая коллективная повестка дня. В принципе, не сегодня-завтра советские дипломаты-члены «парагвайско-боливийского» комитета Лиги наций могли бы оказаться уже в самом Парагвае. То есть, как бы там ни противились этому парагвайские русские, между Москвой и Асунсьоном началось бы уже и прямое общение. Но…

В январе 1935 года эмбарго Лиги наций было фактически снято с Боливии. В ответ Асунсьон в феврале того же года из Лиги вышел, возобновил полномасштабные боевые действия и с помощью русской военной мысли выиграл войну. «Первую скрипку» в посредничестве сыграли США и Аргентина – вне Лиги наций.

Интересно, как эту историю с, казалось бы, каким-то там Парагваем обыграло советское руководство – сделав ее частью… советско-британских переговоров о судьбах Европы.

Кто-то сейчас подумал, что я преувеличиваю, «дотягивая» мою любимую Латинскую Америку до уровня полноценного глобального полюса? На самом деле, ничего я не дотягиваю!

Когда 29 марта в 1935 году советский вождь Иосиф Сталин принимал в Москве знаменитого политика-англичанина Энтони Идена и они коснулись того, какой должна быть система международной безопасности, Сталину ещё как пригодился тот самый Парагвай, который за месяц до этого вышел из Лиги наций. Приведу здесь отрывок из «Сочинений» того самого Иосифа Сталина (злого, но ещё какого гения):

«Иден. Мне было очень приятно услышать из Ваших уст и от г. Молотова, что Вы решительно стоите на точке зрения мира и целиком поддерживаете систему коллективной безопасности.

Сталин. Да, это хорошо. Мы вступили в Лигу наций вовсе не для игры, но мы понимаем, что сейчас Лига наций не пользуется сколько-нибудь серьезным авторитетом, даже Парагвай над ней смеется. Лигу наций надо укреплять, а для этого необходим пакт о взаимной помощи.

Иден. Я доложу о нашей беседе своему правительству.

На этом официальная беседа окончилась. Затем т. Молотов пригласил всех присутствующих за длинный стол выпить по стакану чая».³⁸

В парагвайско-боливийской войне действительно был ещё какой глобальный аспект.

«Мундиаль»

Обращу внимание на то, за что в той войне воевала Боливия. Ей, давно уже потерявшей выход к Тихому океану, позарез нужно было овладеть спорной местностью Чако, так как оттуда по рекам можно добраться до океана Атлантического. Ну, а, называя вещи своими именами, выход к реке Парагвай нужен был не просто Боливии. Такой маршрут был весьма кстати для работавшей в Боливии американской нефтяной компании «Стэндард Ойл». Речь шла о том, что сегодня и по-русски называется «логистикой».

На этой официальной парагвайской карте оранжевым обозначены территории у которые Парагвай уступил Бразилии и Аргентине ещё в ходе войны с «Тройственным альянсом» 1864–1870 гг. о которой у нас будет отдельный разговор в главе «Заговоры и уговоры». А зелёным обозначены территории, на которые соседи Парагвая продолжали претендовать и после этого. В частности, левый зелёный сектор – тот самый Чако, за который Парагвай воевал с Боливией в 1932–1935 гг.

Изучив карты, можно легко увидеть: если бы местность Чако досталась не Парагваю, а Боливии, то у боливийцев возникал бы выход к реке Парагвай. То есть, покорив Парагвай, американские нефтяники могли бы наладить речные танкерные поставки боливийской нефти в сторону экспортных портов на атлантическом побережье Южной Америки.

Но не только поэтому боливийско-парагвайскую войну можно называть по-настоящему интернациональной. Например, помимо русских в армию Парагвая в частном порядке записывались добровольцами жители аргентинских провинций Коррьентес и Энтре-Риос.

Ещё более пёстрая картина была в армии Боливии. До декабря 1933 года командовал ею чистой воды германец. Это был ветеран Первой мировой войны, немецкий генерал Ханс Кундт.

Командовал он не больно хорошо (в частности, благодаря смекалке своих русских офицеров парагвайцы очень умело отразили атаки боливийских танков «Викерс»), но – командовал. Естественно, русские офицеры-парагвайцы видели в этом знак: они вновь бились с ненавистными «тевтонами», врагом, который так много бед принёс их несчастной России.

Немецкий генерал Ханс Кундт, ставший главкомом у боливийцев

Ну, а среди подчинённых немецкого генерала в Боливии были ещё и десятки весьма необычных чилийцев. В парагвайских источниках превалирует версия о том, что это были вульгарные наёмники[32]. Но, судя по последним исследованиям, всё могло быть много занятнее.

Автор наиболее детального исследования на этот счет, ученый из Университета чилийского города Вальпараисо Леонардо Джеффе Кастро³⁹ составил целый список таких чилийских «наёмников», кто, получается, были никакими не «псами войны», а идейными бессеребренниками-интернационалистами: отвоевав на стороне Боливии против Парагвая, потом всплыли в составе… Интербригад на гражданской войне в Испании. Этому можно умилиться. Но в переводе на реалии, которыми жили парагвайские русские, это означало что-то ещё. То есть враги ставшего родным для русских белогвардейцев Парагвая потом сражались на стороне ненавистных парагвайским русским коммунистов.

Парагвайцы в битве за Бокерон

Естественно (если они это знали уже тогда), парагвайские русские не могли не выстроить логическую цепочку. Ну, например: врагами их новой родины, боливийцами, командуют немцы, которые допустили приход к власти в России коммунистов и первыми из всего западного мира пошли на сотрудничество с Советами. А под командованием немцев воюют чилийцы, которые после этого склонны отправиться воевать на стороне испанских республиканцев-анархистов, социалистов и коммунистов, а, значит, и Советов-Коминтерна.

И уж совершенно точно парагвайские русские были в курсе того, чем пыталась заниматься парагвайская коммунистическая партия. Ещё в 1926 году ее будущий генеральный секретарь Лукас Ибаррола побывал в Москве, и в 1928 году партия была основана как секция Коминтерна.

Естественно, знала парагвайская элита и об основанном коммунистами так называемом «Антивоенном комитете». Создан он был ещё в канун войны с Боливией, а своей целью называл работу среди рабочих, которым надо было объяснить, что война бессмысленна и не нужна. И хотя, наверное, и сами коммунисты были огорчены своей правотой (в том смысле, что нефтеносность провинции Чако оказалась мифической), кто-кто, а парагвайские русские с самого начала прекрасно осознавали, до чего ещё может довести такая пропаганда.

«В 1917 году Беляев, произведенный в генерал-майоры, остро переживал моральное разложение армии, стоявшей, по его мнению, уже на пороге победы, но „погубившей ее митингами и анархией[33]…

В марте 1917 года на псковском вокзале в ответ на требование унтера с взводом солдат снять погоны Беляев ответил: „Дорогой мой! Я не только погоны и лампасы, я и штаны поснимаю, если вы повернете со мною на врага. А на „внутреннего врага“, против своих не ходил и не пойду, так вы уж меня увольте!“».⁴⁰

Иными словами, на фоне войны с Боливией парагвайские русские уж тем более ни при каких обстоятельствах не могли позволить правительству своей новой Родины иметь дело с СССР.

Асунсьон – Гавана

До войны такой русско-парагвайской школой мысли прониклись не только в Асунсьоне, но и, например, в Гаване.

К ней я теперь и начну, наконец, возвращаться – хотя и оставлю за собой право периодически отвлекаться на некоторые параллельные, но, как я думаю, уже вполне понятно, что не лишние латиноамериканские сюжеты.

Но сейчас – именно Куба.

Следствия для остальных

Тогдашние правители Кубы вот уж точно были под влиянием не мексиканской, а именно парагвайской школы мысли: то есть в отношениях с СССР сознательно избрали не осторожное сближение, а бдительную дистанцированность. Например, когда в 1925 году к Кубе подошло советское судно «Вацлав Боровский», то власти порта Карденас так и не пустили корабль под красным флагом к причалу[34]. В итоге тогдашний секретарь кубинской компартии Антонио Мелья добирался до своих советских товарищей вплавь.⁴¹

«Известия» в те дни писали:

«Министерство внутренних дел Кубы отказало команде советского парохода „Вацлав Воровский“ в разрешении сойти на берег… заявив, что посещение города советскими моряками „противоречит общественным интересам“. Коммунисты Кубы настаивают на отмене этого запрещения».⁴²

Чуть больше повезло поэту Владимиру Маяковскому. Через десять лет после триумфальных гастролей в Гаване россиянки Анны Павловой он, счастливый обладатель «серпасто-молоткастого», потому только и смог высадиться в Гаване, что был транзитным пассажиром несоветского парохода. Впечатления от острова у него, как мы уже видели, были самые яркие. И самые разные:

«На площади меня поймал оборванец. Я не сразу мог понять, что он просит о помощи… Я молчал и только под конец сказал ломано, чтоб отвязаться: „Ай эм р-е-ша!“[35]

Это был самый необдуманный поступок. Оборванец ухватил обеими руками мою руку и заорал:

– Гип большевик! Ай эм большевик! Гип, гип!

Я скрылся под недоуменные и опасливые взгляды прохожих».

Реакцию прохожих Маяковский описал совершенно верно. У себя на острове кубинские коммунисты были тогда ещё в меньшинстве. А кубинские власти если и шли на контакты с СССР, то лишь эпизодически.

«В 1921 году [прозвучало] предложение Кубы продать России сахар. Совет труда и обороны РСФСР обсудил это предложение. В начале 1922 года сахар был закуплен.

Кубинский сахар советской стороной закупался и в последующие годы, но эти поставки носили небольшой и эпизодический характер… Об отношении [официальной Гаваны] к Советскому Союзу говорило немало фактов и, в частности, то, что кубинские власти не разрешили А. М. Коллонтай, следовавшей к месту своего назначения полпредом в Мексику, сойти с борта парохода на берег в Гаване»⁴³.

Стоит ли говорить, что на довоенной Кубе никакого советского постпредства так и не появилось? Впрочем, даже там в Латинской Америке, где во второй половине 1920-х всё-таки имели дела с СССР времён НЭПа, со сталинским Советским Союзом отношения свернули. Так, первое советское посольство в Мексике просуществовало всего-то до 1930-го, ставшего «годом великого перелома». Из Аргентины выгнали даже «Южамторг» (что в этой книге станет предметом отдельного разговора). А в Уругвае первая советская дипмиссия проработала только в 1933–1935 годах.

Таким образом, на начало Великой Отечественной войны из всех стран Латинской Америки у Советского Союза дипломатические отношения были только с Колумбией – да и то только на бумаге, так как обмен посольствами не состоялся. Но, кстати, именно президент Колумбии Д. Камарго и сформулировал всё после триумфа советского оружия у Сталинграда, после чего и наступил перелом и на дипломатическом фронте. Д. Камарго написал И. Сталину, что советские солдаты «первыми добились того, что свели на нет казавшиеся серьёзными и непреодолимыми успехи врага и изменили исход войны»“.

Дипломатический Сталинград

Даже когда в Москве затеяли реконструкцию «большой Ленинградки», пытаясь сделать ее одной сплошной трассой без наземных пешеходных переходов, минимум, один светофор остался. Это – светофор на пересечении Ленинградского проспекта с улицей Правды.

Старожилы до сих пор называют его «сталинским». Легенда гласит, что когда здесь, на бывших дачных участках Ямского поля, построили комбинат издательства «Правда», то на улице Правды (тогда это название писали с кавычками) специально поставили светофор с левой стрелкой: чтобы удобнее, без лишних разворотов, было возить главные политические и идеологические статьи на просмотр членам Политбюро в Кремль. Возможно, это всего лишь легенда. Но такой светофор существует.

Вычитывал или нет Сталин гранки про прибытие в СССР дипломатов из первых стран Латинской Америки, восстановивших дипотношения с Советским Союзом, неизвестно. Но редакторы газет «Правда» и «Известия» явно и так знали, что делали, обеспечивая в апреле-мае 1943 года соответствующий информационно-пропагандистский фон – пусть даже речь в этих заметках могла идти о странах, с которыми отношения ещё только предстояло установить.

Например, весной 1943 года вдруг популярной стала тема… Боливии. 22 апреля «Правда» рассказала о том, что «США оказывают помощь Боливии в расширении производства каучука в бассейне реки Амазонка». В номере за 7 апреля «Правда» (как бы между делом) сообщила о визите туда вице-президента США Уоллеса. С тем, чтобы назавтра уточнить: Боливия объявила войну странам «Оси». А 17 мая – рассказать о пребывании президента Боливии Пеньяранды в Соединённых Штатах.

Одна беда: из таких публикаций выходило, что страны Латинской Америки – бесспорный «задний двор» США. Ведь это американцы давали кредиты, наносили визиты и принимали гостей. Вот и Боливия, например, установила дипотношения с Советским Союзом только 18 апреля 1945 года.

Но «Правда» уже и в 1943 году знала, что делала. Она готовила своих читателей к тому, что и в СССР вот-вот появятся посланцы не Боливии, так других латиноамериканских республик.

Например, 22 апреля 1943 года, на четвертой полосе мелким шрифтом – сообщение о встрече президентов США и Мексики. А 2 мая и, естественно, на первой полосе – послание от президента Мексики Камачо уже и товарищу Сталину. Его передал прибывший теперь и в Кремль мексиканский посланник.

Первый кубинский посланник физически приехал позже. Но первой установила дипотношения с СССР всё-таки не Мексика, а Куба. Напомню, что она сделала это, даже не дожидясь исхода Сталинградской битвы. И ей, родной Кубе, я уделю всё-таки чуть больше внимания.

Время вернуться в лабиринт старогаванских улиц.

Старьё?

Заведение, о котором речь пойдет дальше, это – уже никакой не бар-ресторан, но, к счастью – и не Комитет защиты революции[36]. Это заведение – скорее, резервация полузабытого прошлого.

Итак, я – внутри тесной, но прямо-таки бездонной букинистической лавки сеньора Хильберто Бердмудеса на улице Обиспо. Специализация – эпоха, когда после свержения Батисты титул самого известного в мире жителя Гаваны перешёл от романиста Эрнеста Хэмингуэя к революционеру Фиделю Кастро. А ещё – всё, что было до этого.

На полках, в шкафах, на полу этой лавки – бесконечные стопки выцветших фотографий, потертых афиш и книг с рассохшимися корешками. Зашёл я туда, чтобы пополнить свою коллекцию плакатов романтического периода революции. Есть у меня такой грех бывшего советского человека: украшать подобной агитпродукцией стены своего рабочего кабинета.

– Ой, и это продаётся? – воскликнул я, увидев на стене плакат с молодым ещё Фиделем и его знаменитой цитатой: «Это знамя, это небо, эту землю мы защитим и за ценой не постоим».

– Да, продаётся.

– А это точно оригинал?

– Здесь же внизу написано: «Издание Отдела революционной ориентации ЦК». Будете брать?

– Думаю, да.

– С вас десять песо, – отрезал сеньор Бермудес и стал побыстрее сворачивать плакатец в трубочку и обёртывать бумагой, пока клиент не передумал.

Клиент, впрочем, будучи увлечён написанием этой книги (и, в том числе, поэтому приехавший на Кубу дособирать материалы), останавливаться не собирался. И не мог не задать вопрос, который на социалистической Кубе звучит, в известной степени, провокационно.

– Сеньор Бердмудес, а в Гаване вообще вспоминают иногда, что выстрелы здесь звучали и во Вторую мировую? Например, что уже в декабре 1941 года ваша страна объявила войну странам «Оси»?

– Если честно, у нас про это почти не говорят.

– То есть вы, например, не знаете, что в 1943 году вашим военным морякам под командованием капитана Марио Рамиреса Дельгадо, удалось в Большом Багамском проливе не просто обнаружить, а и самим потопить немецкую подлодку?

– Я-то знаю. Но я и постарше. А молодые про это, думаю, и не слышали⁴⁵.

– Не слышали, потому что потом эти же вооруженные силы бились с Фиделем, и это, получается – подвиги вражеской армии, армии диктатора Батисты?

– Заметьте, не я это сказал.

– Сеньор Бердмудес, а у вас есть какие-то старые материалы про тот период? Про то, как Куба воевала ещё не с Америкой, а с Германией?

