Читать книгу Танкист из штрафбата - Сергей Дышев - Страница 4

Стратегические планы командования были так же далеки и неведомы личному составу, как планета бога войны – Марс. Лишь по косвенным признакам и чисто интуитивно бывалый фронтовик мог строить догадки: будет привал, ночевка или скорое наступление. Тревожными признаками были срочный вызов командиров к комбригу Чугуну, загрузка полным боекомплектом и заправка под горловину горючим. А благоприятными – прибытие полевой кухни, оборудование места для штаба батальона, приказ отрывать окопы для танков и сортирные ямы.

От комбата Бражкин пришел, похоже, в добром расположении духа: не морщит лоб под танкошлемом, не рыскает глазами – к чему бы придраться. Даже по его неторопливой, враскачку, походке Родин предположил, что на совещании были доведены, по крайней мере, две важные новости: «занимаем оборонительные рубежи» и «скоро прибудет пополнение». После гибели Одинокова экипаж уже два месяца воевал втроем, в бою за механика-водителя был Сидорский, а на марше за рычаги садился Иван.

Трое взводных: Андрей Бобер, Борис Штокман и Иван Родин – выстроились в подобие строя на раскисшей и раздолбанной гусеницами глинистой земле. Откашлявшись, видно, по пути от комбата торопливо выкурил пару папирос, Бражкин произнес:

– В общем, так, товарищи командиры, дан приказ перейти к обороне.

Бражкин достал командирскую карту и показал уже нанесенные на ней «яйца» – опорные пункты взводов и в целом всей роты. Потом он выслушал доклады командиров взводов, главным образом – о состоянии техники. Когда уставали люди, их восстанавливал отдых, а если уставало и отказывало железо, на марше, или того хуже – в бою, беда была просто фатальной.

– К рассвету танки должны быть в окопах. Вопросы есть? – спросил Бражкин, снял новенький танкошлем, который явно жал ему, но зато был кожаным, и вытер тыльной стороной ладони пот со лба.

– А пополнение будет? – поинтересовался Родин, обескураженно поняв, что не будет, иначе ротный непременно бы порадовал этой новостью.

– А зачем тебе пополнение? – с легкой усмешкой спросил Бражкин. – Вы и втроем справляетесь. Изучаете смежные специальности!

– Уже давно изучили, – пробурчал Иван.

– Повторение – мать учения, – назидательно сказал ротный и пошел к своей «тридцатьчетверке».

В обороне каждая пара рук – на вес золота. Танк, зарытый для маскировки по башню, стоит трех-четырех атакующих в чистом поле. А вот каждый танковый окоп – это более двадцати кубометров вынутого обыкновенной саперной лопатой грунта. А если готовиться к обороне, обстоятельно, по правилам, то кроме основной отрывали еще две-три запасные позиции и вырубали подходы к ним от кустарника. Даже загрубелые, привычные к тяжелой работе руки танкистов в эти сутки покрывались волдырями и кровавыми мозолями…

Сидорский притащил с полевой кухни термос с вечерней кашей. Любил он это дело, потому что каждый раз убедительно получал от повара пайку на отсутствующего члена экипажа. От дневной каши вечерняя отличалась запахом тушенки, и эта пониженная калорийность тоже считалась верной приметой залегания в оборону. Потому как перед боем кормили хоть не на убой, но плотно и основательно, с американской тушенкой и куском сала. Полагались и сто наркомовских граммов, но выдавали их исключительно после боя.

Ужинали в танке, на своих местах – и тепло, и свет есть, даже музыку можно найти по радиостанции.

Выскребая ложкой котелок, Сидорский снова завел разговор, а не попросить ли у ротного для выемки грунта зажравшегося писарчука. Ведь на троих нормы человека-грунта возрастают.

– А труд на земле несет большую воспитательную нагрузку, – продолжал, все более увлекаясь, Сидорский. – Вот взять Льва Толстого, граф, великий писатель, а пахал на земле босым, как простой крестьянин. А зажравшийся писарчук Прошка перышком чирикает, а сам ничего тяжелее этого перышка в руках не держал.

– Да когда же ты наконец заткнешься? – не выдержал Родин.

И тут вдруг раздался стук по броне.

– Кого там черт принес? – выругался Иван и открыл люк.

– Это я, писарь Прохор Потемкин, – послышался голос.

Экипаж дружно рассмеялся.

