Читать книгу HumorНём, или Подурачимся. Бичуемъ смѣхомъ пороки, съ кими нѣсть лезно ратитися - Сергей Чугунов - Страница 8

Лежу на полке верхней, боковой,

пылит вагон по вертикали снов,

вослед мой взгляд летит по столбовой…

скользя по линии провисших проводов.

А ОН в эСВе, разнежившись, сидит

и пьёт из кружки ароматный чай,

конфеты ароматные едúт

и щерится соседке: «Не скучай!»

Достанет газетёнку посвежей,

прочтёт по экономике статью,

лапши навесит спутнице своей,

мыслю́ чужую выдав за свою…

Слизнув слезу, я отойду ко сну,

эСВе с конфетами, увы, не по зубам…

Но час пробьёт! Я в морду чай плесну

и дам

пустою кружкой по губам,

бам! бам!!! бам-бам…

Чтобы стать людей всех выше,

Было я полез на крышу…

Лез да лез, но вдруг услышал:

«Что ль поехала, брат, крыша?

Выше, лучше всех живёт —

ни на крыше кто, а под!»

Я мало жил, но так устал —

я женщин по ночам листал…

Они, как книги, привлекают нас

к себе на час,

на год…

А вот,

чтоб на всю жизнь?

Кажись,

таких я не читал…

Но, если встретил бы, взбодрился

и тотчас же на ней женился.

Мне надоела дней безмозглых канитель,

я – не фантазий раб, а собственного пуза…

Когда бы было денег больше, чем затей,

когда б была чуть посговорчивее Муза —

я не стихи плодил бы, а детей,

и жил не в Питере, а где-нибудь в Тулузе.

Хоть мужиков люблю,

а кое-с-кем и сплю,

но всё ж любой из них – зараза —

прямой потомок унитаза!

Красив, но туп и холоден при том,

всё к заду льнет, урча лишь об одном…

А чуть нажмёшь…

и глазом не моргнёшь,

как он уж смылся сразу,

и не один, с каким-нибудь дерьмом.

Кто-то рябчиков жуёт,

ананасом давится…

А меня тоска берёт:

«Где бы остограммиться?»

За душою ни шиша —

нищета, отсталость.

Душу б продал, да душа

вся проспиртовалась…

Кто ж ущербную возьмёт?

Кто ж мне стопочку нальёт?

Он здесь так рано б не лежал,

Когда бы думал чаще, чем соображал…

Он мог всегда и всех… до истощения, изнеможения.

И, уходя, он даже смерть оставил в положении…

Он жизнь любил, и та его любила,

к жене приревновав, в постели удавила…

Он столько написал, но большинство читало,

лишь на могильной сей плите фамилью да инициалы…

Пью средь друзей и ветреных подруг,

пью в одиночестве… Блажен кто понимает,

и сей напиток пенный разливает

в стеклянной кружки утонченный круг.

О, горьковато-нежный пива вкус,

ты мне приятней девичьих лобзаний,

предмет любви и сладостных мечтаний,

разящей тьмы стремительный укус.

Когда бы нам забот не знавший Бог

не ниспослал забвения напиток,

была бы жизнь смешеньем сна и пыток,

её б нам был невыносим оброк.

Прильнем устами к пенящейся кружке,

она верней подвыпившей подружки.

Когда на землю снизошла печаль

по прожитому лету. Появилась

толпища баб, и нетерпения печать

на лицах их усталых проявилась.

Они галдели – кончилась весна,

и лето незаметно пролетело,

а им, бедняжкам, было не до сна,

а мужикам их было не до тела.

Что осени печальная пора?

Когда ещё к стогам на сеновале

с дружками не протоптана тропа,

и юбок ни одной там не порвали…

А где же мужики, а как, а с кем?

С бутылкой обнимались в кабаке…

Вчера всю ночь природа веселилась,

и со стола заоблачного на…

…живительною влагою струилась

смесь горьких слёз, и пота, и вина.

И в сей ночи, подначитавшись плотно

стихов пьянящих, заплутал чудак…

Зарёванный, облёванный и потный

домой он притащился кое-как.

А там ждала его мечтаний дева,

что прозно нарекается женой.

И во дворце, подобьем жалком хлева,

его стучали о главу стеной.

Когда, как хмель, развеялись стихи,

сей муж родил два звука «ха» и «хи»!

Струной звенит извилина в пустой,

как стадион в ненастье, голове…

Плывет диван по сморщенной Неве,

на нём девúца килограмм на сто

сидит себе, поёт и ловит рыб,

к лодыжке голой привязав лесу.

Дождём прорвался на седьмом часу

чумазой тучи язвенный нарыв.

Всё затянуло липкой пеленой —

и дéвицу, и реку, и диван…

О, чёрт, вчера я вроде был не пьян,

с чего ж звенит извилина струной?

Настал сентябрь… Осеннее похмелье

спешит на смену летнему веселью.

У парадной тёмной и сырой

крыса очень грустная сидела,

на прохожих жалобно глядела

и трясла облезлой головой.

Но прохожий люд к страданьям глух…

Вскоре, преогромнейший мужище

пнул её немытым сапожищем —

и бедняжка испустила дух.

Как ужасна драмы сей короткость —

длилось всё каких-то полчаса.

И изображения сверхчёткость,

набежав, на нет свела слеза.

Жизнь печальна – коли в каждом переулке:

крысы бегают или шастают придурки…