– Слушайте, вы – первый, кто про это спрашивает за многие годы.

Поможете мне отодвинуть вот эту стопку? – подмигивая, сеньор Бермудес указал на пирамидку из какой-то совсем ненужной макулатуры.

Если говорить точно, то нижнюю полку дальнего стеллажа загораживала не только макулатура, но и древний-древний дедушка. Он-то точно помнил, что и как было на острове до 1 января 1959 года, когда в Гавану вошли повстанцы Фиделя. Посасывая сигару, дедушка восседал на типичном для Кубы кресле-качалке с плетёной спинкой и, кажется, слушал наш разговор с большим интересом. Теперь он проворно вскочил, позволяя Бермудесу добраться до той самой полки.

На свет энергосберегающей лампы были вытащены два толстенных тома-подшивки. Открыв их, я обомлел. Передо мной было то, что я искал многие месяцы! Это была подшивка раритетнего журнала «Эн Гуардия», за один номер которого в Интернете просят до пятисот долларов. Мне же вся эта чудо-подшивка досталась всего-то за 30 «конвертируемых песо», которые я немедленно отсчитал Бермудесу – теперь явно расстроенному тем, что он не попросил с меня больше[37].

Итак, продолжим пока изучать всё менее доступные, но, строго говоря, открытые источники.

На страже

Вот ведь ирония судьбы: только в социалистической и обложенной американскими санкциями Гаване (где время словно остановилось), и можно было найти целую подшивку уникальной американской «энциклопедии» про участие во Второй мировой стран Латинской Америки.

В переводе название этого журнала означает «На страже». Перевод в данном случае – с испанского. Хотя печаталось это издание в США, предназначалось оно для «латинос» и выходило именно на родном для большинства из них испанском языке[38].

Интересная вещь: официоз – он при любом строе официоз. Вот и публикации американского журнала «Эн Гуардия» являли собой «гремучую смесь» информации и пропаганды, помноженной на постоянно менявшийся в годы Второй мировой войны коэффициент политической целесообразности.

Но, во-первых, людей моей профессии наша отечественная история (да и сегодняшние политические реалии) даже и помимо воли сделали мастерами вычленять информацию из «пиара». Во-вторых, изучение материалов именно этого журнала поможет понять, как кубинские реалии, в свою очередь, описывала не советская, а американская официальная печать. Наконец, в-третьих, вёрстка этого журнала позволит нам понять, как выстраивалась политическая логика.

Свобода вёрстки

Когда о свободе слова говорят те, кто ни дня не проработал в журналистской редакции, мало кто задаёт по-настоящему точные вопросы. А любой из нас, профессиональных ин-формационщиков, знает, что часто главное – не столько в том, что написано или показано, сколько в том, как это завёрстано. То есть не всегда, но часто главное – в последовательности подачи. Кстати говоря, это в одинаковой степени касается средств массовой информации частных и казённых, консервативных и либеральных, отечественных и зарубежных.

Вот по этой причине я и был счастлив, когда в Старой Гаване, наконец, увидел журнал «Эн Гуардия», что называется, во плоти[39]. При всех многочисленных ссылках на его публикации, важно было увидеть весь журнал – чтобы понять принцип той самой вёрстки.

Фото на обложке журнала «Эн Гуардия»

С точки зрения здравого смысла, самым поразительным представляется тот номер за 1943 год, где речь идёт о переломной для всей Второй мировой Сталинградской битве.

С одной стороны, всё вроде бы замечательно: в журнале – огромный репортаж о Сталинграде и даже подвёрстанный к нему материал, в котором описываются тяготы морского похода по ленд-лизу в Мурманск. Но всё это – на «глубинных» страницах 26–31. А вот первые двадцать шесть страниц посвящены совсем другим темам. Взглянем теперь на вёрстку:

1. На обложке – сфотографированный в крайне убедительно-героической позе солдат армии США. Допустим, что даже на фоне Сталинграда для СМИ, которое запустили в Вашингтоне, зарегистрировали в Филадельфии, а редактировали в Нью-Йорке, это – объяснимо. Но что дальше?

2. Дальше и на целый разворот – подробный отчёт о том, как промышленность США выпускает всё больше боевых самолетов и кораблей. ОК.

3. По причине того, кто финансировал этот журнал, примиримся с тем, что до Сталинграда редакторы заверстали статьи об успехах американского оружия на Соломоновых островах.

4. Наконец, в силу специфики этого журнала (а рассчитан он был, напомню, на читателя в Латинской Америке), посчитаем возможным и то, что составители разместили до материала про Сталинград заметки о достоинствах Чили. Ну, в конце концов, Чили как раз в это время разорвала дипотношения со странами «Оси».

Но где же, наконец, Сталинград?

А вот до Сталинграда журнал «Эн Гуардия» разместил ещё и прямо-таки политую патокой заметку о визите в Вашингтон кубинского президента Фульхенсио Батисты. Он, оказывается, и с Рузвельтом встретился, и перед Конгрессом выступил.

На фото из журнала «Эн Гуардия»: президент Рузвельт приветствует «президента Кубы генерала Батисту». Обратите внимание: Рузвельт даже встал с инвалидной коляски

Если редакция журнала «Эн Гуардия» и позволила себе вольность, то только тогда, когда, перечисляя титулы Батисты, поместила перед словом «президент» звание «дивизионный генерал». На эзоповом языке это было напоминанием о том, что к власти Батиста пришёл в звании сержанта[40].

Впрочем, к публикациям журнала «Эн Гуардия» мы ещё вернёмся. А сейчас – к официальным документам.

Официально

Вступлению во Вторую мировую войну первых стран Латинской Америки в декабре 1941 года предшествовали события на всё той же Кубе в июле 1940-го. Именно в кубинской столице тогда была подписана удивительная Декларация, согласно которой нападение на одну страну западного полушария считалось агрессией против всех.

«Удивительным» я этот документ называю потому, что в следующий раз такой принцип американцы смогут «застолбить» только в договоре о создании НАТО. А это будет уже в 1949 году. То есть на своём «заднем дворе» США запустили тогда очень важную схему, которая потом будет им служить многие десятилетия[41].

Но длинным оказался путь ещё и к Гаванской Декларации 1941-го.

С 23 сентября по 3 октября 1939 года (то есть почти сразу после начала Второй мировой) министры иностранных дел стран западного полушария собрались на экстренную встречу в Панаме. Там была одобрена резолюция о нейтралитете. В частности было объявлено о создании «зоны мира» вокруг обеих Америк, где военные действия запрещались даже между теми странами, которые между собой воевали⁴⁶.

В намного более ёмкой и научной форме события тех месяцев описали составители сборника «Кризис и война». Вот как там подаются (на мой взгляд, вполне справедливо) события в Латинской Америке с сентября 1939 по декабрь 1941 года, то есть с момента нападения Германии на Польшу до нападения Японии на США:

«Нейтралитет латиноамериканских стран вполне соответствовал линии Вашингтона, предпочитавшего не вмешиваться в европейскую войну. Но одновременно он отражал и стремление государств региона сохранить экономические связи с державами „Оси“. К 1940 г. германские капиталовложения в регионе составили 969 млн долл., Германия импортировала из Латинской Америки стратегическое сырьё… В Бразилии концерны Круппа и Тиссена занимались разработкой железной руды, в Чили – добывали селитру, в Бразилии, Аргентине, Боливии – владели концессиями на нефтеносные участки.

Происходил и „экспорт“ нацистских идей. Было создано немало фашистских или полуфашистских организаций (в Бразилии – „Бразильское интегралистское действие“, в Мексике – „Национальный синаркистский союз“, в Перу – „Революционный союз“ и др.)…В Бразилии в 1938 г. интегралисты даже предприняли попытку государственного переворота»⁴⁷.

Схожие процессы происходили и на Кубе. И вокруг неё Германия Гитлера «нарезала круги». До поры до времени Батисту это вполне устраивало: как и всякий латиноамериканский политик, он искал сразу несколько «точек опоры». Но очень скоро выяснилось, что, как говорят в России, немцам «дай палец, а они и руку откусят».

Например, к 1938 году именно Германия стала крупнейшим в Европе импортёром кубинского сахара⁴⁸. По этой причине кубинцы присвоили свой орден «Карлос Мануэль де Сеспедес» германскому рейхсминистру иностранных дел Риббентропу и позволили немецкому боевому кораблю «Шлезвиг-Гольштейн» нанести визит в порт Сантьяго-де-Куба. В сентябре 1939 года именно «Шлезвиг-Гольштейн» нанесёт первый удар по польским береговым укреплениям на Балтике. Но чем немцы «отсалютовали» ещё на Кубе? В октябре того же года кубинские власти получили запрос от группы своих граждан с просьбой зерегистрировать «Кубинскую нацисткую партию»⁴⁹.

А вот это (то есть потенциальный приход к власти в странах Латинской Америки политиков, которые ориентировались на какие-то заокеанские центры силы) даже ещё и не вступившим в войну США было совершенно ни к чему. Ведь ещё с далёкого 1823 года американская «доктрина Монро» определяла западное полушарие как «Америку для Америки».

Собственно, как будет отдельно показано в главе «Заговоры и уговоры», уже к 1940 году (то есть задолго до декабря 1941 года, когда на Америку напала Япония), американцы начали «повышать градус»: от коллективного нейтралитета – к коллективной безопасности стран западного полушария. При этом преследовали американцы именно свои интересы.

Куба – это даже не «задний двор», а «подбрюшье» США: ведь от американского Ки-Уэста до Гаваны – всего-то 90 миль.

Вот теперь вновь вернёмся к журналу «Эн Гуардия».

Рокфеллеровский центр

Для читателей в Латинской Америке этот журнал в США выпускала организация с очень хитрым названием и очень хитрым руководством. Позже «Офис по межамериканским отношениям» станет составной частью Государственного департамента. Но поначалу руководителем этой «автономной» организации был не какой-нибудь вашингтонский бюрократ, а… миллиардер Нельсон Рокфеллер.

Это очень по-американски: политической «метафизикой» занимался человек, у которого в «целевом регионе» были вполне конкретные бизнес-планы. В Советском Союзе были едины народ и партия. В США – партии и бизнес. Именно в Штатах возникла поговорка «Что выгодно для „Дженерал моторз“ выгодно для США и наоборот». На мой взгляд, это – очень хороший лозунг. Всем бы странам такой посыл.

Конкретно Нельсон Рокфеллер предстаёт как человек редкостных обаяния и силы убеждения. Эти личные качества Рокфеллера вполне позволяли президенту Рузвельту остановить свой выбор именно на нём, когда он искал, как сказали бы сейчас, «гуманное лицо» для осуществления в Латинской Америке своей доктрины «доброго соседа».

Нельсон Рокфеллер в роли «гуманного лица» Америки

Впрочем, был в этой конструкции и очевидный изъян. Исходя из прагматических соображений по привлечению на сторону американской демократии как можно большего числа союзников из латиноамериканского «подбрюшья», редакторы подотчётного Рокфеллеру журнала не скупились на похвалы даже тем, кого к демократам никак не припишешь. Почитаем, например, что журнал «Эн Гуардия» писал об организаторе государственного переворота, кубинском правителе Батисте:

«9 декабря 1941 года, через считанные дни после нападения [японцев] на США, Куба объявила войну Японии. 11 декабря – Германии и Италии. Куба вступила в войну, будучи единой и экономически крепкой, благодаря руководству президента Батисты. За девять лет трудов он построил сотни школ, дабы распространить по всей стране бесплатное образование. Он запустил программу возрождения села. Он организовал работу больниц и приютов. Он сокращает разницу между богатыми и бедными».

Кстати, обратили внимание? Речь идёт о «девяти годах трудов». Строго говоря, по состоянию на 1943 год (когда была опубликована эта хвалебная статья в журнале «Эн Гуардия») Батиста де-юре был президентом всего два года. Но конституционалисты-американцы смело оперируют состоянием дел де-факто: ведь реальной «жёсткой рукой» Кубы Батиста был ещё с переворота 1933 года[42].

С другой стороны, было в публикациях журнала «Эн Гуардия» и кое-что весьма по делу.

«Сельхозугодия Кубы выдают для Объединённых наций горы сахара. А её копи выдают на-гора марганцевую руду, которая столь необходима для производства Объединёнными нациями брони…»

Но не будем забегать вперёд.

Точки опоры

Итак, наверное, уже понятно, зачем с началом войны Батисте нужна была Америка, а Америке – Батиста. США получали от дружественного режима Кубы стратегические базы и стратегические материалы. Батиста за это получал от США своего рода «индульгенцию» за все прегрешения в области того, что теперь называется правами человека.

Впрочем, одной только внешней поддержкой сохранение режима было Батисте не гарантировать. А во внутренней политике у Батисты всё было сложно.

Бытовой и прочий расизм

На первый взгляд, удивительно: даже за десятилетия официальной «дружбы народов» на самой Кубе и выездных подвигов кубинских «воинов-интернационалистов» в Африке, до членства в Политбюро ЦК КПК, тем не менее, дошли буквально считанные небелые.

Но это – объяснимо. В ходе по-настоящему откровенных бесед многие мои белые гаванские собеседники признавались: для них до сих пор смещение белым Кастро мулата Батисты – своего рода восстановление справедливости.

Я не хочу никого подводить, поэтому ни на кого конкретно ссылаться не буду. Но, в целом, эта мысль обычно звучит так: «Мы, белая кубинская элита, не одно десятилетие боролись против имперской Испании за право стать хозяевами в собственной стране. Но только получили мы какую-никакую независимость от Испании, как верховным правителем нашей независимой страны оказался какой-то мулат. А про негров вы же знаете, что они другие. Ну, взять эту манеру их мужчин в случае измены со стороны жены обливать себя бензином и поджигать. Жуть!»

По идее, мулату Батисте сам Бог велел искать поддержки у меньшинств. Но и в этом вопросе – не сложилось.

А именно: начиная с 1939 года серьёзные проблемы у Батисты возникли во взаимоотношениях и с таким традиционно влиятельным в любой стране меньшинством, как община еврейская.

С одной стороны, Куба в процентном отношении приняла евреев больше, чем все другие страны Карибского бассейна⁵⁰.

С другой стороны, в правящих кругах Кубы был весьма силён антисемитизм. Достаточно сказать, что после войны Куба стала единственным государством Латинской Америки, которое проголосовало против создания Государства Израиль.

Но начиналось всё ещё во время войны. Подтверждение чему я, как ни странно, нашёл в… Москве.

Еврейский вопрос

Сейчас я точно забегу вперёд. Речь пойдёт уже о том отрезке 1943 года, когда в СССР прибыл кубинский посланник. Но здесь эта история – к месту.

Итак, Москва, Плотников переулок, Архив внешней политики Российской Федерации, где бережно хранят документы за весь период от НКИД РСФСР до МИД РФ.

Там я обнаружил любопытный документ из папки 3-031-1-101. Речь в документе шла о том, как до Калинина и Сталина кубинского дипломата принимал весьма необычный заместитель наркома иностранных дел СССР Соломон Абрамович Лозовский.

Соломон Лозовский

После войны он, проверенный-перепроверенный член ВКП(б) с 1901 года, будет арестован и расстрелян по делу о «еврейских националистах». Но в 1943 году Лозовский ещё был «на коне» и, по поручению Сталина, курировал ещё и Еврейский Антифашистский Комитет. Это он явно и имел «в знаменателе», когда писал отчёт о своей встрече с посланцем Батисты:

«ИЗ ДНЕВНИКА С. А. ЛОЗОВСКОГО

НКИД. Отдел Американских Стран. Вх. № 209

СЕКРЕТНО. 14 мая 1943 года. № 288-А.

ПРИЕМ КУБИНСКОГО ПОСЛАННИКА КОНЧЕССО.

Сегодня, в 16 часов, принял явившегося с протокольным визитом, в сопровождении советника миссии Феррера, кубинского посланника Кончессо.

…На моё замечание о том, что на Кубе, кажется, довольно сильны антифашистские настроения, как Кончессо, так и Феррера поторопились заверить меня, что население Кубы настроено резко антифашистски ещё со времён итало-абиссинской войны».

