Читать книгу Тень Серебряной горы - Сергей Булыга - Страница 2

15 апреля 1737 года в Сибири, в Нижнеколымской крепости, тамошний комендант капитан Василий Макаров сидел у себя дома за столом, смотрел в окно и пил водку. Водка совсем не согревала. И закуска тоже была дрянь – рыба с душком. Эх, только и подумал капитан, налил вторую, выпил… И снова ни о чём хорошем не подумалось. А что! Ничего ведь у них в крепости не происходит, не меняется. Сколько уже лет церковь у них стоит пустая? А вот как отец Авраамий преставился, так никого вместо него не присылают! А что Степанида, уже совсем в сердцах подумал капитан. Третий год она ему законная жена, а всё ходит тощая да тощая! Черепухин говорит, что её сглазили. Ну, это могли, конечно. Это их главному шаману запросто, он, если захочет…

Да! И, не додумав, не хотелось даже думать, капитан нахмурился и снова посмотрел в окно. Окно было заиндевевшее, ничего через него рассмотреть было нельзя, но зато оно было с настоящим стеклом, капитан очень гордился им, а соседский чукотский тойон, как ему передавали, спрашивал у своих людей, как можно добыть это сокровище, сколько нужно воинов туда, то есть сюда, послать, чтобы добыть его?

И вдруг капитан почуял: чукчи идут с их стороны по морю на байдарах, и скоро свернут вверх на Колыму. Байдары у них кожаные, лёгкие. Капитан прищурился, начал считать. Насчитал их восемнадцать. И на головной байдаре, на корме, увидел капитан, сидит сам Атч-ытагын, их тойон, или князёк по-нашему. Но на князька он обижается, говорит, зовите меня просто князь, или тойон. И мы зовём его тойоном. У него много людей! Когда они все садятся в байдары и подплывают к стойбищу, море выплёскивается из берегов, так они говорят. А говорить они горазды! Подумав так, капитан ещё раз выпил водки, поставил чарку на стол и прислушался. Слышался какой-то странный шум издалека. И это были не чукотские байдары, откуда им здесь сейчас взяться, ещё же только середина апреля, море ещё, может, только месяца через полтора-два откроется, а пока по морю можно ездить разве что на собаках.

И вот это они и шумят! Да-да, подумал капитан, это собаки, уже на посаде. Три упряжки. Кого это чёрт принёс в такую пору, озабоченно подумал капитан, неужели кто-нибудь заворовал? Только этого ему сейчас и не хватало! Капитан сердито встал из-за стола, надел шапку, поправил саблю у пояса и пошёл к двери. В сенях было темно, как в могиле. Собаки лаяли всё громче. Кого это в самом деле принесло, сердито думал капитан, две почты из Якутска в эту зиму уже было, неужели это третья? Что у них там стряслось, думал он, выходя на крыльцо и походя осматривая двор. Посторонних во дворе не было. Ворота были заперты. Возле ворот стоял, сутулясь, Черепухин и слушал чью-то речь с той стороны ворот. Рядом с Черепухиным стояли двое караульных, Орлов и Михеев, оба с ружьями, как полагается.

Черепухин обернулся к капитану и начал громко докладывать:

– Ваше благородие, приехал человек из Петербурга. Что делать?

– Откуда? – не поверил капитан.

– Из Петербурга, – повторил Черепухин. – Так у него и в подорожной записано, – и он показал скрученный в рульку листок.

Через щель, наверное, просунули, подумал капитан, и вон аж откуда принесло, зачем?! Но вслух сказал просто:

– Открывайте.

Орлов и Михеев начали открывать ворота, Черепухин им не помогал, конечно. Ворота открылись, и во двор въехали три собачьих упряжки со всяким добром, а рядом с упряжками шли трое. Переднего идущего капитан сразу узнал – это был Евлампий Сидорук, казак из соседнего острога, Алазейского, за ним шёл его старший сын Егорка, а уже за тем какой-то странный то ли господин, то ли промышленник, то ли купеческий служка, одетый очень тепло. Даже не одетый, а наверченный, будто кочан капусты. Молодой ещё, подумал капитан, смазливый, но здесь ему не по столичным прошпектам шлындать, девок тискать. Капитан сердито хмыкнул, повернулся и увидел Степаниду. Она стояла совсем рядом с ним и тоже смотрела на приехавших. Смотрела с большим интересом.

