Читать книгу Пятая жизнь - Сергей Дубянский - Страница 5

*

Епископ отворил дверь и остановился. В камере было абсолютно темно. При тусклом свете одинокого факела, еле пробивавшемся из коридора, он не сразу смог разглядеть узницу, лежавшую на полу, поджав ноги. Епископ сначала даже подумал, что она спит. Но как можно спокойно уснуть, зная, что утром тебя сожгут на костре?! Это противоречит самой человеческой натуре, судорожно хватающейся за любой кусочек жизни!..

Весь остаток дня епископ провёл в размышлениях, пытаясь понять, что могло притягивать его в еретичке, вина которой полностью доказана? Казалось, наоборот, нелепые языческие суждения должны настраивать на ещё более непримиримый лад. А в отношении плотских прелестей, ему встречались и более привлекательные ведьмы, похотливые и греховные, но ни разу не возбудившие в нём каких-либо реальных желаний, кроме одного – продолжения беспрестанной борьбы со скверной.

Если это дьявольские козни, то в чём они заключаются? Ведь приговор уже вынесен и обжаловать его невозможно. На какое же чувственное состояние пытается воздействовать Сатана в этот раз?.. Епископ не понимал, а, чтоб оградить себя и других от посягательств несметных полчищ демонов в дальнейшем, это необходимо было выяснить немедленно, иначе завтра будет поздно. А если не понять сути дьявольских козней, то не долго самому впасть в ересь.

Епископ осторожно вошёл. Видимо, его силуэт достаточно чётко возник на фоне двери, потому что узница пошевелилась и чуть приподняла голову.

– Анна Куппель, – произнёс он властно, – я хотел бы исповедовать тебя, чтоб облегчить твои страдания в аду, куда ты непременно попадёшь, уличённая во многих мерзостях.

Девушка села. Глаза епископа привыкли к темноте и теперь он видел, что на ней длинная грубая рубаха, которые выдавали всем заключенным. После казни они переходили следующим, и так, пока совсем не пропитывались кровью и не становились непригодными для использования. Девушка дрожала от холода, пролежав столько времени на голых камнях, и епископу стало настолько жаль её, что по-человечески, безотносительно к конкретным поступкам, он чуть не предложил ей сутану, чтоб согреться, но сдержал порыв, оставшись неподвижно стоять посреди камеры. У инквизитора, хоть он и находился сейчас в серале, везде имелись глаза и уши. Так откровенно рисковать епископ просто не мог.

– Дочь моя, – епископ перешёл на шепот, – я пришёл облегчить твою душу, сняв с неё камень лжи. Признайся, неразумное дитя, перед лицом Господа нашего, что оговорила себя, чтоб избежать пыток. Господь простит тебе этот вынужденный грех, а я попытаюсь добиться пересмотра приговора, хотя сделать это будет весьма непросто.

Епископ не видел лица девушки, но по голосу понял, что она удивлена.

– Ваша милость, я говорила истинную правду. Мне незачем лгать, потому что я не сделала ничего дурного. Среди богов, которых я знаю, нет повелителя зла, именуемого Сатаной, и нет ада, где мучаются души после смерти.

– А что же там есть? – спросил епископ в недоумении.

– Моя бабушка смогла бы Вам объяснить, а я нет. Я могу только чувствовать.

– И что ты чувствуешь?

– Я чувствую Бога, – сказала она с нежностью, – его божественное присутствие…

– Это не может быть Бог, – заметил епископ, – Бог являет людям знамения, которые надлежит истолковать, чтоб не оказаться во власти дьявола. Сам же Бог не является простым смертным – его могут лицезреть лишь святые.

– Значит, я святая….

– Не кощунствуй, дочь моя. Ты заблуждаешься. Это демон. Демоны имеют свойства производить обман чувств, проникая в тело человека.

– Может, и демон… Но если демон сеет безграничную любовь, то, что плохого в таком демоне?

– Любовь?!