Видно, что, с одной стороны, и Лозовский расспрашивал кубинца о еврейском вопросе не случайно, а, с другой стороны, и кубинский дипломат своего собеседника явно обманывал. Ведь итало-абиссинская война 1935 года была задолго до позорной для Кубы истории года 1939-го, о которой теперь расскажу подробнее.

Плавание обречённых

В мае 1939 года примерно девятьсот немецких евреев приобрели билеты на рейс парохода «Сент-Луис». Шёл он на Кубу. Там, в безопасности – бежавшие от Гитлера немецкие евреи хотели дождаться виз в США[43].

Но что же их ждало в Гаване?

8 мая 1939 года в кубинской столице прошла массовая антисемитская демонстрация. В стране вообще были сильны не только расистские, но ксенофобские настроения. Объяснить их просто: на Кубе были всё ещё ощутимы следствия недавней «великой депрессии». К сожалению, теперь и в России мы знаем, как кризисные явления способны выступить катализатором подобных настроений.

Как раз перед этим кубинские власти изменили иммиграционное законодательство, разделив понятия «турист» и «беженец». А именно: уже нельзя было въехать в страну как турист и только потом попросить политическое убежище. Теперь статус политического беженца нужно было испросить заранее.

Однако ни экипаж во главе с капитаном-немцем Густавом Шрёдером, ни пассажиры-евреи не имели ни малейшего представления о том, что они отправляются на Кубу с документами, утратившими силу ещё до начала плавания. 13 мая 1939 года «Сент-Луис» отправился-таки на Кубу из Гамбурга. Но перед заходом в Гавану Шрёдер получил телеграмму от кубинского представителя пароходства с требованием не подходить к причалу, а встать на рейде гаванского порта. Было это 27 мая 1939 года.

Корабль простоял на рейде четыре дня….

За это время капитан Шрёдер так и не добился уступок со стороны кубинских властей. Они требовали, чтобы пассажиры заплатили за право сойти на берег срочно введённую в законодательство таксу (а этот сбор составлял такую сумму, какой у беженцев не было и в помине). В итоге, переговоры были прерваны, и 1 июня 1939 года «Сент-Луису» было приказано покинуть территориальные воды Кубы (в противном случае корабль был бы атакован силами кубинских ВМС).

«Сент-Луис» на рейде Гаваны. И еврейские беженцы рассматривавшие кубинскую столицу из иллюминаторов

Вплоть до 6 июня «Сент-Луис» кружил вблизи кубинских берегов, надеясь на то, что Куба поменяет свою позицию. Закончилось это тем, что корабль ушёл обратно в Гамбург. Как результат, пассажиры сошли на берег в портах Западной Европы, которые вскоре были оккупированы немцами, и беженцы с «Сент-Луиса» разделили судьбу тамошних евреев. По различным подсчётам, общее число бывших пассажиров «Сент-Луиса», выживших в континентальной Европе во времена Холокоста, составляет, максимум, 260 человек из 900, рассматривавших Гавану в иллюминаторы.

Альтернатива

Естественно, после этой истории Батиста растерял поддержку не только среди кубинских белых креолов, но и среди кубинских евреев. Таким образом, по его позициям в стране был нанесён существенный удар. И как бы лояльно ни относились к Батисте его внешние покровители в США, ему нужно было срочно думать над тем, какие искать новые точки опоры на самой Кубе. За счёт кого было ему расширить свою социальную базу?

При тогдашнем раскладе политических сил ответ очевиден: за счёт коммунистов! Тем более что таким же мулатом, как Батиста, был и коммунист-лидер кубинских профсоюзов Ласаро Пенья, который организовал просоветскую манифестацию, описанную в газете «Правда».

А какое было у тогдашних коммунистов во всём мире одно из главных требований к своим властям? Правильно! Батисте надо было установить дипотношения с СССР!

Но как это было объяснить антикоммунистической белой элите, которую такое решение ещё больше отодвигало от Батисты?

Что ж, к 1942 году Батисте сойтись со Сталиным было проще: у Кубы уже были отношения с СССР – опосредованные.

Наша бронь

Помните кубинский марганец, который шёл в США и о котором писали журнал «Эн Гуардия» миллиардера Рокфеллера? Я ведь не случайно написал, что под хвалебной публикацией журнала «Эн Гуардия» на этот счёт вполне могло подписаться и руководство Советского Союза: броня, которая получалась от смешивания этого марганца с американским железом, прикрывала танкистов не только США, но и СССР. Ведь эти, получается, частично и кубинские танки шли по ленд-лизу и к нам.

Тем более не чужой для нас страной Куба стала тогда как обладательница безбрежных полей с сахарным тростником. Ведь львиная доля советских полей по выращиванию сахарной свёклы, расположенных на Украине, оказалась под пятой нацистов.

Обратимся к цифрам. С одной стороны, как мы прекрасно понимаем, ленд-лиз был лишь дополнением к тому, что успешно и героически производил сам Советский Союз. Например, 12 700 импортных танков с бронёй, в том числе, из кубинского марганца, наверное, и были серьёзным «довеском». Но, конечно, эти танки не идут ни в какое сравнение с 60 000 одних только легендарных Т-34, произведённых самим СССР! С другой стороны, согласно некоторым данным, именно за счёт импорта из Соединённых Штатов Советский Союз покрыл 66 % своих потребностей в сахаре и 53 % своих потребностей во взрывчатке, на которую, как мы помним, шёл всё тот же сахар⁵¹.

Как мы помним, сами США, в свою очередь, столько сахара, сколько было нужно, не производили – по причине чего с 1940 года американцы закупали все излишки «сладкого золота» Кубы, а потом и других Антильских островов. То есть в поставках «американских» сахара и взрывчатки (на которую, напомню, шёл спирт из всё того же сахара) огромная доля приходилась на товар не из Америки, а с островов Карибского моря и, прежде всего, конечно, Кубы.

– Так это сначала мы вам помогли, а потом уже вы пришли к нам на помощь! – очень по-гавански отреагировал, когда я ему это всё рассказал, мой кубинский оператор Анхель Альдерете.

– Ну, в целом, и так можно сказать, – согласился я. Хотя, конечно, всё не так просто.

Шли эти поставки с Кубы в СССР, конечно, через США. Примечательно, что именно в Вашингтоне были проведены и переговоры об установлении между Союзом ССР и Республикой Куба прямых дипломатических отношений.

Интересы Москвы в Вашингтоне представлял один из самых ярко окрашенных советских дипломатов – Максим Максимович Литвинов.

Светско-советский

Настоящее имя – Меер-Генох Моисеевич Валлах. Уроженец польского Белостока (входившего тогда в Российскую империю), он вступил в РСДРП на самом раннем этапе: в 1898 году. Во время раскола примкнул – к большевикам. Один из организаторов и участников побега 11 «искровцев» из Лукьяновской тюрьмы Киева.

Первый, с позволения сказать, контакт с Латинской Америкой у Литвинова был в эмиграции. Почему я говорю «с позволения сказать»? Дело в том, что, закупая оружие для революционеров у посредников-датчан, Литвинов выдал себя за офицера-заговорщика из… Эквадора⁵².

В результате подобного рода действий Литвинов был «взят на мушку» и европейской полицией. В итоге арестовали Литвинова французы. Но выдавать его России они не стали, а вместо этого выслали через Ла-Манш в Британию. Там Литвинов провёл без малого 10 лет: уже тогда Лондон был местом, где с удовольствием укрывали «специальных» россиян. Похоже, это уже никогда никуда не денется. Это – самая незыблемая российско-британская традиция…

Первый посланник СССР на Кубе Максим Литвинов

По возвращении из эмиграции в революционную Москву Литвинов был введён Лениным в коллегию НКИД тогда ещё отдельно взятой РСФСР, но с годами дослужился до наркома иностранных дел всего Советского Союза. Однако, будучи известным англофилом, в конце 1930-х Литвинов был отстранён от работы Сталиным: во время сближения СССР с гитлеровской Германией.

Попав в опалу, Максим Литвинов, тем не менее, избежал репрессий. И – дождался своего часа. С началом войны Сталин выдернул его, повторю, англофила, из небытия и вернул в систему в НКИД: чтобы теперь Литвинов налаживал отношения со своими любимыми англосаксами-союзниками из Соединённых Штатов и Соединённого Королевства. Но на этот раз Литвинов поехал не в Лондон, а в Вашингтон: Сталин назначил его послом СССР в Америке. Впрочем, там он отвечал за налаживание отношений не только с США, но и с другими республиками западного полушария – в том числе и с Кубой[44].

Семейные реликвии

У кого ещё было узнать об атмосфере тех переговоров, как не у семьи Литвиновых?

Мне, журналисту, и думать было нечего: естественно, я обратился к своей коллеге, а по совместительству внучке легендарного наркома и посла Маше Слоним. По моей просьбе она опросила родственников. Но, к сожалению, в клане Литвиновых никаких воспоминаний о кубинской поездке Максима Максимовича не осталось.

Впрочем, есть кое-какие вещи, которые клан Литвиновых воспринимает как само собой разумеющееся и об этом даже не вспоминает.

Женский фактор

Обитая в Лондоне, в 1916 году Литвинов там повторно женился. Его избранницей стала дочь евреев-революционеров из Венгрии. Но к тому времени мисс Айви Лоу была уже британской гражданкой. Удивительное для СССР дело: переехав с мужем в советскую Москву, она всю жизнь сохраняла не только европейскую светскость, но и британское подданство.

Похоже, светская, но не советская Айви Лоу-Литвинова действительно сыграла не последнюю роль в том, чтобы помочь своему мужу. В Вашингтоне им обоим удалось обаять не только американцев, но и аккредитованных в США дипломатов из стран Латинской Америки.

Не будем, конечно, преувеличивать роль жён и светского фактора. Но факт есть факт: политический прорыв между Кубой и СССР произошёл именно в Вашингтоне и именно при Литвиновых – осенью 1942 года.

Послы СССР и Кубы в США, Литвинов и Кончесо, с жёнами на приёме в дипмиссии Советского Союза в Вашингтоне. Фото из журнала Life

Господа и комиссары

И вновь Архив внешней политики РФ. Папка «111/Ку. Установление дипломатических отношений» (файл 3-111-1-1).

Итак, 5 октября 1942 года министр иностранных дел Республики Кубы Хосе Аугустин Мартинес пишет своему коллеге, советскому наркому иностранных дел Вячеславу Молотову (которого он забавно называл словосочетанием, состоявшим из двух взаимоисключающих слов: «господин» и «комиссар»). Отрывок из этого письма я привожу здесь в оригинальном переводе НКИД:

«Господин Комиссар:

Республика Кубы, преисполненная желанием сохранения связей соединяющих ее с дружественными нациями, особенно с теми, которые спаяны, в настоящее время, в единую силу против держав „Оси“ и их предательской агрессии против дела Демократии и Права, считает большим удовлетворением установление дипломатических и консульских отношений с С.С.С.Р.».

Перевод на русский, согласимся, весьма корявый. Но это не так уж и важно. Дело было сделано. Тем более что параллельно гаванская газета «Нотисиас де ой» привела и куда более изящный пассаж из министра Мартинеса:

«Россия борется на передовых позициях этой кровопролитной борьбы. Русскому народу выпала эта тяжёлая, опасная и благородная миссия. Но его героизм и храбрость спасли мир от всеобщей катастрофы. Поэтому вполне понятно, что Куба устанавливает с этой страной отношения в духе мира и сердечности»⁵³.

Вернёмся, впрочем, к официальной дипломатической переписке. Ответное письмо ушло за подписью посла СССР в США Литвинова на имя посла Кубы в США Кончесо:

«Правительство СССР, следуя своей постоянной политике поддержания хороших отношений со всеми дружественными государствами, полностью разделяет желание Правительства Кубы установить дипломатические и консульские отношения. Оно особенно счастливо совершить это в момент, когда народы СССР и Республики Кубы объединены в борьбе против общих врагов».

И это письмо тоже было написано изначально не по-русски, а по-английски (благо переписка шла внутри Вашингтона). И здесь тоже я привел его официальный перевод, больше похожий на «подстрочник».

Судя по всему, корявость обоих переводов, сделанных некими безымянными референтами в НКИД, уловили и тогда. По этой причине московским редакторам было поручено всё это переписать по-человечески.

Кто этим занимался тогда? Естественно, ТАСС.

Кратко и по делу

В архиве этого нашего старейшего информационного агентства его гендиректор Виталий Игнатенко, по моей просьбе, выудил «тассовку» именно в том виде, в каком она была выдана на ленту.

«17 октября 1942 г., № 290 (9061)

УСТАНОВЛЕНИЕ ДИПЛОМАТИЧЕСКИХ И КОНСУЛЬСКИХ ОТНОШЕНИЙ МЕЖДУ СОВЕТСКИМ СОЮЗОМ И КУБОЙ.

В результате переговоров между послом СССР в США М. М. Литвиновым и послом Республики Куба в США г. Аурелио Кончесо достигнуто соглашение об установлении дипломатических и консульских отношений между Союзом Советских Социалистических Республик и Республикой Куба».

Само собой, по меркам военного времени, дипломатические отношения означали и союзные. С октября 1942 года Куба стала союзницей не только США, но и СССР. Запомним эту короткую заметку.

В гости к Батисте

10 апреля 1943 года посол СССР в США Максим Литвинов был уже в Гаване: приехал вручать верительные грамоты в качестве посланника Советского Союза (по совместительству) теперь и на Кубе. О его поездке к Батисте в открытых источниках – крупицы.

«Литвинов… увидел, что кубинцы с большим сочувствием относятся к Советскому Союзу и его справедливой войне против фашизма. Батиста, ненавидевший нашу страну, освободительная миссия которой несла угрозу и его диктатуре, учитывая ситуацию, вынужден был оказывать советскому дипломату всяческое внимание…

Литвинов познакомился с председателем Народно-социалистической партии Кубы Хуаном Маринельо. Он дал Литвинову автомобиль, на котором тот ездил по стране: посетил заводы в пригородах Гаваны, беседовал с рабочими»⁵⁴.

Запомним и эту цитату. И она нам ещё очень пригодится. Пока же продолжу рассказ тем, что вскоре с «зеркальным» визитом в СССР отправился коллега Литвинова.

Досье на уникального посла

Его Превосходительство Аурелио Кончесо – дипломат уникальный. Судя по всему, он – единственный в истории человек, который одновременно являлся послом своей страны, Кубы, сразу в двух великих державах – ив США, и в СССР. И НКИД, похоже, не понимал, с какой к нему подойти стороны. Говорю об этом, изучив в Архиве внешней политики РФ ещё и папку «Референтура по Кубе» (3-721-6-101) и конкретно– дело «721/Ку». Это – что-то вроде личного дела Кончесо в НКИД СССР. Орфография – по оригиналу:

«СЕКРЕТНО

Исх. 244/США

22 мая 1943 года.

Тов. Вышинскому А. Я.

Отдел Американских Стран располагает скудными сведениями на политических деятелей стран Латинской Америки.

Более того, на подавляющее большинство латино-американских деятелей мы просто не имеем никаких материалов. Справка на кубинского посланника в СССР Кончесо была составлена по материалам прессы.

Чувахин.

21 мая 1943 года,

Гор. Куйбышев».

Кубинский дипломат Аурелио Кончесо

В ответ из Москвы в Куйбышев (где тогда находился эвакуированный из столицы аппарат НКИД СССР) пришла грозная телефонограмма:

«Вх. № 217

ТЕЛЕФОНОГРАММА /по ВЧ/

21 мая 1943 года. 18 ч. 50 м.

Тов. ЧУВАХИНУ.

На № 237/США от 12 мая 1943 г. Резолюция тов. Молотова: „Справка узкая (не политическая, а скорее личная, что недостаточно) 20-V-43. В. Молотов“

Резолюция тов. Вышинского:

„Тов. Чувахину. Надо срочно дополнить, согласно указаний Вячеслава Михайловича. А. Вышинский 21. V“».

Что же вызывало недовольство всесильного наркома и члена ГКО Молотова?