Внизу стоял ротный писарь с пальцем (стержнем от трака).

– Чего колотишь?

– Товарищ лейтенант, командир роты вас вызывает!

Иван спрыгнул вниз и поинтересовался, не знает ли писарь, по какой надобности зовет ротный. Прохор пожал плечами, мол, не могу знать, командир сам скажет. Родин призадумался, и тут, словно веселые бесенята мелькнули в его глазах. Он с легкостью залез обратно на броню и, склонившись в люк, негромко, но выразительно сказал:

– Сидорский, командир роты прислал нам на усиление писаря Потемкина.

– Да ну! – Кирилл даже рот открыл от такой новости.

– Приказал прямо сейчас выдать ему лопату и обозначить участок работы.

– Это мы мигом! – загорелся Сидорский. – Ну, ротный, вот же правильный мужик. Уважаю!

Родин неторопливо направился к танку Бражкина, а Кирилл в мгновение ока очутился на земле, схватил лопату, лежавшую на броне, и протянул уже собиравшемуся уходить Потемкину.

– Держи, граф, – весело сказал он. – Поработаешь Львом Толстым!

Прохор опешил:

– На кой черт ты мне ее суешь?

– Бери шанцевый инструмент, есть шанс принять участие в героической обороне села Кукуево!

Потемкин рассвирепел: сдурел, что ли, Киря?

Тут из люка появилась голова Баграева, тот с ходу поддержал игру, мол, писарчук, ты в своем уме, приказы ротного не обсуждаются. Руслан, сидя на командирском месте, с таким жаром наседал, что Прохор стал постепенно остывать, заподозрив неладное. Хорошо, лопата в ход не пошла. Он воткнул ее с силой в землю, наконец, сообразив, что Иван его разыграл.

Прошка обозвал их придурками, так и не поняв, что это было. Он заторопился к Бражкину, непременно доложить о случившемся инциденте. Вдруг и правда был такой неожиданный приказ, а он его не выполнил? И чем ближе Потемкин подходил к палатке командира роты, тем больше скользкий и гадкий страх заползал ему куда-то в область подбрюшья.

Да, у него самый красивый каллиграфически выверенный почерк не только в батальоне, но и во всей бригаде. В школе по чистописанию он всегда получал «пять»! Но месяц назад допустил просто кошмарную ошибку: делая документацию для командира батальона, фамилию командира бригады написал через «ю»: Чюгун. Бражкин, увидев это «чудо», рассвирепел, пообещал засунуть его в пушку и выстрелить. Но тут же спокойно и очень внятно сказал, что отправит башенным под первую же вакансию. А за год в роте, батальоне и во всей бригаде от безвозвратных потерь сменилось, считай, 80 процентов личного состава.

Родин, подходя к командирской палатке, еще издали понял причину вызова. Бражкин, любивший напустить туману, и на этот раз сотворил по фронтовой жизни сюрприз – в виде обещанного пополнения.

Сейчас он прохаживался перед вытянувшимся строем «великолепной семерки», видно, уже успев накоротке расспросить каждого из новичков, и теперь рассказывал о славных боевых традициях гвардейской танковой бригады и 1-й роты в частности.

Родин доложил о прибытии, следом за ним доложил Бобер. Штокмана не вызвали, видно, разнарядки не было. Бражкин кивнул лейтенантам, чтобы стали рядом.

Вслед за взводными перед очами ротного несмело проявился Потемкин.

– Ты еще здесь, писарюга? – раздраженно спросил командир. – Взял лопату – и на окоп!

Хотел Прошка уточнить, на какой именно, но вовремя прикусил язык, оценив запредельную наглость этого вопроса, мол, какой там еще окоп, командир! Сразу путевка в экипаж! Потемкин скрылся из глаз и остановился как витязь на распутье. Куда идти: к Родину или к экипажу командира роты? На два окопа поочередно – здоровья не хватит. Ближе был командирский, там экипаж уже час как вгрызался в грунт. Башенный командир Коля Свердун, увидев озадаченного писаря, заорал:

– Ты где шляешься, ротный тебя куда послал?

Потемкин буркнул, что не его ума дело, и взял лопату, разрешив таким образом внутренние метания.