– Да. И это ни любовь к матери или мужчине, которые возникают из наших помыслов и питаются за счёт них. Эта любовь, словно утренний туман, источается лесами, реками и горами. Любовь, которая укрывает тебя; потом проникает внутрь, делая своей частью. Это дар и благословение, излучаемое всем сущим, и ты растворяешься в нём, ощутив великий смысл сострадания…

Она замолчала, а епископ, видимо, от звуков её нежного голоса, почувствовал удивительный прилив теплоты, столь не соответствующий окружавшим их сырым холодным стенам. Это было не только странно, но и страшно, потому что он никогда не ощущал ничего подобного, воздавая молитвы Господу или осеняя себя крестным знамением. …Боже, помоги мне, – мысленно произнес он, – по твоему попущению дьявол снова искушает меня, и я слаб, чтоб сопротивляться ему…

Но Бог не ответил. Даже в душе епископа ничего не шевельнулось, хотя он чутко пытался уловить эфирные флюиды, исходящие свыше. Наоборот, ему показалось, что по мере того, как бесконечно тянется молчание, благостное тепло постепенно уходит, и от этого вся прошедшая жизнь начинает представляться бессмысленной.

– У нас нет святой книги, где бы описывались деяния божьи, – сказала вдруг узница, словно беседуя сама с собой, – у нас нет храмов и служб, в которых Вы славите Бога. Мы просто зовём его, и он приходит.

– А как же вы его зовёте, если не произносите молитв?

– Никак. Как можно позвать то, что находится внутри тебя? Поэтому сначала мы ищем его в себе, а найдя, непременно ощущаем и вокруг. Бабушка говорила, что в этом смысл жизни. Когда любовь, рождённая тобой, изливается на тебя же, увеличенная во сто крат….

– Безгранична лишь любовь Иисуса Христа. Он принял страдания и смерть, искупая людские грехи. Что может быть превыше этого?

– Любовь всегда превыше страданий. Любовь рождает любовь, а страдания рождают только страдания.

– Ты хочешь сказать, дитя моё, что для тебя нет страданий? Тогда ты наивна в своих заблуждениях. Страдания – это искупление. А мир не может существовать без искупления, ибо в нём существует Сатана.

– Страдания не насылаются ни Богом, ни Сатаной. Они происходят от людей, неспособных впитывать и отражать любовь… Ваша милость, когда луч солнца падает на реку, он возвращается обратно в небо таким же ярким и горячим, несмотря на то, что при этом вода нагревается. Это мне бабушка рассказывала… Так и любовь. Она согревает тебя самого и при этом с такой же силой возвращается к другим. Если Бог добр, он не может мучить свои создания только затем, чтоб испытать и укрепить их веру. Он должен просто любить их…

– В этом главное твое заблуждение, – сказал епископ, – Бог любит своих детей, но не слепо. Он наказывает их за грехи, начиная с первородного греха Евы. Если он не будет так поступать, в мире наступит хаос и восторжествует зло.

– Зачем же Бог создал такой плохой и несовершенный мир?

– Не богохульствуй!.. Бог создал совершенный мир, но люди, по Божьему попущению, соблазняемые дьяволом…

– Я не понимаю «попущения». Выходит, он сам даёт дьяволу возможность испортить людей? Зачем? Почему он не хочет уничтожить его раз и навсегда?

– Ты должна внимательно прочесть Библию, дочь моя, эту Святую книгу, и тебе всё станет ясно.

– Когда отец читал мне Библию, я спросила, кто написал эту книгу и откуда он мог знать все желания бога? Но отец побил меня, ответив, что это не моё дело, и я должна только свято верить в то, что там написано… А вдруг там написана неправда? Что если тот, кто написал её, был плохим человеком?..

Епископ в ужасе отшатнулся, призывая Господа простить своё неразумное создание. В то же время он чувствовал, что в рассуждениях этой еретички есть удивительная притягательная сила, которая совершенно не вяжется с такой субстанцией, как дьявол. Это было нечто совсем другое, не укладывающееся в рамки библейских заповедей, не подпадающее под христианские каноны добра и зла, ложного и истинного, стоящее выше этого…

Епископ сам испугался собственных мыслей. Выше этого мог стоять только Бог! Он прикрыл глаза. В подступившей темноте ему явственно привиделось возникшее ниоткуда пламя. …Это адский огонь!.. Он ждёт меня. Так Господь даёт мне знамение…

– Ты видишь его? – раздался ласковый голос, а совсем не грозный, трубный глас.

– Да… – епископ перекрестился, – Господи, прости меня и сохрани мою грешную душу… – он не закончил фразу, потому что тот же голос продолжал:

– Это сам Бог. Ему не надо молиться и не надо ни о чём просить. Он сам согреет тебя своим теплом.