Адресат справки тов. Чувахина, заместитель наркома иностранных дел СССР (и будущий постпред СССР при ООН) Андрей Януарьевич Вышинский

В справке на Кончесо, подготовленной тов. Чувахиным, говорилось, что «Аурелио Фернандес Кончесо родился 27 июня 1896 года в семье богатых родителей в Санкти-Спиритус». Чувахин называет это «местечком». На самом деле, это – город. Но это, согласимся, не такая уж большая ошибка. В целом, Чувахин был прав[45].

Совершенно справедливо тов. Чувахин писал и о том, как Кончесо учился в элитном кубинском колехио. Юрист по образованию, работать Кончесо стал на правительство – в Министерстве юстиции, а потом – во внешнеполитическом ведомстве Кубы. Как дипломат, он представлял свою страну в Перу, в Германии и в США. Кстати, в Америку он был переведён не когда-нибудь, а 31 декабря 1941 года, то есть после того, как Куба вступила в войну. В итоге, в НКИД СССР пришли к следующему выводу:

«Президент Батиста пользуется услугами Кончесо, чтобы подчеркнуть свою проамериканскую позицию, поскольку Кончесо тесно связан с отечественным и американским капиталом, вложенным в сахарную промышленность, является горячим сторонником „сотрудничества“ Кубы и США.

…Совершенно неслучайно в Вашингтоне появились слухи о том, что первейшей обязанностью, которую ставит себе новый кубинский посол, является получение нового, „основательного^ займа и что он будет добиваться „уступок“ для сахарной промышленности Кубы».

Если честно, я не вполне понимаю, что же вызвало недовольство Молотова. Конечно, по меркам сталинского делопроизводства, справка была слишком обширной (две с лишним станицы). Но она была по делу[46].

А как, в итоге, всё это подавала советская пресса?

Опечатка?

В советской печати всё началось с опубликования 13 мая 1943 года в «Правде» и «Известиях» одинакового официального сообщения:

«ПРИБЫТИЕ В СССР КУБИНСКОГО ПОСЛАННИКА Г-НА А. КОНЧЕССО.

12 мая в город Куйбышев прибыл Чрезвычайный Посланник и Полномочный Министр Кубы в СССР г-н Аурелио Кончессо.

На аэродроме г-н Кончессо был встречен Зам. Зав. Отделом Американских стран НКИД т. Д. С. Чувахиным и от Протокольного Отдела НКИД т. Г. И. Фоминым».

Обратили внимание?! Встречал его, в том числе, тот самый Дмитрий Чувахин, который жаловался на недостаток информации, но всё-таки правильно писал о нём как о «Кончесо» (точно так же, как эту фамилию до этого писали в ТАСС). И вдруг обе газеты в испанскую фамилию Кончесо (Concheso) внесли, скорее, на португальский манер, две «с».

Что ж, даже и официальную хронику в советских газетах действительно очень интересно читать, если знать, на что обращать внимание.

Но откуда же могли взяться такие разночтения?

ТАСС уполномочен?

Как я уже заметил, основу публикаций о событиях за рубежом и в «Правде», и в «Известиях» составляли в те годы сообщения ТАСС. Про Кубу (и всю остальную Латинскую Америку) такие заметки, как правило, передавали в Москву корреспонденты ТАСС в США. Как правило, они при этом чистосердечно (точнее говоря, профессионально корректно) ссылались на публикации в такой-то американской газете или на ленте такого-то американского телеграфного агентства. То есть переводили то, что уже было напечатано. Ну, или – сами дозванивались.

Классическим примером является то, как уже 26 июля 1941 года корреспонденты ТАСС, оставаясь в США, именно дозвонились до жившего на Кубе знаменитого писателя Эрнеста Хемингуэя.

«Я на все сто процентов солидарен с Советским Союзом в его военном сопротивлении фашистской агрессии. Народ Советского Союза своей борьбой защищает все народы, которые сопротивляются фашистскому порабощению. Я горячо приветствую Советский Союз и его героическое сопротивление»[47].

Но было – исключение.

Литвинов в Гаване. Новое прочтение

В действительности, первым о визите Литвинова в Гавану написал всё-таки не Зиновий Шейнис, а «правдисты». Точнее, вот какое «Правда» напечатала 12 апреля 1943 года сообщение всё того же ТАСС:

«ГАВАНА, 9 апреля (ТАСС). В Гавану прибыл для вручения верительных грамот, аккредитующих его в качестве советского посланника на Кубе, посол СССР в США тов. Литвинов. Тов. Литвинов был встречен почётным караулом по прибытии в президентский дворец, где вручил свои верительные грамоты президенту Батиста…Президент Батиста и тов. Литвинов обменялись приветственными речами.

Перед президентским дворцом собрались большие толпы народа, которые горячо приветствовали первого советского дипломатического представителя на Кубе. На здании министерства иностранных дел рядом с кубинским флагом развевался советский флаг. Кубинские газеты единодушно приветствуют установление дипломатических отношений между Советским Союзом и Кубой».

В этом, новом сообщении ТАСС за № 96 (9232) обращают на себя внимание сразу несколько обстоятельств.

Во-первых, правописание. ТАСС действительно передал фамилию Батисты в именительном падеже. Как журналист, который еще застал те технологии, уточню, что до прихода электронной почты и даже телетайпов заметки надиктовывались. А для простоты восприятия текстов стенографистками имена передавали в именительном падеже и по буквам. То есть: «Батиста: Борис-Александр-Тамара-Илья» и т. д.

Но вот то, что фамилию Батисты потом не просклоняли ни в ТАСС, ни в «Правде», это – следствие незнания большинством советских людей реалий далёкой-далёкой Латинской Америки. То есть дружба начиналась с чем-то по-настоящему непознанным[48].

Во-вторых, о главном. Вопреки обыкновению, в «шапке» сообщения ТАСС действительно было написано, что передано оно не из Вашингтона или Нью-Йорка, а из Гаваны.

С такими вещами ни тогда, ни сегодня – почти никогда не шутят. То есть в данном случае корреспондент ТАСС освещал развитие событий в Латинской Америке, не переписывая сообщения американских газет или информационных агентств, а наблюдая за ними самолично. Об этом тем более свидетельствует деталь про советский флаг на здании МИД Кубы: американский репортёр (если бы в ТАСС и в этом случае всего-то переводили написанное «западниками») на такой нюанс внимания не обратил бы.

И уже какое-то журналистское чутьё заставило меня спросить у гендиректора ИТАР-ТАСС Виталия Игнатенко, не сохранилось ли в отделе кадров агентства приказа о командировании своего сотрудника в Гавану для освещения визита Литвинова. Виталий Никитич обещал, что посмотрит.

Уполномочен. Но не ТАСС

Днём позже раздался звонок:

– Серёжа!

– Слушаю вас, Виталий Никитич!

– Мы тут все в крайнем смущении.

– Что такое?

– Литвинова действительно сопровождал корреспондент из нашего вашингтонского отделения. Но концов найти нельзя. Скорее всего, какой-то будущий Меркадер[49].

– А что такое?

– Мы стали исследовать. Оказалось, что в корпункте ТАСС в Вашингтоне работали в годы Второй мировой не только советские люди.

– А кто же ещё?

– Ещё какой-то американец и какой-то «душ Сантуш». Португалец, что ли?

– Фамилия точно португальская. Португалец или бразилец. Какой-нибудь коминтерновец, наверное.

– Ну, или бразилец, да. И вот этот душ Сантуш и поехал с Литвиновым.

– И что?

– И не вернулся. Исчез, растворился. Похоже, он под крышей ТАСС работал на другую организацию. Вот поэтому ни в нашем отделе кадров, ни даже в журнале главного редактора на него ничего нет.

«Другая организация» – это понятно что. Разведка. НКВД ли, Коминтерна ли – неважно. А вот теперь – версия.

Португальский акцент?

Помните, что было изложено в справке Дмитрия Чувахина из НКИД о кубинском после Кончесо? Он писал, что «Отдел Американских Стран располагает скудными сведениями на политических деятелей стран Латинской Америки».

Но буквально через мгновение в других документах НКИД СССР (равно как и в «Правде» с «Известиями», которые в данном случае напечатали сообщение не ТАСС, а как бы собственную информацию, основанную на данных Протокольного отдела НКИД) возникает микроскопическая, но перемена. Посол с испанской фамилией Кончесо превращается в какого-то, скорее, итало-португальского «Кончессо»: по-итальянски и поругальски такое написание выглядело бы естественнее.

А ведь, как я сказал, именно португальская фамилия была у загадочного корреспондента ТАСС душ Сантуша, который прилетел с Литвиновым в Гавану из Вашингтона, да так на Кубе и остался.

Вот и возникает версия: к моменту опубликования в советской печати сообщения о приезде в СССР Кончесо оставшийся на Кубе душ Сантуш передавал в Москву из Гаваны уже не «тассовки», а какие-то другие сообщения. На фоне же дефицита сведений о Кончесо именно душ Сантуша вполне могли попросить прислать дополнительную справку. Что он и сделал, но, будучи португальцем или бразильцем, по инерции написал фамилию с двумя «с». И это его португальское написание могло проникнуть из разведсводок НКВД во внутрислужебную переписку НКИД, а оттуда – в протокольные документы, которые и были предоставлены «Правде» и «Известиям»[50].

Возможно, я ошибаюсь. Велик шанс, что всё это – лишь совпадение. Но оно не одно такое. И, как журналист, я не удержусь. Обратимся вновь к документам НКИД.

В НКИД от НКВД?

Впервые ошибочное написание «Кончессо» появляется в дневнике замнаркома иностранных дел Соломона Лозовского: в той самой записи в его официальном дневнике, где пересказана его беседа с кубинцем о еврейском вопросе. Сам по себе дневник, который теперь я листал в Архиве внешней политики России, тогда был документом секретным. Но, судя по всему, именно из секретариата Лозовского новое написание фамилии кубинского дипломата проникает и в общий документооборот НКИД. А оттуда – в «Правду» и всю остальную советскую печать.

А ведь Лозовский был отнюдь не простым «мидовцем»!

До того, как перейти во внешнеполитическое ведомство, он многие годы был генсеком Профинтерна: альянса радикальных красных профсоюзов. Там (в отличие от НКИД) Латинской Америкой плотно занялись еще в конце 1920-х. Так, в 1927 году в Профинтерне был учрежден Латиноамериканский секретариат, а в 1929 году, как «местная секция», была образована Конфедерация профсоюзов Латинской Америки.

При этом Профинтерн работал как, по сути, филиал Коминтерна. Вместе они были идеологическим «подшипником» советской внешнеполитической машины. Но важно понимать: этот «подшипник» крутился автономно от Наркомата иностранных дел, который представлял внешнему миру не идеологию, а невиданное, классовое, рабоче-крестьянское, но государство[51].

В этой связи можно предположить, что именно Лозовскому (как ветерану Профинтерна-Коминтерна) могла первому в НКИД прийти идея запросить информацию на Кончесо у соседей из разведок ИККИ или НКВД. И именно на его столе могла у первого в НКИД появиться дополнительная информация по «Кончессо» от «душ Сантуша».

Возможно, всё это – всего лишь совпадения. Но я не мог не обратить на них внимания как журналист. К тому же, во-первых, вероятность такой версии, предложенной Виталием Игнатенко из ИТАР-ТАСС, подтвердил мне и генерал ПГУ КГБ Николай Леонов (к нему я, как и обещал, ещё вернусь). А, во-вторых, «шпиономания» была в повестке дня даже и между теми, кто объявил себя тогда союзниками.

Вот эту тему я пока и разовью.

Наши люди в Гаване

Дмитрий Чувахин из НКИД памятно жаловался на недостаток материалов о Латинской Америке. Но в системе советской власти было уже много тех, кто неплохо владел государственным для большинства стран Латинской Америки испанским языком: пройдя-то Гражданскую войну в Испании.

Подтверждением этому служит хотя бы такая деталь, как язык, на котором поначалу составлялись письма советской миссии в Гаване. Листая в Архиве внешней политики РФ переписку совмиссии с кубинскими госорганами, я не мог не обратить внимания на то, что в них применялась кастильская, исконно испанская норма обращения на «Vosotros». Уже и в начале XX века такое обращение в Латинской Америке было забыто и встречалось разве что в пафосных текстах вроде государственных гимнов, написанных ещё в позапрошлом столетии. Форма эта для Латинской Америки настолько архаичная, что не всякий латиноамериканский школьник даже сможет проспрягать в ней даже и правильный глагол. Так писать мог только тот, кто привнёс свой испанский именно из Испании.

Кто же подписывал эти письма? И о чём они были?

Приятнее всего читать переписку, которую со своими гаванскими корреспондентами вёл советник советской миссии по экономическим вопросам Иван Георгиевич Васильков. Именно он занимался переправкой многочисленных подарков, которые в 1943–1945 годах валом шли с Кубы для Красной Армии и тружеников Советского Союза.

Например, «Ротари клуб» во главе с сеньором Куэрво отправил бойцам Красной Армии бесчисленное количество ящиков с ромом и сигаретами. Кстати, судя по всему этот Куэрво – представитель знаменитой династии кубинских часовщиков из компании «Куэрво и собринос», то есть «Куэрво и племянники». На это указывает и то, что в числе подарков для РККА от Еврейского антинацистского комитета Кубы фигурируют три сотни наручных часов. Этот же комитет переправил в Советский Союз два рентгеновских аппарата. Наконец, в адрес Киевского университета ушли микроскопы, собранные Ассоциацией кубинских украинцев и белорусов (была и такая)[52].

В куда более тревожных тонах выдержаны письма, адресованные кубинским властям, которые касались второго секретаря миссии Фёдора Алексеевича Гаранина и его жены Клары. Эта пара вошла в историю Кубы как чета дипломатов, в чью квартиру в районе Ведадо залезли воры.

Ну, какие воры влезают к дипломатам?! Я практически уверен, что это был лишь закамуфлированный под попытку ограбления обыск. И эти мои подозрения основываются на ещё одном письме, отправленном в адрес кубинских властей из советской миссии на самом раннем этапе. В нём временный поверенный в делах СССР на Кубе Дмитрий Заикин спрашивает коллег из МИД Кубы: стоит ли ему принимать услуги по охране миссии от неизвестно откуда взявшегося «частного полицейского»[53].

Два слова об авторе этого письма. Дело в том, что и Максим Литвинов, и его сменщик Андрей Громыко (такой же Посол СССР в США и по совместительству Посланник на Кубе) каждый провели в Гаване лишь считанные дни, а то и часы. Собственно, Громыко в этом качестве нанёс на Кубу настолько молниеносный визит, что даже в советских публикациях встречалась версия о том, что впервые он посетил остров только во время знаменитого визита Брежнева 1974 года[54].

А вот в «промежутках» между блиц-визитами Литвинова и Громыко интересы Советского Союза на Кубе представлял «вечный временный поверенный» Дмитрий Заикин. Вместе со своей женой Клавдией он прибыл на остров 20 июля 1943 года (по крайней мере, именно в тот день он уведомил о своём прибытии власти)[55].

Так же и назначенный по совместительству кубинским Посланником в Москве Посол Кубы в США Аурелио Кончесо побывал в Москве лишь кратко. Но то был настолько интересный визит, что к его обстоятельствам стоит вернуться ещё раз.

Кончесо в Кремле

21 мая 1943 года и «Правда», и «Известия» сообщили, что его принял тов. В. М. Молотов. А на следующий день, 22 мая, «Правда» и «Известия» написали, что «Кончессо» вручил верительные грамоты «всесоюзному старосте» Калинину.

По ходу этих встреч Аурелио Кончесо добился разрешения на посещение ещё и Сталинграда. Вот как он описал свои впечатления от увиденного в интервью гаванскому журналу «Боэмия»:

«В этот исторический час Россия смогла сконцентрировать… всю свою энергию. И никто не сможет разубедить их в уверенности в победе, никакая неудача не сможет сломить эту веру русского народа в его окончательном триумфе. Там жертвуют для этого всем, чем только можно».

По приезде же в Москву Кончесо был очень впечатлён тем, что, несмотря на военное положение, в городе работали 25 театров, шли оперы Чайковского и Глинки. И про это тоже он рассказал кубинскому читателю:

«Сегодня в этот тяжёлый час внимание обращено и на прошлое, чтобы вспомнить всё то, что может поднять национальные чувства и придать силы для разгрома захватчиков… Всё, что может мобилизовать энтузиазм народа, чтобы выдержать и преодолеть это тяжёлое испытание, используется советскими правителями…»⁵⁵

Кстати, наперекор всему объявления о спектаклях в московских театрах в течение всей войны ежедневно печатали и «Правда», и «Известия».