– О! – сказал капитан. – И она уже здесь!

И больше ничего не говоря, отвернулся и пошёл вниз по крыльцу. День был морозный, солнечный, падали большие редкие снежинки. Выйдя на середину двора, капитан остановился и ещё раз посмотрел на того незнакомого ему господина, а потом на Черепухина – и поднял руку. Черепухин подошёл к капитану и подал ему рульку. Капитан медленно развернул её и начал читать. Написано там было вот что:

По указу Её Императорского Величества Самодержицы Всероссийской и прочая, и прочая, и прочая, от Якутска до Зашиверска и до Среднеколымска, и до Алазеи, и до Нижнеколымска давать по ямам нашему штатному адъюнкту Григорию Осокину по две подводы с проводниками без всякого задержания и остановки, имая повёрстные деньги по указу, а именно на 10 верст по две копейки на каждую лошадь. А где лошадей нет, там давать уездные подводы, имая повёрстные деньги по полденьги на три версты, а без прогонов подвод не давать.

Дано в Якутске декабря 9 дня 1736 году.

Секретарь Иван Терентьев,

Смотрел Кузьма Богданов.

Адъюнкт, подумал капитан, что это за птица такая, и ещё раз перечитал подорожную, но про адъюнкта снова ничего не понял. И Петербурга не было написано. Ладно, подумал капитан, чёрт с ним, перевернул подорожную, там была видна печать якутской воеводской канцелярии и отметки, сделанные в Зашиверске, Среднеколымске и Алазее. Капитан посмотрел на адъюнкта. Тот сказал:

– Господин капитан, как я понял? Василий Юрьевич Макаров, так?

Капитан помолчал и ответил:

– Да, так.

– А я к вам из Петербурга! – бодро продолжил адъюнкт, улыбаясь. – Можно сказать, от самой государыни. Когда я в дорогу снаряжался, меня и моих товарищей сама царица провожала, напутствовала.

Капитан ничего на это не ответил, а только убрал подорожную, строго вздохнул, отстегнул от пояса связку ключей и бросил их Черепухину. Черепухин их ловко поймал, развернулся и пошёл к съезжей. А адъюнкт туда пока что не спешил. Сперва он повернулся к Евлампию и стал ему что-то объяснять вполголоса, указывая на поклажу в нартах, и только потом уже пошёл за капитаном.

В съезжей было холодно и сыро. Капитан остановился посреди хоромины, понюхал воздух и покачал головой. Орлов и Михеев стали вносить вещи. Вещей было не так и много, но капитан всё равно недовольно скривился. Вошёл адъюнкт, снял шапку и сказал:

– А здесь тепло.

Капитан понимающе хмыкнул, обернулся к Черепухину и велел растапливать. Черепухин кинулся к печи. Печь быстро занялась. Адъюнкт подошёл к ней и начал греть руки. Капитан молча смотрел на него. Адъюнкт заговорил:

– Великое дело начинается. Всей Европе на зависть. Двадцать пять академиков, сорок адъюнктов двинулись измерить и положить на карту берега, ранее незнаемые и недоступные, именуемые северными ледовитыми. Но коли государыня велела…

И он замолчал. Капитан тоже не сразу сказал:

– Слыхали. Три года тому назад была бумага. Про командора Беринга и про его команду. Собирались отправить их посмотреть, соединяется ли Азия с Америкой.

– Но тогда было только начало! – воскликнул адъюнкт. – А теперь это дело решённое. Господин Дмитрий Лаптев, морского флота лейтенант майорского ранга, одновременно со мной выступил из Якутска и, как я думаю, уже недели две как прибыл к Ленскому устью. А там уже всё готово, и люди, и корабль, и они на этом корабле проследуют вдоль здешних берегов и вскоре придут сюда, в Нижнеколымск. А мы тут должны будем встретить их так, чтобы они могли и дальше плыть, а это за Большой Баранов камень, и за Шелагский нос, а после за Большой Чукотский нос, ну и так далее. И вот для этого нам теперь надобно…

И он опять замолчал. Капитан просто спросил:

– Голодный?