Пока командир говорил, Иван как «покупатель» уже приценивался к «товару», пытаясь угадать, кто из этих добрых молодцев станет механиком-водителем его гвардейского экипажа. За пятнадцать месяцев войны командир взвода Родин поменял три танка, два раза горел, ранен был и контужен, но, к счастью, легко. Быстро возвратившись в свой неизменный экипаж, что тоже было чудом, продолжил воевать. Взводные на фронте – расходный материал, и если зеленого летеху не убили в первом бою, считай, повезло, а если судьба отмерила еще месяц, три, полгода и еще столько же, значит, это было кем-то предписано сверху…

Бывалый фронтовик Иван Родин в свои 25 лет порой чувствовал себя 40-летним. Он получил на грудь медаль «За отвагу», орден Красной Звезды, а сотни тысяч ребят остались в братских могилах, безвестные, без наград и почестей. После сражения под Прохоровкой он подумал: «Переплавить бы фашистские „тигры“ и „фердинанды“ и отлить из них солдатские медали и живым, и мертвым»…

«Что ж вы, братцы, встали не по росту!» – подумал Иван, в мирном прошлом – спорторг класса и лучший нападающий футбольной команды школы.

На правом фланге стоял худой невысокий парнишка, комбинезон на нем сидел, как пиджак на пугале, – явно не по размеру. Голова выбрита «под ноль», пилотка – на ушах, глазенки черные горят, старательно выпячивает грудь, кулачки – по швам. «Курносый защитник Родины из 8-го „А“», – подумал Иван и дал ему кличку «недокормыш», на глаз определив в радисты-пулеметчики.

Второй боец был на голову выше, в плечах – удалая ширь, лет 20–25. С первого взгляда Иван понял, что это фронтовик, явно после госпиталя, рожа с хитринкой, руки – лопаты, вид простоватый, но цену себе знает. Этот траки таскать будет, как пулеметные ленты. Вот такого бы ему в механики-водители…

Третий был толстячок-узбек лет тридцати. Он смотрел отрешенно, видно, еще недавно на родной земле ковал железо или собирал урожай для фронта и Победы. А дух полевой кухни, наверное, будоражил воспоминания об очаге под казаном с божественным, цвета червонного золота пловом (такой готовил дважды в год по каким-то своим праздникам в их московском дворике сосед Сулейман).

«Вряд ли это механик-водитель, скорее, заряжающий, да и хватит одного упитанного на экипаж», – подумал Иван, имея в виду Сидорского. Кирюху после умятого в танке доппайка экипаж всякий раз предупреждал: смотри, скоро из люка не вылезешь!

Одного взгляда на оплавленное огнем, без ресниц, с бордовым глянцем лицо четвертого бойца было достаточно, чтобы понять: чудом уцелел мужик, вернулся из огненного ада. И сколько лет ему, двадцать пять или сорок?…

– Где воевал, братишка? – спросил Родин.

– В Сталинграде.

– А специальность какая?

– Башенный.

Ротный, уже вскочивший на свой конек о товарищеской взаимопомощи – «сам погибай, а друга выручай» – метнул на Ивана суровый взгляд. Тот умолк и больше не приставал к пополнению со своими вопросами. Он разом потерял интерес к остальным трем парням: черноусому грузину, нетерпеливо переминающемуся с ноги на ногу (дай команду – лезгинку спляшет), невозмутимому алтайцу (может, охотник хороший – мой глаз алмаз, белка в глаз) и простецкого вида парню из российской глубинки, измученной продразверсткой, коллективизацией и борьбой за светлое будущее (привыкли руки к тракторам, лапы, дай команду, рычаги узлом свяжет).

Чего гадать, если все отгадано, и решение Бражкин по каждому бойцу уже принял: троих – мне, а четверых – Бобру.

– Рядовой Деревянко! – Бражкин перешел к делу.

– Я! – лихо отозвался «недокормыш».

– Выйти из строя! Назначаетесь на должность механика-водителя во взвод лейтенанта Родина!

– Есть! – высоким звонким голосом ответил парнишка и, глянув на Родина щенячье-просящим взглядом, сообразил: не такого тот ждал в экипаж на замену погибшему товарищу.

Иван чуть не присвистнул от такого подарка. Совсем сдурели штабные «мобилизаторы»! Этот пацан еще в лук со стрелами не наигрался, а его механиком-водителем на боевую машину!

В экипаж Васи Огурцова из его взвода определили Сергея Котова – удалого хитреца с лапами – совковыми лопатами, а Саидова, толстяка-узбека, – башенным в третий экипаж Игоря Еремеева.