Им же 28 и 29 мая 1943 года предстояло последовательно сообщить о том, что в Москве дипломата-кубинца принял и сам Иосиф Сталин.

Кончесо у Сталина

За время получасовой встречи Сталин показался Кончесо «лидером с сильным и энергичным характером». А ещё, вернувшись в Гавану, на страницах журнала «Боэмия» Кончесо добавил про Сталина: «Ровный, спокойный, со сдержанной жестикуляцией. Что-то вроде патриархального лидера».

Как следует из стенограммы беседы, Сталин расспрашивал Кончесо, например, о степени независимости Кубы – что, конечно, не очень дипломатично.

Впрочем, основания испытывать некоторое недоумение от этого первого контакта с Кубой у Сталина были. В отличие от принятого вождём до этого посла Мексики, кубинец не привёз ему, Сталину, личного письма своего главы государства. Вместо этого Кончесо вручил Сталину послание, написанное им самим, но как бы от имени президента Батисты.

«Мой президент желает выразить вам своё убеждение в том, что дипломатические отношения послужат для ещё большего сближения и дружбы между нашими народами».

И всё-таки Сталин оценил и решение Кубы установить с СССР дипотношения, и эпический 15-дневный перелёт Кончесо в СССР из США через Африку и Иран. Во-первых, вождь нашёл время на то, чтобы принять кубинца сам, – хотя по протоколу всё могло ограничиться тем, что Кончесо принял бы только Калинин. Во-вторых, через несколько дней, 1 июня 1943 года, Молотов по поручению Сталина передал Кончесо ответное послание с приветствиями лично Батисте и кубинскому народу.

Кончесо после этого тоже уехал и оставил вместо себя – такого же, как советский Заикин, кубинского «вечно временного поверенного».

Приключения кубинцев в СССР

Фамилия временного поверенного в делах Кубы в СССР была – Аранго. А самые занятные «воспоминания» о его приключениях в России оставил всё тот же «Максим Максимович Литвинов»[56].

«ИЗ ДНЕВНИКА М. М. ЛИТВИНОВА

Вх. 829 от 23 августа 1943 года.

20 августа 1943 года.

Аранго высказал надежду на возможность скорого приезда к нему жены и в связи с этим спрашивал, нельзя ли будет ей использовать для этого воздушный путь на Аляску-Сибирь…

Аранго сообщил, что он в Куйбышеве начал изучение русского языка и хотя встречаются трудности, он, вспоминая, что „нет таких трудностей, которые большевики не могли бы преодолеть", хочет считать себя в этом отношении большевиком».

Правда, это углублённое знание большевистской классики Аранго тогда не очень помогло. Спустя короткую паузу, в дневнике Литвинова появилась совсем невесёлая запись об очередной встрече с Аранго:

«Вх. 1234

После многословных извинений в том, что он явился беспокоить меня по мелкому делу, Аранго стал довольно горько жаловаться на то, что он уже более трёх месяцев добивается от Бюробине приведения в порядок его квартиры, но не видит никаких результатов.

Квартира не отапливается, кухня не действует, он не может получить хотя бы временную посуду и должен, унижаясь, одалживать её у своей кухарки. Далее, он до сих пор не может получить машины, хотя она ему обещана, не может достать конвертов для переписки и т. д.».

Не было ли это связано с тем, что его шеф, посол Кончесо, наговорил о Советском Союзе по возвращении на Родину?

Подвал и чердак. Конец Коминтерну

Вернёмся теперь к первой полосе «Правды» от 22 мая 1943 года, где сообщалось о вручении посланником-кубинцем Кончесо своих верительных грамот советскому «президенту» Калинину. Сообщение, конечно, важное, но даже и на первой полосе его ещё надо было разглядеть: в самом низу, в так называемом «подвале» первой полосы. А вот целыми двумя огромными колонками «от подвала до чердака» на читателя смотрело заявление, которое тем более ставило мир советского человека «с ног на голову».

Это было сообщение о роспуске Коминтерна!

А ведь ещё недавно именно с благословления Коминтерна кубинские коммунисты: а) в 1925 году сорганизовались;

б) в 1933 году участвовали в свержении диктатора Мачадо;

в) в 1938 году легализовались и г) в 1940 году, одними из первых в мире, создали подобие «Народного фронта» (как будет показано ниже, с… Батистой).

А ещё осенью 1939 года, подписав пакт с Риббентропом и разделив сферы влияния в Европе, Молотов (который одно время входил и в руководство Коминтерна) поминал именно Кубу, отбиваясь от критики США. Дословно: «Можно подумать, что у США лучше обстоят дела, скажем, с Филиппинами или с Кубой, которые давно требуют от США свободы и независимости, и не могут их получить»[57].

И вот Коминтерн распущен! И произошло это под приезд в Москву посла той самой Кубы!

Совпадение? Да. Но совпадение очень любопытное. Совпадение, на которое, как выяснилось, у вновь прибывшего кубинского посла был вполне артикулированный взгляд.

Комментируя роспуск Коминтерна в интервью журналу «Боэмия», Кончесо явно говорил об этом как о предмете, над которым долго размышлял. Он заявил, что этот шаг «стал осуществлением желания Сталина, которое он вынашивал ещё ранее», и что сделано это было «для того, чтобы укрепить доверие капиталистических стран относительно намерений России»⁵⁶. И самая интересная цитата:

«Россия не может продолжать жертвовать своими национальными интересами во имя международных интересов одной политической партии».

Профессионализму посла Кончесо надо отдать должное: за очень короткое время, которое он провёл в СССР, он вполне верно уловил главные изменения: именно в годы войны Сталин окончательно отказался от риторики о мировой революции и т. п. Эта «романтика» окончательно уступила место куда более рациональным рассуждениям о национальных державных интересах СССР. Впрочем, и так откровенно, как Кончесо, об этом мало тогда кто говорил – пусть даже и на далёкой Кубе.

Но, конечно, посланник Аурелио Кончесо и в страшном сне не мог представить, что и на его родной Кубе когда-нибудь будет такая же однопартийная система. Хотя, нет! Мог он такое представить! Ведь ещё с начала мировой войны в «буржуазном» правительстве Кубы было два министра-коммуниста!

Коммунисты при Батисте

Напомню, что автор книги про Литвинова Зиновий Шейнис писал, что в Гаване-то первого советского посланника принимал президент-реакционер Батиста, а вот по острову возил глава братской «Народно-социалистической партии». И что-то мне в этой цитате инстинктивно не понравилось.

В этой связи, будучи вновь в Гаване в марте 2012 года, я специально отправился на улицу Рейна и перепроверил кое-что у ведущих специалистов Института истории Кубы, который работает под эгидой как раз-таки КПК. Теперь я уже точно знаю: я не ошибся, когда «споткнулся» о фразу из Зиновия Шейниса.

Возможно, самый удивительный кубинский документ времён войны: плакат кубинских коммунистов, призывающий голосовать за антикоммуниста Батисту

Итак, проблема заключается в том, что, согласно канонической истории Компартии Кубы, такое название, «Народно-социалистическая партия», тогдашние кубинские коммунисты взяли себе только в следующем, 1944 году. А в 1943 году Литвинов должен был бы встречаться с главой кубинского «Революционного коммунистического союза».

Как же могла такая ошибка вкрасться в текст, прошедший советскую цензуру? Конечно, деталь про разницу между кубинскими «народными социалистами» и «революционными коммунистами» – вроде бы и микроскопическая. Но ведь я и сам помню, как ещё в 1990 году застал в «Комсомолке» Главлит (цензуру). И сотрудники Главлита (при всём том, что в жизни это часто были милейшие люди) въедались в тексты, как клещи. Как рассказывали коллеги постарше, особое внимание всегда уделялось канону партийной истории: шла ли речь о КПСС или о братских партиях.

Что же могло случиться при вычитывании текста об общении Литвинова с кубинскими братьями? Неужели в справочнике цензора чего-то не хватало или, напротив, туда проникла версия, которой в каноне быть бы было не должно?

Это смелое предположение позволило мне сделать удивительные открытия.

«Когда коммунистом стал Фидель?»

Заголовок этой главки я не случайно поставил в кавычки. Когда повстанческие колонны Кастро буквально смели режим Батисты (и особенно когда Фидель провозгласил социалистический характер своей революции), бежавшая в США старая кубинская элита приступила к растянувшемуся на многие десятилетия болезненному осмыслению того, что же и когда же точно произошло.

Тогда-то в среде кубинцев-беженцев, осевших, главным образом, в Майами, и родилась версия о том, что, на самом деле, Фидель Кастро был тайным коммунистом задолго до того, как пришёл к власти и связался с Хрущёвым. В частности, появился конспирологический доклад, который так и называется: «С каких пор Кастро стал коммунистом?»⁵⁷

Не раз и не два я и сам бывал в среде кубинских политэмигрантов в США. Взять хотя бы веранду ресторана «Версаль» на Пятой авеню в Майами, откуда в эфир выходит одна из старейших программ эмигрантского «Радио Марти». Должен со всей ответственностью заявить: царящая там атмосфера нетерпимости ко всему, что связано с именами братьев Кастро, – ничем не лучше идеологизированной категоричности коммунистических радиостанций на Кубе (а я, например, бывал в редакции гаванского «Радио Релох»). К огромному моему сожалению, разделённая кубинская нация продолжает жить так, как будто на дворе – всё ещё 1 января 1959 года.

На мой взгляд, доклад Сальвадора Диаса-Версона – классический пример именно такой категоричности. Но я не могу пройти мимо этого «документа»: столько он в своё время наделал шума. В конце концов, в Америке слушают и финансируют не гаванских, а майямских мечтателей.

Итак, согласно произведению Диаса-Версона, упрощённо говоря: а) коммунистическое движение Кубы было московским проектом; б) у этого проекта дескать была двойная-двоякая идеологически-подрывная повестка и в) пришедшего к власти в 1959 году Фиделя Кастро туда якобы завербовали ещё в 1943 году, то есть в год приезда Литвинова. То есть получается, что Кастро не просто стал коммунистом много раньше, чем в начале 1960-х, а служил СССР, предавая национальные интересы.

Заинтриговало? Тогда давайте поподробнее.

«С момента основания Третьего Интернационала Советский Союз разделил свою всемирную организацию на два больших сектора. С одной стороны, появились коммунистические партии, „фасад организаций". С другой стороны, были и агенты непосредственно связанные с режимом в Москве, которые никогда не были зарегистрированы в [формальных] красных организациях… Фидель Кастро является одним из этих агентов».

Конечно, автор доклада – личность своеобразная. Сальвадор Диас-Версон прошёл путь от репортёра-провинциала из города Матансас до вице-президента организации с категорично-пафосным названием «Латиноамериканская Лига журналистов-антикоммунистов». Если честно, я таких своих коллег-активистов побаиваюсь: в момент, когда репортёр начинает полагать, что вершит политику, это уже не журналист. Тем не менее, в дореволюционной Гаване коллега Диас-Версон вертелся на самых верхах. То есть доступ к информации у него был. К тому же отталкивался он от всем известного факта: при Батисте будущий коммунист Кастро как-то выставлял свою кандидатуру в парламент не от какой не Коммунистической, а от Ортодоксальной партии.

Итак, выказывая объективность, Диас-Версон в самом начале доклада говорит, что исследователей всегда интересовал вопрос о том, был ли Кастро коммунистом убеждённым или «сыграл» в коммунизм из сугубо прагматических соображений: когда ему потребовалась поддержка СССР в его противостоянии с США.

Ну, а дальше автор рисует картину вовлечённости Кастро в подрывное коммунистическое движение чуть ли не с младых ногтей:

«Куба установила дипломатические отношения с Советским Союзом в октябре 1942 года. Максим Литвинов вручил свои верительные грамоты в апреле 1943 года.

Вот и советский лидер Никита Хрущёв, когда его спросили, коммунист ли Фидель Кастро, отвечал, что не знает, но что он, Хрущёв, – «фиделист»

В первые месяцы 1943 года стали получать деньги молодые кубинцы, поступившие на службу Советскому Союзу.

Среди них – Фидель Кастро Рус…»

Как перепроверить?

По идее, такую информацию невозможно перепроверить, не получив доступ в архивы СВР или ГРУ. Но вот уже несколько лет, как опубликованы весьма откровенные воспоминания одного из ветеранов ПГУ КГБ Николая Леонова, которого считают человеком, который и установил особые отношения СССР с братьями Кастро.

Согласно рассказу Леонова, его знакомство с будущими правителями «Острова Свободы» произошло не в 1943 году, а на девять лет позже. А именно: молодой советский командировочный Леонов плыл на пароходе из Италии в Мексику, пароход делал остановку в Гаване, а туда, в свою очередь, возвращался из Европы Рауль Кастро (то есть, младший брат Фиделя).

Николай Леонов потом дослужился до генерала и курировал всё латиноамериканское направление в ПГУ КГБ СССР

Впрочем, может быть, Леонов лишь возобновил знакомство, установленное кем-то ещё? Например, можно предположить, что Леонов специально попал на пароход, на котором плыл Рауль Кастро, уже числившийся советским агентом.

К счастью, я с Николаем Сергеевичем Леоновым знаком достаточно хорошо: познакомился с ним ещё в начале 1990-х, когда по молодости писал для журнала «Латинская Америка», где Леонов был членом редколлегии. Как это часто водится в моей профессии, судьба сама свела меня с Николаем Сергеевичем. Изучив доклад Диаса-Версона, я как раз собирался ему звонить и тут увидел его на презентации мемуаров Фиделя в Доме приёмов МИД.

Там, на Спиридоновке, дождавшись, когда Леонов освободится, я спросил у него, во-первых, известно ли ему, что первые советские разведчики выдвинулись на Кубу ещё во время Второй мировой. Во-вторых, я спросил у Николая Сергеевича о том, кем на самом деле был корреспондент вашингтонского отделения ТАСС «душ Сантуш».

Леонов отвечал мне, что, в принципе, в этой истории ничего удивительного нет. Советский разведчик действительно мог въехать на Кубу официальным способом (как журналист) и попробовать там «раствориться»[58].

Конечно, бывших сотрудников ПГУ КГБ СССР не бывает, и, возможно, Леонов лишь ловко меня провёл, сказав, не моргнув глазом, что ему, тем не менее, ни о каком «душ Сантуше» неизвестно. В докладе Диаса-Версона говорилось ещё о каком-то «Гумере Баширове». Но и это имя Леонову ничего не говорило. То есть получается, знакомство со Страной Советов у будущих правителей «Острова Свободы» состоялось именно в лице Николая Леонова и уже после Второй мировой.

Но в таком случае возникает другой вопрос. Не на следующий ли год после знакомства Рауля с Леоновым братья Кастро организовали штурм правительственных казарм Монкада? А ведь это позволяет предположить, что не во Вторую мировую, так в 1950-е годы именно Москва, получается, с самого начала стояла за этим проектом Кастро…

Но и эта теория критики не выдерживает. Попав после штурма Монкады в тюрьму, Рауль и Фидель, как известно, были вскоре амнистированы и эмигрировали с Кубы в Мексику. Там, в Мехико, они обратились в посольство СССР с просьбой дать им оружие для повторной революции. И так же хорошо известно, что этот их запрос остался без ответа: оружие на борту яхты «Гранма» было каким угодно, но не советским. А с проверенными друзьями так бы не поступили: снабдили бы их и винтовками, и патронами, и вообще всем, чем там нужно для прихода к власти. В конце концов, «необходимость вооружённого восстания при социалистической революции» является составной частью как раз ленинского наследия.

Более того: когда братья Кастро всё-таки пришли к власти, то тому же Леонову пришлось искать с ними встречи, перехватывая их в Праге, – о чём он подробно рассказывает в своей книге «Лихолетье». Если бы Кастро действительно были агентами СССР, то такой сложной «многоходовки» организовывать бы не пришлось. Как не пришлось бы в первые месяцы после революции гадать, кто же Фидель по убеждениям. В якобы завербовавшей Фиделя Москве уверенности в этом явно не было. А, значит, бежавшие в США кубинцы-оппозиционеры явно фантазировали на тему Фиделя как советского агента со времён Второй мировой.