Адъюнкт кивнул, что голодный.

– Михеев! – строго сказал капитан. – Иди скажи моей: гость в доме!

Михеев вышел. Капитан посмотрел на Орлова, и тот тоже вышел.

– Сейчас будет веселей, – сказал капитан. – Перекусить, это первое дело.

– Э! – сказал, спохватившись, адъюнкт. – Мне нужно срочно составить рапорт. Мне нужны бумага и перо.

Капитан повернулся к Черепухину. Черепухин полез в шкафчики, нашёл, что было нужно, и подал адъюнкту. Адъюнкт к тому времени уже наполовину расшпилился и стал похож на человека, поэтому он сразу сел и начал писать. Капитан скосил глаз на бумагу. Адъюнкт писал не по-нашему.

– Что это? – строго спросил капитан.

– Это рапорт господину Миллеру, – ответил адъюнкт, остановив перо. – Господин профессор Герхард Миллер весьма уважаемый в Санкт-Петербурге учёный, государыня выписала его из Германии, а сейчас он в Кяхте, на Аргунском сереброплавильном заводе. Он мой непосредственный начальник, я посылаю ему рапорты с каждого нового места. Мы, все адъюнкты, посылаем, а господин Миллер сводит наши рапорты воедино и отсылает государыне. Вот сейчас я напишу про вас, и государыня про вас прочтёт!

И адъюнкт улыбнулся. А капитан напротив нахмурился и строго сказал:

– Не надо.

– Почему?

– У государыни и без того забот хватает.

Адъюнкт пожал плечами и продолжил писать. Через некоторое время он спросил, на месте ли Евлампий, не уехал ли. Черепухин вышел на крыльцо, вернулся и сказал, что не уехал. Тут же опять открылась дверь, и бабы начали вносить закуски. Адъюнкт стал торопиться. Капитану стало весело, но виду он не подавал. Адъюнкт закончил рапорт, разогрел сургуч, запечатал письмо и велел позвать Евлампия. Черепухин позвал. Адъюнкт отдал Евлампию письмо, велел хранить его бережно, после поблагодарил Евлампия за службу и дал ему пятиалтынный. Евлампий стал его благодарить, адъюнкт только махнул рукой.

Когда Евлампий вышел, капитан строго сказал, что баловать людей негоже. Адъюнкт покраснел, но смолчал. Потом, как будто только вспомнил, велел подать ему его, как он сказал, крокодиловую сумку. Черепухин подал, и адъюнкт вытащил из неё и подал капитану толстое письмо с двумя гербовыми вислыми печатями. От государыни, невольно подумал капитан, свёл брови и рукой показал Черепухину выйти. Тот вышел. Капитан снял шапку, отложил её, осторожно вскрыл письмо и посмотрел на адъюнкта. Адъюнкт придвинул к себе миску с кашей, начал есть. А капитан, ещё немного помолчав, стал медленно, вполголоса читать:

Правительствующий Сенат, слушав доношения Адмиралтейской коллегии, в которых показано, что по требованиям отправленных, по силе Именного указа, состоявшегося в прошлом 1732 году апреля 17 числа, из Адмиралтейской коллегии морского флота лейтенантов Муравьёва от города Архангельского для отыскания прохода морем в реку Обь, Овцына от Тобольска для такого же изыскания прохода Обью рекою в Северное море и Лаптева для изыскания прохода из уже сказанного Северного моря до Чукотского Носа и дальше вкруг Азии, и по определению той коллегии велено для наилучшей пользы ко исполнению тех экспедиций, а именно: по требованию Муравьёва…

– Это не читай, – сказал адъюнкт. – Читай сразу про Лаптева.