Епископ вытаращил глаза. Видение пропало. Узница сидела в той же позе и ему показалось, что она улыбается.

– Ты, во истину, ведьма, – прошептал епископ, – иначе, как бы ты проникла в мои мысли, если не при помощи дьявола?

– Я не хотела этого. Я вызвала Его в себе, но Он приходит ко всем, вне зависимости, верят в него или нет. Бог всем дарит любовь, только не все умеют принимать её.

Епископ вдруг подумал, что пламя, действительно, не казалось испепеляющим огнём, разящим неверных своей десницей – оно пыталось согреть их обоих, продрогших в сырой камере, и это состояние всеобъемлющего тепла упорно не желало уходить из памяти. Подчиняясь неведомому душевному порыву, епископ сделал шаг в сторону.

– Выходи, – сказал он тихо, – я открою и остальные двери.

Узница не двинулась с места, видимо, не до конца понимая, что ей предлагают.

– Иди, – повторил епископ настойчивее, – завтра утром камера окажется пуста, и все решат, что тебя унёс дьявол, спасая от кары небесной. Только я один буду знать, что это неправда…

– Мне некуда идти. Отец приведёт меня обратно, бабушка давно умерла, а мать три дня назад ушла из дома и не вернулась. Больше у меня никого нет.

– Ты можешь бежать в другой город.

– Зачем? Разве смерть так страшна? Ведь умирая, человек оставляет своё тело, но не покидает этот мир. Я останусь в каком-нибудь другом обличье. Пусть я, может быть, не смогу вспомнить эту жизнь, но она всё равно останется во мне. В этом сущность смерти. Она – передышка перед другой жизнью. Зачем бояться её? Это, как сбежать в другой город…

В дальнем конце коридора послышался посторонний звук. Епископ замер, потому что в такое время проходить здесь мог только инквизитор, возвращавшийся из сераля.

Тяжёлые шаги прогромыхали мимо, даже не задержавшись возле камеры. Хлопнула дверь в другом конце. Епископ подумал, что инквизитор не преминет зайти к нему поделиться впечатлениями, и не обнаружит его в комнате. При желании это вполне можно отнести на счёт колдовства…

…А как объяснить ему, где я был? К тому же, если он прознает, какие беседы я вёл с узницей, как впитывал ложное тепло, подпав под власть её чар и какие крамольные мысли посещали меня в это время, не говоря уже о подстрекательстве к побегу!.. Епископ не разделял воззрений узницы на смерть, поэтому боялся, как самого ухода из жизни (тем более, посредствам «очистительного костра»), так и адского пламени, непременно ожидавшего его в искупление сегодняшней ночи…

– Мне пора идти, – сказал он тихо, – пусть Господь спасёт твою душу и укрепит тебя в истинной вере, дочь моя…

– Спасибо, Ваша милость. Вы добрый человек. Я знаю, что только благодаря Вам меня не пытали и не заставляли признаваться в том, чего я не совершала. А смерть… это начало новой жизни, так же, как на смену зиме приходит весна, а на смену ночи, утро…

Епископ неслышно вышел из камеры и повернул ключ. Возникшая, в виде двери, преграда, вызвала в нём такой прилив тоски и отчаяния, что всё существо, словно рванулось вверх, затрудняя дыхание и внося сумятицу в мысли. Ноги сами сделали шаг назад. Ключ всё ещё находился в руках…

…Господи, дай мне силы совладать с собой!.. – взмолился епископ, – выведи меня на твёрдую дорогу истины и огради от греха, которому я чуть не поддался. Укрепи мою веру, и я клянусь, что завтра я сам зажгу костёр под ведьмой!.. При этом он схватил холодный крест, болтавшийся у него на шее и прижал к губам. Почувствовал во рту противный привкус металла и больше ничего. Тем не менее, сосредоточившись на этом тусклом куске серебра, он начал пятиться к выходу, закрыв глаза и представляя огромный, освещенный тысячей свечей, иконостас.

По мере удаления от камеры, колдовские чары ослабевали; тепло исчезло совсем, заставив епископа несколько раз вздрогнуть от промозглой сырости подземелья.

…Хвала Господу нашему!!.. – епископ возликовал, чувствуя явное облегчение и просветление в мозгах. Теперь оставалось лишь исполнить данный обет, поднеся факел к вязанке с хворостом, и Бог простит его окончательно…