Совсем бред

Отсутствие подтверждающих его теорию документов Диас-Версон объяснял тем, что бумаги-де были, но, вот, придя к власти, Фидель-то первым делом и уничтожил дело, заведённое на него кубинской военной разведкой (Диас-Версон даже приводил номер файла «А-943»). Якобы в этом деле как раз и были неопровержимые доказательства связей Фиделя не просто с коммунистами, а именно с Советским Союзом задолго до революции.

На фоне отсутствия у него документов Сальвадор-Диас прибегал к косвенным доказательствам. В частности, в своём докладе он писал:

«…В 1943 году, когда бушевала битва за Сталинград, а в Северной Африке высадились британские и американские войска, в Москве был созван Верховный Совет СССР: чтобы обсудить, как задушить престиж США… В соответствии с этими планами, 7 апреля 1943 года Максим Литвинов прибыл в Гавану».

Конечно, любого, знакомого с историей, такие косвенные «доказательства» смешат.

Во-первых, как мы помним, Литвинов прибыл в Гавану не сам, а по приглашению президента Батисты. Да, очень похоже, что посредством кубинских коммунистов Москва этот процесс ускорила. Но инициаторами установления отношений были всё-таки сами кубинцы.

Во-вторых, как знают все бывшие советские люди, Верховный Совет СССР никогда не принимал таких откровенных постановлений. Конечно, подобного рода решения были – но по линии закрытых решений Политбюро, приказов по разведке и т. п.

Иными словами, доклад Диаса-Версона, так взбудораживший в своё время Конгресс США, мне видится, как весьма специальное сочинение, написанное либо от злобного бессилия, либо под конъюнктуру.

Однако, выведя за скобки, на мой взгляд, фантасмагорию относительно братьев Кастро, я, тем не менее, хочу остановиться на другой теме, поднятой Диасом-Версоном.

Тройная конспирация

В тех московских кругах, где ценят точность информации в том, что касается истории скрытных зарубежных операций, мне подсказали пару дельных, на взгляд этих людей, книг⁵⁸.

Из этих источников можно узнать, что с самого начала в Коминтерне разработали «страховку» в виде параллельного существования в капиталистических странах сразу нескольких компартий. Каждая из них страховала другую на случай ухода одной из них в подполье и т. п. Собственно, ещё в предисловии-справке написал о том, что именно так был основан даже сам Коминтерн. От Советской России там была РКП(б), от Германии – и собственно компартия (КПГ), и группа «Спартак».

А теперь вспомним путаницу в той части книги Зиновия Шейниса, где он рассказывал о том, кто из коммунистов принимал Максима Литвинова в Гаване. В действительности, путаницы никакой нет: вот, как мне подсказали знающие люди в Москве, и кубинские «Народно-социалистическая партия» с «Революционным коммунистическим союзом» не перетекли одна в другой, а существовали параллельно.

Более того: тогдашние кубинские коммунисты были разведены даже не по двум, а по трём партиям. Кстати, когда я обсуждал этот вопрос со всезнающим Николаем Леоновым, он цифре «три» удивился. Он знал только о двух компартиях. Но я нашёл подтверждение тому, что партий было всё-таки три, в таком, на мой взгляд, надёжном источнике, как письмо, направленное Батисте послом Кончесо. Встретившись в Вашингтоне с Литвиновым, 26 октября 1942 года Аурелио Кончесо писал своему президенту:

«Я счёл необходимым рассказать ему (Литвинову. – С. Б.) о политических организациях, которые образуют социал-демократическую коалицию, о ситуации, которая сложилась в Коммунистической партии в результате слияния с Революционным коммунистическим союзом и силами Антифашистского фронта Кубы».

То есть вот они, три компартии: собственно Коммунистическая партия (надо полагать, что это всё-таки одна организация с «народными социалистами»; в противном случае кубинских компартий будет уже не три, а четыре), Революционный коммунистический союз и Антифашистский фронт.

Тем не менее, точности ради я, конечно, должен привести и современную гаванскую интерпретацию всего этого. Например, доктор наук и профессор Томас Диес Акоста из Института истории при КПК сказал мне, что изначально Революционный союз… вообще не был коммунистическим. Я, естественно, удивился:

– Как это? Я своими глазами видел листовку, в которой партия называлась «Революционным коммунистическим союзом»!

– Это было потом, после 1940 года.

– А как было сначала?

– А сначала, в середине 30-х, кубинским коммунистам надо было выполнить знаменитое решение VII Конгресса Коминтерна.

– Об объединении усилий с социал-демократами на фоне фашистской угрозы?

– Именно. Но тогдашние кубинские коммунисты были к тому времени в подполье и объединяться ни с какими социал-демократами не могли, потому что, с юридической точки зрения, им нечего было предложить к объединению.

– То есть для того, чтобы выполнить решение Коминтерна, им для начала нужно было обзавестись легальной структурой?

– Да. Но быстро сделать это было невозможно. И тогда было принято решение обратиться к уже существовавшей небольшой, но зато легальной партии Революционный союз с предложением об объединении усилий.

– И так коммунисты вышли из подполья?

– Не совсем. Часть коммунистов вошли в Революционный союз, а часть так и остались на подпольном положении.

– На случай нового запрета уже и Революционного союза?

– Да.

Что ж, в известной степени, это лишь дополняет сказанное выше. Но Томас уточнил, что созданный уже в годы войны Национальный Антифашистский фронт (на который, как на, по сути, третью компартию ссылается в своём письме к Батисте посол Кончессо) был всё-таки не партией-дублёром, а широкой коалицией.

– Мой коллега совершенно прав, – объяснил мне другой сотрудник всё того же Института истории при КПК, уже знакомый нам Сервандо Вальдес Санчес. – Национальный Антифашистский фронт был организацией куда более пёстрой.

– Но вы явно хотите сказать «но»?

– Но другое дело, что к концу Второй мировой войны часть наших коммунистов оказалась под влиянием Компартии США.

– И что в этом плохого? Это ведь были братские партии?

– Конечно, но в компартии США к концу войны возникло ощущение, что накал классовой борьбы будет снижаться.

– И что из этого следовало?

– Что, например, на Кубе за основу можно взять работу именно фронта, а не «коренных» марксистов-леницев.

– А партию переименовать? Так вот откуда взялось название «народно-социалистическая» вместо «революционно-коммунистической»!

– Да. Но многим тогдашним кубинским коммунистам это не понравилось: вот они и разошлись по другим партиям и продолжили борьбу в их рядах: например, в Ортодоксальной партии.

Но почему же об этом уникальном опыте ни московские, ни гаванские газеты не писали тогда, когда коммунисты уже пришли на Кубе к власти, и былую конспирацию можно было раскрыть и даже превратить в предмет всеобщего восхищения?

Старые коммунисты

Читатель, наверное, обратил внимание на моё выражение «тогдашние кубинские коммунисты». Что ж, конгломерат тогдашних кубинских марксистов-ленинцев – это действительно не совсем то, что при Фиделе и кубинская Конституция, на манер советской, провозгласила единственно возможным «организованным авангардом кубинской нации».

Новый коммунист Фидель Кастро и «старый коммунист» Блас Рока. Член президиума ИККИ ещё при Сталине, при Фиделе он стал первым «спикером» Национальной ассамблеи народной власти⁵⁹

Таким «ядром политической системы» Фидель Кастро провозгласил свою КПК: подписавшуюся под марксизмом-ленинизмом, но выросшую из его «Движения 26 июля»[59]. И эта его партия в 1960-е годы лишь абсорбировала былую компартию (точнее, как мы договорились, компартии, во множественном числе).

Направив же в 1940 году двух своих представителей в правительство Батисты (пусть даже на правах «министров без портфелей»), про главу этого правительства тогдашние кубинские коммунисты писали нечто такое, что, даже по меркам испаноязычного краснобайства, ошарашивает. Судите сами:

«Это кубинец на сто процентов, ревностный хранитель свободы Родины, красноречивый и популярный трибун…идол, думающий о благополучии народа, человек, который олицетворяет священные идеалы новой Кубы»⁶⁰.

Естественно, природа альянса Батисты и «старых» кубинских коммунистов – сложна. В любом политическом процессе всегда много конъюнктуры: не столько идеологического пуризма, сколько соображений тактического порядка.

Про, скажем так, природную смычку мулата-антикоммуниста Фульхенсио Батисты и мулата-коммуниста Ласаро Пенья (профсоюзного вожака) я уже писал. А ещё можно предположить, что Батиста образца начала 1940-х был ещё действительно «прогрессистом», и ему ещё только предстояло стать ненавистным узурпатором, которого свергнет Фидель Кастро[60].

Однако когда 26 июля 1953 года Фидель Кастро впервые попытается разжечь антибатистовскую революцию, то и тогда старая кубинская компартия отреагирует на это, скажем так, своеобразно.

Например, в кубинских эмигрантских кругах особенно любят цитировать печатный орган Коммунистической партии США «Дейли уоркер». А на страницах этой братской для них американской газеты тогдашние кубинские коммунисты охарактеризовали провалившуюся попытку Фиделя Кастро взять штурмом казармы правительственных войск Монкада в Сантьяго как «авантюрный путч буржуазной оппозиции».

Наверное, и по этим причинам, когда Фидель принимал иностранных корреспондентов на своих партизанских базах в Сьерре-Маэстре и его спрашивали, а не коммунист ли он, он от коммунистов открещивался. А как ещё, если к «старым» коммунистам у него были свои счёты?

Как бы то ни было, даже когда Фидель Кастро провозгласил себя последователем идей Маркса и Ленина, не он вступил в существующую компартию, а компартия интегрировалась с его движением.

Нынешний логотип КПК и знаменитая фотография, которая стала составной частью этого логотипа («забор» из поднятых карабинов)

Соответственно, даже и старые коммунисты после победы революции подвергали свергнутого Фиделем диктатора Батисту только анафеме, а о своём союзе с ним говорили только как о «тактическом» – если вообще говорили.

Но, получается, что, как говорят у нас, вместе с водой выплеснули и ребёнка. Благо и сам Батиста, и все его деяния были объявлены преступными, то в Лету кануло и то хорошее, что было при Батисте между Кубой и СССР.

После расформирования старой армии и замены её на «Революционные вооруженные силы» (главком – Фидель, министр – Рауль) канули в Лету и вполне реальные боевые подвиги кубинцев на фронтах Второй мировой войны.

Сразу скажу: у кубинских военных есть все основания гордиться своими достижениями в годы Второй мировой войны. Политики могли плести интриги, а люди в погонах честно выполняли долг.

Всегда до Победы

Дома у моих родителей есть скромный, но занятный кубинский раритет: удивительно изящные, вытянутые вверх рюмочки цветного стекла. Отцу удалось приобрести их в годы работы в Гаване, когда он случайно оказался на распродаже остатков посуды из дворцов «бывших».

Знаменитый дворец Батисты – вот он, до сих пор стоит в центре Гаваны. Сейчас бывшую президентскую резиденцию превратили в любопытный Музей революции. Любителям истории архитектуры стоит побывать из-за «Зала зеркал», а таким, как я, – из-за истории другого рода. Перед фасадом дворца-музея – советская «самоходка» (из которой якобы сам Фидель подбил американский транспорт во время вторжения на Плайя-Хирон).

А на заднем дворе, под навесом – не только всем известная яхта «Гранма» (кубинский аналог «Авроры»), но и захваченные у Батисты боевые самолёты. Но ведь самолёты-то эти (о чём никто толком там не говорит) – эпохи Второй мировой!

Как и в СССР, на Кубе есть купюра с достаточно редким в остальном мире номиналом в три песо. Именно на этой банкноте изображён идол кубинской революции Эрнесто Че Гевара: автор лозунга «Всегда до победы» у который пригодится нам и в контексте Второй мировой

Выставленный в гаванском музее революции самолёт Sea Fury американского производства

Поставленные кубинским ВМС противолодочные катера

Впрочем, тут есть тонкость. Партия этих конкретных самолётов (времён действительно Второй мировой) на Кубу поступила уже в 1958-м: для того, чтобы Фульхенсио Батиста бомбил уже никаких не немцев, а повстанцев Фиделя Кастро. Зато, порывшись в архивных материалах, можно обнаружить сведения о куда более интересных поставках периода именно Второй мировой войны.

С началом против них торпедной войны со стороны Германии американцы радикально расширили состав и возможности не только своих, но и кубинских военно-морских сил. В частности, кубинские ВМС были усилены дюжиной очень эффективных патрульных катеров SC: от английского «Submarine Chaser», то есть «Преследователь Подлодок».

В целом, наши союзники-американцы были не просто довольны, а очень довольны тем, насколько эффективно действовали в те месяцы натренированные ими кубинцы. Американский сенатор Кеннет МакКеллар заявил тогда следующее:

«За апрель-июнь 1943 года кубинские военно-морские силы добились выдающихся успехов. Процент их потерь составил всего 0,027 %. Их усилия высвободили значительные силы ВМС США»[61].

Официальный историк ВМС США адмирал Морисон отозвался о кубинских ВМС так:

«За исключением Канады, именно Куба была нашим самым ценным союзником в Северной Америке».

А теперь – любопытный вопрос. То, что я здесь пересказал, кажется, никак не может подорвать любые устои. Напротив, такими достижениями и такими отзывами о себе можно было бы только гордиться.

Фото из журнала «Эн Гуардия»: корабли Береговой охраны США спасают кубинцев, оставшихся в живых после того, как прорвавшаяся-таки в этот сектор Атлантики немецкая субмарина торпедировала кубинское грузовое судно «Аибертад». Но спасают, к сожалению, уже не всех

Почему же тогда не только при Фиделе, но и при Батисте замалчивался самый яркий подвиг кубинских военных моряков?

Подвиг капитана Дельгадо

Как я уже упоминал, 15 мая 1943 года кубинский патрульный катер SC-13 ещё и потопил в Большом Багамском проливе немецкую подлодку U-176. Теперь – подробности этой самой яркой одномоментной боевой операции кубинских ВМС. Совершена она была во славу и в интересах сразу нескольких государств.

Потопивший немецкую субмарину кубинский капитан Дельгадо

Во-первых, конечно, во славу и в интересах Кубы. В известной степени, это была операция возмездия: двумя днями ранее именно эта немецкая подлодка потопила кубинское судно «Мамби»[62].

Во-вторых, надо, конечно, сказать, что действовали кубинцы во взаимодействии с американцами.

Сигнал о наличии в окрестных водах гитлеровской субмарины кубинские моряки получили с патрульного самолёта США. Именно американский самолёт увидел погружавшуюся под воду немецкую субмарину и дал «наводку» для кубинского акустика[63].

К этому стоит добавить, что если бы U-176 выжила, то в это время и в этой части Мирового океана она вполне могла

Первыми немецкую подлодку у берегов Кубы засекли лётчики США с самолёта «Кингфишер»

Наконец, в-третьих, опосредованно выступили кубинцы и в интересах Советского Союза. Хотя почему «опосредованно»? Потопленная кубинцами немецкая подлодка шла на два судна-сахаровоза: под флагами самой Кубы и Гондураса. Плавание у этих судов было каботажным: из одного кубинского порта в другой, в Гавану. Но практически всё кубинское «белое золото» уходило тогда в США, а оттуда значительная его часть реэкспортировалась по ленд-лизу в Советский Союз. То есть не будет фантазией сказать, что часть спасённого капитаном Дельгадо сахара разгрузили потом где-нибудь в Мурманске или Архангельске, а чай им подслащивали в окопах где-нибудь под Орлом или Курском.

Тем не менее, предполагаю, что об этом втройне серьёзном достижении кубинских ВМС сейчас впервые читают не только российские читатели. Уверен, что и многие из тех кубинцев, кто добрался до моей книги, слышат о нём впервые.

В чём же дело?

Есть ли логика?

Что касается того, почему подвиги кубинских военных времён Второй мировой войны предпочитали замалчивать после прихода к власти Фиделя Кастро, то здесь – всё довольно просто.