Капитан порыскал по письму, нашёл про Лаптева и продолжал:

…По требованию Лаптева, Нижнеколымской крепостной канцелярии 1. К нынешней весне построить две дупель-шлюпки и приуготовить на полгода провианта да на год медикаментов; 2. Чтобы во учреждение на берегу маяка посланному из геодезистов прапорщику из Якутска чинено было всякое вспоможение; 3. Отрядить к заготовке лесов и постройке казарм работных и мастеровых людей в нужном числе; 4. Отправить от гарнизонного командира солдат для надлежащих посылок и к вспоможению в нагрузке и выводе из реки судов и в прочем; 5. Ежели потребует тот Лаптев на те дупель-шлюпки десять человек солдат, то оных дать, удовольствовав жалованьем; 6. Служителям каждому в день выдавать по чарке вина; 7. Ради приласкания инородцев, кои браны будут с оленями и с собаками, в награждение дать им вина, муки, табаку, холста и прочих подарочных вещей…

Тут капитан остановился, перевёл дух и спросил:

– Всё?

– Всё, – кивнул адъюнкт, отодвинул пустую миску и тут же придвинул вторую, полную.

– А что это ещё за геодезист из Якутска? – спросил капитан.

– Это я, – сказал адъюнкт, принимаясь за вторую миску. – Другого не смогли найти, другой с Миллером уехал, в Кяхту. И так даже лучше. Я же здесь всегда буду под рукой, пока Лаптев не приедет.

– А когда можно его ждать?

– Обещался к зиме. Если море будет чистое.

– Э! – усмехаясь, сказал капитан. – Море у нас почти никогда чистым не бывает. На то оно и Ледовитое.

– Ну… – только и сказал адъюнкт и замолчал.

И уже не принимался за еду. А капитан опять начал читать указ, но теперь уже не вслух, а про себя. Потом, повернувшись к адъюнкту, сказал:

– Казарму мы поставим, это нам дело привычное. Провиант тоже найдём. И собак с оленями. Ну а про маяк я буду с тебя спрашивать.

– А что маяк?! – сказал адъюнкт. – Выбрал на берегу место повыше, поприметнее, поставил сруб, сверху крест, вот и всё.

– Ну, может быть, – сказал, подумав, капитан. – А дупель-шлюпки, это что такое?

– Да шлюпка как шлюпка, – ответил адъюнкт. – Только дупель, то есть в два раза длиннее. И с палубой. И с двумя мачтами. На мачтах косые паруса и бегучий такелаж как на кораблях третьего и четвёртого ранга.

– Так какая это шлюпка?! – сказал капитан. – Это уже фрегат какой-то!

– Нет, это шлюпка! – твёрдо повторил адъюнкт. – У неё по каждому борту по двенадцать вёсел. Где ты видел фрегаты с вёслами? А здесь у вас для тонкого манёвра вёсла очень пригодятся.

– Ну, может быть, – сказал капитан. – Но мы до весны, то есть, как я понимаю, до открытия нынешней навигации, такого сделать не успеем. Да и не сможем. Нет у нас таких мастеров корабельных. А если запрашивать их из Якутска, то это ещё полгода ждать.

– Зачем кого-то ждать?! – сказал адъюнкт. – Надо самим браться. У меня есть чертежи из Адмиралтейской коллегии. Там же тоже понимают, что дупель-шлюпка – это дело новое, неосвоенное, человеку надо к нему приспособиться.

С этими словами он потянулся к своей, как он её называл, крокодиловой сумке, раскрыл и начал доставать оттуда чертежи. Капитан стал их рассматривать. Чертежи были густо исчёрканные, непонятные. Капитан в сердцах сказал:

– Сколько здесь саженей лесу вбухано!

– Корабли на кубические сажени не считаются, – строго сказал адъюнкт. – А на водоизмещение!

Капитану стало ещё горше, он громко вздохнул.

– Э! – весело сказал адъюнкт. – Не дрейфь, как говорят на море. Когда великий государь из Голландии вернулся, вот тогда была действительно беда! Тогда никто во всей державе не умел строить корабли. А теперь что? Теперь насмотрелись всякого. Так что только кликни клич, поспрашивай, пообещай – и нужные люди сами найдутся.

Капитан насупился. Он очень не любил, когда его поучают. А тут адъюнкт вдруг ещё и спросил:

– А как у вас тут, тихо? Инородцы не шалят?

