Читать книгу Оттепель. Действующие лица - Сергей Чупринин - Страница 11

Сын известного историка, А. в 1960 году, естественно, тоже поступил на исторический факультет МГУ, где уже в следующем году ему, – как он вспоминает, – в КГБ «любезно предложили писать общие отчеты о настроении интеллигенции». А. «так же любезно отказался, на чем дело и кончилось»[87].

Эту несговорчивость стоит запомнить. Потому что, подав в 1963-м студенческую курсовую работу, где дерзко разоблачались общепринятые тогда теории о призвании варягов на Русь, А. и тут, – еще одна цитата, – «предпочел быть исключенным из университета и расстаться с надеждой стать историком, но не исправлять ничего в работе, которую я сам считал правильной».

Пошли годы самообразования – он много читал, начал и сам писать, запуская в вольное хождение собственные стихи, абсурдистские пьесы и очерки, стал своим в кругу писателей и художников-нонконформистов, а главное – свободно, и даже бравируя этим, общался с иностранными дипломатами и журналистами. Что, разумеется, взято было на заметку – его опять пробуют вербовать[88], насылают дружинников, вызывают в милицию и на Лубянку, угрожают…

В 1965 году эти угрозы были приведены в действие: 14 мая А. арестовывают, после месяца пребывания в тюрьме осуждают по знаменитому указу о тунеядстве на 2,5 года ссылки и в июне этапируют в село Гурьевка Кривошеевского района Томской области. Пробыл он там, правда, благодаря хлопотам друзей и хорошему адвокату, всего год с небольшим, но ума холодных наблюдений и сердца горестных замет хватило на книгу «Нежеланное путешествие в Сибирь», заведомо неприемлемую для советской цензуры.

Внештатная работа для АПН, куда, – по словам В. Войновича, – «его направили кагэбэшные кураторы, в расчете на исправление»[89], скоро становится невозможной. А. работает почтальоном, а его несговорчивость, о чем уже шла у нас речь, умножается непримиримостью: как по отношению к власти, любое сотрудничество с которой он для себя исключает, так и по отношению к тем, кто, втайне власть порицая, не вступает с нею в открытую борьбу. «Иногда мне кажется, что советская „творческая интеллигенция“, то есть люди, привыкшие думать одно, говорить другое, а делать третье, в целом явление еще более неприятное, чем режим, который ее породил», – сказано в Открытом письме оставшемуся на Западе А. Кузнецову (Дейли телеграф, 24 ноября 1969).

Его место отныне – в диссидентской среде, в которой он, при подчеркнутом сохранении собственной независимости[90], широко использует свои контакты с иностранцами, добровольно взяв на себя обязанности «офицера связи»: становится одним из тех, кто передает за границу «Меморандум» А. Сахарова и иные материалы правозащитников, участвует в подготовке «Хроники текущих событий» и ее распространении, составляет, вместе с П. Литвиновым, сборник о «процессе четырех» (А. Гинзбурга, Ю. Галанскова, В. Лашковой, А. Добровольского). А главное – 4 июля 1969 года отсылает в Голландию собственный трактат «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?», который после издания в декабре Фондом имени Герцена заставляет говорить о себе мир.

И власть свирепеет: арестованного 21 мая 1970 года А. по этапу направляют в Свердловск, где 12 декабря приговаривают к трем годам исправительно-трудовых работ[91]. А дальше… Дальше растянувшаяся еще на четыре с половиной года каторжная одиссея: пересыльные тюрьмы и следственные изоляторы, лагерь на Колыме, обвинение в распространении сведений, порочащих советский строй, в местах лишения свободы, новый, уже в августе 1973 года, приговор к новому трехлетнему сроку, голодовка, которую А., подвергаясь пыточному принудительному кормлению, держал 117 дней, так что вынудил-таки заменить лагерь на ссылку – в той же, впрочем, Магаданской области…

Рассказывая об этом опыте в изданной уже посмертно книге «Записки диссидента», А. вспоминает и о «великодушных» предложениях покинуть СССР по израильской визе. Они повторились и после его возвращения из ссылки в мае 1975 года.

– Долго вы еще будете нас за нос водить?! – сказал мне знакомый еще по Магадану майор КГБ Пустяков. – Мы вам даем месяц на размышление: или делаете заявление с отказом от книг – мы его с вашей статьей опубликуем в „Труде“, или подавайте заявление в Израиль – через две недели мы вас выпустим, или… – тут он, разведя руками, посмотрел на меня: третий вариант был ясен и без слов[92].

Эмигрировать А. тем не менее не хотел, и еще год, занятый активной правозащитной деятельностью, прошел, пока он все-таки подал заявление на выезд, ибо, – как сказано в «Записках диссидента», –

кто сопротивляется этой системе в СССР, тот продолжает борьбу с ней и за границей, недобровольный выезд предпочтительнее, чем долгие годы тюрьмы. Кто же вообще хочет разорвать с этой страной, имеет полное право[93].

Четыре года, прожитых на Западе, наполнены у А. неустанной работой: он читает лекции по всему миру, отдельными книгами издает в Амстердаме, а затем в Лондоне свои пьесы, статьи и открытые письма, собирает воедино давние разыскания о роли норманнов в создании древнерусского государства, пишет по новым материалам книгу о Григории Распутине… А эмигрантской среды, верный своим правилам неуступчивости и независимости, чуждается, публично конфликтуя, например, с такой влиятельной в зарубежье фигурой, как редактор «Континента» В. Максимов. Так что и на Сахаровские чтения, которые должны были пройти в Мадриде в ноябре 1980 года, А. не пригласили, да к тому же и испанской визы у него не было. И тогда, – рассказывает В. Белоцерковский, – А. «решил попытаться пересечь границу по какой-нибудь проселочной дороге, на которой нет пограничного поста, и в Мадриде на Слушаниях добиться слова, а в случае неудачи провести свою пресс-конференцию»[94].

И все вроде бы получилось, но, – рассказывает уже Л. Алексеева, –

под Гренадой[95] на узком шоссе <они не заметили> встречного грузовика – может быть, они немножко его задели, ну не так, чтобы была авария… Но у него борт был обшит такими тонкими железными полосками. Видно, эта полоска немножко отставала, и когда ее задели, то она оторвалась и пробила стекло и попала ему в сонную артерию. Если бы она немножечко иначе… И никто в машине не пострадал, машина не пострадала. А он вот так вот на руль склонился и все. ‹…› Говорили, что КГБ подстроило – этого не может быть, такие вещи нельзя подстроить. Это действительно авария, причем даже не из-за его плохого вождения, а просто такой вот страшный случай[96].

Останки А., погибшего в возрасте всего 42 лет и реабилитированного только в 1991 году, покоятся на русском кладбище Сент-Женевьев де Буа под Парижем.

Соч.: Записки диссидента. М.: Слово/Slovo, 1991; Распутин. М.: Ex Libris, 1992; Норманны и Киевская Русь. М.: Новое лит. обозрение, 2018.

Лит.: Дойков Ю. Андрей Альмарик: Документальная биография (1938–1980). Архангельск, 2019.