Ещё в разговоре с гаванским букинистом Хильберто Бердмудесом (у которого я купил подшивку журнала «Эн Гуардия») мы вышли на то, что, с идеологической точки зрения, говорить о подвигах старой армии на Кубе было действительно не принято.

Иными словами, причина – примерно та же, по какой в СССР мало говорили о подвигах царской армии времён Первой мировой войны. Ведь потом офицерский корпус этой армии составил костяк «белых», которых победили «красные».

Но почему же подвиг капитана Дельгадо был засекречен на Кубе и при Бастисте? Больше того: достоверно известно, что Батиста об этом бое узнал одним из первых и даже лично переговорил с Дельгадо. И после этого к этой теме не возвращался. Почему?

Экипаж героического кубинского катера

Парад в дореволюционной Военно-морской академии Кубы в порту Мариэль

Один из возможных ответов прозвучал после того, как в 2002 году у берегов Кубы была случайно обнаружена та самая немецкая подлодка U-176[64]. Именно тогда на сайте британской вещательной корпорации Би-Би-Си появился комментарий Боба Смита:

«Взрывы подняли на поверхность „коричневую“ и „грязную“ воду с небольшими следами масла. Эскорт покружил в этом районе ещё немного, но всего-то через час уже присоединился к основному. Возмущённые отсутствием у кубинского экспорта настойчивости, военно-морские власти США рекомендовали выразить кубинскому капитану порицание. Никаких похвал выражено ему не было»⁶¹.

То есть выходит, что кубинцы проявили разгильдяйство: ведь они так и не удостоверились в том, что вражеская подлодка точно уничтожена (как известно, подводники часто шли на хитрость, выпуская из-под воды заряд масла и мусора, лишь имитируя свою гибель).

Но и эта версия не даёт ответа на вопрос о том, почему же подвиг Дельгадо был засекречен. Ведь самих кубинцев разгильдяйством не удивить. Да и гибель подлодки стала очевидной задолго до того, как её нашли в 2002 году.

Рассекреченные документы США⁶²

Потопивший немецкую подлодку кубинский катер и сама субмарина⁶³

А ещё эта версия не выдерживает и рациональной критики. И сразу по двум соображениям.

Во-первых, давно уже рассекречен изначальный служебный доклад отвечавшего за эту зону штаба береговой охраны США в Майами. Никаких претензий к кубинцам этот доклад не содержит. Напротив, констатирует их удачу.

Во-вторых, именно за этот свой подвиг Дельгадо потом всё-таки был удостоен высшей награды ВМС США. Примечательно, что случилось это в ту паузу, когда Батиста не занимал президентское кресло. То есть американцы точно отдали должное самому Дельгадо, а не своему протеже Батисте. Иными словами, это, бесспорно, был подвиг.

В чём же тогда проблема?

Система сигналов на Кубе

Самый простой ответ содержится в исследовании кубинского Университета Орьенте, который я здесь уже как-то цитировал⁶⁴. Согласно этой версии, у американцев не было полной уверенности в том, что кубинцы именно потопили (а не повредили) немецкую субмарину. Соответственно, Дельгадо наградили только после того, как, оккупировав Германию, союзники добрались до архивов гитлеровских ВМС и удостоверились, что немцы действительно потеряли ту свою подлодку в кубинских водах.

И всё-таки, зная латиноамериканцев, трудно поверить, что они были готовы проявить такое же терпение. Так почему же Батиста молчал?

Сведу теперь воедино то, о чём до сих пор говорил либо мельком, либо по другим поводам.

Поставим себя на место Батисты.

Поддержка Америки у него была.

Но недолюбливавшая Батисту белая элита любые его успехи, достигнутые в связке с США, воспринимала с ревностью. Ведь это ещё больше утверждало Батисту в роли главного друга Америки. А, значит, лишало традиционные «креольские» круги перспектив возвращения во власть.

Флаги и штандарты дореволюционных кубинских ВМС. Вверху справа – штандарт президента. Но Батиста предпочитал его не поднимать⁶⁵

Евреи не могли простить ему историю с «Сент-Луисом». Соответственно, выражаясь современным молодёжным языком, любое раздувание Батистой последовавших подвигов своих вооружённых сил воспринималось евреями как «отмазка». И это тоже играло против Батисты.

Ну, а левые свой приз уже получили: Батиста ведь пошёл на дипотношения с СССР.

То есть для внутреннего потребления успехи Батисты на внешнем фронте были не нужны.

Впрочем, возможно, эти мои логические построения излишне рациональны. Возможно, что на самом-то деле президента Батисту в капитане Дельгадо смутило нечто совершенно иное. В конце концов, кубинцы – южане, которыми иной раз движет исключительно страсть. Ну, например, между семьями Батисты и Дельгадо могла быть давняя вражда. Скажем, их родственники залюбовались одним и тем же прекрасным бедром особо изумительного отлива, но искомая дева досталась не тому, кому надо.

Кстати, об отливе цвета кожи. На фотографии экипажа SC-13, которая была опубликована в кубинской и американской прессе, видно, что крайний справа – не белый и не в военной форме.

Это – Норберто Кольядо Абреу, который потом, по иронии судьбы, будет рулевым яхты «Гранма», доставившей на Кубу повстанцев во главе с Фиделем Кастро. Про него известен поразительный факт: отправившись на учёбу в США, он был вынужден возвращаться отдельно от остального экипажа. Почему? Да потому что в «бастионе демократии», в тогдашней Америке, всё ещё действовали законы о расовой сегрегации! То чернокожий моряк мог стать героем, но не мог путешествовать вместе с белыми. Может, и поэтому мулат Батиста был от всего этого не в восторге?[65]

Как бы то ни было, честно признаюсь: всей правды о том, почему Батиста замял подвиг Дельгадо, я не знаю. Но историческую справедливость я восстановить хотел: теперь о подвиге этого кубинского военного моряка знают и россияне.

Впрочем, были во Вторую мировую и такие герои-кубинцы, на которых никакие запреты Батисты не распространялись: во-первых, кубинцы-добровольцы в составе армий США и СССР[66]. Во-вторых, лётчики-добровольцы, сражавшиеся за британские Королевские военно-воздушные силы.

Как ни странно, особое внимание я уделю тому кубинцу, что воевал под британским флагом. Дело в том, что он совершил подвиг в интересах сразу всех Объединённых наций.

Герой-лётчик

Подробнее о таких людях из других стран я расскажу в других главах. Но здесь упомяну такого кубинца, как пилот бомбардировщика Мигель «Майк» Энсисо.

Больше всего о нём, кавалере британских, канадских и французских наград, пишут те любители кубинской военной истории, кто ведёт интернет-форумы в США[67]. Они называют этого кубинца тем, кто в апреле 1945 года потопил на Балтике немецкий тяжёлый крейсер «Адмирал Шеер».

Если это так (в британских источниках я подтверждения этому не нашёл), то этого кубинца есть за что благодарить и советским людям. Дело в том, что «Адмирал Шеер» – это тот самый недоброй памяти немецкий корабль, который на последнем этапе войны обстреливал наших под Кёнигсбергом. А до этого он совершил рейд по Советскому Заполярью – вплоть до Карского моря, где уничтожил наш ледокол «Сибиряков».

И это возвращает нас к сугубо двусторонним кубинско-советским делам. А я ведь пока не попробовал ответить и на ещё один интригующий вопрос.

Молчание «Правды»

Почему о министрах-коммунистах в правительстве Батисты не писала и сталинская «Правда»?

Конечно, можно предположить, что в печатном органе ЦК ВКП(б) попросту не знали о том, что на какой-то далекой Кубе есть министры-коммунисты (а мне приходилось слышать и такую версию).

Немецкий корабль «Адмирал Шеер», который поразбойничал в Советской Арктике и был, согласно некоторым данным, потоплен пилотом с Кубы

Но как же это в ЦК ВКП(б) могли этого не знать, если именно партия большевиков была «ядром» располагавшегося именно в Москве, у самых стен Кремля, Коммунистического Интернационала?! Тем более что в Президиум ИККИ входил в том числе и кубинский коммунист Блас Рока?! Да и всё рассказанное мной выше свидетельствует о том, что в Москве не просто знали про кубинских коммунистов, а активно с ними взаимодействовали – вспомним хотя бы гаванские встречи Литвинова.

Можно, правда, допустить, что именно связанные с Москвой кубинские коммунисты и советовали ЦК ВКП(б) игнорировать коммунистов-министров в правительстве Батисты. Например, по причине того, что кубинские коммунисты, как и многие другие тогда, могли проходить через полосу межфракционных трений. Что ж, перед Второй мировой войной и кубинские коммунисты тоже раскололись на сталинцев и троцкистов, а также на тех, кто принял и не принял пакт Риббентропа-Молотова и т. п.

И всё-таки, в целом, версия о том, что «Правда» могла игнорировать кубинских министров-коммунистов из-за неких их козней с кубинцами-коммунистами в ИККИ, тоже не выдерживает критики.

Во-первых (косвенное свидетельство), одним из двух министров-коммунистов в правительстве Батисты был весьма проверенный товарищ Карлос Рафаэль Родригес. Настолько проверенный, что уже и Фидель Кастро сделает его не просто членом своего правительства, а целым первым вице-премьером в высочайшем партийном ранге члена Политбюро ЦК КПК. Именно этот человек был поставлен Фиделем ответственным за экономические связи с Советским Союзом и за придание этим связям поступательности, которая должна была сменить «период метаний» времён романтика Че Гевары. А, значит, если даже с кубинцами-коммунистами в ИККИ у Родригеса когда-то и были проблемы, то они были не столь существенными. Иначе даже и в брежневской Москве его бы не принимали так хорошо, как принимали.

Во-вторых, даже если до войны сталинские газеты всё-таки игнорировали факт наличия в правительстве Кубы министров-революционеров из-за каких-то их межфракционных трений с их же товарищами из Коминтерна, то после 22 июня 1941 года такой проблемы уже точно не было. Напомню, что после нападения Гитлера на «первое в мире государство рабочих и крестьян» практически все зарубежные коммунисты мгновенно забыли о спорах вокруг пакта Риббентропа-Молотова и перешли на позиции безусловной солидарности с «родиной мирового пролетариата».

Но если это так, то, значит, с лета 1941 года о министрах-коммунистах в правительстве Батисты «Правда» и «Известия» молчали ещё по каким-то причинам? По каким же? В следующей главке я кое-что сознательно поставлю с ног на голову. Пофантазирую.

Лубянка – Кремль. Диалог, которого не было?

В этот уже совсем по-летнему тёплый майский вечер 1943 года машину своего коллеги по Политбюро наркома иностранных дел Молотова маршал госбезопасности Берия заприметил в таком месте, что сомнений у него сразу не осталось никаких: значит, Вячеслав тоже едет в Кремль, к Сталину.

Ехали они оба в этот момент по бывшей Ильинке, которую после смерти Валерьяна Куйбышева нарекли его именем. Молотов, который всё мечтал, что после войны у НКИДа будет целый небоскрёб где-нибудь на Садовом кольце (почему, например, не на Смоленской-Сенной?), ехал в Кремль из своей вотчины в НКИД на углу Кузнецкого моста и улицы Дзержинского[68].

С Лубянки (но с площади) ехал и Берия. То, что Молотов оказался впереди него, означало, что своего главного дипломата Сталин вызвал раньше, чем своего главного чекиста. К таким поворотам Берия ревновал.

– А ну-ка, обгони его, – приказал Берия своему водителю, когда они поравнялись с бывшей биржей.

– Так ведь это Молотов, Лаврентий Павлович.

– Я сказал, обгони! – В зеркале заднего вида шофёр разглядел молнию от сверкнувших пенсне. – Вернее, не обгони, а догони. Я ему кое-что сказать хочу.

– Слушаюсь!

Водитель нажал на газ так резко, что Берия был вынужден схватиться за дверную ручку, а козырявший на тротуаре милиционер растерянно опустил руку от козырька. Но Берия вместо того, чтобы отругать шофёра, еще прикрикнул: «Давай, давай!»

Лимузины сравнялись на уровне входа в ГУМ. До въезда в Спасские ворота оставалось двести-триста метров, но Лаврентию Павловичу много времени было и не надо. Молотов, который не мог не слышать, как за его спиной вдруг секунду назад взревел мощный мотор бериевской машины, уже несколько испуганно смотрел на него через стекло.

Старые соратники Молотов и Сталин. И их новый соратник Лаврентий Берия на пике могущества

– Куба? – прошептал через стекло Берия, но так, чтобы Молотов мог прочесть по губам.

– Да, – кивнул Молотов не то от испуга, не то от облегчения.

– Пропусти его вперёд, – скомандовал Берия шофёру.

Когда его машина проезжала Спасские ворота, наверху стали бить куранты. Берия ещё успел мельком подумать, что теперь куранты только отбивали часы, а никакой музыки не играли: они «замолчали» как раз в 1938 году, когда он, Берия, пришел в НКВД. Он подумал: «Совпадение, конечно. Но до музыки ли было тогда? А сейчас? Кстати, который час? Без четверти одиннадцать. Что-то Хозяин сегодня ещё рано».

В приёмной Сталина Берия и Молотов сначала как-то неловко друг другу поклонились, но потом всё-таки обменялись рукопожатиями.

– Ты какой-то нервный сегодня, Лаврентий. – Молотов уже пришёл в себя после «ралли» и теперь играл державного деятеля. Берия ненавидел эту его манеру и в ответ ничего говорить не стал.

– Товарищ Сталин ждёт вас. – Главные чекист и дипломат Страны Советов послушно потянулись к самой страшной двери Советского Союза. Что там ждёт их сегодня? Поощрение? Кара?

– Здравствуйте, товарищи. – Сегодня вождь был, кажется, приветлив. – Присаживайтесь.

– Здравствуйте, товарищ Сталин, – ответили оба, пытаясь звучать не школярским хором, но и не слишком выпячивая свои индивидуальности. И того, и другого при близком общении Сталин не любил.

– Вячеслав, ты просишь меня завтра принять посланника Кубы. Он прямо оттуда прилетел?

– Он прилетел не с Кубы, товарищ Сталин, но всё-таки из-за океана: из США через Африку и Иран. Аурелио Кончессо – посол Кубы в США и назначен посланником в Москву по совместительству.

– А почему по совместительству?

– Наш посол в США Литвинов – в свою очередь посланник по совместительству на Кубе. После войны, думаем, отправим на Кубу полноценного постоянного посла.

– А нужно нам это?

– Латинская Америка – это, как говорят американцы, их «задний двор». Присутствовать там – совсем нелишне. Хотя бы и на перспективу.

– Как, ты говоришь, фамилия этого кубинца?

– Кончесо, товарищ Сталин.

– Через одну «с»?

– Да, – ответил Молотов. Сталин при этом хитро посмотрел на Берия, словно разглядывая в его пенсне своё отражение. Потом перевёл взгляд на пенсне уже Молотова.

– А вот Лаврентий мне в своей бумаге написал эту фамилию через два «с». Так кто прав? – Теперь уже Молотов жалел, что подчеркнул свою близость со Сталиным в тот самый момент, когда его, оказывается, ждал подвох.

– Ну, товарищу Молотову пишет такой наш образованный космополит, как товарищ Литвинов. А, может, и его жена-англичанка что-то там дописывает. – Берия нанёс сразу двойной удар. Во-первых, видя, что в последнее время у Сталина стали всё чаще проскакивать антисемитские нотки, он решил опробовать в этой беседе вычитанное им недавно слово «космополит». И намекал-то на то, что жена Литвинова – не столько даже англичанка, сколько именно еврейка. А ведь и у сидевшего напротив Молотова жена – тоже еврейка. Во-вторых, Берия знал, что Молотов Литвинова на дух не переносит, но теперь вынужден будет защищать честь мундира.

– Товарищ Сталин, Литвинов действительно в своих донесениях о контактах с этим кубинцем в Вашингтоне пишет о нём как о «Кончесо» через одно «с». Но чекистам, наверное, виднее.

– Про Литвинова, кстати, нам надо потом поговорить особо, Вячеслав. А пока ты, Лаврентий, скажи. Тебе про этого кубинца, который приехал к нам, кто пишет?