– Пошаливают, – нехотя ответил капитан. – Но немного.

– А раньше было много?

– Раньше было по-всякому, – уклончиво ответил капитан. – А что?

– Так, – так же уклончиво ответил адъюнкт. – Мне в Якутске про ваши места тоже говорили всякое.

– А! – сердито сказал капитан. – Брехня всё это. Да и привыкаешь быстро.

– А… – начал было адъюнкт, помолчал, потом спросил: – А сколько у тебя солдат?

– Достаточно, – строго ответил капитан. – И казаков тоже достаточно, и инородцы это знают. Но попробовать могут, конечно. Они воины горячие! Знаешь, как они копьё бросают? На двадцати пяти шагах пробьёт на тебе кольчугу, и ещё со спины копьё выйдет.

– Кто это в кольчуге сейчас ходит? – удивился адъюнкт.

– Как кто? Я хожу! – ответил капитан. – А у господина майора Павлуцкого, Дмитрия Ивановича, кольчуга в пять колец, да ещё заговорённая, ей никакое копьё не страшно, в неё хоть подойди и тыкай, не пробьёшь. У нас здесь не Петербург, вот так! На кольчужки спрос имеется, да и ещё какой! Когда мы в тридцать первом году…

Но тут капитан замолчал и нахмурился. Долго сидел недобрый и задумчивый, потом вдруг просветлел, махнул рукой, осмотрелся по столу, увидел чарки и кувшин, налил по полной и сказал:

– Со знакомством.

Они выпили. Капитан закусил корешком и спросил:

– А что такое адъюнкт?

– Это помощник профессора, – важно ответил адъюнкт.

– А кто такой профессор?

– Это генерал в Академии. Мудрец из мудрецов. С ним даже сама царица не спорит.

– Ну, тут ты хватил!

– Хватил немного, да, – не стал спорить адъюнкт и тотчас же спросил, уже с улыбкой:

– А его превосходительство обер-кригс-комиссар армии Макаров Кузьма Васильевич, равно как и его брат Алексей – это твоя родня?

– Нет, – мрачно ответил капитан. – Мы из других Макаровых, смоленских. А ты из каких Осокиных, из казанских или из калужских?

– Нет, я не из тех и не из других, – не очень охотно, ответил адъюнкт. – Из преображенских я. Второй батальон, третья рота. Батюшка мой там служил. А я закончил солдатскую школу, потом меня в Германию отправили доучиваться. И вот, – тут же продолжил он, и это уже даже чрезмерно громко, – теперь живу я в столичном городе Санкт-Петербурге, на всем известном Васильевском острове, прямо напротив государынева дворца. А служу я в императорской Академии наук, я там числюсь старшим адъюнктом, то бишь вице-профессором по классу ботаники и натурофилософии. Вот так! – уже совсем задиристо закончил он и даже резко мотнул головой.

Больше ему не наливать, подумал капитан, а вслух сказал:

– Ну что, тогда, может, пора уже и отдохнуть? Я велю, и тебе здесь постелют. И как следует натопят.

– Нет-нет! – поспешно возразил адъюнкт. – У меня ещё много дел. Я ещё не заполнял журнал, а у нас с этим очень строго.

– Что за журнал? – спросил капитан.

Адъюнкт осмотрелся, увидел на краю стола свою так называемую крокодиловую сумку и жестом попросил подать её. Капитан подал. Адъюнкт вытащил из сумки толстую потёртую тетрадь в просмоленном, так называемом клеёнчатом переплёте.

– Вот он, – сказал адъюнкт, – называется «Журнал каждого дня», я здесь от самого Якутска записывал, какая погода каждый день была, и какой воздух, и какие были в небе знаки, и через какие места шли, и какой дорогой. И так буду и здесь каждый день заполнять, и потом на обратном пути до самой Кяхты, а уже там отдам господину профессору. – И тут же продолжил: – Господин капитан! Вели, чтобы нам свечей подали.

Капитан смотрел на адъюнкта и молчал. Адъюнкт уже совсем не казался ему крепко выпившим. Вид у адъюнкта был, напротив, почти что совершенно трезвый, вот только он был несколько обеспокоен тем, что с его журналом вышла некоторая незадача. Сумасшедшие они там все какие-то, с раздражением подумал капитан, встал и позвал, как он сказал, кого-нибудь.