Остальные четверо спецов по списку отправились во взвод Бобра.

– Пошли за мной! – приказал Родин.

Огурцов, Саидов и Деревянко встали по росту в колонну по одному и, подстраиваясь под направляющего, двинулись к новому месту службы.

Построив взвод, Родин представил бойцов пополнения и поздравил их с назначением в 1-й гвардейский танковый взвод 1-й роты 1-го батальона гвардейской танковой бригады. Вышла заминка. Первым петушиным голосом крикнул «ура!» Деревянко, за ним – Саидов, Огурцов промолчал.

– Слабовато, – недовольно заметил Родин.

И тут пополнение 2-го гвардейского взвода лейтенанта Бобра потрясло округу звучным троекратным «ура!».

– Вот как надо, – оценил Родин и добавил: – Ничего, будем тренироваться. А сейчас повторяю задачу: к рассвету, то есть к 7 часам, надо закончить капониры, то бишь окопы по уровню башни… Разойдись!

После официальной части Кирилл Сидорский подошел к Деревянко, оценил его физические данные, поинтересовался:

– Ты точно механик-водитель, ничего там не перепутали?

Деревянко насупился, молча скинул скатку и вещмешок на землю.

– Ладно, не обижайся. А звать-то тебя как?

– Александр. Деревянко…

– Ну, значит, Саня. – Сидорский протянул руку: – А я Кирилл или просто Киря.

Следом сунул руку Баграев:

– Давай знакомиться: Руслан, можно Руслик.

Родин первым взял лопату, без лишних команд показывая, что время разговоров закончилось, и пошел к окопу, который пока отрыли на глубину не более полуметра.

Сидорский тоже взял лопату. Но это был бы не он, если бы не обставил ситуацию своими закавыками и загогулинами.

– Это БСЛ – большая саперная лопата. Ею окапываются перед боем, чтобы потом не тратить время на рытье могил. – С этими словами он вручил инструмент Сашке.

– Ух ты, – подыграл Деревянко, – в нашей деревне таких не было. Попроще были.

Он взял лопату, вонзил ее в каменистый грунт, отхватил пласт земли и выбросил на бруствер. Получилось сноровисто и ловко, деревенские руки будто и не расставались с инструментом.

– Правило первое: удобных окопов не бывает по определению, – продолжил вещать Сидорский. – Правило второе: вытекает из первого – делать максимальные удобства, по возможности.

– А третье правило? – с интересом спросил Санька.

Сидорский снисходительно усмехнулся:

– А это сам поймешь.

За работой Деревянко рассказал, что ему восемнадцать годков, хоть на вид и меньше, что он из деревни Большая Драгунская Орловской области. Закончил курсы механизаторов и сменил лопату на трактор.

– Вы не думайте, я среди комсомольцев был лучший тракторист! – переводя дыхание, сообщил Сашка.

– Кто бы сомневался, – заметил Родин. – У нас в батальоне больше половины механиков – бывшие трактористы. Посмотрим завтра, на что ты способен.

Ждали, когда Деревянко расскажет про оккупацию: Орловская область почти два года была под фашистами.

– Вижу, хотите спросить, был ли на территории, оккупированной немецко-фашистскими войсками? – мрачно произнес Александр. – Был, не приведи господь, товарищи. В октябре 41-го гитлеровцы заняли нашу деревню, пришли как хозяева… Убивали, расстреливали, вешали за связь с партизанами и просто так. – Рассказывая, Саня так яростно вонзал лопату в землю, будто штык в глотку врага. – А самое страшное было два месяца назад, в начале августа, когда шли бои за освобождение нашего района. Их танки ворвались в село, стали стрелять из пушек, а что уцелело, давили гусеницами… По живым людям. В нашу хату тоже выстрелил, я с бабулей и братишкой выскочил, а он на нас, огромная такая громадина, и – за нами по улице. Мои погибли… под гусеницами. А за мной гнался, пока я в овраг не скатился…

– Да, это страшно… – тихо сказал командир, крепко сжимая Санино плечо. – Давай перекур, ребята!

– Я эту фашистскую тварь, что на башне сидела, на всю жизнь запомню!

– У нас у каждого есть что запомнить, – отозвался Сидорский.

Его отец и мать остались в Белоруссии. В начале войны фронт слишком стремительно уходил на восток. В первый месяц родители не успели эвакуироваться, и что теперь с ними, живы или нет, Кириллу было неведомо.