– Мы «пробили» этого человека, задействовав ресурс Коминтерна.

– Откуда коммунистам знать буржуазных послов?

– Так ведь в правительство Кубы входили два коммуниста.

– Вот как? А почему же мы про это нигде не рассказываем?

– А как мы им могли помочь? Слишком далеко! Это же безумие – содержать союзников на другом конце света.

– Да, без такого приключения мы как-нибудь переживём. Куба ведь это где-то у Мексики? – При слове «Мексика» Сталина передернуло. Это слово у него всегда ассоциировалось с ненавистным Троцким.

– Да, остров в Карибском море. Но довольно большой остров.

– Вижу-вижу. – Сталин за это время встал из-за стола и задумчиво водил по глобусу в том месте, где в сторону Кубы «сосулькой» свисал американский полуостров Флорида. – Действительно остров большой и очень-очень далёкий. Не думаю, что мы когда-нибудь сможем залезть туда всерьёз.

– И всего в 90 милях от США.

– Крепко там сидят американцы?

– Очень крепко. И правительство, и даже мафия.

– Вот как? Что ж, по крайней мере, сейчас с Америкой из-за какой-то Кубы мы ссориться не будем. Давайте работать там с таким кубинским правительством, какое есть.

– То есть посла завтра приглашаем?

– Да. Что там, кстати, про этого Кончесо-Кончессо, вы говорили, сообщили наши товарищи-коммунисты? Что они, Лаврентий, говорят про то, как надо правильно писать его фамилию?

– Кубинцы пишут её через одну «с».

– Думаю, правы они. Не чекисты правы, а кубинцы, – одной фразой Сталин изящно помирил своих главных чекиста и дипломата. И продолжил: – Кстати, кажется, и «Правда» напечатала его фамилию через два «с»?

– Так и есть, товарищ Сталин, – молвил Молотов, которого в этот момент прошиб пот. Это ведь Протокольный отдел его министерства снабдил центральную советскую прессу, получается, неверным правописанием. И именно так, «Кончессо», кубинский посланник был назван и в заметках про его, Молотова, встречу с ним.

– Давайте наши газеты не позорить, и тогда так и оставим: с двумя «с». А то получится, что ты, Вячеслав, принял одного человека, а я – другого, – словно прочёл мысли Молотова вождь.

– Хорошо, товарищ Сталин, – согласился Берия, но всё-таки посмотрел на Молотова с превосходством. Ведь это, получается, не его НКВД, а молотовский НКИД СССР снабдил и «правдистов», и самого Сталина неверной информацией. Пустячок всего-то в одну букву, но – приятно.

– Дело, однако, товарищи, не в букве, – прервал Сталин приятные размышления Берия. – Дело, товарищи, как раз в газетах и в Коминтерне. Ведь получается, что если я приму завтра этого Кончесо-Кончессо, то назавтра в «Правде» сообщение о нашей встрече придётся печатать на одной полосе с заявлением о роспуске нашего Коммунистического Интернационала. Не будет с этим проблем? Что скажешь, Вячеслав?

– Товарищ Сталин, на Кубе товарища Литвинова принимал и президент Батиста, и руководитель местной компартии. Уверен, что кубинские товарищи, с которыми теперь опять есть постоянная связь, всё поймут.

– Надёжные товарищи эти кубинские коммунисты?

– Перед войной, как и все, пометались. Но сегодня – точно с нами.

– Это они нам ещё летом 1941-го прислали миллион сигарет?

– Да, но мы уже тогда, как и договаривались, называли это помощью профсоюзов. Товарищ Сталин, мы ведь пока продолжим эту линию: не слишком выпячивать наши связи с коммунистами Запада, чтобы не очень раздражать Черчилля и Рузвельта?

– Пока нам деваться некуда. Закончим войну – посмотрим. Лаврентий, ты этими товарищами уже занимаешься?

– Как договаривались, товарищ Сталин. Всё ценное, что есть в картотеке ИККИ, уже перенесено на Лубянку.

– Ларентий, но ты не увлекайся. На данном этапе нам важнее дойти до конца войны в хороших отношениях с США и Великобританией. Действуй аккуратно.

– Слушаюсь, товарищ Сталин.

– Так что мы знаем о позиции правительства Кубы? Почему оно решило установить отношения с нами, даже не дожидаясь исхода Сталинградской битвы? Что пишет нам наш посол Литвинов, товарищ Молотов?

– Товарищ Сталин, – слово опять взял Молотов. – Литвинов пишет, что приезд к нам Кончесо – результат его работы. А ещё что Кончесо, скорее всего, скоро будет повышен и из посла Кубы в США превратится в министра иностранных дел.

– Ну, товарищ Литвинов никогда не отличался лишней скромностью и, наверное, просто сам мечтает вернуться в наркомы. Как ты, Вячеслав. Отдашь ему своё место?

– Товарищ Сталин!

– Ладно-ладно. Про Литвинова мы действительно ещё поговорим отдельно.

– По твоей линии, Лаврентий, эта информация о грядущем повышении Кончесо подтверждается?

– Да, товарищ Сталин.

– Ну, тогда точно приму его. И всё-таки: в чём его главная задача? Если смотреть на признание Кубой Советского Союза глазами не Литвинова, а кубинского президента? Как его там?

– Батиста, товарищ Сталин.

– Да, Батиста. Что если смотреть на всё это его глазами. Зачем ему это нужно?

– Ну, зачем ему это нужно, он, наверное и сам до конца не понимает.

– Как это?

– Батисту к этому решению подвели наши товарищи-коммунисты.

– Этот, как его? Блас Рока, кажется, в ИККИ сидел?

– Не только он. У нас там, товарищ Сталин, три компартии организовано.

– Понятно. Но что всё-таки за человек этот Батиста?

– Из простых, бывший сержант, устроивший в начале 30-х переворот, а теперь избравшийся официально, – быстро выпалил Берия.

– Это у них у всех так?

– В Латинской Америке довольно обычная история, – уточнил Молотов.

– Хороши себе союзнички, – ухмыльнулся Сталин. – С такими не второй, а третий фронт открыть можно. Так что этот Батиста хочет? Лаврентий!

– Товарищ Сталин, с точки зрения дипломатии, отношения с нами Батиста явно считает второстепенными. – Берия был рад так «снизить градус» молотовского отчёта об успехах.

– А что же для него первостепенно? – пыхнул трубкой вождь.

– По понятным причинам, главное направление для него – США. Как я уже сказал, Батиста – вчерашний сержант-путчист. Законность его пребывания у власти всегда будет вызывать вопросы. И от Америки ему нужна «индульгенция».

– Смотри, Лаврентий! Похоже, слишком много шифровок из зарубежных резидентур читаешь. «Космополит»! «Индульгенция»! Так и сам безродным космополитом станешь.

– Исправлюсь, – выдохнул Берия, при этом отметив для себя, что к его слову «космополит» Сталин очень органично добавил определение «безродный». Надо будет запомнить! Полезное словосочетание!

– Ну, Лаврентий, что отвлёкся? Продолжай!

– Товарищ Сталин, учитывая удалённость Кубы от СССР, Батиста, устанавливая дипотношения с Советским Союзом, решает задачу не столько внешнюю, сколько внутреннюю.

– Какую?

– Позволь, я уточню, Коба?

– Давай, Вячеслав.

– Как мы уже знаем по опыту Мексики, власти тех стран Латинской Америки, где не было сильного левого движения, с установлением отношений с нами не торопятся. Но там, где такое движение есть, – спешат.

– Что это за страны?

– Мексику я уже упомянул. Еще – Куба и Уругвай.

– То есть мы принимаем в эти недели послов из стран, где у наших товарищей есть перспективы?

– Товарищ Сталин, я не знаю, что вам говорил посол Мексики, которого к вам приводил товарищ Молотов, но вообще-то у мексиканцев есть такая поговорка: «Мексика слишком далеко от Бога и слишком близко к США».

– Лаврентий, кто из нас бывший семинарист? Ты давай не про Бога, а про дело.

– Латинская Америка действительно слишком близко находится от США и слишком далеко от нас, – вступил в разговор Молотов.

– То есть мы Боги что ли? – ухмыльнулся Сталин. А Берия подхватил:

– Без нашей ежеминутной помощи тамошние коммунисты надорвутся. А пока мы такую ежеминутную поддержку оказывать им не можем. Слишком далеко.

– Вывод?

– Пока будем присматриваться.

– Ну, что ж, присматриваться – так присматриваться. Думаю, лет через пятнадцать у нас и может получиться туда влезть по-крупному. Но не сейчас. А почему они всё-таки поспешили нас признать?

– В смысле, только ли в коммунистах дело?

– Ну, да.

– Они спешат отобрать у левых козырь в виде лозунга о скорейшем признании Советского Союза.

– А что сделают потом?

– А признав нас, они, получается, выполнят требование левых и могут их уже отодвинуть.

– На Кубе есть такой вариант?

– Есть.

– Кстати, а кто первым предложил установить дипломатические отношения? Мы или кубинцы?

– Кубинцы, товарищ Сталин, – на этот вопрос ответить мог только Молотов. – Мы вообще сами ни у кого сейчас признавать себя не просим: сами на нас выходят.

– Позвольте? – в разговор вновь вступил Берия. – Мне кажется, что в целом картина может выглядеть так. Учитывая его доброе отношение к вам, товарищ Сталин, президент США Рузвельт вероятно даже хочет этим сделать Советскому Союзу приятное. Он подталкивает своих подопечных из Латинской Америки к тому, чтобы они выходили на нас с предложениями об установлении дипломатических отношений.

– А Батисте это позволяет, с одной стороны, потакая Рузвельту, сделать приятное США, а с другой стороны – решить и свои внутренние проблемы, – закончил за Берия Сталин. – А это, кстати, не с Кубы был чемпион мира Капабланка?

– Да, оттуда.

– Что ж, пора нам своих чемпионов-шахматистов готовить. Лаврентий, посмотри, у тебя в ГУЛАГе должно быть много талантливой молодёжи. Ладно, шучу. А про Кубу я всё понял. Их посланника Кончесо я, коли обещал, приму. Но других новых послов из этой Латинской Америки ты, Вячеслав, ко мне уже не води: сам встречайся, к Калинину води, а меня – избавь.

– Хорошо, товарищ Сталин.

– А ты, Лаврентий, имей в виду, что роспуск Коминтерна означает, что у твоих разведчиков работы только прибавится. Что ж, спасибо, товарищи, вы свободны. – Сталин кивнул вставшим уходить Молотову и Берия, а сам направился к своему рабочему столу и нажал на кнопку вызова секретаря.

– Соедините меня с главным редактором «Правды».

Так всё это было или нет, я, естественно, могу только

домысливать. А прозорливость Сталина, может, по старой советской привычке, насмотревшись фильмов типа «Падения Берлина» и «Освобождения», даже и преувеличиваю. Но, судя по всему, Сталин тогда действительно раскусил игру Батисты: именно игру, а не искреннее желание признать СССР.

Классика?

Итак, подчеркну ещё раз, что диалог Сталина, Молотова и Берия про Кубу я придумал. Впрочем, учитывая написанное ранее, если я и фантазировал, то – в пределах реального. Подытоживая, можно сказать следующее.

Во-первых, статус Кубы как малого, но удалого союзника «Большой тройки», думаю, сомнений не вызывает. К этому, конечно, надо добавить, что у таких участников «Большой тройки», как СССР и США, у каждого на Кубе было ещё и по своей фракции по-настоящему доверенных союзников.

Во-вторых, наверное, не вызывает сомнений тот факт, что в годы Второй мировой войны Куба стала уникальной площадкой для работы советских представителей.

Стало ли сделанное именно ими тем «трамплином», который привёл к власти конкретно Фиделя Кастро, – для меня большой вопрос. Но Куба явно уже тогда, в годы войны, рассматривалась в Москве как «слабое звено». И через какие-то 14 лет после Победы стала на многие годы своенравным, но союзником Советского Союза в «холодной войне».

В-третьих, общая угроза действительно способна объединить даже такие режимы, которые в обычной жизни являются друг для друга антиподами.

В-четвёртых, установление в годы Второй мировой войны дипотношений коммуниста-генералиссимуса Сталина и дивизионного генерала-антикоммуниста Батисты подтверждает, какая же у таких противоестественных альянсов короткая жизнь. Потому что стоило войне закончиться, и Советский Союз с Кубой разошлись – до тех пор, пока в Гавану не вошли бородачи Фиделя[69].

По всем перечисленным выше причинам вдруг возникшее у Батисты желание первым в Латинской Америке установить дипломатические отношения с СССР «Правда» и «Известия» описывали без лишних восторгов. Установил и установил.

Но вот ещё один парадокс. Если все сообщения сталинской прессы о новой союзнице-Кубе были выдержаны в тональности сдержанной, то американский журнал «Эн Гуардия», когда писал о Батисте, – прямо-таки заходился. Но они и решали свои задачи.

Правда о Батисте

Конечно, вряд ли кто-то из авторов публикаций в журнале «Эн Гуардия» сейчас жив, но всё-таки задам им, минимум, два встречных вопроса.

Если Батиста, как я цитировал, «построил сотни школ», то почему же свергнувшему его Фиделю Кастро пришлось проводить целую программу по искоренению неграмотности? А если Батиста, как утверждал журнал «Эн Гуардия», так заботился о крестьянах, то зачем потом Фидель проводил аграрную реформу?[70]

Но ведь это поразительно! Это ведь ставит, на мой взгляд, вот уж действительно принципиальный вопрос. Вопрос о том, чего же великие державы хотят (и могут требовать) от своих подопечных. Чего, например, «бастион демократии» Америка хотела от Батисты? Марганца и сахара?

А как же тогда демократия? Или если ты свой, то и делай, что хочешь? Похоже, именно так оно и было.

Впрочем, если абстрагироваться от демократии и прав человека, то по ходу Второй мировой американцы решали другую большую задачу. Прощая грехи Батисте и иже с ним, США переориентировали на себя часть света, где до этого, несмотря на ее географическую близость к Америке, очень сильно было влияние и такой другой участницы «Большой тройки», как… Британия. До начала мировых войн бизнесмены именно из UK, а не из USA были главными импортёрами товаров из Латинской Америки[71].

А что же произошло в годы войны?

На этот счёт «Эн Гуардия», который в обычной жизни предпочитал составлять статьи на манер глянцевых журналов (поменьше текста и побольше иллюстраций), однажды опубликовал целый разворот, где больше было как раз буквочек и цифири. Одна цитата говорит сама за себя[72]:

«По соображениям безопасности Соединённые Штаты на время войны более не обнародуют статистику внешней торговли. На полуофициальной основе считается, что в США теперь идёт более половины экспорта других американских стран – в то время как до войны было вдвое меньше…

В такой же пропорции увеличился и экспорт в эти страны США.

Увеличение межамериканской торговли весьма чётко доказывается примером кварца из Бразилии. До войны США импортировали из этой страны сравнительно небольшие партии кварца. Но с началом войны закупки выросли в пятьдесят раз[73].

Пример с бразильским кварцем в меньших или больших пропорциях повторяется в случае и с другими закупками. Это – бразильская же медь и каучук. Это – пенька из Мексики, Центральной Америки и с Антильских островов. Это – хинин из Колумбии, Эквадора, Перу и Центральной Америки, пемза из Бразилии и Перу, сахар с Антильских островов, вольфрам и олово из Боливии, марганец из Бразилии и с Кубы…особо твёрдая древесина из Эквадора и Коста-Рики и многие другие товары на нужды войны и населения».

Повторю: многие из перечисленных выше стран до Второй мировой не меньше товаров, чем в США, продавали Британии. Но всё, что осталось от былого влияния Британской империи в Гаване после Второй мировой войны, – это портрет открывшего для себя именно там гаванские сигары Черчилля в галерее знаменитых постояльцев в отеле «Насьональ».

Классический кубинский пейзаж. Долина Виньялес в провинции Пинар-дель-Рио, где выращивают табак

Вторая мировая война действительно многое перевернула. Это тем более доказывает опыт такого «антипода» Кубы в Латинской Америке, как уже упомянутый мной Уругвай. Про эту страну и её окружение – следующая глава.