Пришёл Орлов. Капитан велел подать свечей. Орлов поискал в шкафчиках, нашёл, засветил и подал. Адъюнкт сел с краю стола, на не заставленном мисками месте, раскрыл журнал и начал записывать. Записывал он крайне меленько и непонятно. Капитан спросил, может, ещё чего велеть. Адъюнкт сказал, что больше ничего не надобно. Тогда капитан сказал ему, что «этот солдат», то есть Орлов, поступает в полную его, адъюнктову, команду, а пока ещё он сам велел Орлову, чтобы тот приготовил для господина петербургского учёного постель в задней каморке и протопил бы там как следует, и ещё чтобы расставил его вещи.

– Нет! – сразу же сказал адъюнкт, прервав запись. – Ничего не трогать! Сядь, братец! – сказал он Орлову. – Не мешай!

Орлов сел. Адъюнкт продолжил записывать. Капитан сказал, что, как ему кажется, всё мало-помалу наладится, и если, не дай бог, вдруг что, то его всегда можно позвать, а пока что он откланялся и вышел.

Во дворе уже смеркалось. На воротах стояли Козлов и Меркулов. Капитан сказал, чтобы смотрели зорко, и прошёл к себе, поднялся на крыльцо, вошёл.

Степанида сидела за пяльцами. Степанида была женщина высокая, красивая, породистая, капитан её крепко любил и даже немного приревновывал. Но не к адъюнкту же! Поэтому когда Степанида про него спросила, капитан честно ответил, что адъюнкт – малый ловкий, не промах, своё дело знает. А что за дело, спросила Степанида. Но тут капитан промолчал, потому что дело было государственной важности. Степанида это поняла, не стала переспрашивать, а даже сама сказала, что казак Евлампий, привёзший, как она сказала, господинчика, сказал, что он у них там в Алазее всех за неделю донял, везде лез с вопросами, поэтому они все были очень рады, когда он собрался уезжать от них. А что он за вопросы задавал, спросил капитан. А ты спроси у Евлампия, сказала Степанида, он ещё не уезжал. Но капитан не стал искать Евлампия, сказал, что если будет надо, он сам во всём разберётся, и пока что сел к столу, достал сенатскую бумагу, ещё раз её перечитал и задумался. Смешные люди эти петербургские, думал капитан, да чего там узнавать, это и так всем известно, Атч-ытагын не раз рассказывал, что по ту сторону Чукотского носа стоит такой же Алеутский нос и чукчи раз от разу туда плавают, когда по коммерческим делам, а когда и по военным, а после возвращаются с большой добычей, и это для них очень важно, говорит Атч-ытагын, а вот как называется та земля, им дела нет, может, это и Америка, он говорит, а может, Азия, потому что это дела не меняет, а соболей там как не было, так и нет, и не будет, зато есть морские бобры, называются каланы, и у них мех ещё лучше соболиного, и когда их привозили в Кяхту, китайские купцы давали за них очень большие деньги, но ты только попробуй им продай – и тебя сразу на дыбу, потому что всё это казённое и монопольное! А так бы, конечно, да…

И капитан сидел, смотрел на сенатскую бумагу и нет-нет да и повздыхивал. Потом, после ужина, он выходил покурить на крыльцо, видел, что в съезжей горит свет, сердито посасывал трубочку и удивлялся тому, что же это можно так долго записывать. Потом увидел, что и у Черепухиных в окне тоже светло, и разозлился ещё пуще, потому что, подумал, Черепухин дурак дураком, и жёнка у него косоглазая, дети золотушные… А вот зато свои дети! А у них со Стёпкой кто? Никто!

И ночью, ну, да после всего этого, капитан долго молчал, стеснялся, а потом тихо спросил:

– Ну что?

Стёпка не сдержалась и заплакала. Капитан взялся её унимать, гладил по лбу, по щекам, и молчал, потому что знал по опыту, что Степанида очень не любит, когда говоришь словами. И так они молча, обнявшись, заснули.